Текст книги "Судьба Синьцзяна"

Автор книги: Д. Дубровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

4. ЧИНГИЗИДЫ В СИ-ЮЕ. ОБЩИЙ ИТОГ ДОЦИНСКИХ СВЯЗЕЙ КИТАЯ С ЗАПАДНЫМ КРАЕМ. После Тан, во времена "У дай, ши го" ("Пяти династий, десяти государств", 907-960) и в течение IX-XII вв. влияние Китая на ход дел в Центральной Азии было сведено на нет, т.к. распавшаяся империя ослабла, а на развитие событий в Западном крае в это время гораздо большее влияние оказывало государство тангутов Си-Ся, тибетцы, кидани и другие народы. Единое китайское государство Сун (960-1279), наследовавшее Тан в Китае, было одним из сильнейших в Восточной Азии, но, в отличие от Тан, не претендовало на господство в Центральной Азии и насаждение там китайского миропорядка. Начало XIII в. стало переломным моментом в истории всей Центральной Азии, т.к. в это время консолидированные под эгидой Чингисхана монгольские племена вступили на путь войны. Закончило свое существование тангутское государство СиСя, находившееся к северо-востоку от внутреннего Китая, почти полностью было вырезано его население. (270). Подчинились монголам народы, населявшие территории между рекой Селенга и Енисеем, были покорены киргизы. Монголы не номинально, а фактически претендовали на универсальную власть и вообще не собирались терпеть одновременно со своим государством неподчиненные народы. Вероятно, нет смысла отдельно останавливаться на различиях между китайскими и монгольскими правителями Китая, отметим лишь, что прочная феодальная база, на которую опирались китайские империи и переходный период от кочевого скотоводческого общества к оседлости, характерный для монголов того времени порождали несхожесть целей, методов и последствий завоеваний. Уйгурское княжество Кочо первым в Центральной Азии подчинилось монголам. Еще в 1218 г. оно попало под их влияние, а после было присоединено к империи Чингисхана практически без сопротивления. Помощь уйгуров монголам была весьма велика. Вследствие их мирного сотрудничества с Чингисханом, они занимали политически преимущественное положение среди подчиненных монголам государств. Чингисхан даже называл уйгурского идикута (правителя) своим пятым сыном (228). Известно, что в политическом отношении "Сэму" – "цветноглазые" (немонголы) имели определенный служилый статус в государстве и, как таковые, уйгуры обладали некоторыми выгодами от своих тесных связей с монголами, но и монголы получали от этой "дружбы" немало (228). Уйгуры не только платили высокие налоги, выставляли дозор на путевых станциях, но и служили в монгольской армии, и были полезны своими административными и деловыми качествами. Монголы приняли для своего делопроизводства уйгурское письмо, а монгольские ханы и знать нередко брали уйгуров воспитателями для своих сыновей. В 1271 г. потомок Чингисхана Хубилай был провозглашен в Китае императором новой всекитайской династии Юань, объединявшей Северный Китай, часть Центрального и Монголию. Юаньский Китай, наследуя традициям Хань и Тан, также попытался распространить свои завоевания и на северо-западные земли. Подобно этим прецедентам, на пути осуществления этих попыток встали реальные трудности: так войска Хубилая потерпели поражение в Семиреченском походе, и подчинявшиеся Китаю военные поселения в Кочо были ликвидированы (211, с. 58). В конце XIII века уйгурские идикуты Кочо еще платили дань монголам и присылали в Пекин сыновей в качестве заложников, а с 40-х гг. XIV в. Княжество и вовсе переподчинилось среднеазиатским владетелям Чагатаидам (211; с. 59). Б. П. Гуревич справедливо замечает, что завоевания Хубилая, подобно другим монгольским ханам, его предшественникам, нельзя рассматривать как восстановление древней и средневековой империи времен династий Хань и Тан, "ибо Китай и сам в этот период находился под чужеземным владычеством, а китайский народ был лишь одной из первых жертв захватчиков". (184, с. 5; 404).уревича (209; 184). В своей монографии И.Я. Златкин вскрыл корни конфликта Галдана с Цинами, не сводя его лишь к особенностям его характера, личным симпатиям, антипатиям и взаимоотношениям с тем или иным монгольским правителем в качестве причины драматических событий, обусловивших войну 1688 г. и включение Халхи (Северной Монголии) в состав Цинской империи. (209 с. 157). И действительно, Галдан был не столько инициатором этих событий, сколько человеком, воплощавшим планы и замыслы других, много более значительных сил, стремившихся к созданию объединенного монгольского государства, в идеале, независимого от цинского Китая. Это гипотетическое государственное образование должно было объединить все или большинство районов, населенных людьми, говорящими на монгольском языке и исповедавшими ламаизм, а также Восточный Туркестан. Центр этих сил находился в Лхасе, среди ближайшего окружения далайламы. Основным препятствием на пути осуществления этих планов была, несомненно, Цинская империя, а нехалхаские феодалы. Представляется, что во времена Канси цинский Китай был еще не в состоянии претендовать на доминирование в Центрально-азиатском регионе, но и, а то же время, не желал допускать, чтобы на таковое претендовал его соперник, тем более, вознамерившийся создать крупное государственное объединение, сцементированное на этнической и религиозной основе. Переходя к интересующим нас проблемам времен цинского императора Цяньлуна, осуществившего захват Джунгарии и Восточного Туркестана, необходимо отметить, что попытка найти в официальных цинских источниках указания на истинные цели и мотивы той или иной маньчжурской экспансии, практически, обречены на провал. Имперские традиции, в рамках которых все сопредельные (равно как и более отдаленные) народы рассматривались как зависимые от Китая, оставались незыблемыми и при Цин. Так, например, в официальной истории династии Мин, "Мин ши", мы читаем, что причиной походов императора Юнлэ (Чэньцзу, 1403-1425 гг. правления) в центральноазиатские районы (а он отправлялся через Гоби пять раз) было намерение, чтобы "ни одно из десяти тысяч государств в отдаленных землях не осталось не покоренным". (56, 332: 18, лл. 8, 9). Другими словами, по выражению американского синолога Фэйрбэнка, император всеми силами пытался "включить весь мыслимый мир в рамки китайского даннического порядка вещей" (610, с. 332). Как указывалось во введении, и в отечественной, и в зарубежной науке имеется достаточно обширная литература о событиях, связанных с завоеванием Джунгарии и Восточного Туркестана. Что же касается вопросов, более близких к нашей теме, то для работ авторов, занимавшихся проблемами колонизации Китаем Синьцзяна и в той или иной мере затрагивавших вопрос о причинах, толкнувших Цинов на это завоевание, в основном характерен фрагментарно-прикладной подход к этой проблеме. Специального исследования, посвященного интересующей нас теме пока нет. На наш взгляд, столь серьезные события, как завоевание, колонизация и восстановление власти в столь отдаленном от центра районе как Си-юй не могут иметь своей причиной один фактор – либо лишь стремление "умиротворить" (читай усмирить) беспокойных соседей, погрязших в междоусобицах (красная нить цинского официального обоснования экспансии), – либо проводиться ради решения проблемы аграрного перенаселения внутреннего Китая (ниже этот вопрос будет рассмотрен отдельно и подробнее), либо какую-нибудь еще единственную причину. Тем не менее, для формулирования комплексных выводов по этой проблеме, рассмотрим взгляды на нее, начиная с самой цинской эпохи. Цинские документы объясняют мотивы продвижения и экспансии на Северо-Запад в едином ключе: так, в одном из указов императора Цяньлуна 1762 г. в связи с завершением военных действий в Туркестане на этот счет говорится: "Военные походы императоров Канси и Юнчжэна вызывались частыми нападениями ойратов на Халху и Тибет". (34, цз. 2, л. 5). Однако, даже допуская, что император, действительно, считал безопасность Халхи и Тибета неотделимой от безопасности собственно Китая (вслед за ним это мнение разделяли и некоторые исследователи маньчжурского завоевания Джунгарии и Кашгарии), представляется, что попытка раз и навсегда обезопасить свои границы путем присоединения тех государств и народов, которые создавали напряженную ситуацию в пограничных районах, хотя и довольно популярная, если вспомнить историю большинства империй, лишь переносит проблемы извне – вовнутрь, что и произошло в Цинском Китае XIX в., когда разразились мусульманские восстания уже покоренных народов Си-юя. Если бы проблема заключалась лишь в том, чтобы "успокоить границы", Китай мог бы и там воздвигнуть новую Стену, на этот раз не материальную, а военноадминистративную. Этого было бы вполне достаточно, чтобы оградить страну от смут во внешних территориях, тем более, не затрагивавших почти внутренний Китай, что и явствует из источника: "В прежние времена джунгары не жили в мире, грабя и притесняя монголов (подчеркнуто мной – Д.Д.). Со времен Галдана джунгары устраивали набеги, вторгались в Халху и Тибет. Вследствие этого мой дед и отец (Канси и Юнчжэн – Д.Д.) не жалели средств, в течение нескольких десятков лет неоднократно посылали войска на усмирение их. Тревожась, я полагал, что /в силу/ дикости их трудно умиротворить. Они любили драться и грабить друг друга. "Когда чэрэны со своими подданными подчинились нам, – продолжает источник, – Я (Цяньлун – Д.Д.), использовав этот случай, специально отобрал и послал войска для уничтожения закоренелых мятежников. Армия наша обладала несокрушимой силой. И не прошло одного-двух лет, как мятеж был подавлен и границы умиротворены. Желая мирным путем управлять этим народом (ойратами Д.Д.), предоставил им спокойную жизнь. Однако им не суждено было добиться этого счастья, и судьба обрекла их на гибель. Они вновь возмутились. Поэтому снова послал особую армию для умиротворения их и усмирения Или..." (34, цз. 2, л. 6). Далее составитель "Циньдин Синьцзян шилюэ" Сун Юнь продолжает: "Канси считал Халху нашей окраиной. Если ее не защитить, чтобы предоставить возможность спокойно пасти скот в пограничных с Монголией районах, то это вредно отразится на жизни Монголии. И вот решил отправить войска". (34, цз.2, л.7).

6. РОЛЬ "АГРАРНОГО ПЕРЕНАСЕЛЕНИЯ" ЗАСТЕННОГО КИТАЯ ВО ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ ЦИНОВ. НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ. Среди еще не решенных проблем в области выяснения причин завоевания цинским Китаем Джунгарии и Восточного Туркестана в середине XVIII в. особо стоит вопрос о важности экономического, в частности, аграрного фактора, как одного из главных побудительных мотивов для овладения этими районами. Некоторые исследователи (196; 260) видят именно в острой нехватке пахотных земель во внутреннем Китае одну из основных причин движения цинских завоевателей в Западный край. А между тем, на вопрос о так называемом "земельном голоде" в период, предшествовавший цинским завоеваниям середины XVIII в. времен императора Цяньлуна до сих пор нет однозначного ответа. В этом вопросе, который, в принципе, вообще мало исследован, ученые придерживаются различных мнений. Так, Л. И. Думан в известном труде "Аграрная политика цинского (маньчжурского) правительства в Синьцзяне в конце XVIII в." (196, с.36) видел первую причину его завоевания в назревании "нового взрыва крестьянской войны, выход их которого правительство нашло в военных авантюрах, могущих отвлечь внимание масс. Представляется, что не совсем верно оперировать подобными категориями применительно к азиатскому обществу – феодальной деспотии; в отличие от буржуазного общества гражданского типа или переходного периода, для русско-японской войны мы еще как-то могли бы говорить об отвлечении внимания масс, но вряд ли для Китая середины прошлого века. По мнению Думана, за счет колонизации предполагалось и частичное решение аграрного вопроса. Мнение Л. И. Думана разделяет и В. С. Кузнецов, видящий одну из предпосылок завоеваний в том, что обладание Синьцзяном, "как мыслили при маньчжурском дворе позволяло дать выход избыточному населению Китая, поднять производительные силы в Поднебесной и, в конечном счете, упрочить господство цинского дома". (260, с. 25). Более близкую, по нашему мнению, к истине позицию занимает В. А. Моисеев, который, в отличие от упомянутых авторов, полагает, что соображения военнополитического характера в разработке и осуществлении внешнеполитических акций Цинской империи в Центральной Азии были все же главными (340, с. 45). Специально вопрос о взаимосвязи демографического и земельного факторов периода первой половины XVII в. и завоевания северо-западных земель не рассматривался. Помимо этого, уже давно пора внести ясность в вопрос о том, существовали ли в действительности в этот период перенаселенность Китая и нехватка пахотных земель, либо эти проблемы были относительно разрешены в предшествующий завоеванию период. Хотелось бы остановиться на этом последнем вопросе несколько подробнее. Для начала необходимо уяснить, было ли завоевание, действительно, средством "выброса" за пределы империи назревших противоречий и ликвидации таким образом растущего недовольства низов Цинской империи. Как показывают цифры, численность податного населения Китая с 1600 по 1683 гг. сократилась более чем в 2,5 (!) раза – со 160 млн. человек до 63 млн. человек (274, с. 150) вследствие антифеодальных восстаний первой половины XVII в. и последующей борьбы с маньчжурскими завоевателями. В результате, как и следовало ожидать, во многих провинциях оказалась масса заброшенных и пустующих земель. По сравнению с общей посевной площадью минской поры – 784 млн. му, в период Канси, т.е. к началу захватнических войн Цинской империи в Центральной Азии, в собственно Китае использовалось под посевы лишь 735 млн. му, т.е. налицо значительное количество свободной земли "под рукой" (274, с. 150). В монографии "Цинская империя на рубежах Центральной Азии (вторая половина XVIII – первая половина XIX в.) (259), В. С. Кузнецов снова затрагивает интересующую нас проблему, указывая, что завоевательная война для военнофеодальной верхушки Китая была средством упрочить свое господство. Автор усматривает в состоянии Цинской империи середины XVIII в. признаки начинавшегося упадка – учащение антифеодальных восстаний, как свидетельство кризиса феодальной системы, обострение общенациональных противоречий и склонен присоединиться к мнению императора Цяньлуна, когда после покорения Джунгарии и Кашгарии тот отметил в указе от 9 декабря 1759 г., что "... к счастью ныне обрели возможность использовать свободные земли на пространстве в 10 000 ли и /тем самым/ помочь /подъему/ земледелия и горных промыслов в Китае". (259, с.130). Ко времени отца Цяньлуна императора Юнчжэна (1723-1735 гг. правления) уже просматривалась тенденция к росту, и довольно-таки значительному, народонаселения, поэтому, вероятно, действительно, стоит поверить Цяньлуну, когда он пишет, что "народ набрался сил, и возросло число ртов в Поднебесной" (259, с.13), что "государство наслаждается миром /уже/ в течение 100 лет" (имеется в виду внутренний мир). (259, с.13). Представляется, что в последнем заявлении Цяньлуна есть доля истины, т.к. залив Китай кровью и истребив значительную часть его населения, Цины добились-таки возможности "наслаждаться покоем", т.к. подавленные (а отнюдь не участившиеся) антифеодальные антицинские восстания уступили место другим, скрыто-завуалированным формам борьбы – тайным обществам и пр., участвуя в которых китайское население несло, конечно же, меньшие жертвы, чем в открытых столкновениях с властями. Недовольство только начинало копиться, чтобы позже вылиться в середине XIX в. (спустя 100 лет!) в форму величайшего Тайпинского движения и восстаний нацменьшинств Китая (нянь, мусульман Шэньси и Ганьсу), в свою очередь давшим толчок дунганским и уйгурским восстаниям, приведшим к падению господства Цинов на территории Джунгарии и Восточного Туркестана на 11 лет. Получается, что период, предшествовавший завоеванию, как раз и был периодом относительной стабилизации в Цинском государстве, что, по сути, и предоставило Цяньлуну ресурсы для проведения обширной завоевательной политики. Рассмотрим несколько подробнее земельную политику властей накануне завоеваний, чтобы выяснить, насколько в действительности были нужны Цинам свободные пахотные земли в Джунгарии и Кашгарии для переброски туда "избытков" населения. Кстати, настолько обширной миграции не произошло вообще. Места расселения ханьцев на территории Синьцзяна можно пересчитать по пальцам одной руки. Это полоса к северу от Тянь-Шаня – от Кульджи на Запад до района Урумчи и несколько восточнее его, районы Кашгара, Яркенда и Хами (Комула) посреди подавляющего преимущества казахов, монголов, уйгуров, киргизов и дунган. Стоило бы скорее говорить о переселении китайцев именно ради их обоснования в Си-юе, а не для понижения плотности населения в собственно Китае. Планируемое переселение китайских земледельцев с Синьцзян для Цинов выполняло экономические цели не для собственно Китая, а для самого Си-юя: переселенцы должны были бы снабжать гарнизоны на месте, а не за счет дотаций из центра, обеспечивая тем самым самоокупаемость оккупационного режима и, также, – политические цели: китайцыпереселенцы должны были стать массовой опорой режима завоевателей с Синьцзяне, противовесом, противовесом мятущейся массе мусульманского населения, "пятой колонной империи Цин". Можно сказать, что переселения преследовали "синьцзянские", а не "собственно китайские" цели. Таким образом, вопрос, который нам предстоит осветить – проблема освоения и введения в постоянный хозяйственный оборот новых – целинных и заброшенных земель. Данные источников в основном свидетельствуют за то, что во времена Юнчжэна, в период, предшествовавший пику внешнеполитической экспансии цинского государства, работы по введению в хозяйственный оборот целинных и заброшенный земель приняли наибольший размах. Хозяйственное освоение целинных земель внутри Китая было составной частью политики Цинов, имевшей довольно длительную историю. Уже в 1644 г. сами власти предприняли различные меры к активизации работ по возделыванию целинных и заброшенных земель в целях быстрейшего восстановления экономики, жестоко пострадавшей в период завоевания Китая маньчжурами и до него. Меры, предпринятые императорами Шуньчжи (1644-1661 гг. правления) и Канси (1662-1722) стали стимулом для крестьян, взявшихся позже за обработку целинных земель, так как в годы правления этих императоров побуждение земледельцев к восстановлению заброшенных и освоению целинных земель считалось одной из основных обязанностей провинциальной и местной администрации. Серьезность подобных намерений подтверждается следующим фактом: бедные землевладельцы, решившие освоить какойлибо участок земли, имели право бесплатно получить во временное пользование плуги и семена из хозяйственных резервов местных органов власти. В целом же, наново культивированная земля в большинстве случаев оставалась навсегда во владении освоивших ее крестьян и освобождалась от налогов на пять лет (позже этот срок был увеличен до шести лет для заливных рисовых полей и до десяти лет для сухих полей. (48, 4867). Провинциальная администрация была обязана привлекать крестьян к обработке целинных и заброшенных земель, а масштабы и темпы самой этой обработки были одним из важнейших критериев при оценке служебных заслуг местного начальства. (48, 4858). В период, предшествовавший росту внешнеполитической активности при Цяньлуне, освоение земель проводилось с наибольшим размахом. Документы, отражающие процесс освоения, ранее не использовавшихся или же заброшенных земель показывают, что эти работы концентрировались в малонаселенных местностях провинций, расположенных вдоль среднего течения рек Хуанхэ и Янцзы (48, 4863). В годы правления Юнчжэна программы составлялись не только для тех же регионов, но и расширялись вплоть до верховьев этих двух рек по направлению к пограничным районам (Юньнани и Маньчжурии). Логично предположить, что новые усилия администрации в период, предшествовавший развертыванию широкой внешнеполитической экспансии, были связаны с двумя основными проблемами времени. Первая состояла в новом возрастании численности населения. Как показывают источники и последние исследования, некоторый отрезок мирного времени и успех работ по поддержанию режима рек, начиная с периода Канси, особенно после 1683 г. привели к достаточно стабильному росту населения: с 1683 по 1750 г. оно выросло с 63 млн. до 225 млн. человек, т.е., более чем в 3, 5 раза. (57, с. 96). Второй серьезной проблемой, беспокоившей власти, была концентрация земельной собственности. Бок о бок с увеличением населения шел рост числа крупных землевладельцев, которые получили от периода относительного мира гораздо больше выгод, чем простой народ, и постепенно прибирали к рукам земли мелких собственников. Вследствие покровительства Канси представителям высшего класса и административной неразберихи, царившей во второй половине его правления, приобретение земель крупными землевладельцами проходило почти бесконтрольно. К началу периода Юнчжэна имелись все признаки социального недовольства, а безземельные крестьяне бродили по стране в поисках пустующих земель. В это время несколько китайских ученых-патриотов, в особенности Цзэн Цин, воспользовались ситуацией, чтобы подогреть антиманьчжурские настроения, а некоторые представители чиновничества докладывали трону о желательности ограничения крупного землевладения. (57, с. 86). Становилось ясно, что если обстановку не разрядить, то может возникнуть угроза императорской власти. В конце правления Юнчжэна – начале правления Цяньлуна чиновники вдохнули в работы по введению в хозяйственный оборот новых земель новую жизнь; для бедных крестьян открылись большие реальные возможности не только сделать новые участки земли пригодными для ведения хозяйства, но и пожизненно овладеть пустынными и дотоле некультивированными землями. Несомненно, что это являлось временным выходом из проблем "земельного голода" и аграрного перенаселения. Существует достаточно свидетельств решительных усилий, направленных на активизацию освоения земель в период, предшествовавший завоеваниям середина XVIII в. Некоторые из действовавших тогда правил были гораздо более реалистичными, чем в годы правления предыдущих императоров. От чиновников на местах требовалось неукоснительное выполнение "целинных" программ, им строго запрещалось вымогать деньги у крестьян, обрабатывавших подобные земли. Вдобавок к этому, многие губернаторы и генерал-губернаторы были персонально ответственными за осуществление работ по освоению земель (48, цз. 3, лл. 30-41) в своих провинциях. Бедные крестьяне имели право получать специальные суды из местных общественных фондов (15, цз. лл. 25-26). Одним из наиболее эффективных мероприятий тех лет в этой области было сочетание процесса освоения земель с некоторыми другими мерами. Так, в результате проведения ирригационных работ в столичной зоне стало пригодным для обработки большое количество земли. (15, цз. 81, л. 38). После упразднения системы племенных вождей ("тусы" – свои управляющие и старейшины) у народов мяо, яо и лоло ("гайту гуйлю"), их земли в Хунани и Гуанси также стали доступны китайским землевладельцам. Несомненно, что освоение земель в периоды Юнчжэна и в начале правления Цяньлуна было важным мероприятием для стабилизации государственной экономики и подъема общественного благосостояния. Из-за того, что распашка новых земель находилась под строгим контролем сверху и энергично поддерживалась центральными властями, провинциальная администрация старалась представить двору более впечатляющую статистику, которая отражена в официальных документах (таких, как "Дай Цин личао шилу"), местных исторических хрониках и частных сочинениях. Однако хотелось бы отметить причины, по которым не следует базироваться на этих цифрах, как абсолютно достоверных. Наиболее важная из этих причин состоит в природе китайской меры земли "му", которая не была равнозначна в традиционном землемерии разных провинций. Во многих случаях, местные администрации в фискальных целях "переводили" му в официальных реестрах в единицу, варьировавшую в зависимости от продуктивности земли. (57, сс. 102-103). Короче, благодаря стараниям многочисленных местных чиновников, слово "му" потеряло свое единое значение и цифровое выражение. Это "фискальное" условное му становилось дань мерой земли у чиновников и помещиков. Му же в качестве единицы в системе платежа земельного налога больше не являлось прежним. Прежним. Впрочем, в условиях раздробленности хозяйства и пестроты природных условий, неудивительно, что "фискальное" му практиковалось и раньше. Вторая причина не доверять официальным цифрам для оценки землеустроительной деятельности династии – это несомненное присутствие коррупции и незаконных сделок, относящихся к землеосвоительным работам. С тех пор, как они стали прерогативой императорских властей, а также способом для продвижения по службе и оценки заслуг чиновником, провинциальные власти делали все, чтобы "подать" наверх впечатляющие цифры, соответствовавшие монаршим ожиданиям. Чиновниками, заслуживавшими наибольшее императорское доверие, оказывались те, которые "выдавали" наиболее высокие цифровые показатели, а те местные администраторы, которые не имели возможности или способности побудить крестьян к распашке земель в тех масштабах, в каких от них требовали, подвергались административным наказаниям вплоть до освобождения от должности. (64, цз. 5, л.2). В результате порой предпринимались попытки добиться желаемого, завышая истинные "показатели", а иногда людей даже понуждали осваивать в принципе непригодные земли. В то же время, некоторые крестьяне скрывали заново освоенные земли, чтобы избежать налогообложения. То есть, каковыми бы ни были формы фальсификации, они равно приводили к появлению на свет неверных цифр, искажавших состояние работ по культивированию новых земель. Несмотря на злоупотребления и ненадежность цифр, касающихся введения в хозяйственный оборот в стране новых земель, распашка их была весьма важным фактором в восстановлении сельского хозяйства при ранних Цинах и заложили в некотором роде экономическую основу для его дальнейшего развития. Вплоть до конца XVII века цинское правительство оказалось в состоянии побудить крестьян обработать приблизительно такое же количество земель (701.397.628 му), что и за период царствования императора минской династии Ваньли (Шэньцзуна: 1573-1625 гг. правления), правила земельного налогового обложения и таксации которого были взяты маньчжурами за образец, а в период Юнчжэна мы наблюдаем даже дальнейший прогресс. (57, л. 158). Распашка новых земель в рассматриваемый период привела к увеличению количества мелких земельных собственников. Благодаря помощи, предоставлявшейся в форме правительственных ссуд, многие бедные крестьяне были соблазнены возможностью освоить какое-то количество земли, т.к. в конце концов, они становились хозяевами тех участков, которые сами сделали пригодными для использования. Например, в 1734 г. около 200 000 человек кормились со своих заново обработанных полей в Хэнани; в том же году местные власти Гуаньдуна (полуостров Ляодун) помогли обосноваться почти трем тысячам хозяйств (64, л. 147). Хотя эти цифры тоже могут быть не совсем достоверными, они иллюстрируют тот факт, что с помощью работ по культивированию земли множество бедных крестьян становилось мелкими земельными собственниками, всегда составлявшими большинство земельных налогоплательщиков и рабочей силы в традиционном китайском государстве. В процессе освоения земель в рассматриваемый период учитывалась также волна переселенцев, хлынувшая в пограничные районы. Внутренняя миграция из одних провинций в другие в период ранней Цин началась еще в годы Канси и была прекрасно исследована в труде Хэ Бинди (574). В период, предшествовавший пику завоевательной активности Цинов (1644-1683 гг.), поощрялись переселения бедных безземельных крестьян из центральных провинций, Хунани, Хубэя, Цзянси и Фуцзяни в приграничные территории – Юньнань и Ляонин. Эти районы привлекали переселенцев малочисленностью коренного населения, мягким климатом, плодородными землями, большими площадями земель, пригодных для обработки. В интересующий нас период переселенцам предоставлялась возможность получить и консультации крестьян, имевших уже солидный опыт в деле освоения новых земель за счет государства и претендовать на единовременную финансовую помощь из специальных фондов (48, цз. 48, л.77). Естественно, что эти благоприятные условия привлекали новые волны мигрантов. В целом диалектика землеосвоения в течение указанных двух правлений была следующей: к концу правления императора Юнчжэна – началу правления Цяньлуна были исчерпаны ресурсы заброшенных земель и на втором этапе – во времена Цяньлуна – начали осваивать целинные земли. Изложенные факты наглядно демонстрируют, что к началу нового завоевательного периода в истории Цинской империи, правительство в общих чертах уже решило проблемы обеспечения землей за счет освоения заброшенных и целинных земель и миграции в пределах собственно-китайских территорий. Благодаря этому была достигнута также и относительная социально-политическая стабилизация положения внутри страны. Таким образом, говоря о причинах завоевания Цинами Джунгарии и Восточного Туркестана, нельзя, вероятно, исходить из того, что маньчжурские властители пошли на это, гонимые земельным голодом, а скорее следует уделить основное внимание взглядам цинских верхов на политическую значимость этого ключевого района Центральной Азии, традиционно привлекавшего маньчжурский двор главным образом по военно-политическим соображениям, как это было при предыдущих династиях. Оценивая проблему предпосылок Цинской экспансии на Северо-Запад в целом, представляется нужным заметить, что никоим образом нельзя ставить внешнеполитические устремления государства на один уровень с внутренними предпосылками; попытка выяснить, что было важнее, первое – или второе не может увенчаться успехом; равно неверным будет и автоматическое сложение внутренних и внешних факторов, хотя сами Цины могли не вполне это сознавать. Лишь почувствовав достаточное накопление внутренних сил и относительной стабилизации внутри страны, можно было решиться на завоевания. Необходимо четко различать вопросы о том, что привлекало китайские династии в западных землях, и – что дало возможность начать экспансию в северо-западном направлении. Этот методологический принцип должен, на наш взгляд, быть положен в основу исследования о причинах завоевания и колонизации маньчжурами Синьцзяна. Не претендуя на окончательные выводы и всесторонний охват сразу всех аспектов, связанных с движущими мотивами цинской экспансии на северо-западе, но, памятуя об уже сформулированном принципе первичности внутриполитических и экономических предпосылок по сравнению с внешнеполитическими устремлениями, мы можем выделить следующие основные направления исследования указанной проблемы: Относительная стабилизация маньчжурского владычества в покоренном Китае, смена открытых форм борьбы населения – завуалированными, подпольными (тайные общества) побуждали Цинов устремить свой взгляд за пределы собственно Китая; потребности экономического развития феодальной страны требовали установления торговых контактов со сколь можно большим количеством стран и народов, выход на которые давало присоединение Си-юя, привлечение новых природных богатств, чтобы реанимировать застоявшуюся экономику (на деле же Цины скорее разрушали внешнюю торговлю и Китая, и покоренных народов); невозможность сохранить спокойствие внутри Китая без стабильности на его границах толкала маньчжуров на долгосрочное овладение Туркестаном, чтобы в корне изжить возможность проникновения оттуда как кочевых народов, непосредственно угрожавших дестабилизацией территорий Китая, так и настроений мусульманского населения Си-юя, могущих перекинуться на мусульманское население внутренних районов Китая. Итак, Относительная стабилизация, экономические потребности и необходимость оградить внутренний Китай – привели к тому, что Цины могли планировать такие действия, как: Овладение стержневым районом Центральной Азии, имеющим выход, практически, во все стороны, сколько-нибудь влиявшие на положение Китая в Центральной Азии. Контроль над Синьцзяном означал обладание ключевой позицией, защищавшей Китай от продвижения Англии с юго-запада (из Британской Индии), дававшей возможность самому Китаю выйти на контакт сов семи сопредельными региону странами (Тибет, Монголия, Афганистан, Россия, Индия); богатство природных ресурсов Синьцзяна (золото, нефть, уголь, яшма и т.д.) не могли (в перспективе!) не интересовать цинских политиков; политическая обстановка в Синьцзяне, раздиравшемся внутренними усобицами в конце XVII – начале XVIII вв. делало его сравнительно легкой добычей для маньчжуро-китайских правителей; обоснование маньчжурской династии именно в Китае, уже претендовавшем на определенные территории современного Синьцзяна во времена предыдущих династий, т.е. преемственность в политике собственно Китая по отношению в Си-юю – официально обосновывали притязания. Здесь в поле нашего зрения пока не попадает такая тема, как разница в мотивах заинтересованности Цинов в начале завоеваний и после дунганского восстания, так как эти соображения были, несомненно, отнюдь не идентичными. Тем не менее, приведенные обоснования, вероятно, могут считаться наиболее общими для всего периода колонизации вплоть до превращения Синьцзяна в конце XIX в. (в 1885 г.) в провинцию Китая. По этим направлениям, на наш взгляд, следует исследовать интересующую нас тему.