Текст книги "Человек из народа"

Автор книги: Чинуа Ачебе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава десятая

После этого происшествия я уже не мог поговорить с Эдной так, как хотел. Но мне удалось выведать у нее, что первый день рождества она проведет в доме миссис Нанга, будет помогать ей по хозяйству, и я решил явиться туда с визитом.

На рождество в Анате, как и во многих других поселках в нашей части страны, прибавляется народу, на улицах царит оживление. Молодые люди и девушки, уезжающие работать в город, возвращаются домой с кучей денег, которые они тут же спускают. Приезжают на каникулы школьники, студенты специальных учебных заведений и те немногие счастливчики, которым удалось попасть в университет. Вся эта хорошо одетая, уже вкусившая иной жизни молодежь сразу меняет облик нашей деревни, придавая ей веселый и праздничный вид. Парни, которых я встречал в этот день, щеголяли в итальянских ботинках и узеньких брючках, а у девушек были накрашенные губы и гладкие прически – они научились выпрямлять волосы горячими щипцами. Я даже видел девицу в брюках – это был уже верх дерзости.

Я пришел в дом Нанги около одиннадцати. Эдна еще не появлялась. Вместо нее я застал в гостиной какого-то молодого человека, от которого за милю разило водкой; он громко разглагольствовал и требовал, чтобы миссис Нанга дала ему выпить. Судя по виду, он был мелким городским торговцем. Миссис Нанга обращалась с ним спокойно и твердо. Видно было, что все это ей не в новинку. Пожив год-другой в богатстве, поневоле научишься отваживать менее удачливых сородичей.

– Дай мне пива! – икая, кричал молодой человек. – Достопочтенный мистер Нанга мне брат, у него есть шиши, а у меня нет ни шиша.

Он первый рассмеялся своей шутке и перевел на меня осоловелый взгляд. Я не мог удержаться от улыбки – наши торговцы славятся по всей стране своим балагурством и изворотливостью.

– Да, у меня нет ни шиша, – повторил он. – Бутылка пива стоит пять шиллингов, для почтенного мистера Нанги это не расход, у него денег – завались. Видали, какой дом затеял? В четыре этажа! Прежде, бывало, если кто построит двухэтажный дом, так весь город бежит смотреть. А мой родственничек размахнулся на четыре этажа! Я бы мог напроситься к нему жить. А я чего прошу?… Всего-навсего одну бутылку пива, обыкновенного пива за пять шиллингов.

– А почему бы вам и в самом деле не жить вместе с нами? – спросила миссис Нанга, чтобы переменить разговор. – Разве брат выгонит из дому брата?

С минуту он размышлял, склонив голову набок.

– Нет, не выгонит, – сказал он наконец. – Ваша правда, это мой дом.

Новый дом Нанги, о котором шла речь, великолепное четырехэтажное здание в современном стиле, строился неподалеку от его нынешнего дома и впоследствии попал во все газеты. Оказывается, он был не чем иным, как взяткой от европейской строительной фирмы «Антонио и сыновья», получившей от Нанги полумиллионный подряд на постройку Национальной Академии наук и искусств.

Я пробыл у миссис Нанга добрых два часа, пока наконец не приехала Эдна в посланной за нею машине. За это время я успел раздать три шиллинга трем ватагам мальчишек, которые являлись со своими танцорами в масках. Последнего танцора, в съехавшей набок маске и с огромным накладным пузом, мальчишки привели на веревке и обращались с ним так, как взрослые обращаются с настоящей ритуальной маской, буйство которой внушает страх. Дети били в барабаны, гонги или просто в металлические пепельницы и пели:

 
Это праздник воскресенье,
Воскресенье праздник наш.
К нам пришел Акатаката —
Общий ужас и смятенье —
Аллилуйя, воскресенье…
 

Маска танцевала, размахивая несоразмерно большим тесаком, и вдруг веревка, на которой ее держали, развязалась… Тут бы ждать драки, кровопролития, побоища. Но маска смиренно опустила наземь тесак, сама помогла связать себя и, снова взяв в руки грозное оружие, как ни в чем не бывало продолжала танцевать.

Пьяного родственника наконец уговорили пойти домой проспаться. Миссис Нанга открыла дверь из гостиной на террасу, служившую, по всей видимости, приемной для важных особ, и пригласила меня посидеть там. Некоторое время спустя она прислала ко мне Эдну с подносом, на котором стояли бутылка пива и стакан. Эдна молча подала угощение, подошла к окну и, облокотившись о подоконник, стала смотреть на улицу.

Я потягивал пиво, не зная, с чего начать разговор. Дом Нанги был неподходящим местом для осуществления моего замысла. Но времени терять было нельзя: того и гляди нагрянут новые гости. Словно в подтверждение моих опасений, послышался барабанный бой – явилась еще одна орава мальчишек.

– Почему вы не присядете, Эдна? – сказал я, стараясь держаться как можно увереннее.

– Мне и здесь хорошо, – отозвалась она, – я смотрю, что делается на улице.

– А там что-нибудь делается? – спросил я и тоже подошел к окну; мне хотелось положить руку ей на талию, но я поборол искушение – это было явно преждевременно.

– Да нет, просто народ гуляет, и все такие нарядные.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказал я, возвращаясь к столу.

– Со мной? – удивилась она.

– Да, с вами. Пойдите сюда и сядьте.

Она села. Прежде чем начать разговор, я отхлебнул глоток пива.

– Мне хочется дать вам совет, я ведь лучше вас знаю жизнь, больше видел… И я вам друг. – Хорошее начало, подумал я и отпил еще глоток. – Вы сделаете непоправимую ошибку, если позволите выдать себя замуж так рано. Вы слишком молоды и не должны торопиться вступать в брак, да к тому же с человеком, у которого одна жена уже есть.

– Это мама послала вас ко мне? – спросила она.

– Мама! Какая мама?… А, миссис Нанга… Нет, конечно… С чего бы ей посылать меня к вам?… Нет, Эдна, я забочусь только о вас… Не губите свою жизнь…

– А вам-то какое до этого дело?

– Я, конечно, тут ни при чем… Но вы так красивы, так молоды – вы достойны лучшего мужа, чем этот старый многоженец…

– Вы, кажется, сказали отцу, что он ваш друг?

– Будь он мне отцом или братом, я бы все равно… Эдна, не губите себя… У этого человека сын почти ваш ровесник…

– Такова уж наша женская доля, – со вздохом сказала она.

– Чепуха! Зачем вы это говорите, ведь вы же образованная девушка… Разве вы мусульманка?

Она встала и снова подошла к окну.

– Он дал нам денег, чтобы я могла учиться.

– Ну и что из того? – с горячностью сказал я, встал, подошел к ней и осторожно обнял ее за талию. Она вздрогнула, словно я ожег ее раскаленным железом, вывернулась и резко оттолкнула меня. С минуту мы молча смотрели друг на друга. Потом она опустила глаза и снова повернулась к окну. Я возвратился на свое место и решил было прекратить разговор. Но искушение разыграть непонятого и бескорыстного доброжелателя было слишком велико.

– Простите меня, Эдна, – сказал я. – Но мне хотелось бы, чтобы вы меня поняли… Вы правы, это не мое дело. Забудьте все, что я вам тут наговорил.

Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она ответила мне.

– Простите меня, Одили…

Впервые она назвала меня по имени. Я был вне себя от радости.

– Простить? За что?

– Вы не обиделись? – спросила она, взглянув на меня с таким наивным и чистосердечным удивлением, что и каменное сердце должно было бы дрогнуть, а уж о моем нечего и говорить.

– Разве я могу обидеться на вас, Эдна? – ответил я совершенно серьезно.

Нельзя сказать, чтобы я многого добился, но я был доволен. Такую девушку, как Эдна, приступом не возьмешь, ее надо приручать осторожно и постепенно.

Пока я размышлял обо всем этом в своей тихой Анате и строил планы па будущее, в стране назревали важные события, которым вскоре суждено было захлестнуть нас всех и выбить из привычной колеи.

В день Нового года наш министр внешней торговли сенатор Сулейман Вагада объявил, что таможенные сборы на некоторые импортируемые текстильные товары повышаются на двадцать процентов. Второго января оппозиционная партия ППС опубликовала подробнейшие материалы, с полной очевидностью доказывающие, что еще в октябре компания «Бритиш амальгамейтед» была кем-то предупреждена о планах нашего правительства и поспешила принять свои меры: к середине декабря она разгрузила в наших портах три судна с текстилем. Кабинет министров раскололся на два враждебных лагеря: одни требовали отставки правительства, другие, во главе с Нангой, утверждали, что в этом деле замешан только министр внешней торговли и уж если зашла речь об отставке, то пусть уходит он один. И тут грязь полилась густым потоком. «Дейли мэтчет» напечатала статейку, из которой явствовало, что Нанга в бытность свою министром внешней торговли – он сменил портфель лишь два года назад – занимался точно такими же делишками и на свои побочные доходы построил три семиэтажных жилых дома с квартирами люкс стоимостью в триста тысяч фунтов каждый; эти дома он записал на имя жены и сдал в аренду компании «Бритиш амальгамейтед» по тысяче четыреста фунтов в месяц за квартиру. Сначала об этом, как и о других подобных историях, говорилось только намеками, но уже через неделю все заговорили открыто, не стесняясь в выражениях.

Страна оказалась на грани хаоса. Подняли голос профсоюзы и Объединение государственных служащих, они грозили всеобщей забастовкой. Один за другим закрывались магазины – их владельцы испугались возможных грабежей. По слухам, генерал-губернатор потребовал, чтобы премьер подал в отставку, и через три недели тот действительно вынужден был это сделать.

В эти дни Макс вызвал меня в столицу для консультации, а также для того, чтобы я мог присутствовать на учредительном съезде новой партии – Союза простого народа. События застали нас врасплох – ведь мы еще, можно сказать, не встали на ноги, – но это нас ничуть не обескуражилю. Нас, как и всех, возбуждала предгрозовая атмосфера – пьянило предвкушение жестоких схваток. Мы знали, что приближающиеся выборы будут борьбой не на жизнь, а на смерть. После семи лет всеобщей апатии всякое действие казалось благотворным; страна, уподобившаяся за эти годы обрюзгшему человеку с дряблой кожей и складками жира, жаждала стряхнуть с себя сонное оцепенение. Скандальные разоблачения, ежедневно появлявшиеся в газетах, отнюдь не действовали удручающе, напротив, у всех было приподнятое, чуть ли не праздничное настроение. Я говорю, конечно, не о таких господах, как Нанга или сенатор Сулейман Вагада, а о простых смертных вроде меня, которым нечего было терять.

В Анату я вернулся в новеньком «фольксвагене», с восемьюстами фунтами в кармане и с перспективой получить еще столько же в ближайшем будущем. Я бы сразу поехал навестить Эдну, но моя сверкающая кремовая машина покрылась в дороге толстым слоем красноватой пыли и бурой грязи, а потому я решил сначала вымыть ее и отправился к себе. Затем я с шиком подкатил к дому Эдны, но оказалось, что она уехала в соседнюю деревню проведать бабушку. Отец Эдны вышел посмотреть на мою машину, и по тому, как он ее разглядывал, можно было подумать, что он знает толк в автомобилях. После долгого и внимательного осмотра он вдруг усмехнулся и объявил, что это не машина, а черепаха.

Надо сказать, это была наша последняя мирная встреча с ним, но, впрочем, не буду забегать вперед.

Вернувшись домой, я написал Эдне свое первое письмо, очень длинное и обстоятельное, в котором подробно изложил, почему она не должна выходить замуж за Нангу.

Когда я впервые объявил, что хочу выставить свою кандидатуру в одном округе с Нангой, это вызвало всеобщий смех. Не смеялся только изгнанный из деревни негодяй Джошиа. Поздно ночью он неизвестно откуда явился ко мне и предложил свою помощь в избирательной кампании. Я был, конечно, тронут, но понимал, что человек с такой репутацией может только затруднить, а то и вовсе погубить наше дело. Поэтому я как можно осторожнее отказал ему – мол, я не могу предложить ему никакого дела. Выслушав меня, он с минуту помолчал, а потом заявил, что я еще пожалею об этом, и исчез во мраке ночи, так что я дажене успел послать его к черту.

В избирательный округ Нанги (номер сто тридцать шесть по регистрационным спискам) входило пять деревень, включая Анату, откуда он был родом, и мою родную деревню Уруа. Сначала я хотел разместить свою штаб-квартиру в Анате, чтобы сразиться с Нангой в его логове, но мне пришлось отказаться от этой мысли. Дело в том, что митинг, которым я открывал избирательную кампанию, был назначен в актовом зале нашей школы, но в последнюю минуту Нвеге, директор школы, сорвал его. Увидев перед школой группу людей, я решил, что они пришли послушать меня, а потому ужасно разозлился, когда обнаружил, что дверь заперта на засов. Один из присутствовавших был, казалось, больше всех возмущен тем, как со мной обошлись, и подошел ко мне, чтобы представиться.

– Мистер Самалу? Рад вас видеть, – сказал он. Лицо его светилось дружеским участием.

Я протянул ему руку, но он ловким ударом сбил у меня с головы мою красную шапочку. Всем присутствовавшим это показалось очень смешным, и они громко захохотали. Решив сохранять хладнокровие, я не спеша нагнулся за шапочкой, и тут, к моему позору, этот негодяй дал мне пинка в зад, так что я очутился на четвереньках. Я готов был ринуться в драку, но подлый трус успел дать стрекача под одобрительные крики и рукоплескания собравшихся. А я-то вообразил, что они пришли послушать меня! Я понял, что нахожусь на вражеской территории, и потому решил обзавестись телохранителем и поскорее перебраться в родную деревню. Однако Аната готовила мне новые сюрпризы. В тот же вечер мистер Нвеге прислал за мной мальчишку. Когда я прибыл к нему в «резиденцию», он вручил мне месячное жалованье и заявил, что я уволен. Я хотел было поблагодарить его: я, мол, и сам решил уходить, так что он только облегчил мне этот шаг, – но он не дал мне и слова вымолвить.

– Вам у нас делать нечего – вы теперь птица высокого полета, – с издевательской усмешкой сказал он.

– Зато вы, мистер Спихни-Меня-За-Три-Пенса, сколько ни кудахтайте, выше своего насеста не взлетите, – сказал я и громко расхохотался ему в лицо. Наконец-то я хоть немного отвел душу после всех неприятностей этого дня.

Мистер Нвеге вскочил со стула, и мне показалось, что он сейчас бросится на меня с кулаками; пожалуй, мне даже этого хотелось. Но он выскочил в другую комнату, не иначе как за своей двустволкой или еще за чем-нибудь в этом роде – выяснять я не стал и предпочел смыться.

Прошло уже четыре дня, как я вернулся из столицы, мне пора было ехать к себе в Уруа, а я еще не повидался ни с миссис Нанга, ни с Эдной.

Строго говоря, никакого дела к миссис Нанга у меня не было. Но мы стали теперь как бы сообщниками, между нами завязалось нечто вроде дружбы, и мне казалось неловко уезжать, не попрощавшись с ней. К тому же мне было просто любопытно узнать, как она восприняла известие о том, что я собираюсь выдвинуть свою кандидатуру против ее мужа на выборах. В то время я был еще достаточно наивен, чтобы задаваться такими вопросами. Но поехал я к ней главным образом потому, что надеялся встретить там Эдну.

Входная дверь была открыта, я вошел и громко хлопнул в ладоши.

– Кто там? – раздался из дальней комнаты голос миссис Нанга.

– Это я.

– Присядьте, я сейчас.

Я сел лицом к входной двери. Вскоре я услышал, как она вошла, шлепая туфлями и напевая себе под нос.

Я обернулся и наши взгляды встретились. Она застыла на месте.

– Доброе утро, миссис Нанга, – сказал я.

– Что вам здесь нужно? – с трудом выговорила она, задыхаясь от негодования.

– Я забежал проститься, – сказал я, поднимаясь.

– Я не желаю с вами разговаривать, слышите? Благодарите господа, что в доме нет взрослого мужчины… Только поэтому вы смогли явиться сюда среди бела дня…

– Простите… – начал было я, но закончить фразу мне не удалось. Миссис Нанга вдруг подняла крик на всю деревню, понося меня и призывая в свидетели богов: она сидела себе тихо и мирно, как подобает скромной и беззащитной женщине, а обидчик ворвался в дом и похваляется своей силой… Она сдернула с головы платок и в исступлении принялась трепать и скручивать его в жгут, и я поспешил ретироваться. Я шел к машине, а мне вслед неслись ее проклятия и вопли.

Было уже около полудня, и я отправился прямо в больницу анатской миссии, чтобы дождаться там Эдну. Прождав перед воротами больше часа, я решил проехать к женскому отделению, но привратник отказался пропустить во двор мою машину. Возможно, он был прав, но меня возмутила его грубость. Вместо того, чтобы объяснить, что въезд на территорию больницы разрешен только санитарным машинам, он набросился на меня как бешеный и, тыча пальцем в объявление, заорал:

– Ты что, читать не умеешь?

– Не дури, – сказал я, – и не кричи на меня.

– Что значит не дури! Дубина! Еще на машине разъезжает! Для таких вот и писано, а он прется куда ни попадя! Идиот!

Я поставил машину у ворот и направился к больничным корпусам, решив не обращать внимания на крики привратника, который еще долго не мог угомониться.

– Чтоб тебе расшибиться на твоей машине! Чтоб ты себе шею свернул! Болван! – кричал он мне вдогонку.

Меня поражало его остервенение: ведь он ненавидел меня только за то, что я был владельцем собственной машины. От этой мысли мне стало не по себе. А когда я зашел в отделение и сиделка небрежно бросила мне, что мать Эдны вчера выписалась, я совсем пал духом. Но не в моей натуре предаваться бесплодному отчаянию. Страдание должно стимулировать человека, побуждать его к действию. Поэтому прямо из больницы я отправился к Эдне, хотя ее отец дня за три до того предупредил меня, чтобы ноги моей не было в его доме. На этот раз мне повезло, я застал Эдну одну – ее отец куда-то вышел, но, по всей вероятности, только во двор, облегчиться. Эдна умоляла меня уйти.

– Ни за что, – сказал я.

– Он убьет вас, если застанет здесь.

– Я почел бы это за счастье, – ответил я по-английски.

– Уйдите, я сама приду к вам.

– Это невозможно, – сказал я, – завтра утром я уезжаю. Из школы меня уволили. Как ваша мать? Я только что был в больнице – хотел навестить ее.

Эдна переводила взгляд с меня на дверь, из которой, как я сообразил, должен был появиться ее отец, и обратно. Она буквально тряслась от страха, и это меня почему-то радовало. Я был словно пьяный, сам не знаю отчего.

– Умоляю вас, Одили, – снова начала она, чуть не плача.

– Повторите сто раз «умоляю вас, Одили», тогда уйду, – ответил я, напуская на себя беззаботный вид.

– Вы думаете, это шутки. Ну что ж, садитесь.

Она тоже села и скрестила руки на груди.

– Умоляю, Одили, – вдруг повторила она, внезапно вскакивая и в ужасе ломая руки.

– Раз! – сказал я.

– Ах, что же будет? – воскликнула она в отчаянии.

– Осталось еще девяносто девять.

В эту минуту со двора донесся кашель ее отца. Она схватила меня за руку и попыталась стащить со стула, но я лишь уселся поудобнее. Отец уже вошел в дом, мы слышали его шаги.

– Вот видите… Он здесь… Что же будет?

Он помедлил в дверях, присматриваясь к гостю, и, убедившись, что это я, подошел и остановился передо мной с угрожающим видом.

– Что тебе здесь надо? – спросил он ровным голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Разве я не говорил тебе, чтобы ноги твоей здесь больше не было?

– Говорили, – подтвердил я, не вставая с места.

– Ну погоди же! – сказал он и кинулся назад в комнату, из которой только что вышел. За последние дни мне столько грозили, что на этот раз я решил просто сидеть и не обращать ни на что внимания. Даже слезы Эдны не тронули меня. Она метнулась к двери с криком: «Мама! Мама!» – и на пороге столкнулась с отцом. Он отпихнул ее в сторону и двинулся прямо на меня с занесенным тесаком в руке.

– Что это с вами? – спокойно спросил я.

Эдна заплакала еще громче, и на ее крик, еле передвигая ноги, приковыляла больная мать. Тем временем я объяснял отцу, что пришел уговорить его и его семейство отдать мне в день выборов свои голоса.

– А мозги у этого парня в порядке? – спросил он, ни к кому не обращаясь и постепенно опуская тесак. К тому моменту, когда в дверях появилась мать Эдны, опасность как будто миновала.

– Ведь это тот самый молодой человек, что принес мне в больницу хлеба? – спросила мать и засеменила ко мне, протягивая худую, со вздутыми жилами руку.

– А мне наплевать, что он тебе приносил! – заорал ее супруг. – Я знаю одно: он подкапывается под моего зятя.

– Как так? – удивилась старая женщина, и муж рассказал ей, в чем дело. Она внимательно выслушала его и, подумав, сказала: – Мне-то какое дело? Они, видно, знают, что к чему: понабрались от белых. А мы в их делах не смыслим.

Я провел у них в доме час, а то и больше, и на прощанье отец Эдны дал мне совет, на его взгляд очень разумный.

– Мой зять, что бык, – сказал он, – а ты для него, что клещ для быка. Клещ вопьется быку в зад, а быку это нипочем – ест, пьет, справляет нужду, клеща и не замечает. А потом прилетит цапля, сядет быку на спину и склюнет клеща. Поразмысли-ка об этом.

– Спасибо за совет, – сказал я.

– Говорят, тебе дали кучу денег, чтобы побить моего зятя, – продолжал он. – Будь у тебя хоть капля ума, ты бы припрятал эти денежки подальше и употребил бы их с толком. Смотри не проморгай своего счастья… А уж если тебе непременно хочется спустить их, что ж, я могу тебе помочь.

Просто удивительно, как быстро распространились слухи о моих намерениях. Обычно телеграмму из столицы получают в Анате через пять дней, если не бастуют почтовые служащие и ветер не сорвал телеграфные провода; слух же доходит за день, а то и быстрее.

Когда я поднялся и стал прощаться, Эдна, молчавшая все время, тоже встала, чтобы проводить меня к машине.

– А ты куда? – спросил ее отец.

– Хочу проводить его…

– Проводить? Смотри, как бы я тебе не всыпал.

– До свиданья, – сказала она с порога.

– До свиданья, – ответил я, пытаясь улыбнуться.