Текст книги "Человек из народа"

Автор книги: Чинуа Ачебе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Быть может, он прав, – сказал я.

– Ну, нет, – возразил Макс – Отец так считает только потому, что лично он мало что выиграл от независимости. Просто-напросто с уходом белых не открылось ни одной вакансии, которую он мог бы занять. Епископом в его епархии уже был африканец.

– Ты несправедлив к своему старику, – сказал я, смеясь.

– Послушал бы ты, что он говорит обо мне! В последний раз, когда мы были у него с Юнис, он сказал: «Похоже, у тебя больше надежд на сына, чем у меня». Вот какими шуточками мы обмениваемся.

– Ты у него единственный сын?

– Да.

Мне стало завидно.

– Знаешь, Одили, – сказал он, помолчав, – я не верю в провидение и все такое прочее, но ты приехал как нельзя более кстати. Видишь ли, мы собирались назначить в каждый район страны способного и деятельного организатора. Теперь ты с нами, и нам не придется ломать себе голову, кого направить на юго-восток…

– Я сделаю все, что в моих силах, Макс, – ответил я.

Я узнал от Макса много нового, но, пожалуй, больше всего меня поразило то, что формирующуюся партию тайно поддерживает один из министров.

– Что же он делает в правительстве, если так им недоволен? – наивно спросил я. – Почему он не подаст в отставку?

– В отставку? – рассмеялся Макс – Ты что, забыл, где мы живем? Ты не в Англии, Одили. Не говори глупостей.

– Какие же это глупости? – возразил я горячо, быть может, даже слишком горячо.

Я прекрасно знал, и мне не нужно было напоминать, что мы живем не в Англии, что у нас уходят в отставку или меняют флаг только тогда, когда это выгодно. Так поступили несколько лет назад десять вновь избранных членов парламента от ПНС, которые дружно перешли в ППС, сразу обеспечив этой партии устойчивое большинство. Они получили за это министерские посты, а если верить слухам – еще и кругленькую сумму наличными каждый. Все это было общеизвестно, но мне думалось, что наша партия должна вступить на политическую арену незапятнанной и чуждой циничной философии своих противников.

– Я понимаю твои чувства, Одили, – сказал Макс несколько покровительственным тоном. – На первых порах я и сам придерживался тех же взглядов. Но надо трезво смотреть на вещи. Возьми такого человека, как Нанга. У него четыре тысячи фунтов жалованья да всякие там… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю. А сколько он зарабатывал, когда был учителем? Фунтов восемь в месяц, не больше. Так неужели ты полагаешь, что такой человек выйдет в отставку из принципиальных соображений? Подумаешь, какая важность!

– Если только он вообще имеет представление о принципах, – высокопарно добавил я.

– Вот именно… Я вовсе не хочу сказать, что наш друг в правительстве и Нанга – одного поля ягода. Нет, это настоящий патриот, и он без колебаний подал бы в отставку, если бы считал, что это действительно необходимо. Но, как он сам говорит, не кончают же люди самоубийством всякий раз, когда они недовольны существующим порядком.

– Ну, это, положим, разные вещи, – сказал я.

– Согласен. Но иметь своего человека в правительстве для нас очень важно, можешь мне поверить. Он держит меня в курсе всех событий.

– С этой точки зрения ты, наверно, прав. Как говорится, хочешь узнать, что будет на обед, понюхай, чем пахнет на кухне.

– Совершенно верно.

Глава девятая

23 декабря я вернулся в Анату, хотя Макс и его невеста Юнис уговаривали меня провести рождество в столице. Попутный грузовик довез меня до базарчика под названием Уайя, который вырос при дороге неподалеку от школы. Выйдя из машины, я заметил, что возле лавки Джошиа толпился народ, сбежавшийся со всего базара. По громким, возбужденным голосам и жестам собравшихся я понял, случилось что-то неладное. Я увидел, как одна из старух обвела несколько раз рукой вокруг головы и словно бы швырнула что-то в лавку Джошиа, а это, как мне было известно, означало угрозу.

Один из жителей деревни – я не знаю его имени – увидел меня и подошел поздороваться.

– Уже вернулись, учитель? – спросил он. – Давайте я поднесу вам чемодан. Ваши домашние здоровы?

Я пожал ему руку и ответил, что оставил родных в добром здравии, а потом поинтересовался, что творится около лавки.

– Да все этот Джошиа, – сказал он, забирая у меня чемодан и ставя его па голову. – Я всегда говорил, что деньги белых нас до добра не доведут. Вы знаете Азоге?

– Слепого нищего?

– Ну Да. Так вот, вместо того чтобы пожалеть беднягу, Джошиа еще вздумал сделать себе из его посоха амулеты – мало ему, что он и так нас всех обирает.

Тут мой спутник поздоровался со своим знакомым, который шел нам навстречу, и оба остановились и сокрушенно покачали головой, дивясь человеческой подлости.

– Ничего не понимаю, – сказал я, когда мы снова тронулись в путь.

– Джошиа зазвал Азоге к себе в лавку и стал угощать рисом и пальмовым вином. Азоге обрадовался и начал есть и пить, а Джошиа тем часом стащил у него посох – ну, слыханное ли дело? – и подложил вместо него другую палку. Он думал, что Азоге не заметит, но уж как слепому не знать своего посоха! Азоге, когда собрался уходить, взял палку и тут же понял, что это не его, и поднял крик…

– Не понимаю, Джошиа-то на что эта палка?

– Странный вопрос, учитель! Понаделать из нее амулетов – вот на что.

– Это ужасно, – сказал я, по-прежнему ничего не понимая, но уже не показывая виду.

– Вот я и говорю – деньги счастье сулят, да горе таят.

Мы подошли к моему дому, я дал ему шиллинг, и он, поблагодарив меня и сообщив еще несколько ничего не прояснявших подробностей, отправился обратно к лавке. Я и сам пошел бы туда, но слишком устал с дороги, да и другое было у меня на уме. Я хотел немного отдохнуть, умыться и отправиться с визитом к миссис Нанга. Однако шум толпы возле лавки нарастал, и в конце концов я не выдержал и решил пойти посмотреть, в чем дело.

Джошиа, похоже, забаррикадировался у себя в лавке, оттуда ему, конечно, слышны были крики анатцев, поносивших его самого и его ремесло. Слепой Азоге вновь и вновь рассказывал всем, что с ним случилось. Переходя от одной кучки людей к другой, я прислушивался к разговорам.

– Мало этому негодяю тех денег, которые он из нас вытягивает, – говорила какая-то старуха, – так он еще хочет околдовать нас, чтобы мы покупали у него все без разбору. Ну да пусть наводит слепоту на свою мать и на своего отца, только не на меня. – И с этими словами она очертила правой рукою круг над головой и послала проклятие ненавистному торговцу.

– У некоторых людей утроба что бочка бездонная, прости господи, – сказал знакомый мне торговец вином. Кажется, именно он поставлял Джошиа пальмовое вино, которое тот продавал в розницу в пивных бутылках.

Но самые знаменательные слова произнес плотник Тимоти, человек пожилой и набожный.

– Воруй, да знай меру, не то хозяин заметит, – повторил он несколько раз и добавил: – Пусть мне отрубят ноги, если я еще раз переступлю порог его лавки. Джошиа меры не знал, вот и попался!

Эти слова заставили меня призадуматься. В глазах моего парода человек, который воровал, не зная меры, заслуживал сурового осуждения. И дело было вовсе не в том, что кто-то наживался за чужой счет. Пусть себе набивает мошну – лишь бы все было шито-крыто. Но тут человек зарвался, и хозяин вывел его на чистую воду, а хозяин – я это понял – весь народ.

В течение недели Джошиа был разорен. Никто из жителей деревни и близко не подходил к его лавке. Даже приезжих и пассажиров автобуса, который делал у рынка короткую остановку, успевали предупредить. Через месяц Джошиа навсегда закрыл свою лавчонку, а сам исчез из деревни – правда, только на время.

Однако вернемся к моему рассказу. Вечером того же дня я зашел в велосипедную мастерскую, взял напрокат велосипед и отправился навестить миссис Нанга. Мне надо было повидать ее еще до того, как в деревню дойдут слухи о моей ссоре с Нангой, иначе я лишился бы возможности разыскать Эдну, будущую «парадную» жену Нанги. Конечно, сам Нанга едва ли стал бы распространять эти слухи, хотя от пего можно было ожидать чего угодно, но в городе всегда найдется достаточно людей, готовых разнести любую сплетню просто так, от скуки.

Миссис Нанга очень удивилась, увидев меня, но я приготовил правдоподобное объяснение: внезапно изменились планы и тому подобное. Дети вышли поздороваться со мной. Я заметил, что с них уже успел слететь весь столичный лоск, а их безукоризненный английский язык звучал здесь как-то нелепо.

– Пойди принеси Одили чего-нибудь выпить, – сказала миссис Нанга старшему сыну.

Он принес мне бутылку холодного как лед пива. После изматывающей поездки на велосипеде это было как нельзя более кстати. Я залпом выпил стакан, потом налил второй и стал прихлебывать пиво маленькими глотками, обдумывая, как бы завести разговор об Эдне, не вызывая лишних подозрений.

– Когда вы собираетесь обратно в столицу? – спросил я. – В доме так пусто без вас и без детей.

– Не говорите мне про город, мой друг. Мне надо хорошенько отдохнуть… Отец Эдди хочет, чтобы я вернулась в конце будущего месяца, до того как он уедет в Америку. Но я еще не знаю…

– Я думал, вы едете с ним.

– Я? – Она рассмеялась.

– Ну да. А почему бы и нет?

– Люди повыше нас, мой друг, не до всякого яблочка дотянутся, чего уж говорить о таких, как я. Слыханное ли дело, чтобы женщина, которая двух слов связать не может, отправилась в Америку?

Отлично, подумал я и хотел уже было заговорить о том, что меня занимало, как миссис Нанга сама пришла мне на помощь.

– Вот будет у нас Эдна, пусть она и разъезжает. А я старая, неученая.

– Эдна? Кто это?

– Вы разве не знаете Эдну? Это наша новая жена.

– Ах, эта девушка… Глупости. Вы образованнее ее.

– Нет уж, куда мне. Я в нынешних школах не обучалась, – возразила миссис Нанга.

– Да, но ваши шесть классов стоят больше, чем нынешний Кембридж, – сказал я.

– Вы говорите так, будто я училась в прошлом столетии, – обиженно заметила миссис Нанга.

– Нет, что вы! – воскликнул я. – Просто уровень нашего образования падает с каждым годом. Прошлогодний выпуск средних школ был куда сильнее, чем нынешний.

Впрочем, мне, вероятно, только показалось, что она обиделась. Она думала о чем-то своем.

– Я сдала вступительные экзамены в среднюю школу, – грустно сказала она, – но отец Эдди и его родственники приставали ко мне, чтобы я выходила замуж, а потом и мои родители стали меня уговаривать. Все твердили: зачем молоденькой девушке так много учиться? И я по глупости согласилась. Слишком молода была, не умела настоять на своем. Вот и Эдна попалась в ту же ловушку. Подумать только, девушка окончила колледж, а ей и года не дают поработать в школе, даже оглядеться не успела. Ну да мне-то что за дело? Пусть себе выскакивает замуж да транжирит мужнины денежки, пока еще есть, что транжирить. – Миссис Нанга горько рассмеялась.

Мне стало как-то неловко, главным образом потому, что говорилось все это в присутствии ее пятнадцатилетнего сына Эдди.

– И скоро она к вам переедет? – спросил я.

– Не знаю. Какое мне дело? По мне, пусть приходит хоть завтра – места хватит. Пускай сидит вместо меня с гостями допоздна и показывает свою ученость. Велика радость! Вся пропахнет табаком и запахом белых.

Я невольно рассмеялся.

– Что ж вы ей не отсоветуете? – спросил я. – Ей бы переждать хоть годик, поработать, осмотреться. Я уверен, она бы вас послушала, ведь она еще совсем девчонка.

– Только вчера родилась, что ли? Уж не дать ли ей сиську? – Она ткнула себя пальцем в грудь. – Нет, мой друг, я не стану мешать ее счастью. Меня выдавали куда моложе. Вот поправится ее мать – пусть приходит сюда да проматывает мужнино богатство. Всякий чует, где вкусно пахнет. А ведь когда-то в семье не было денег, и кто-то гнул спину и недоедал, только теперь уж никто об этом не помнит…

Миссис Нанга вытерла глаза подолом юбки и высморкалась.

– Где она живет? Я сам поговорю с ней, завтра же. Я просто обязан это сделать!

Я не забыл о присутствии Эдди, но, взвесив свои шансы, решил рискнуть. Скорее всего, мальчик был на стороне матери, хотя его красивое лицо абсолютно ничего не выражало и не дрогнуло даже тогда, когда мать готова была расплакаться.

– Ступайте, если хотите, – сказала миссис Нанга с деланным безразличием, – но не говорите потом, что я вас послала, – я свое место знаю.

Я не ошибся насчет Эдди. Он охотно и очень подробно рассказал мне, как пройти к дому Эдны, который стоял в дальнем конце деревни. Он предложил даже, чтобы шофер отвез меня туда на их машине, из чего можно было заключить, что, несмотря па взрослый вид, он был еще совсем ребенок.

Я не без труда отыскал дом Одо, отца Эдны, – хижину из красной глины, крытую пальмовыми листьями. В передней комнате сидел сам хозяин и сучил веревку. На таких веревках у нас подвешивают батат для просушки. Рядом лежали три пука волокна, один из них был уже наполовину израсходован. Клубок готовой веревки валялся на полу, и Одо, придерживая его ногами, надвязывал свободный конец. Когда я вошел, он, скаля стиснутые от напряжения зубы, затягивал узел. Его огромный, лоснящийся живот вываливался из набедренной повязки. Сам он был крупный, уже немолодой человек с красными, воспаленными глазами и седеющими волосами.

Мы обменялись рукопожатием, и я сел на стул напротив него. Не бросая работы, он несколько раз повторил:

– Добро пожаловать, – а затем, вновь завязывая узел, который разошелся, когда он натянул веревку, сказал: – Жаль, что мне нечем вас угостить. Только сегодня доели последний орех.

– Не беспокойтесь, – ответил я и после долгой паузы добавил: – Я вижу, вы меня не узнаете. Я учитель здешней школы.

– То-то мне ваше лицо показалось знакомым, – заметил он, поднимая на меня глаза.

Мы еще раз обменялись рукопожатием, и он опять сказал: «Добро пожаловать», – и извинился, что ему нечем меня угостить, а я опять попросил его не беспокоиться – не всегда же у людей есть угощение наготове.

– С тех пор как жена в больнице, некому смотреть за хозяйством, – пожаловался он.

– Надеюсь, она скоро поправится.

– Остается уповать на господа.

Выждав немного, я спросил, дома ли Эдна.

– Она готовит матери еду в больницу, – ответил он холодно.

– У меня к ней поручение от моего друга мистера Нанги.

– Вы друг моего зятя? Что же вы сразу не сказали? Так вы из столицы?

– Только вчера вернулся.

– В самом деле? Ну, как там поживает мой зятек?

– Прекрасно.

Не вставая с места, он повернулся к двери, которая вела во внутренние комнаты, и позвал Эдну. Из глубины дома, как отдаленный звук флейты, донесся ее голос.

– Выйди поздоровайся с гостем, – крикнул отец.

Пока мы ждали Эдну, он не сводил с меня глаз, и я постарался принять самый непринужденный вид. Повернувшись на стуле, я даже стал смотреть в окно и сложил губы так, будто что-то насвистываю себе под нос.

– Ваша жена давно в больнице? – спросил я.

– Третья неделя пошла. А до того все перемогалась, еще с тех пор, как начались дожди.

– Бог даст, поправится.

– Да, все в его воле.

Через дверь я увидел Эдну. Она, по-видимому, только что сполоснула лицо и сейчас на ходу утиралась подолом юбки. Заметив меня, она одернула подол. У меня подкатил комок к горлу. На Эдне была просторная блуза, выпущенная поверх юбки, и старенький шелковый платок на голове. Когда она вошла, я вдруг потерял все свое самообладание. Вместо того чтобы протянуть ей руку, оставаясь сидеть, как подобает мужчине, да еще старшему по возрасту, я вскочил, словно какой-нибудь англичанин, привыкший расшаркиваться перед дамами. Она слегка наморщила лоб, припоминая.

– Я учитель здешней школы, – сказал я хриплым от волнения голосом. – Мы уже встречались с вами, когда мистер Нанга выступал…

– Да, верно, – просияла Эдна. – Вы мистер Самалу.

Я был вне себя от радости.

– Он самый, – подтвердил я и добавил по-английски, чтобы не понял ее отец: – Ваша память не уступает вашей красоте.

– Спасибо, – сказала Эдна.

Возможно, ее домашний наряд или роль хозяйки, которую она теперь играла, делали ее старше, а быть может, она действительно повзрослела со времени нашей встречи. Во всяком случае, сейчас передо мной стояла красивая молодая женщина, а не девчонка-послушница, только что вывезенная из монастыря.

– Да садитесь же, учитель, – сказал Одо, и мне послышалось в его голосе раздражение. Потом он повернулся к дочери и объяснил, что у меня к ней поручение от Нанги. Она взглянула на меня своими большими сияющими глазами.

– Ничего особенного, – пробормотал я смущенно. – Просто мистер Нанга просил меня зайти, передать вам^:привет и узнать, как здоровье вашей матери.

– Передайте ему, что она еще в больнице, – недовольным тоном ответил за Эдну отец. – На ее лекарства уходит пропасть денег, а она в этом году не успела посадить ни батата, ни маниоки.

– Не слушайте его, – вмешалась Эдна, и глаза ее сразу потухли. – Ведь он уже посылал тебе деньги через жену, – сердито сказала она отцу.

– Вы только посмотрите на нее! – воскликнул отец. – По-твоему, кто вчера поел, тот и сегодня сыт будет? Нет, дочь моя, сейчас самое время потянуть с богатого зятя, а уж когда он заберет тебя к себе, пиши пропало. Недаром у нас говорят: если ты не сумел отнять меч у поверженного врага, неужели ты сможешь отнять его, когда враг встанет на ноги? Нет, дочка, ты в наши дела не суйся. Он будет давать, давать и давать, пока я не наемся до отвала. Слава богу, у него добра хватит.

– Извините меня, – сказала Эдна по-английски, а потом объяснила на родном языке, что ей нужно кончить стряпню и до часу отнести еду в больницу, иначе ее не впустят. Она смущенно улыбнулась и вышла из комнаты, а я, глядя ей вслед, отметил, что у нее на редкость красивая фигура.

Некоторое время я оставался наедине с ее алчным папашей. Мы больше молчали. Я беззвучно насвистывал и смотрел, как Одо наращивает веревку и сматывает ее в клубок. Затем в соседнюю комнату снова вышла Эдна и оттуда спросила отца, не забыл ли он угостить человека.

– У меня ничего нет, – ответил он, – но если ты нам что-нибудь принесешь, мы не откажемся.

– Я ведь купила вчера несколько орехов, разве я тебе не сказала?

Она принесла на блюдце орех кола и протянула отцу, а он, скороговоркой пробормотав молитву – наверно, о ниспослании неисчерпаемой кормушки, – разломил его, одну за другой отправил себе в рот две дольки и принялся с громким чавканьем жевать их. Блюдце с двумя оставшимися дольками он передал мне, я взял одну и вернул ему блюдце.

С орехом было покончено, а я все сидел и думал, как мне теперь быть. Встать и уйти? Едва ли это было разумно – следовало все-таки дождаться Эдны, даже если и не удастся поговорить с ней с глазу на глаз. И тут меня словно осенило: почему бы мне не подвезти ее в больницу? Ведь отсюда до больницы добрых две мили, а у меня на велосипеде отличный багажник, к которому можно привязать посуду с едой.

– Раз уж я здесь, – обратился я к своему хозяину, – мне бы следовало навестить мать Эдны, чтобы потом обо всем написать мистеру Нанге.

– Вы не слушайте, что тут моя дочка болтает, – сказал он, поднимая глаза от работы, – а напишите-ка моему зятьку, что эти врачи дерут с меня шкуру.

– Напишу непременно, – заверил я его. Мне было ясно, что, каков бы он ни был, мне придется считаться с ним, если я хочу подъехать к его дочке.

Эдну мое предложение нисколько не удивило; как видно, она была очень доверчива, и это был добрый знак. Я привязал бидон с едой к багажнику и, так как у самого дома земля была неровной, вывел велосипед на дорогу; Эдна в красно-зеленом цветастом платье шла рядом. Вскочить на велосипед с привязанным к багажнику бидоном и девушкой на раме было невозможно, но я нашел выход: сел в седло и уперся ногой в землю, удерживая велосипед в равновесии, а когда Эдна примостилась на раме, оттолкнулся и поехал. Эдна сидела так волнующе близко ко мне, чуть ли не в моих объятиях, и запах ее волос так меня пьянил, что в другое время у меня, наверное, голова бы кругом пошла, но сейчас мне было не до того. Дорога в больницу шла по холмистой местности, и я скоро выдохся, но мне совсем не хотелось признаваться в этом перед своей пассажиркой. Хотя сердце так и прыгало у меня в груди, я не останавливаясь одолевал один подъем за другим, и, конечно, это было просто глупо.

– А вы сильный! – сказала Эдна.

– Почему? – спросил или, вернее, выдохнул я, переваливая через очередной пригорок.

– Вы уминаете все эти холмы, словно батат.

– Не заметил никаких холмов, – отвечал я, несколько отдышавшись, так как мы теперь легко катились под горку. Но не успел я договорить, как на дорогу выскочила какая-то шальная овца с ягнятами. Я резко затормозил. К несчастью, Эдна опиралась спиной на мою левую руку, так что я сумел нажать на тормоз только правой рукой. В результате велосипед и мы рухнули наземь. Падая, Эдна закричала: «Что скажет отец!» – или что-то в этом роде. Она отлетела далеко в сторону, и я, вскочив на ноги, кинулся к ней. Потом я оглянулся назад и увидел вывалянные в песке клецки и лужицу пролитого супа. Чуть не плача, я стоял и смотрел на следы катастрофы, кусая от досады губы. Тут Эдна разразилась истерическим смехом, и это совсем меня доконало. Я боялся взглянуть на нее. Не поднимая глаз, я забормотал какие-то извинения.

– Вы не виноваты, – сказала Эдна, – все эта глупая овца.

Покосившись в ее сторону, я увидел, что она наклонилась и разглядывает свое колено – оно было расцарапано.

– Боже мой, Эдна, что я наделал!

Она поспешно опустила подол, подошла ко мне и стала оттирать огромное бурое пятно, красовавшееся на моей новой белоснежной рубашке. Потом подняла бидон и принялась листьями счищать с него песок и остатки супа. К своему удивлению, я услышал, что она плачет и бормочет что-то вроде: «Бедная моя мама, она умрет от голода». Мне кажется, в действительности она плакала от унижения: остатки жалкого завтрака, разбросанные по земле, ясно свидетельствовали о бедности ее семьи. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, ее слезы ужасно расстроили меня.

– А что, если отнести ей хлеба и банку консервов? – спросил я. – Это можно купить по дороге.

– Я не захватила денег, – сказала Эдна.

– У меня есть при себе немного. – Я вздохнул с облегчением. – Кстати, мы купим что-нибудь, чтобы смазать ваше колено. Эдна, дорогая, мне ужасно жаль, что так получилось.