Текст книги "Дом одиноких сердец"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 6

Мокрушкин взглянул на гостей. – Извините, – торопливо сказал он, – я должен идти. Если хотите, можете пройти со мной. Вы ведь врачи?

– Почти, – хмуро ответил Дронго.

Где-то за окном завыли собаки. Сначала одна, потом вторая, третья. В этом было нечто мистическое. Гости вздрогнули.

– Вот так всегда, – недовольно сказала Клавдия Антоновна, – как только один из пациентов умирает, так они сразу затягивают свой хор. И все знают, что в этот момент кто-то умер. Прямо как сигнализация какая-то. И больные нервничают. Нужно наших собачек куда-то убрать.

Они прошли в предпоследнюю палату, Мокрушкин открыл дверь, входя первым, за ним Клавдия Антоновна. Гости переглянулись. Дронго нахмурился и решительно вошел, следом за ним – Вейдеманис. Впрочем, в том, что они увидели, не было ничего страшного или трагического. На кровати лежала изможденная женщина. На вид ей было не меньше семидесяти. Она лежала так, словно заснула, и лицо ее было умиротворенным и спокойным, словно она сделала все, зачем пришла в этот мир. Если бы не ее худые, почти бесплотные руки и ввалившиеся щеки, можно было бы сказать, что эта старуха вполне здорова. Мокрушкин подошел к ней, проверил пульс, отключил аппаратуру, накрыл лицо одеялом и обернулся к гостям.

– Вот и все, – негромко сказал он, – она уже отмучилась. Санубар Идрисова, жена нашего руководителя коммунального хозяйства. Она сама решила переехать сюда. Обычно мусульмане не отдают своих больных в наш хоспис, вы об этом знаете лучше меня. Но она сама настаивала. У нее дочь в Америке живет с мужем, а сын давно в Австралии. А у мужа больное сердце, вот она и решила сама сюда переехать, чтобы никого не тревожить. Придется завтра звонить ее супругу. Он как раз вчера навещал жену, они разговаривали…

– Сколько лет ей было? – спросил Дронго.

– Сорок восемь, – ответил Мокрушкин, – она в восемнадцать лет замуж вышла. Сыну уже двадцать девять, а дочери двадцать семь. И трое внуков от дочери. Но всех судьба раскидала по разным местам.

Дронго тяжело вздохнул. Он был уверен, что умершей не меньше шестидесяти.

– Вы можете ей что-то сказать, – неожиданно предложила Клавдия Антоновна.

– Что сказать? – не понял Дронго, повернувшись к санитарке. – О чем вы говорите?

– Она была мусульманкой, – спокойно пояснила пожилая женщина. – А вы приехали из Башкирии. Прочитайте молитву, если можете. А если не можете, то скажите несколько слов, ей наверняка было бы приятно.

– Да упокоит Господь ее душу, – произнес Дронго, взглянув на лежавшее под одеялом вытянутое тело.

– Спасибо, – кивнула Клавдия Антоновна, – вы можете идти. Алексей Георгиевич, вы сами заполните журнал?

– Да, конечно.

Сыщики вышли из палаты.

– Вот и все, – негромко сказал Вейдеманис, – был человек – и нет человека. Все так просто и обыденно, как будто в порядке вещей.

– У нас именно так, – согласился Мокрушкин, – это место, где люди уходят. Гораздо приятнее работать в родильном доме. Место, где появляются новые люди и радуются новой жизни. Но уверяю вас, что там тоже хватает своих трагедий. Простите, что мы начали наш обход именно с этого печального события, но так уж получилось. Что именно вас интересует?

– Все, – ответил Дронго. – Как устроен ваш хоспис, сколько в нем пациентов, в каких условиях они живут, как работают ваши врачи.

– Пойдемте, я все покажу. У нас как раз сейчас ужин заканчивается.

– Больные ходят в столовую?

– Мы не говорим «больные», мы называем их пациентами. Обычно в столовую многие не ходят, не хотят есть вместе со всеми. Кто хочет, может пройти, столовая в конце коридора на первом, рядом с кухней. Остальным нянечки носят еду прямо в палаты. На втором этаже у нас реанимационные. Сейчас там пять человек… уже четыре, – поправился Мокрушкин. – Остальные девять внизу. Кабинеты врачей тоже внизу, а руководство на втором этаже. Там же у нас операционная и рентген-кабинет.

– Вы делаете операции?

– Очень редко. У нас хоспис, а не клиническая больница. Но если есть необходимость, то, разумеется, все делаем сами. У нас работают прекрасные специалисты – Сурен Арамович Мирзоян и Людмила Гавриловна Суржикова.

– А ваш руководитель Светлана Тимофеевна сказала, что самый лучший и опытный врач именно вы, – возразил Дронго, испытывающе глядя на своего собеседника.

Тот вспыхнул, покраснел и отвернулся.

– Если она так считает… – пробормотал он, – впрочем, я не знаю. Не уверен.

– Вы обещали показать нам ваше основное здание, – напомнил ему Дронго.

– Конечно, покажу. Пойдемте. Только учтите, что в другие реанимационные палаты входить нельзя, только с разрешения главного врача или его заместителя.

– Мы туда и не собираемся. Давайте начнем с первого этажа, – предложил Дронго.

Они спустились вниз, прошли в столовую. Здесь сидели двое мужчин и одна женщина. Один из мужчин был в спортивном костюме, другой – в голубом халате. Женщина тоже была в таком же халате. При их появлении все трое подняли головы. «У них в глазах есть нечто неуловимо схожее, – подумал Дронго. – Может, это ожидание скорой смерти делало их глаза такими похожими друг на друга».

– Это наши гости из Башкирии, – представил своих спутников Мокрушкин, – а это наши пациенты. Арсений Ильич Угрюмов… – показал он на мужчину в халате.

Тот кивнул головой, мрачно разглядывая вошедших.

– Елена Геннадьевна Ярушкина…

Женщина с любопытством посмотрела на мужчин и улыбнулась.

– И Константин Игнатьевич Мишенин.

Мужчина в спортивном костюме кивнул в знак приветствия.

– Остальные в своих палатах, – закончил Мокрушкин.

Дронго прошел мимо двух больших столов. За ними могли разместиться человек двадцать или двадцать пять, но ужинали здесь только трое.

– Почему вы не спрашиваете, как нас кормят? – услышал он голос Ярушкиной и обернулся к ней.

– Разве я должен спрашивать?

– Проверяющие всегда спрашивают, как нас кормят, – сообщила она. Ей явно хотелось поговорить.

– Я не проверяющий, – улыбнулся Дронго, – я скорее по обмену опытом. Мы хотим открыть в Башкирии такой же хоспис, как у вас.

– Разве у мусульман есть хосписы? – не унималась Ярушкина. – Они, по-моему, держатся за своих стариков до конца. Хотя наша Идрисова была здесь, упокой Господь ее душу.

– Откуда вы знаете, что она умерла? – изумился Дронго.

– Собаки, – пояснила Ярушкина, – они всегда воют, когда кто-то умирает. А из наших самой плохой была Идрисова. Господин Мокрушкин, а почему вы молчите? Что случилось с Идрисовой? Или собаки выли просто на луну?

У этой женщины было своеобразное чувство юмора.

– Она уснула, – коротко ответил Мокрушкин.

– Какой изящный термин – «уснула», – не унималась Ярушкина, – хотя древние греки считали, что сон – это временная смерть. Но им явно не приходило в голову ваше определение.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Мокрушкин.

– Пока не спешу на ваш второй этаж, – пошутила Ярушкина.

В зал вошла женщина в брючном костюме. Ее волосы были аккуратно уложены, макияж подведен. Было заметно, что ей много лет, но она гордо держала спину и входила в зал той плавной походкой, которая отличает бывших балерин. Сразу бросались в глаза плавные движения ее рук и длинная шея.

– Марина Леонидовна, зачем вы поднялись, – взмахнул руками Мокрушкин, – мы же договаривались, что сегодня вы будете отдыхать.

– Я пока нахожусь в здравом уме и в твердой памяти, – возразила женщина, – и не собираюсь ужинать в своей палате. Я решила составить Елене Геннадьевне компанию, чтобы ей не было так скучно в обществе наших мужчин.

– Вы могли бы составить ей компанию завтра, – возразил Мокрушкин, – но все равно. Садитесь. Я потом зайду и еще раз осмотрю вас. Но учтите, что вам ничего нельзя, кроме обычной воды. Даже чай вам сейчас противопоказан.

– Не нужно при посторонних мужчинах говорить мне подобные гадости, – победно изрекла женщина, усаживаясь на стул рядом с Ярушкиной. – Лучше представьте меня гостям.

– Марина Леонидовна Шаблинская, – представил ее Мокрушкин, – народная артистка республики, лауреат Государственной премии, бывшая прима Мариинского театра.

Она поднялась и величественным движением протянула руку. Дронго, не колеблясь ни секунды, подошел и поцеловал ее сухую руку. Она даже вздрогнула. Выносившая с кухни поднос кухарка уронила его от неожиданности, и посуда загремела по полу. Ярушкина на миг замерла, затем захлопала в ладоши и закричала:

– Ой, как хорошо! Господи, как хорошо!

Мишенин одобрительно кивнул головой. Даже Угрюмов улыбнулся. Мокрушкин развел руками.

– Вы просто покорили их сердца, – признался он.

– Не знаю вашего имени, милостивый государь, – церемонно произнесла Шаблинская, – но смею вам сказать, что вы – настоящий мужчина. На все времена.

Они вышли из столовой, сопровождаемые восхищенными взглядами женщин. Вейдеманис одобрительно кивнул.

– Ты стал героем этого хосписа, – тихо произнес он.

– Мне просто стало жаль эту одинокую и обреченную женщину, – признался Дронго.

Они прошли к палатам. Мокрушкин постучал и открыл дверь в первую из них.

– Не входите, – предупредил он, – сюда лучше не входить.

Через минуту он вышел.

– Разве на первом есть реанимационные палаты? – удивился Вейдеманис.

– Нет. Там наша пациентка – Антонина Кравчук. У нее рак кожи. Необратимые изменения, в том числе и на лице. Она никого к себе не пускает, кроме врачей и своей соседки – Эльзы Витицкой. Мы стараемся никого туда не пускать.

Дронго кивнул, уже ничего не спрашивая.

В другую палату Мокрушкин вошел даже не постучав, приглашая за собой гостей. Здесь на кровати лежал мощный, крупный мужчина. Он был молод и красив. Болезненные изменения еще не затронули его тела, ведь основная болезнь была у него в голове. Он лежал на кровати, заложив могучие руки за голову и глядя в потолок. В последние дни он все время так и лежал.

– Радомир! – негромко позвал его Мокрушкин, – ты меня слышишь?

Гигант даже не пошевелился.

– Радомир, – громче позвал Мокрушкин.

Пациент наконец оторвался от углубленного созерцания потолка и взглянул на врача.

– Я вас слышу, – сказал он.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально.

– Ничего не болит?

– Пока нет. Если заболит, я вас сразу позову. Вы знаете, что мои приступы боли начинаются после полуночи.

– Мы можем сделать тебе укол до полуночи.

– Зачем? Мне и так мало осталось. Лучше продержусь сколько смогу. Хотя бы еще немного. Почувствую, что живу.

В таких случаях принято говорить, что жить человек будет долго, но Мокрушкин не сказал этих слов. Это было бы нечестно по отношению к тяжелобольному пациенту, который со дня на день мог навсегда потерять сознание, превратясь всего лишь в бесформенный кусок мяса. Они вышли из палаты.

– Даже не знаю, что лучше, – признался Эдгар, – умереть, ничего не понимая и не чувствуя, потеряв сознание, или в полной памяти и осознавая, что происходит.

– Они не выбирают, – отозвался Мокрушкин, – и это, наверно, правильно. Мы ведь тоже не знаем, что именно нас ждет. У каждого свой конец, который ему уготован, своя судьба.

– Шопенгауэр определял судьбу всего лишь как совокупность учиненных нами глупостей, – возразил Дронго. – Возможно, с подобной генетической болезнью его отцу или деду нельзя было иметь детей.

– Вот поэтому он и умирает в одиночестве, – пояснил Мокрушкин. – Он боялся, что его болезнь перейдет по наследству к его детям, и поэтому бросил любимую жену, заставив ее сделать аборт, когда она ждала ребенка. Его можно понять. Но она не захотела больше жить с ним и ушла от него. Ее тоже можно понять.

– В таких случаях лучше не выступать судьей, – согласился Дронго.

Они прошли к следующей палате. Мокрушкин снова постучал.

– Войдите, – услышали они старческий голос.

Все трое вошли в палату. На кровати лежала пожилая женщина. Она была похожа на смятый одуванчик – белые редкие волосы, мягкая улыбка; почти бесцветные, когда-то зеленые глаза. Увидев вошедших, старушка почти счастливо улыбнулась.

– Добрый вечер, Алеша, – сказала она врачу, – как я рада, что сегодня именно твое дежурство.

– Спасибо. Я тоже рад, Казимира Станиславовна. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – ответила она улыбаясь, – почти ничего не болит. И еще вчера по телевизору показывали такую интересную передачу. Я, правда, сделала звук тише, чтобы не мешать своей соседке.

– И все равно помешали мне спать, – громко произнесла другая женщина. Она лежала на кровати, стоявшей справа от двери, лицом к стене и спиной к вошедшим, даже не повернувшись, когда они вошли.

– Тамара Рудольфовна, – укоризненно сказал Мокрушкин, – у нас гости.

– А мне все равно, – ответила она, все так же не поворачивая лицо, – здесь не театр и не салон, чтобы принимать гостей. Здесь место, где умирают тяжелобольные люди, и не нужно сюда никого приводить. Тем более каких-то гостей.

– Это наши друзья, врачи из Башкирии, – пояснил Мокрушкин.

– Вот пусть они и возвращаются в свою… Башкирию, – ответила женщина, но так и не повернулась.

Казимира Станиславовна испуганно посмотрела на Мокрушкина.

– Меня лучше перевести в другую палату, – тихо попросила она, – моя соседка все время недовольна. И когда я включаю телевизор, и даже когда не включаю.

– Я тоже так думаю, – согласился Мокрушкин. – Завтра приедет Федор Николаевич, и мы все уладим.

– О чем вы шепчетесь? – спросила Тамара Рудольфовна, наконец поворачиваясь к ним лицом.

У нее было злое лицо пожилой и властной женщины. Белые волосы, мешки под глазами, на лице характерные пятна пигментации. Было очевидно, что болезнь крови доставляла ей еще и нравственные муки.

– Опять на меня жалуетесь? – поинтересовалась она.

– Нет-нет, – испуганно прошептала ее соседка, – ни в коем случае.

– Знаю, что жалуетесь. Не лгите. Все знаю. И характер у меня поганый, тоже знаю. И вообще вы правы. Вам лучше завтра поменять палату. У нас с вами несовместимость. Разные группы крови – если мою еще можно причислить к какой-то группе.

Она взглянула на вошедших.

– Это вы прибыли из Башкирии? Какой такой хоспис в вашей мусульманской республике? Зачем вы врете? У вас ведь стариков уважают до смерти. Ходят за ними, возятся, убирают, терпят их глупости… Это у нас сразу избавляются от таких мерзких тварей, как мы!!

Мокрушкин сокрушенно покачал головой.

– Выйдите, пожалуйста, – попросил он, – я останусь с ними.

– Да, конечно, – Дронго и Вейдеманис поспешили выйти из палаты, сопровождаемые истерическими криками Тамары Рудольфовны.

– Знаешь, что я тебе скажу, – неожиданно произнес Вейдеманис, – концентрация страданий в таком месте превосходит любое человеческое воображение. Я даже не представляю, с чем это можно сравнить. Даже у осужденных на смерть есть какой-то небольшой шанс. А здесь… – он махнул рукой.

В этот момент опять позвонил мобильный телефон Дронго. Он достал аппарат:

– Я вас слушаю.

Глава 7

Звонил Федор Николаевич. Главный врач сообщил, что он подъезжает к зданию хосписа и через несколько минут уже будет на территории своего учреждения. Сыщики вышли во двор. Уже стемнело, и зажглись фонари. Они уселись на скамейку перед зданием и почти сразу же услышали чьи-то шаги. К ним подошел знакомый мужчина, очевидно – сторож. Он внимательно посмотрел на обоих незнакомцев в белых халатах. У него было чисто выбритое лицо, черные глаза немного навыкат, редкие черные волосы, подстриженные очень коротко – от этого его голова походила на ежа. Он был одет в темный костюм, на ногах – тяжелые армейские ботинки.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Дронго.

– Здравствуйте, – кивнул сторож, – это вы приехали вместе с Дмитрием на машине нашего главного?

– Мы.

– Значит, это вы гости из Башкирии. Очень хорошо. А кого вы ждете?

– Федора Николаевича.

– Он уже не приедет. Девятый час вечера. Так поздно он не задерживается, если ничего особенного не происходит.

– У вас сегодня собаки выли, – возразил Дронго.

– Это уже все знают, почему они выли. Они ведь сразу чувствуют, когда кто-то уходит, – пояснил сторож. – У нас сегодня человек ушел, вот поэтому они и воют.

– У вас вся информация передается собачьим воем? – не выдержав, поинтересовался Эдгар.

– Пациентов мало, – рассудительно ответил сторож, – поэтому мы все и про всех знаем.

– Про всех? – оживился Дронго, поднимаясь со скамьи.

– Конечно, – спокойно ответил сторож, – для этого мы сюда и поставлены.

– Вы ведь Асхат Тагиров, правильно?

– Да, так меня зовут.

– Когда умерла Боровкова, вы дежурили?

– Правильно. Тогда как раз я дежурил.

– Вы можете вспомнить, кто тогда приезжал в ваш хоспис? Может, кто-то незнакомый или какой-нибудь человек, которого вы не ждали?

– Посетители бывают днем, – рассудительно сказал сторож, – их всех в особый журнал записывают. А после ужина никого сюда не пускают. Это я вам точно говорю. И никого здесь тогда не было, когда она умерла.

– А днем кто здесь был?

– Я не знаю. Ворота бывают открыты. За все посещения у нас завхоз отвечает, у него журнал специальный есть. Вот его вы и спросите. Только Степанцев уже не приедет. Ему, наверно, уже сообщили о смерти Идрисовой, и он завтра с утра приедет. Чтобы документы оформить и тело выдать, как полагается.

– Приедет, – уверенно сказал Дронго, – мы с ним только сейчас по телефону говорили. Он сказал, что будет здесь через несколько минут.

– Тогда конечно, – спокойно согласился Асхат, – раз сказал, значит, будет. Пойду открою ворота.

– У вас камера установлена только на воротах?

– И вокруг дома тоже камеры есть. Посторонних здесь не бывает. Все знают, кто здесь находится, и обходят это место стороной. Как будто боятся заразиться, словно мы чумные. А может, просто не хотят даже видеть наших больных. Несчастье, оно ведь тоже как зараза, может передаваться от одного человека к другому. От нас ведь только трупы вывозят, никто своими ногами отсюда не уходит. Один раз только женщина уехала, но это чудо случилось, она Богу поверила и Он ее спас. А остальные так и остаются здесь до самого конца.

Он повернулся и зашагал к соседнему зданию.

– Здесь все философы, – заметил Эдгар, – не только врачи, но и водители, сторожа, нянечки… Очевидно, такое место располагает к размышлениям о жизни и смерти.

– Они ежедневно сталкиваются с реальной смертью, – напомнил Дронго, – вот поэтому у всех у них несколько взвинченное состояние. Поневоле становишься либо психопатом, либо философом.

– И к какой категории ты относишь Светлану Тимофеевну? – поинтересовался Вейдеманис.

– Интриганка. Типичная интриганка, изо всех сил пытающаяся подставить своего начальника и занять его место. Даже не скрывает своих желаний и амбиций. Возможно, она сама организовала вызов Степанцева на совещание у губернатора, узнав каким-то образом о нашем приезде. Помнишь, что она сказала о прошлогоднем отдыхе в Уфе? Им там явно понравилось, и они сумели выйти на самого премьера. Вот она и захотела себя показать гостям на всякий случай, понравиться им и передать привет высокому чиновнику, который лично будет курировать этот проект. Все правильно. Интриганка и карьеристка именно так и должна была поступить.

– Неужели она так ничего и не понимает? – вздохнул Эдгар. – Это ведь настоящий дом одиноких сердец. Здесь каждый умирает в одиночку. И на фоне таких трагедий она занимается своими мелкими интригами…

– Не совсем мелкими. Посмотри, какой контингент у этого хосписа. Настоящая элита – известные бизнесмены, балерины, директора, крупные специалисты зарубежных компаний, супруги и родственники высокопоставленных деятелей. Здесь можно развернуться по-настоящему, познакомиться со многими нужными людьми, выйти на крупных чиновников. Ничто так не запоминается, как помощь близким людям в трагические минуты. Она все делает правильно. Ей нужно расти, а преградой для ее карьеры является Степанцев, которого она собирается убрать любой ценой.

– В таком случае наша главная версия и подозреваемая номер один – сама Светлана Тимофеевна, – заметил Эдгар. – Именно она намеренно организовала убийство Боровковой, чтобы затем гарантированно убрать своего шефа. Если он предаст огласке этот невероятный факт – убийство в хосписе, то его почти обязательно накажут, а если скроет, то тоже накажут. Возможно, даже снимут с работы. Вот тебе и мотив.

– Только один момент. Ее не было в хосписе в момент совершения убийства.

– Ей необязательно убивать самой. Договорилась с нянечкой или санитаркой. Еще более вероятный вариант – просто намекнула Мокрушкину, что именно нужно сделать. Судя по всему, тот ее страшно боится. Вот и согласился, и не «заметил» явных следов удушья на лице погибшей. Убедительная версия?

– Абсолютно, – согласился Дронго, – только одно возражение. Она бы не стала идти к должности таким образом. Во-первых, Мокрушкин становился бы очень опасным свидетелем и всегда имел бы возможность шантажировать ее. Во-вторых, она и так теснит своего шефа по всем пунктам. Дошло до того, что тот даже боится сообщить ей о нашем приезде. Зачем ей так рисковать, подставляя не только себя, но и своего высокопоставленного мужа? А самое главное, кто тогда убил Боровкову? Сам Мокрушкин? Кто-то из санитарок? Или она договорилась с кем-то из больных? Но это практически невозможно. Они все в таком состоянии, что не стали бы даже думать о подобном. И самое важное, что их нельзя купить. Какие деньги можно заплатить человеку, впереди у которого свидание с вечностью и с самим Богом? Нет, твоя версия, конечно, очень оригинальна, но сюда она не подходит.

Они услышали шум открывающихся ворот и затем увидели медленно въезжающую машину. Это был черный «Фольксваген Пассат». Из него выскочил Степанцев, направляясь к сыщикам.

– Как хорошо, что я вас застал здесь, – сказал главврач, пожимая им руки, – пришлось попросить моего друга одолжить свою служебную машину. Мы так гнали, что, в конце концов, я сам попросил немного сбавить скорость. Дмитрий уже рассказал мне все подробности. Она специально не уехала, чтобы встретить вас. Я раньше сомневался, а теперь знаю точно, что кто-то из наших шпионит в ее пользу. Откуда она могла узнать, что Дмитрий поехал за вами? Или узнать подробности того, как я отказался выдавать тело Боровковой без подписи Михаила Соломоновича? Боюсь, подобных вопросов накопилось очень много.

– Которые вы зададите потом и без нас, – попросил Дронго. – Судя по всему, вам противостоит крепкий противник, Федор Николаевич, и я бы на вашем месте не стал бы его недооценивать.

– Учту ваши слова, – согласился Степанцев, – идемте ко мне в кабинет. Он наверху, на втором этаже. Вы уже познакомились с нашими врачами и пациентами?

– С пациентами – да. А врачей никого не было, когда мы приехали. Светлана Тимофеевна почти сразу уехала. Мы видели только Мокрушкина и Клавдию Антоновну. А еще нам сказали, что вместо Зины Вутко дежурит какая-то Регина.

– Все правильно. Это я разрешил им поменяться. У нее ребенок заболел.

– В ту ночь была эта самая бригада, – напомнил Дронго, – Мокрушкин, Клавдия Антоновна, Зинаида и ваш сторож Асхат Тагиров. Но, судя по всему, ни один из них не видел каких-либо посторонних, иначе вы узнали бы об этом первым.

– Я тоже так думаю, – согласился Степанцев.

Они поднялись на второй этаж и прошли к его кабинету, перед которым была просторная приемная. Кабинет тоже был большим и просторным, метров на сорок. Дорогая кожаная мебель, столы карельской березы, массивные шкафы. Степанцев показал на два кресла, стоявших у дивана, нетерпеливо дожидаясь, пока гости наконец устроятся.

– А теперь извините меня, – сказал Федор Николаевич, – я оставлю вас и пройду в палату к Идрисовой.

Он вышел из кабинета. Вейдеманис побарабанил по обшивке кресла.

– Все так буднично и просто. Он извиняется и выходит посмотреть на умершую в его хосписе больную. Сюрреалистическая картина.

– Они уже здесь привыкли к подобным трагедиям, – мрачно ответил Дронго.

– Похоже, нам придется опросить здесь каждого, если мы хотим добиться результата.

– Разве есть другой вариант? Похоже, что так. Сейчас вернется Степанцев, и мы с ним переговорим.

Они прождали недолго, минут пять или шесть. Наконец главный врач стремительно вошел в кабинет.

– Чем больше я думаю о случившемся, тем более невероятной кажется мне эта ситуация, – признался Федор Николаевич, проходя на свое место, – ведь Боровкова была уже в очень тяжелом состоянии. Ну кому могло понадобиться убийство этой старухи?

– Может, она с кем-то конфликтовала? Сегодня мы видели, как одна из ваших пациенток с нескрываемой неприязнью обращалась с другой.

– Я даже могу сказать вам, кто это был, – усмехнулся Степанцев. – Вы, наверно, говорите про Тамару Рудольфовну, которую не устраивает, что мы поместили рядом с ней Казимиру Желтович? Верно?

– Абсолютно. Вы действительно хорошо знаете своих пациентов.

– Она ни с кем не ладит. У нас были две такие воинственные старухи: ушедшая Боровкова и Тамара Рудольфовна. Им все время кажется, что окружающие проявляют к ним недостаточно уважения. И обе были против того, чтобы мы помещали рядом с ними Казимиру Станиславовну. А эта старая женщина просто боится оставаться одна. Хочет, чтобы рядом с ней была соседка. Вот какие у нас бывают проблемы. Она никому не мешает, лежит и смотрит телевизор или читает книги, но чем тише она ведет себя, тем больше раздражает Тамару Рудольфовну. Понимаете, есть такие люди. Ее раздражает именно смиренное поведение Желтович, ее, если хотите, покорное следование судьбе, ее мягкий характер.

– А если ваши две вздорные старухи просто поругались и одна решила избавиться от другой? Такое возможно?

– Теоретически да. Они были знакомы много лет и, возможно, не питали особых симпатий друг к другу. Но зачем совершать убийство? Только из-за личной неприязни? Хотя, если честно, Тамара Рудольфовна кажется мне единственной, кто вообще мог бы совершить такой безумный поступок в порыве ярости. Но какую ярость могла вызвать Боровкова, если она была уже на втором этаже? Не понимаю.

– Мы видели вашего югослава. Кажется, он тоже готов постепенно уйти.

– Я знаю. Он часами лежит на кровати и смотрит в потолок. Пока еще он находится в сознании, но счет идет буквально на дни. Боли все время усиливаются, особенно по ночам. Он сам знает, что однажды ночью боль придет и больше не отступит. Мы, конечно, сделаем все, что в наших силах, но он уже никогда к нам не вернется. Нужно будет переводить его на второй этаж.

– И в таком состоянии он не будет опасен?

– Он будет как растение, – мрачно пояснил Степанцев, – лишенное мозга существо. Вы должны понимать, что происходит, когда отключается высшая нервная система, все контролирующий мозг. Человек не может даже поднять руку, ведь должна быть отдана соответствующая команда. Он превращается просто в живое существо, лишенное всяких эмоций и нервов. Если даже уколоть его, он этого не почувствует. Отключается мозг – это самое страшное, что может произойти.

Дронго посмотрел на Вейдеманиса.

– Уже жалеете, что приехали сюда? – спросил Федор Николаевич. – У нас действительно тяжело. И не всякий может выдержать такое.

– Нет, не жалею, – ответил Дронго, – даже такой опыт бывает нужен. Пройдя через него, начинаешь лучше понимать людей.

– Что вы сказали Светлане Тимофеевне о себе? – спросил Степанцев. – Надеюсь, не стали ей сообщать, что вы два детектива из Москвы?

– Она так хотела поверить, что мы гости из Башкирии, что сама себя убедила в этом. Мой напарник назвал свое настоящее имя, а я представился именем своего знакомого – Рашид Хабибулин.

– Будем считать, что вас именно так и зовут, – согласился Федор Николаевич. – Эта женщина меня иногда просто утомляет. Такая железная хватка, такое неистребимое желание убрать меня и сесть на мое место! Наверно, говорила вам о смене поколений, о моем возрасте, о том, что нужно давать дорогу молодым… Самое смешное, что мне еще пахать и пахать до пенсионного возраста, а она уже сейчас готова отправить меня на заслуженный отдых. Бывают такие фурии, их просто невозможно остановить.

– У нас возникло некое предположение, – сказал Дронго. – А если мы неверно трактуем убийство Боровковой? Если оно было направлено не против нее, а против вас?

– В каком смысле?

– Решили устроить все таким образом, чтобы обвинить вас в халатности и отправить на пенсию раньше срока. Такую возможность вы не рассматривали?

– Да, я об этом тоже подумал, – признался после недолгого молчания Степанцев, – но сразу же отвел эту версию. Все-таки у нас работают врачи, а не палачи. И потом, такая жестокость… Нет, я не могу в это поверить. Это слишком аморально даже для такой амбициозной женщины, как мой заместитель.

– Девять пациентов и четверо сотрудников, – напомнил Дронго, – сразу тринадцать подозреваемых. Очень много. Когда вы уехали отсюда в тот вечер?

– Примерно в восемь часов. Я обычно уезжаю сразу же после ужина, когда пациенты расходятся по палатам. Если, конечно, они ужинают в столовой.

– И больше здесь никого не было?

– Нет. Иначе мне сразу сообщили бы. У нас ведется журнал посещений, там строгая отчетность. Всегда можно узнать, кто и когда приехал. Нет, больше никого не было, это абсолютно точно.

– Может, кто-то из ваших сотрудников решил вернуться? Его возвращение не стали бы фиксировать в журнале?

– Нет, не стали бы. Но мне обязательно сообщили бы. Не забывайте, что наш сотрудник должен был пройти через ворота, которые открывал Асхат, затем войти в здание, где столкнулся бы либо с Мокрушкиным, либо с нашими санитарками. Поверить в сговор всех четверых я просто не могу. Это невозможно.

– Кто-то из родственников ваших сотрудников мог появиться в хосписе без разрешения?

– Абсолютно исключено. Ни при каких обстоятельствах.

– В этой смене имеется один заслуживающий внимания момент, – сказал Дронго, – все четверо оставшихся были из Николаевска. Насколько я понял, большинство врачей и санитарок из Санкт-Петербурга?

– Врачи – да, а санитарки – нет. Но вы правы, все же четверо были из Николаевска. Что это нам дает? Вы думаете, что провинциалы больше склонны к убийству, чем столичные жители? Или наоборот?

– Нет. Я думаю о другом. А если кто-то из них отлучился в тот вечер – ведь до Николаевска отсюда совсем близко. Сегодня Зинаида Вутко ушла к больному сыну, спросив вашего разрешения и поменявшись с другой санитаркой. А если подобное было без вашего разрешения?

– Тоже исключено. Они знают, чем рискуют. У нас особо тяжелые пациенты, с каждым из которых в любую секунду может произойти все, что угодно. С тем же Радомиром. Уйти отсюда без разрешения просто невозможно. Рискуете не только тем, что вас уволят, но еще можете и попасть под суд. Целый букет статей. «Халатность», «Ненадлежащее исполнение своего долга», «Неоказание помощи больному»… В общем, следователи найдут, если постараются. Нет, этот вариант тоже отпадает.