Текст книги "Дом одиноких сердец"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Дронго взглянул на Вейдеманиса. Тот молча пожал плечами. Такого необычного дела у них никогда еще не было.

– Если бы не ее неожиданная смерть, – уточнил Дронго. – Когда она могла умереть? Назовите самый крайний срок.

– Две или три недели. Хотя иногда случаются чудеса. Но в ее случае… Две недели, не больше. Она уже начинала заговариваться.

– У вас могли быть посторонние в помещении в ту ночь, когда она умерла… или была убита.

– Нет. У нас на улице повсюду установлены камеры. Для наблюдения за больными, если они выйдут погулять в сад. Но в здании камер нет. Считается неэтичным подглядывать за больными. Хотя я просил несколько раз установить камеры и в каждой палате. Да и больных у нас не так много. В ту ночь почти никого из персонала не было. Именно это беспокоит меня больше всего. Почему ее убили и кто это мог сделать?

– Полагаю, что первый вопрос самый важный. Причина? Кому понадобилось убивать человека и так приговоренного к смерти? Если мы будем знать ответ на этот вопрос, то найдем ответы и на все остальные, – сказал Дронго.

– Я понимаю, что вы частный эксперт, – пробормотал, явно смущаясь, Степанцев, – и если вы согласитесь… Я готов оплатить вам ваши расходы…

– Господин Степанцев, – поднялся со своего места Дронго, – должен вам заметить, что своих обидчиков я легко спускаю с лестницы. И только из уважения к вашей профессии и вашей нелегкой работе я не считаю ваши слова оскорблением. Надеюсь, вы понимаете, что я не могу брать деньги за работу в хосписе. Когда вы уезжаете обратно?

– Завтра утром. У меня самолет на Санкт-Петербург.

– Я предпочитаю ездить поездом. Завтра вечером мы будем у вас. Надеюсь, что до этого времени у вас не произойдет ничего страшного.

Глава 3

Степанцев согласно кивнул. Было заметно, как он нервничает. Эдгар налил ему стакан воды, и врач залпом выпил ее. Поблагодарил, возвращая стакан.

– У нас элитарный хоспис, – криво улыбнулся гость, – вы понимаете, что и пациенты не совсем обычные, да и зарплата у меня на порядок выше, чем у остальных главных врачей. Поэтому охотников на мое место хватает. Достаточно только один раз ошибиться…

– Я вас понимаю. У вас много пациентов?

– Нет. Не каждый может к нам попасть. В ту ночь было четырнадцать человек больных. Из них пятеро тяжелых. Они не могли самостоятельно передвигаться. Остаются девять человек.

– Тоже больных?

– Да. Но для того чтобы накрыть беспомощную старуху подушкой, много сил и не требуется.

– У вас большой персонал?

– Двадцать семь человек, включая меня.

– Не слишком ли много на четырнадцать больных?

– Нет. Обычная практика. У нас после дежурства врачи должны сутки отдыхать. Как минимум. Работа не для слабонервных, некоторые не выдерживают. Кроме того, у нас свое подсобное хозяйство, два водителя, повара, санитарки, нянечки, сторожа.

– И сколько человек работали в ту ночь?

– Четверо. Дежурный врач, сторож, две санитарки. Больше никого. Последним уехал я со своим водителем. Потом ворота закрылись. Двери обычно тоже закрываются, чтобы никто не беспокоил наших пациентов. На окнах решетки. Управление МЧС уже дважды присылало нам свои предписания, чтобы мы сняли решетки, но мы их не снимаем. У нас очень хорошая противопожарная система, везде установлены датчики, в случае необходимости сработает автоматика и вода потушит любой пожар. Здание двухэтажное, и все палаты находятся на первом этаже. А все административные помещения – на втором. И реанимационные палаты для тех, кто уже не в состоянии двигаться. Для перевозки больных у нас есть даже лифт в нашем основном здании.

– Есть и другие здания?

– Конечно. Еще два здания примыкают к нашему. В одном – наш «холодильник», куда мы отправляем пациентов перед тем, как выдать их родственникам. В другом – разделочный цех. У нас там своя живность: курицы, утки, даже своя корова есть. Сторожа за ними следят. Там есть и для них помещение.

– Значит, сторож не может войти ночью в основное здание?

– Теоретически нет. Они никогда не заходят. Но практически, конечно, мог. У наших сторожей есть свои запасные ключи от дверей. Однако я не помню ни одного случая, чтобы они появлялись у нас после отбоя, если их специально не вызывали. Сторожа нормальные люди и понимают, какие пациенты находятся в нашем хосписе.

– Сколько у вас врачей?

– Восемь человек. Я и мой заместитель освобождены от дежурства. Остальные дежурят по очереди. Четверо женщин и двое мужчин. Один из них – наш ведущий сотрудник Сурен Арамович Мирзоян; он как раз специалист в области онкологии, и я разрешаю ему консультировать и в больнице Николаевска. Очень толковый врач. Но в ту ночь был другой сотрудник – Алексей Мокрушкин. Такая немного смешная фамилия. Он самый молодой среди нас. Ему только двадцать девять. В Николаевске у него живет семья, и поэтому он охотно пошел к нам на работу.

– Давно работает?

– Уже второй год. Хороший парень, но звезд с неба не хватает. В семнадцать окончил школу и ушел в армию. В девятнадцать вернулся. Пытался поступить в институт, ничего не получилось. На следующий год опять не вышло. Только с третьей попытки поступил, да и то в какой-то провинциальный медицинский институт в Челябинске. Кажется, там у него работала тетка. Проучился шесть лет и приехал сюда. Работал в больнице Николаевска на полставки. А у него семья, маленький ребенок. В общем, попав к нам, был счастлив как никогда, зарплата выросла сразу в четыре раза. Он, конечно, не самый опытный врач, но у него есть терпение, которого часто не хватает другим. В армии он тоже работал в санитарной службе, поэтому решил поступать в медицинский.

– Ясно. А ваш сторож?

– Асхат Тагиров, татарин. Ему уже за пятьдесят. Раньше у нас было три сторожа, но один уволился и уехал куда-то на Украину, или, как сейчас правильно говорить, в Украину. А Асхат остался. Он работает на пару вместе с другим сторожем – Савелием Колядко. И получают они соответственно по полтора оклада. Их это устраивает. Нас тоже – не нужно искать чужих людей. Оба сторожа – люди надежные, работают у нас уже давно. Следят за «зоопарком», как мы называем нашу живность. Савелий женат, у него дочь и двое внуков. А у Асхата жена умерла несколько лет назад, а сын живет где-то в Казани. Поэтому он один, и ему даже удобнее все время быть у нас, вместе с людьми. Он тоже живет в Николаевске.

– А две ваши санитарки?

– Одна нянечка, другая санитарка. Хотя обе числятся санитарками. Там оклад немного разный. Старшая – Клавдия Антоновна Димина, она у нас уже лет тридцать, еще до меня работала. Ей уже под шестьдесят. Очень толковая женщина, на нее можно положиться. Я обычно оставлял ее в паре с Мокрушкиным, чтобы она ему помогла в случае необходимости. Она как бы считается нашей главной санитаркой. А еще молодая – Зинаида Вутко. Она тоже местная, работает у нас только четыре месяца. Ей около тридцати, раньше работала в поликлинике, но там оклад небольшой. Разведена, воспитывает сына. Он уже школьник. Когда у нас освободилось место, Клавдия Антоновна предложила мне взять эту молодую женщину. Я побеседовал с ней и согласился. Она весьма дисциплинированная и энергичная молодая женщина. У нас ведь работа тяжелая, приходится убирать за больными, ухаживать за ними…

– Четверо сотрудников вашей больницы, – подвел итог Дронго. – Но вы сказали, что в эту ночь было четырнадцать больных?

– Пятерых можете смело отбросить, – сразу ответил Степанцев, – они просто не смогли бы самостоятельно подняться. Двое вообще были подключены к аппаратуре искусственного дыхания. Поэтому пятерых нужно убрать. Остаются девять человек. И все девять – тяжелобольные пациенты, каждому из которых осталось жить не больше нескольких месяцев. Некоторым и того меньше.

– У вас с собой список этих пациентов? – уточнил Дронго. – Давайте вместе его просмотрим.

– С чего вы взяли? – удивился Степанцев. – Почему вы так решили?

– Разве он не лежит у вас в кармане?

– Верно. Он действительно у меня с собой. Но как вы догадались?

– Вы ведь решили со мной встретиться еще несколько дней назад, – пояснил Дронго, – значит, готовились к этой встрече, пытались анализировать, кто из ваших пациентов или сотрудников мог совершить подобное преступление. Судя по тому, как точно вы знаете, что Мокрушкин учился в Челябинске, а сын Асхата Тагирова живет в Казани, вы анализировали этот список долго и тщательно, пытаясь понять, кто из них может быть главным подозреваемым.

– Все правильно, – несколько озадаченно кивнул Федор Николаевич, – я действительно пытался сам определить, кто мог совершить такой дикий поступок.

– Преступление, – поправил его Дронго. – Если даже она погибла за минуту до своей естественной смерти, то это называется особо тяжким преступлением. Во всем мире.

– Да, наверно. Но непонятно, кому и зачем это было нужно.

– Вернемся к вашим пациентам. Значит, четырнадцать человек. Молодые среди них есть?

– Трое, – ответил Степанцев, – иногда эта болезнь не щадит и детей. У нас всего пять пациентов до пятидесяти лет. Мы считаем их молодыми. Но двое уже не могут самостоятельно ходить, а один при смерти – остались буквально считаные часы. Вторая женщина под капельницей. Она тоже не смогла бы подняться. Значит, они отпадают. Остаются трое, о которых я говорил. Две женщины – Эльза Витицкая и Антонина Кравчук. И мужчина – Радомир Бажич.

– Он серб или хорват? – уточнил Дронго.

– Нет, кажется, он из Македонии. Вернее, его отец из Македонии, а мать из Белоруссии. Мы потом уточнили, у них в семье наследственные патологии. Отец и дед умерли от схожей болезни в сорок пять и сорок семь лет. У них редкое заболевание мозга. Операции делать бесполезно, можно повредить структуру личности, а химиотерапия в таких случаях просто опасна. Мы можем только помочь облегчить страдание. Но он еще в состоянии двигаться и говорить. Хотя понятно, что срыв может произойти в любой день.

– Сколько у него времени?

– Месяц, от силы два. Боли уже начались, мы делаем ему уколы успокоительного, каждый раз немного увеличивая дозу.

– Простите за дилетантский вопрос. Никто из ваших пациентов не мог совершить преступление, находясь в стадии невменяемости? После ваших препаратов может наступить такая реакция?

– Нет. Абсолютно исключено. Мы не даем подобных возбуждающих средств. Люди и так находятся под диким стрессом, любой подобный препарат может вызвать просто неуправляемую реакцию. Вы можете себе представить, что многие из них, даже в таком положении, надеются на чудо.

– Такова человеческая природа. Вы сказали, что две женщины еще молоды…

– Да. У Антонины проблемы с кожей. Уже появились характерные симптомы, указывающие на последнюю стадию. У Эльзы неоперабельная онкология груди.

– Как вы все это выносите! – вырвалось у Дронго. – Нужно обладать большим запасом оптимизма, чтобы работать в вашем заведении.

– Это моя работа, – вздохнул Степанцев, – только в отличие от других больниц в нашей не бывает выздоравливающих.

– Никогда?

– Кроме одного случая. На моей памяти случился только один. Пациентку привезли с подозрением на четвертую стадию. Анализы подтвердили самые худшие опасения. Но она неожиданно начала выздоравливать. Я до сих пор считаю, что тогда произошла просто врачебная ошибка в ее диагностике. Но вся загадка в том, что я ее сам осматривал и тоже был убежден в правильности диагноза. Она выписалась через два месяца и уехала. А нам на память оставила иконку, перед которой все время молилась. Я не очень верующий человек в силу моей профессии. Трудно разглядеть душу там, где так страдает тело. Но в тот момент, признаюсь, что я заколебался. Вот это – единственный случай. Но такие парадоксы случаются, когда речь идет о поджелудочной железе. Сложно диагностировать правильно, еще сложнее вовремя начать лечение. В советское время Чазов ввел диспансеризацию для всех ответственных партийных работников. До сих пор вспоминают, что смертность от сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний снизилась тогда в разы. Сейчас этого нет, и больных привозят к нам уже в крайне тяжелом состоянии.

– Чем занимались все трое до того, как попали к вам?

– Радомир работал ведущим специалистом – кажется, в филиале известной немецкой компании. Они перевели нам деньги за его лечение. Витицкая была ведущей на телевидении в Новгороде. Очень эффектная женщина, нравилась мужчинам. Была трижды замужем, но детей не было. А вот у Антонины Кравчук в ее сорок четыре года уже трое взрослых девочек. Муж – состоятельный бизнесмен, и она сама настояла, чтобы переехать сюда и не травмировать своих дочек. Старшей уже двадцать два года. Насколько я понял, у нее уже есть жених. И мать не захотела, чтобы ее видели в таком состоянии. Особенно жених ее дочери. Да и остальным она была бы в тягость. Вы можете себе представить, какие изменения бывают при ее болезни?

– Не нужно рассказывать, – попросил Дронго, – я все равно завтра к вам приеду. Понимаю, насколько трагичными могут быть истории каждого из ваших пациентов. Сейчас я думаю, что любые деньги, которые вам могут платить, – слишком малая плата за то, что вы видите.

– Вы же сказали, что были в лепрозории, – напомнил Степанцев, – разве работать с прокаженными легче? Или в сумасшедшем доме, где ваш пациент может выкинуть все, что угодно? В любой сельской больнице в течение года происходит столько непредвиденных и малосимпатичных событий, что можно было снять целый сериал. Страшный и откровенный одновременно.

– Поэтому я всегда относился с особым пиететом к представителям вашей профессии, – признался Дронго. – Давайте дальше. Остается еще шесть человек.

– Двое мужчин и четыре женщины, – сказал Степанцев, доставая свой список. – Мужчины – Арсений Угрюмов и Константин Мишенин. Женщины – Марина Шаблинская, Елена Ярушкина, Казимира Желтович и Тамара Забелло.

– У вас там указаны их бывшие профессии?

– Конечно. Угрюмов работал на Севере, ему уже пятьдесят четыре года. Известная российская нефтяная компания. Они его к нам и определили. Типичный синдром – больная печень. Там, на Севере, иначе просто не выжить. Некоторым удается вовремя остановиться. Ему не удалось. Он перенес желтуху уже в подростковом возрасте, и это дало рецидив. Ему просто нельзя было так злоупотреблять алкоголем, но он уверял меня, что иначе там нельзя. Я думаю, что он говорил правду. Константин Мишенин был акционером компании, занимавшейся переработкой леса, входил в состав директоров компании. Ему уже пятьдесят девять. Вполне обеспеченный человек. У него проблемы с почками. Одну уже удалили, но, судя по всему, вторая тоже поражена. Первую операцию делали в Великобритании два года назад. Тогда ему сказали, что у него есть все шансы на выздоровление. Но сейчас начала отказывать вторая почка. Так иногда случается: болезнь переходит на вторую почку, и остановить ее практически невозможно. Он сам понимает, что помочь ему уже нельзя. Даже иногда шутит по этому поводу.

– Они находятся… как-то вместе?

– Мишенин с Бажичем, а Угрюмов сейчас один. Его напарника перевели в реанимацию, он совсем плох. Это тот, о котором я говорил. Он при смерти, и я думаю, что речь идет уже о последних часах. Но у нас на первом этаже еще шесть женщин. Двое, о которых я говорил. Они как раз вместе, им так удобнее. Витицкая и Кравчук. Общие интересы, общие разговоры. И еще четверо. Шаблинская – бывшая балерина, прима Мариинки, блистала в семидесятые годы. Говорят, что была протеже самого первого секретаря обкома; возможно, это слухи. Сейчас ей уже под семьдесят. Старается держаться, но знает свой диагноз. У нее проблемы с кишечником, уже дважды вырезали, но в последней стадии нельзя ничем помочь. Я думаю, что ее погубили все эти новомодные диеты. Говорят, что она танцевала почти до сорока пяти лет. Вторая – Елена Геннадьевна Ярушкина, супруга бывшего министра Павла Ярушкина. Был такой министр общего машиностроения, известный генерал, академик, лауреат. Он давно умер, но остались родственники и друзья, которые и определили ее к нам. Она находится в одной палате с Шаблинской, и, кажется, они были знакомы и раньше.

Следующая – Казимира Желтович, ей уже далеко за восемьдесят. Возможно, она наш самый почетный «долгожитель». В ее возрасте все процессы происходят гораздо медленнее, и у нее есть все шансы провести у нас еще целый год. Или немногим меньше. Ее внучка – супруга нашего вице-губернатора, вот она-то ее к нам и определила. Казимира Станиславовна раньше лежала в палате с Идрисовой. Эта женщина, которая сейчас лежит под капельницей. Ей совсем плохо. А саму Желтович мы перевели в другую палату. Хотя ей это было не очень приятно. Да и соседка ее была недовольна. А она – как раз четвертая женщина из тех, о которых я хотел вам рассказать. Раньше она оставалась с Генриеттой Андреевной. Они тоже были знакомы по прежней работе. Сама Тамара Рудольфовна Забелло, бывший директор текстильной фабрики, легендарная женщина, Герой Социалистического Труда. Она сама переехала к нам, решив не беспокоить своего сына и внуков. У нее рак крови. В ее состоянии нужно проводить систематическое переливание крови. Раньше это как-то помогало, но в последнее время организм уже не справляется. Мужественная женщина. Вот, собственно, и все. Только эти девять человек и четверо из нашего персонала могли ночью войти в палату Боровковой.

– Ваши больные спят в палатах по двое?

– На первом этаже – да. Но самые тяжелые – уже на втором этаже, по одному. В реанимации. Нельзя, чтобы другие видели, как они уходят. Это зрелище только для наших глаз.

– Значит, погибшая была одна?

– Да, в палате реанимации на втором этаже. Все знают, что если переводят туда, значит, положение совсем отчаянное. Они даже шутят, что пациентов отправляют наверх постепенно – сначала на второй, а потом на небо. Вот такие горькие шутки. Боровкова была на втором этаже. В соседнем кабинете находился наш дежурный врач, но он ничего не слышал. У больных есть кнопка срочного вызова. У всех больных. И этот сигнал идет и в комнату врача, и в комнату санитарок. Кроме того, наши санитарки обходят всех пациентов каждую ночь несколько раз. Это обязательное правило.

– А заснуть они не могли?

– Все трое? Нет, не могли. Мокрушкин очень ответственно относится к своей работе, я даже представить не могу, что он мог бы уснуть во время дежурства. И Клавдия Антоновна очень дисциплинированный человек. Нет-нет, это исключено.

– И никто ничего не слышал?

– Я разговаривал с каждым. Никто ничего не слышал.

– Вы объяснили им, почему задаете такие странные вопросы?

– Нет. Они знают, что меня интересуют все мелочи, все происходящее в нашем хосписе. Иначе нельзя. Я ведь не просто главный врач нашего учреждения. Я одновременно директор и руководитель, который отвечает за все, что у нас происходит.

– У вас есть свой завхоз?

– Конечно, есть. Кирилл Евсеев. Он – моя правая рука, даже больше, чем заместитель.

– А кто ваш заместитель?

– Светлана Тимофеевна Клинкевич. Она работает у нас только с прошлого года. Ее супруг – один из руководителей облздрава.

Он сказал это ровным и спокойным голосом, но что-то заставило Дронго насторожиться.

– Сколько ей лет?

– Тридцать шесть. Молодая и перспективная кандидат наук, – сказал с явной иронией Степанцев. – Представьте себе, сегодня в хоспис идут даже ученые.

– Она живет в Николаевске?

– Нет, в самом центре Санкт-Петербурга. И служебная машина супруга каждый рабочий день привозит и увозит ее обратно. Можете сами подсчитать, сколько бензина уходит на такую дорогу.

– Вы говорили, что у вас удобная дорога, – напомнил Дронго.

– И поэтому сюда можно гонять служебную машину?

– Но вы тоже ездите туда на служебной машине.

– Которая принадлежит нашему хоспису, – вспыхнул Степанцев.

– Кандидат на ваше место, – все понял Дронго.

– Очевидно, – кивнул Федор Николаевич, – она считает, что так быстрее сделает карьеру. Она думает о своей карьере, а я – о своем учреждении. И все, что она делает или сделает, будет лишь для показухи и выдвижения. Но разве в наши дни кто-нибудь интересуется такими «мелочами»?

– Это через нее узнали о смерти Боровковой?

– Безусловно. И она же организовала утечку информации в прессу о таком чудовищном вампире, как я. В общем, все понятно: обычные интриги на работе. У нас большой бюджет, есть много поводов для организации проверок. Особенно когда твой муж работает первым заместителем руководителя облздрава. С ее приходом наш коллектив начало лихорадить. Раньше такого никогда не было. Но это тоже нужно пережить. Я надеюсь, что ее уберут наверх, минуя мою должность.

– Даже в таком заведении, как ваше, есть свои внутренние интриги, – понял Дронго.

– А где их нет? Люди не меняются. Их вообще невозможно изменить. Поэтому я такой убежденный атеист. Людей не пугают даже возможные адские муки. И в раю, и в аду они будут вести себя так же, как и здесь. Абсолютно одинаково. Поместите группу людей в замкнутое пространство – и там начнут проявляться все их лучшие и худшие качества. С космонавтами работают опытные психологи, а когда этого нет, получается обычный коллектив со своими нравами и сварами. Знаете, что самое смешное? Если мой заместитель узнает о том, что Боровкова умерла не своей смертью, она обвинит в этом именно меня. Не в убийстве, конечно, а в сокрытии этого преступления. И никто даже не вспомнит, что именно она организовала через своего супруга и эту гнусную статью против меня и настроила губернатора, чтобы как можно быстрее похоронить нашу пациентку. Поэтому я буду просить вас работать так, чтобы наши сотрудники ничего не поняли. Иначе вам просто не дадут работать. А меня отстранят от должности до завершения расследования. Вот теперь у меня все.

– Мое появление сложно будет скрыть от коллектива. Мне нужно беседовать с вашими сотрудниками и пациентами. Иначе я ничего не узнаю.

– Я об этом подумал. Учитывая вашу внешность восточного человека, мы выдадим вас за специалиста из Башкирии. Тогда все поверят, что вы приехали именно оттуда.

– Почему из Башкирии?

– У нас в прошлом году был пациент, дядя премьер-министра Башкирии. Племянник приезжал лично навестить своего дядю. Вы, наверно, знаете, что на Востоке не принято сдавать родственников в хоспис, как бы сильно они ни болели. Но это был брат его матери, он всю жизнь прожил в Санкт-Петербурге и работал главным инженером камвольного комбината. Рак легких, усугубленный профессиональным заболеванием и его привычкой выкуривать три пачки сигарет в день. Конечно, спасти дядю мы не могли, но премьеру понравилось наше отношение к тяжелобольным, и он решил построить нечто подобное и у себя. В прошлом году приезжали двое специалистов из Башкирии за опытом, жили у нас три дня. Если вы приедете вдвоем, то я скажу, что вы прибыли именно оттуда. Выдам вас за врачей, и тогда вы сможете разговаривать со всеми, с кем посчитаете нужным. Мне поверят…

– Завтра вечером мы приедем, – решил Дронго, – скоростной поезд идет в Санкт-Петербург около четырех часов.

– Я пришлю за вами свою машину прямо на вокзал, – предложил Федор Николаевич, – водителя зовут Дмитрий. Он вас встретит.

– Это будет очень любезно с вашей стороны. Поезд приходит в районе пяти. На вокзальную суету прибавим минут десять-пятнадцать. И еще регистрация в отеле, хотя мы забронируем для себя номера в центре, недалеко от Московского вокзала. До вас ехать полтора часа. Значит, примерно в семь вечера мы будем у вас. К этому времени, я думаю, ваш заместитель уже покинет вверенное вам учреждение.

– Обязательно, – кивнул Степанцев, – она никогда не задерживается больше положенного времени. Ведь за ней приезжает машина супруга.