Текст книги "Рандеву с Валтасаром"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Москва. 14 июня

Еще утром Мирза Меликов понял, что его готовятся везти в Москву. За завтраком Голубев сел напротив него и молча, не мигая смотрел, как завтракает его визави. Меликов усмехнулся, но продолжал спокойно есть, глядя в глаза охраннику. Он не успел закончить, когда приехал полковник в сопровождении двух новых охранников.

– Готовы? – спросил Баширов, входя в комнату.

– Он завтракает, – сказал Голубев, не сводя глаз с Мирзы.

– Заканчивайте, – махнул рукой полковник, – машина нас уже ждет.

Через несколько минут они выехали в сторону города. Меликов сидел между Голубевым и одним из охранников. Еще один охранник, угрюмый парень лет тридцати с хорошо накаченными мускулами, сидел за рулем. Баширов уселся впереди.

Машина неслась в сторону города. Меликов выглядел внешне безучастным. Лишь когда автомобиль въехал в город, он начал оглядываться по сторонам. Баширов, словно уловивший движение его глаз, обернулся. Посмотрел на пленника.

– Давно не был в Москве? – спросил он без тени улыбки.

– Давно, – кивнул Меликов. – Говорят, что Москва сильно изменилась.

– Изменилась, – подтвердил полковник, поворачиваясь спиной.

Автомобиль проезжал через центр города. Мирза смотрел жадно, не отрываясь, даже не думая скрывать своего любопытства. Они подъехали к саду «Эрмитаж», когда Голубев больно толкнул его в бок:

– Приехали.

– Наденьте ему наручники, – приказал полковник, снова оборачиваясь к Меликову. – Учти, – сказал он, глядя в глаза своему пленнику, – если только попытаешься бежать, я достану тебя из-под земли. Поэтому лучше и не пытайся.

Голубев достал наручники. Это была система из гибких металлических звеньев из нержавеющей стали, обхватывающая запястья. Наручники запирались на два сложных замка. Голубев надел один конец наручников на свое левое запястье, а второй – на правую руку Меликова. После чего закрыл замок. Сложность системы заключалась в том, что замок открывался только со стороны Голубева. Баширов протянул второй ключ, и Голубев, закрыв второй замок, вернул оба ключа полковнику. Меликов усмехнулся, глядя на наручники. Он понимал, почему это было сделано в последний момент. Иначе бы он смог разглядеть наручники и попытался бы разгадать сложную систему ключей и замков.

Они вышли вместе с Голубевым и Башировым. Меликов невольно оглянулся. Оба охранника, приехавшие вместе с ними, остались рядом с машиной. Это несколько озадачило пленника, но он ничего не спросил. Они вошли в сад «Эрмитаж». В саду почти никого не было, за исключением редких прохожих, случайно оказавшихся здесь. Где-то в стороне целовались влюбленные, очевидно студенты. Накрапывал дождик.

– Идемте быстрее, – сказал полковник.

Втроем они прошли в глубь сада. Полковник шел рядом с ними, словно готовый к любой неожиданности со стороны Меликова. Голубев, нехорошо улыбаясь, несколько раз дергал левой рукой, напоминая пленнику о своем присутствии. Они прошли к ресторану, стоявшему в глубине сада, у стены.

– Вот здесь будут павильоны, – негромко сказал полковник, кивая вперед, – это будут обычные палатки. Вот здесь будет главная трибуна. Ничего особенного. Легкие металлические конструкции, деревянный настил.

– Может, разместить взрывчатку под трибуной? – спросил Меликов.

Баширов холодно взглянул на него:

– Не будь идиотом, под трибуной ничего размещать нельзя. Там будет охрана, которая сто раз все проверит. Я начинаю сомневаться, что ты именно тот человек, который нам нужен.

– Я тебе не навязывался, – угрюмо огрызнулся Меликов, – и не нужно меня укорять. Я могу задать вопрос, который меня интересует?

– Не нужно задавать дурацких вопросов, – посоветовал полковник, – думаю, ты и сам понимаешь, что под трибуной в любом случае ничего размещать нельзя. Что тебе еще нужно посмотреть?

– Стену. Чтобы рассчитать силу взрыва, нужно будет определить толщину стены и направление взрыва, поэтому я должен пройти в ресторан.

– Иди и смотри, – кивнул Баширов, – только не привлекай внимание посторонних. Старайся не поднимать правую руку.

– Если даже я забуду, ваш громила напомнит мне об этом, – сказал Меликов. – Кстати, посоветуй ему по утрам чистить зубы. От него несет, как из помойной ямы. Надеюсь, пытки не входят в ваши планы?

– Я чистил зубы, – несколько сконфуженно пробормотал Голубев.

– Сколько я тебя учу, – покачал головой полковник, – это ведь его типичный трюк. Хочет вывести тебя из состояния равновесия. Не обращай на него внимания, Голубев. Ни на одно его слово. Он сделает все, чтобы тебя разозлить.

Голубев шумно засопел, но сдержался. Он снова резко дернул рукой, и пленник, споткнувшись, едва не ткнулся носом в землю. Но Голубев, еще раз резко дернув рукой, буквально поднял и поволок за собой пленника, направляясь дальше к стене.

– Еще раз сделаешь так, я тебе голову оторву или руку, – прошептал бледный от ярости Меликов, но Голубев лишь добродушно усмехнулся.

Они прошли к стене. Меликов внимательно осмотрел стену, затем прошел к ресторану. В эти утренние часы ресторан еще не работал. Он посмотрел по сторонам, наклонился, рассматривая ступеньки, ведущие к деревянному помосту.

– Здесь тоже ничего нельзя будет спрятать. – прокомментировал следовавший за ним Баширов.

– Я знаю, – кивнул Меликов, поднимаясь, – мне интересно, куда полетят эти доски после взрыва.

– Это уже не так важно.

– Для тебя, может, и не так важно, а для меня важно. Я специалист, а не взрыватель. Иначе ты мог бы вызвать любого подрывника из геологической партии. Тебе нужен взрыватель или профессионал?

– Много болтаешь, – криво усмехнулся полковник, – смотри дальше. В двенадцать ресторан открывается, и здесь будет полно людей.

– Я успею до этого времени, – ответил Меликов. – А где будут находиться туалеты?

– Какие туалеты? – не понял полковник.

– Если поставят трибуну вот здесь. – кивнул Мирза, – а палатки будут стоять с той стороны, значит, где-то рядом должны быть туалеты. Иначе невозможно. Такое количество людей нельзя разместить в саду, не обеспечив их туалетами. Хотя бы биотуалетами.

– Этому тебя учили в горах? – спросил после некоторого молчания Баширов.

– Этому меня учили в Советском Союзе, – зло отрезал пленник. – У вас должны быть переносные биотуалеты, они есть даже в Пакистане.

– Возможно, – кивнул полковник, – но это не мое дело. Наверняка их где-нибудь установят.

– Нужно точно знать, где именно, – напомнил Меликов, – они могут нам помешать, если будут поставлены в ряд.

– Я понял, – кивнул Баширов, – но схему расстановки утвердят только в последний момент.

– Ты не можешь ее уточнить? – спросил Меликов.

– Нет, не могу. Но постараюсь узнать. В любом случае туалеты не будут блокирующим фактором.

– Я не об этом, – сказал Меликов. – Мы ведь можем спрятать взрывное устройство в таком туалете. Вряд ли в отхожем месте начнут копаться проверяющие. В биотуалетах есть специальные ящики для переработки…

– Так, – сказал полковник, – это даже лучше, чем я мог предположить. Ты хочешь, чтобы вместе со взрывом на людей выплеснулось бы и все дерьмо. У тебя бурная фантазия, Мирза.

– Просто я подумал, что это идеальное место для закладки взрывного устройства. Никто не проверит.

– Посмотрим, – уклонился от ответа Баширов, – я подумаю над твоим предложением. Но боюсь, что ничего не получится. Туалеты привозят сюда из другого места. И их сначала проверяют, а потом устанавливают. Значит, в любом случае лучше использовать наш вариант, заложив взрывчатку у стены, в тайнике, который можно замаскировать.

Они прошли дальше. Меликов задумчиво смотрел под ноги. Затем поднял голову.

– Здесь есть обычный туалет?

– На той стороне есть, – показал Голубев, – но до него далеко идти.

– Пойдем вместе, – предложил Мирза, – я ведь не собираюсь бегать в одиночку. Без тебя мне будет даже неинтересно.

Голубев зло дернул рукой, но терпеливо зашагал со своим пленником в глубь сада. Баширов еще раз посмотрел на стену и отправился следом за ними. В мужской туалет Голубев вошел вместе с Меликовым. Баширов остался у входа. Он достал сигареты, закурил. Повернулся в сторону от туалета и стал ждать, когда появится Голубев с Меликовым. Он докурил сигарету, прислушался. Но ничего не услышал. Смяв сигарету, он повернулся и вошел в туалет.

– Голубев! – громко позвал Баширов. – Куда ты пропал?

Ответа не было. Полковник снова прислушался. Где-то капала вода. Он достал пистолет. Сделал шаг, другой.

– Голубев! – еще раз позвал полковник и, уже не сдержавшись, громко выругался.

Еще один шаг. Он держал пистолет в руке. Резко толкнул первую дверцу. Там никого не было. Он толкнул вторую и едва успел отскочить. На него упало тело Голубева. У полковника окаменело лицо. Наручники невозможно было открыть, он знал это абсолютно точно. И тем не менее пленник исчез. Полковник взглянул на свалившееся тело Голубева, наклонился, чтобы прощупать его пульс. И недовольно поднялся. Пленник вогнал заточку несчастному прямо в сердце. Голубев был мертв. Он умер, очевидно, мгновенно. Но самое страшное заключалось в том, что у него не было кисти левой руки! Пленник ухитрился каким-то непонятным образом буквально обрубить кисть Голубева, но перед уходом сделал из носового платка своеобразный жгут. Платок уже набух и отпал, и еще не успевшая свернуться кровь тяжело и лениво расплывалась вокруг тела убитого. Полковник поднял голову. В какое-то мгновение у него дрогнула щека, но он быстро взял себя в руки. Затем отпихнул ногой мешавшее ему тело и выбежал из туалета. Пленник не мог далеко уйти, понимал полковник. Он должен быть где-то рядом.

Париж. 14 июня

– Мне нужно чтобы ты улетел, – твердо сказал Дронго. – только не в Москву, как ты полагаешь, а в Ганновер. Не нужно больше попадаться на глаза англичанам. Встретимся в Ганновере на выставке «Экспо» в сирийском павильоне.

– Почему в сирийском? – шепотом спросил Эдгар.

– Ты оторвался от жизни, – также шепотом ответил Дронго, – вчера умер Хафез Асад, сирийский президент. У них наверняка весь павильон будет в трауре, и его легко будет найти. До свидания.

Дронго вышел из туалета первым. Пройдя к столику и механически подняв руку, он попросил официанта повторить всем троим его гостям кофе, а ему принести чай. Официант поспешил скрыться в здании. Дронго сел рядом с Миколой.

– Прекрасное вино, – сказал Зинчук.

Ему было за пятьдесят. Это был высокий худой человек с округлыми чертами лица. Когда он улыбался или разговаривал, вокруг его глаз собирались морщины.

– Здесь действительно прекрасное вино, – ответил Дронго, – кстати, рядом с нами продаются газеты и книги из Москвы. В советские времена подобное было немыслимо. Хотя в те времена все было совсем по-другому. И не все было так плохо, как многие сейчас полагают.

– Мне кажется, у вас нездоровая ностальгия по советским временам, – заметил Микола Зинчук, – а вот мне Советский Союз, а тем более советский строй никогда не нравились.

– Мы по-разному смотрим на эти вещи, – согласился Дронго. – Я дважды был ранен, и мне обидно, что страны, за которую я проливал кровь, больше не существует. Согласен, что был маразм системы, но не она одна виновата в том, что происходило. Скорее, систему подгоняли под свои нужды конкретные люди.

– Нет-нет, – убежденно возразил Зинчук, – это была ужасная система. Я не скрываю, что мне она совсем не нравилась. И сегодня мне гораздо важнее, что существует независимая Украина.

– Мы считаем его отцом-основателем нашей новой литературы, – восторженно сказал Бондаренко, – и доверяем ему больше всех. Его литературному вкусу мы доверяем абсолютно. И его политическим взглядам. Вы знаете, он был исключен из Политехнического института еще в семидесятые годы.

– Ладно, ладно, – ответил явно польщенный Зинчук. – Я могу ошибаться. У каждого должно быть свое мнение, и я уважаю мнение моих молодых коллег.

– Хотя не скрываете от них своих взглядов? – уточнил Дронго.

– Да, – ответил Зинчук, – я никогда не скрывал своих взглядов, и мне приятно, если они принимают и разделяют их. Я считаю, что мы обязаны несколько дистанцироваться от Москвы, чтобы построить независимое государство.

– И ваши идеи ложатся на благодатную почву, – заметил Дронго.

– Возможно, – кивнул Зинчук, – учитель только тогда чего-то стоит, когда ученики могут воспринять и по-своему интерпретировать его идеи.

– Учитель может ошибаться, – засмеялся Дронго, – или проповедовать нечто противоположное тому, во что верит ученик. И тогда, соединясь со взглядами самого ученика, учение трансформируется в свою противоположность. Вы же помните, как Аристотель учил Александра Македонского и во что это вылилось. Его метафизика и космология подготовили почву для идеи завоевания мира. А его предложение о трех формах государства стало основой политических взглядов царя Александра. И именно Александр превратил абсолютную монархию в тиранию, сделав нечто противоположное тому, чему его учил Аристотель. Я уже не говорю про Сенеку, попытавшегося привить азы стоицизма Нерону. С точки зрения Сенеки, идеальный образ мудреца, преодолевающего людские страсти, заслуживает наивысшего одобрения. Но именно мудреца. А Нерон отбросил первую часть главной заповеди Сенеки и посчитал, что любой человек, преодолевающий людские страсти, заслуживает подобного уважения. Он и стал таким первым человеком, отбросившим все человеческое. Историки утверждают, что он послал на смерть собственную мать, поджег свой город и даже приказал своему учителю покончить с собой. Вот вам классические примеры, когда прекрасные порывы гениальных философов кончались трагедиями. Вам не кажется, что, развалив огромную страну, мы еще не построили на ее месте ничего путного?

– Это несколько упрощенный взгляд на историю, – возразил Зинчук. – А вы не думали, что Советский Союз был обречен и вольные государства, созданные на его месте, должны как можно быстрее отдалиться от России? Это верно и с точки зрения обретения новой государственности, и для укрепления суверенитета. Я уважаю ваши взгляды, Дронго, но остаюсь при собственных симпатиях. И, конечно, не навязываю их молодым. Пусть сами решают, как им поступать.

– О чем вы спорите? – спросил Бондаренко.

– О свободе воли, – улыбнулся Дронго, – и о свободе учителя. Кстати, Микола, я не рассказал и о третьем, менее известном случае. В семнадцатом веке учителем будущего английского короля Карла Второго был знаменитый философ Томас Гоббс. Он преподавал принцу в Париже, куда перебралась английская королевская семья после казни короля. И вот что интересно. Под влиянием королевского окружения Гоббс пересматривает свои взгляды и превращается из убежденного монархиста в терпимого республиканца. Кажется, это единственный случай в истории, когда философ такого уровня начал меняться под влиянием своего окружения. Он даже вернулся в Англию к Кромвелю.

– Я не поменяюсь, – засмеялся Зинчук, – но вы, кажется, единственный «левый», которого я готов уважать. И за ваше постоянство, и за ваши взгляды.

Подошедший к соседнему столику Эдгар Вейдеманис расплатился и ушел не повернувшись. Сказывалась школа Дронго.

– Нам нужно возвращаться, – взглянул на часы Микола. – Вам не кажется, что мы засиделись?

– Да, – согласился Дронго, взглянув на удалявшуюся фигуру друга, – поедем через несколько минут.

Он расплатился с официантом, и они отправились искать такси. Ситуация повторилась. Два первых водителя отказались везти группу из четырех человек, а с третьим Дронго договорился. Они приехали за полчаса до начала выступлений участников третьей группы.

Выступления начались с несколько шокирующего жеста эстонского поэта. Заканчивая читать свои стихи, он швырнул в зал листки. Это понравилось присутствующим, его жест был удостоен аплодисментов, хотя сами стихи на эстонском языке мало кто понял. Затем выступила португальская поэтесса Анна Лучия Амарал. Она читала стихи о свободе, которая иногда оборачивается издевательски великодушным разрешением общества на свободу умирать с голода. Ее приветствовали особенно тепло. Она прочла стихи на португальском, затем их прочли в переводе на французский. Дронго прочел ее стихотворение на английском.

Когда она спустилась вниз, он одобрительно сказал:

– У вас прекрасные стихи.

– Меня за них часто упрекают. – призналась поэтесса.

Ей было лет сорок пять, это была располневшая, давно забывшая о своей фигуре женщина. Вместе с тем у нее были поразительно умные и живые глаза, которые многое говорили о ее характере.

– Почему упрекают? – удивился Дронго.

– Как вы думаете, что главное в нашем обществе? – в ответ спросила она.

– Только не совесть, скорее всего, деньги.

– Вот именно, поэтому в нашем обществе свобода для индивида включает в себя и свободу умирать с голода на улице. Про равенство мы давно уже не говорим.

– Равенство без свободы – это солдатская казарма, – грустно сказал Дронго, – к сожалению, писатели из стран Восточной Европы слишком хорошо это знают.

– Наверно, вы правы, – согласилась она, – и поэтому мой идеал – это сочетание свободы и равенства. Возможно, это только идеал, но к нему нужно стремиться.

Дронго кивнул в знак согласия. Откуда этой женщине знать, что такое равенство, которым так гордились в социалистических странах. Равенство без свободы. Когда ты не имеешь права на собственное дело, на выбор профессии, на выбор города, в котором хочешь жить, не имеешь права ездить за рубеж, когда захочешь. И множество других ограничений, делающих тебя формально равным со всеми. И несвободным. Зато эта женщина прекрасно знала, что такое свобода без равенства, когда она, еще совсем молоденькая, видела падение салазаровского режима, принесшего так много горя ее стране.

Дронго прошел дальше. Разговор с португальской поэтессой отвлек его на несколько минут, но он увидел, как на другой стороне площадки появился Планнинг. На нем была темная куртка и темная кепка. Подойдя ближе, Джеймс поздоровался и прошел дальше. Дронго последовал за ним.

– Вы ведете себя не по-джентльменски, – сразу заметил Дронго. – Кажется, уже много лет существует негласная договоренность между разведками не похищать представителей других спецслужб. А вы позволили себе такую выходку в центре Парижа. Не уверен, что ваши французские союзники будут в восторге, если узнают о ваших действиях.

– Эдгар Вейдеманис официально не является российским разведчиком, – нагло парировал Планнинг. – он всего лишь ваш личный связной. А вы тоже, насколько мне известно, не состоите в штате какой-либо разведслужбы.

– Вы прекрасно поняли, о чем я говорю. Зачем вы вкололи ему «сыворотку правды». Хотели его разговорить? Это еще и не гуманно, учитывая тяжелую операцию, которую он перенес. А если бы он умер?

– Ладно, – недовольно согласился Планнинг, – я был не совсем прав. Но вы должны понять мои мотивы. Сначала исчезают наши журналисты, потом нас обстреливают в Португалии. И, наконец, убийство журналиста в Мадриде. Согласен, что он был сукин сын, но ведь кто-то оказался еще большим сукиным сыном. И мы ничего не можем узнать.

– Теперь вы уже все знаете…

– Ничего мы не знаем, – признался Планнинг, – ваш Вейдеманис ничего не рассказал. Он только говорил о важности вашего задания и об угрозе со стороны какого-то убийцы. Вот и все, что нам удалось выяснить. Его, конечно, специально готовили в разведслужбе, обеспечивая психологическую устойчивость. Он ведь раньше работал в Первом главном управлении КГБ СССР? Хорошего вы нашли себе помощника, Дронго, могу вас только поздравить.

– Давайте сделаем так, – предложил Дронго, – я даю возможность несколько реабилитироваться вашей службе, а заодно и выяснить целый ряд интересующих вас вопросов.

– Что я должен сделать? – недоверчиво уточнил Планнинг.

– Завтра утром наша группа уезжает в Лилль, но все люди, которые жили в Мадриде на Гран Виа, попадут в определенный отель. У вас будет примерно около часа, чтобы проверить все чемоданы. Желательно не действовать топорно, а провести их сначала через рентгеновский аппарат на предмет обнаружения оружия или других нежелательных вещей. Результаты мы можем обсудить вместе, конечно, если вы согласитесь на подобное предложение.

Планнинг долго молча глядел на выступающих поэтов. Потом вздохнул и сказал:

– Не знаю, в чем тут подвох, но я согласен. Вы убеждены, что там будут чемоданы всех подозреваемых?

– Убежден. Списки составлены таким образом, чтобы собрать в одном отеле всех нужных нам людей.

– Ясно, – кивнул Планнинг.

Он молчал целую минуту, а затем, обернувшись к Дронго, спросил:

– Как вам это удалось? У вас есть помощники и в этом «Экспрессе»?

– Просто я договорился с одним человеком, который пользуется расположением другого, – дипломатично ответил Дронго.

– Хорошо, – сказал Планнинг, – считайте, что мы договорились. Завтра я сообщу вам результаты наших проверок. А как мы узнаем, в какой отель повезут эти чемоданы?

– «Ибис де Вилль» в Лилле, – ответил Дронго. – До свидания, Планнинг. Надеюсь, вы все сделаете аккуратно, чтобы я постарался забыть ваш прокол с Вейдеманисом.

Планнинг гневно фыркнул, но не рискнул ничего сказать. В отель Дронго и все остальные вернулись в половине первого ночи. Пацоха сидел в баре, наблюдая за входившими и выходившими.

– Испанцы вынесли сумку, – сообщил он, – и словак Дивжак нес фотоаппарат. Так мне показалось. Больше ничего не было.

– Я остаюсь вместо тебя, – предложил Дронго, – иди наверх и отдохни. В пять утра вернешься меня сменить. Завтра наши чемоданы проверят, и мы, возможно, узнаем что-нибудь новое.

– Ты никуда не отлучался? – спросил Яцек.

– Пил кофе с украинцами. Можешь узнать у них. Я все время был вместе с ними. Кстати, нас видели и польские поэты.

– Надеюсь, ты не врешь, – сказал Пацоха, – иначе мне будет трудно тебе доверять. А как ты договорился насчет чемоданов?

– Позвонил и договорился. Ты мне скажи, все поляки такие подозрительные или только ты у нас такой особенный?

– Все, – без тени улыбки отрезал Пацоха, входя в кабину лифта.

Дронго прошел в бар и уселся напротив бармена. Ему придется сидеть здесь долго, до пяти утра, пока не закроется бар. Он попросил стакан апельсинового сока. И развернул газету, надеясь спокойно досидеть до утра. Угол бара занимала угрюмая компания немцев. Их сборная по футболу проигрывала на Чемпионате Европы все ключевые матчи и практически потеряла шансы выйти в четвертьфинал. В другом углу находились двое словенцев, которые о чем-то шумно спорили. Дронго не обращал внимание ни на первых, ни на вторых. Он просматривал английские и итальянские газеты. Примерно через полчаса в бар спустились две женщины. Первая – Виржиния Захарьева, красивая молодая женщина из Болгарии. Не больше тридцати пяти лет, мягкие лучистые глаза, коротко стриженые каштановые волосы, круглое лицо, ямочки на щеках. Вторая – Дрогана – представляла Югославию. Высокая, статная, с красивыми длинными ногами, роскошными длинными волосами и хорошей фигурой. Впечатление несколько портили глаза, вернее, мешки под глазами. Ее улыбка была грустной и доброй одновременно. Она знала несколько языков и пользовалась в «Литературном экспрессе» негласным восхищением мужчин. Встречаются женщины, рядом с которыми любой мужчина чувствует себя спокойно и уютно.

– Вы пьете апельсиновый сок? – изумилась Виржиния.

– Мы можем заказать текилу, – предложил Дронго, делая знак официанту.

Он вспомнил, как возмутилась Вотанова, когда он сделал заказ без ее разрешения. Нужно поговорить с этой девочкой, подумал Дронго. Бармен поставил три рюмки с текилой на столик.

– Ваше здоровье!

Дронго залпом выпил свою порцию текилы, закусил лимоном. Драгана пригубила, Виржиния выпила всю рюмку.

– Хорошо, – сказала она, – но для начала нужно повторить.

Разговор шел на русском языке. Виржиния и Драгана понимали по-русски, при этом болгарка говорила свободно, а Драгане иногда приходилось подбирать нужные слова. Дронго сделал знак, чтобы принесли еще три порции текилы.

– Вам понравился праздник поэтов? – спросила Драгана, улыбаясь и отодвигая от себя вторую рюмку.

– Очень, – ответил Дронго и на всякий случай добавил: – Я весь вечер простоял, слушая их выступления. Это было очень интересно.

– Я вас видела, – сказала Драгана.

«Интересно, – подумал он, – она говорит просто так или ее просили узнать, где именно я был».

Они с Виржинией выпили по второй рюмке текилы. Драгана, загадочно улыбаясь, вновь пригубила.

– Ты не пьешь, – сказала ей Виржиния, – так нельзя. Это нечестно.

– Я не пью текилу, – пояснила Драгана, – мне лучше бы заказать кофе.

– Принесите кофе, – попросил Дронго бармена, – если вы позволите, – сказал он, обращаясь к Драгане.

– А мне еще текилы, – попросила Виржиния.

– Прекрасно, я уточнил, кто и что будет пить. Сегодня мне уже сделали замечание, когда я заказал кофе без разрешения дамы. Дама даже не стала его пить.

– Я бы сбросила ее чашку на пол, – резко сказала Виржиния, – если она не хочет кофе, не обязательно делать замечание. А если она это делает, значит, ее разозлил совсем не кофе. Может быть, она не хотела сидеть с вами?

– Наверно, – согласился Дронго, – возможно, эта причина более существенна.

– Вы с ней расстались? – прямо спросила Виржиния. – Надеюсь, вы с ней больше никогда не увидитесь.

– Я не был бы столь категоричен. – усмехнулся Дронго. – Во-первых, она очень молода, во-вторых, импульсивна. Поэтому нужно делать скидку на возраст. Женщина становится настоящей женщиной только после тридцати.

– Верно. – согласилась Виржиния.

Драгана улыбнулась.

Им подали кофе и еще две рюмки текилы.

– Я хочу выпить за вас, – сказала Виржиния. – Вы – человек-праздник. Я несколько дней наблюдаю за вами. Вы всегда хорошо выбриты, вкусно пахнете. Так можно сказать по-русски?

– Можно, – улыбнулся он.

– Вот-вот. И вы нравитесь нашим женщинам.

– Я этого не знал. – пробормотал Дронго, – спасибо.

После следующей рюмки текилы Виржиния уже опиралась на стойку бара. Дронго по-прежнему чувствовал себя спокойно. Он не любил пить, но мог выпить очень много, практически не пьянея. Сказывались и масса тела, и возможности организма.

Виржиния попросила еще рюмку, и бармен снова подал две порции текилы. Драгана с некоторым испугом поглядывала на подругу.

– Мне нравится, как вы держитесь, – одобрительно сказал Дронго, – но, кажется, нам не хватает еще одного человека.

– Кого? – удивилась Виржиния.

– Вашего соотечественника. Павла Борисова. Он произвел на меня хорошее впечатление.

– Да, – согласилась она, – он интересный человек.

– И вы давно его знаете? – поинтересовался Дронго.

– Давно, – кивнула она, – уже несколько лет. Он живет во Франции, но часто приезжает в Софию. Был учредителем крупного болгаро-французского журнала.

– Неужели у него так много денег?

– Нет, – улыбнулась она, – но у него всегда было много влиятельных друзей.

– И поэтому вы с ним дружите?

– Нет, не поэтому, – нахмурилась Виржиния, – просто, он мне нравится. И он мой земляк.

Дронго сделал знак бармену. Драгана дипломатично вмешалась в разговор.

– Вы видели, как встречали французского поэта Жака Жуэ? Он пользовался успехом.

– Очевидно, – согласился Дронго, – но я видел, что зрители тепло встречали и нашу Виржинию.

– Не подхалимничайте, – сказала она. – Так говорят по-русски?

– Я говорю правду. Мы стояли с Яцеком, и он восторгался вами.

– А я его там не видела, – вставила Драгана.

– Он был вместе со мной, – Дронго повернулся к Драгане, чтобы сказать ключевую фразу, нужную ему в разговоре с Виржинией: – Он даже рассказал мне, как Виржиния говорила ему о моей ссоре с бедным Густафсоном.

– Говорила, – подтвердила Виржиния, видя, что на нее даже не смотрят, – но я не думаю, что это вы могли его убить.

– Надеюсь, – пробормотал Дронго, поднимая рюмку текилы. – За успех нашего путешествия! И за наших прекрасных женщин!

Они снова выпили.

– Я все время про вас думаю… – сказала Виржиния, чуть качнувшись. – Как вы относитесь к нашим женщинам, я знаю. Вы галантный кавалер, настоящий джентльмен. Всегда в отглаженном костюме, всегда ухоженный, аккуратный. А как такой джентльмен относится к проституткам. Ой… извините, я, кажется, говорю иногда глупости… Но вообще-то мне интересно знать, как вы к ним относитесь.

– Хорошо, – удивился Дронго, – я вообще к людям отношусь хорошо. Не вижу смысла делить людей по их профессиональным обязанностям.

– И вы пользуетесь их услугами? – кажется, удивилась Виржиния.

Он задумался. Почему-то не хотелось врать.

– Иногда пользовался, – признался он.

– И вам нравилось? – не отступала она.

– Не всегда. – Дронго взглянул на стоявшие перед ним рюмки, – впрочем, не могу сказать, что я был несчастлив в любви. Мне нравились женщины, и некоторых я любил.

– А с проститутками встречались, когда любили настоящих женщин или в перерывах? – не унималась Виржиния.

Он почему-то вспомнил Хемингуэя.

– «Я знал много женщин, – процитировал по памяти он, – но каждый раз, встречаясь с ними, я бывал одинок, а это в конечном итоге худшее из одиночеств».

– Браво, – качнулась она. – Это ваша фраза?

– Это сказал Хемингуэй.

– Хорошо сказал. – она выпила еще рюмку. – Вы на него похожи, – вдруг сказала она. – такой большой, сильный, умный мужчина. Вам не говорили, что вы на него похожи?

– Нет, – улыбнулся он, – вот этого мне никогда не говорили.

– Я вам говорю, – она посмотрела на пустую рюмку, и он снова поднял руку, чтобы бармен в очередной раз принес им текилу.

Драга на взяла подругу за руку.

– Нам нужно идти, – тихо сказала она.

– Сейчас, – вырвала руку Виржиния. – Я думаю про вас. Вы – наш маленький Хемингуэй. Он любил много работать, много выпить, любил много женщин. И его любили.

Спорить с ней не хотелось. Слушая Виржинию, он наблюдал за входом. В отель никто не входил.

– Вы должны быть, как он, – не унималась Виржиния. – Сейчас я посмотрю, какой вы человек.

Она попросила бармена принести бутылку воды. Бармен поставил перед ней стакан, чтобы налить воды, но она покачала головой, добавив, что хочет именно бутылку. Бармен открыл стеклянную бутылку и поставил перед ней.

– Сейчас я брошу эту бутылку, – она оглянулась, – вон в этих немцев. Не люблю немцев. Сейчас я брошу в них бутылку. А вы будете за меня драться. Я хочу, чтобы вы были как Хемингуэй, настоящий.

– Не уверен, что ему бы это понравилось, – заметил Дронго, взглянув в ту сторону, где сидели немцы. Их было человек восемь. Трое или четверо из них были комплекции самого Дронго, высокие атлеты с накаченными мышцами. «Если бутылка полетит в их сторону, мне придется нелегко», – подумал Дронго.

– Сейчас брошу, – сказала Виржиния, пододвигая к себе бутылку.

Драгана схватила ее за руку.

– Не нужно, – попросила она подругу, – уже поздно. Нам пора спать.