Текст книги "Обретение ада"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Юджин помнил эту внезапную смерь. И помнил другой случай, происшедший уже с супругами, прилетевшими из Латинской Америки. Советские разведчики были заброшены в Латинскую Америку после Второй мировой войны и успешно продержались там полтора десятка лет, пока наконец Центр не решил, что пора отзывать своих офицеров домой. За это время у супругов родилось двое детей, которые даже не умели говорить по-русски. И лишь когда настало время возвращаться, родители решили рассказать все своим детям. Только когда поезд пересек границу СССР, отец, закрыв купе, рассказал своим сыновьям, кто их родители и чем занимались. Сыновья, воспитанные уже совсем на другой культуре и на другом восприятии советских людей, и тем более советских разведчиков, не хотели и не могли понять, почему они должны поверить в подобные объяснения. Следствием разговора стал инфаркт у отца и нервный срыв у матери, дети которых наотрез отказывались поверить в невозможное.

Все это Юджин знал. И понимал, что Марк, маленький американский мальчик, выросший на техасском ранчо своего деда, отца Марты, никогда не примет правды о своем отце. Никогда не простит своего отца за подобное «предательство». И Юджин понимал, что единственно хорошее, что он сможет сделать для мальчика, это исчезнуть без следа. И понимание этого факта мучило его более всего остального.

В эту ночь он собирал свои вещи в два небольших чемодана. Собирал, четко сознавая, что даже этих вещей ему могут не разрешить провезти с собой. Здесь были его записи, значительная часть финансовых документов компании, важная переписка, доверенные письма, некоторые любимые безделушки. Он почти не брал ничего из вещей – костюмов, галстуков, обуви. Все это оставалось теперь в этой жизни, и он понимал, что нужно постепенно отказываться от устоявшегося образа мышления.

Утром Питер прилетел из Бостона и привез Марка. Он позвонил уже из аэропорта, сообщив, что директор разрешил мальчику свидание с отцом на один день. Марта, конечно, была стервой, но не до такой степени, чтобы запрещать сыну общаться с отцом. Кроме всех прочих обстоятельств, она была из семьи Саймингтон, где привыкли почитать и уважать законы. Никто из родных Марты не сомневался, что при желании Кемаль Аслан сумеет найти высокооплачиваемых адвокатов, готовых доказать в суде, как именно нарушаются права отца на свидание с сыном. Именно поэтому мистеру Льюису удалось довольно быстро добиться разрешения и привезти Марка в Торонто.

Кемаль стоял в аэропорту, когда увидел выходившего Марка. Сердце радостно забилось. Мальчик вытянулся за последний год, стал больше похож на отца. Появилось нечто похожее на щеточку усов. Марк был одет в длинное темно-синее пальто и выглядел даже старше своих лет.

Отец шагнул вперед.

– Здравствуй, Марк, – и, уже не сдерживаясь, обнял и поцеловал сына. Он никак не мог избавиться от этой «почти советской» привычки.

– Здравствуй, папа, – несколько смущенно ответил Марк.

За ним шагал Питер Льюис.

– Ты не представляешь, как мне было трудно ночью вылететь в Бостон, – проворчал он, протягивая руку.

К «Кадиллаку» Кемаля они вышли почти сразу: багажа у приехавших не было, только небольшие сумки.

– Директор разрешил только на один день, – заметил Льюис, первым залезая в автомобиль. Марк сел рядом с отцом на заднем сиденье. Машину вел водитель Кемаля.

Этот день они провели вместе. Это был лучший день в жизни Юджина. Питер, очевидно, понимавший его состояние, остался один, и они вдвоем поехали в окрестности города, где был небольшой ресторанчик, столь часто посещаемый Кемалем. Даже во время традиционного американского ленча здесь было не так много людей, и они устроились вдвоем в углу. Отец почти ни к чему не притронулся, все время наблюдая за сыном. Он даже не говорил, почти все время что-то рассказывал Марк. И вдруг он замолчал, почувствовав состояние отца.

– Продолжай, – попытался улыбнуться Кемаль.

– Ты ничего не ешь. – Детям свойственна большая проницательность, о чем часто не догадываются взрослые.

– Мне не хочется.

– Мистер Льюис говорил, что ты должен улетать, – сообщил Марк.

– Да, в Европу.

– Когда?

– Уже сегодня.

– Понятно. Жаль, не могу поехать с тобой. А куда ты едешь?

– В Германию.

– Говорят, там красиво. Я был с тобой только в Турции, Франции и Англии. Было бы интересно посмотреть Германию.

Отец молчал. В таких случаях любой родитель должен был сказать, что, мол, мы еще увидим и Германию. Но он молчал. И Марк ничего не стал переспрашивать. И именно в эти мгновения мальчик отчетливо почувствовал, что происходит нечто необычное, непонятное для него.

Потом, по предложению Кемаля, они поехали к Ниагарскому водопаду. С канадской стороны это было особенно великолепное зрелище. Маленькие катера кружили у водопада, и туристам, рискнувшим совершить это водное путешествие почти к самому центру, куда спадали миллионы тонн воды, выдавали специальные дождевики. И отец, и сын уже несколько раз совершали это путешествие, поэтому они отъехали немного от водопада и остановились у дороги, откуда открывался изумительный вид на Ниагару. Кемаль, притормозив у края дороги, сидел молча, глядя на водопад. Марк вдруг спросил:

– Ты не скоро вернешься?

– С чего ты взял?

– Мне так кажется.

– Знаешь, – осторожно заметил Кемаль, – в жизни все может случиться. Я хотел бы, чтобы ты всегда помнил: жизнь устроена так, что в ней не бывает односложных решений. Нельзя делать выводы из внешних проявлений каких-либо поступков людей. Мы часто не знаем причины, толкнувшей человека на тот или иной шаг. Понимаешь?

Он смотрел в серо-голубые глаза сына. Тот молчал.

– Я хотел бы, чтобы ты знал, Марк. Я всегда любил тебя и буду любить. И что бы ни произошло со мной, я бы хотел, чтобы ты помнил этот день.

Кажется, мальчик начал все понимать. Он кивнул головой.

– У тебя есть другая женщина? – вдруг спросил Марк. – Ты хочешь уехать к ней?

– Нет, – поморщился Кемаль, – не это. У меня, конечно, есть женщина, но я не собираюсь на ней жениться. Это совсем другое, Марк.

– Ты ее любишь, – словно осознание какой-то надвигающейся беды сделало мальчика взрослее.

– Женщина тут ни при чем, – упрямо возразил Кемаль, – я улетаю по своим личным делам в Европу. Просто я думаю, что через некоторое время ты вдруг узнаешь нечто невероятное о своем отце. Или тебе начнут рассказывать обо мне гадости.

– Кто?

– Я пока не знаю, кто. Но кто-нибудь обязательно найдется. И поэтому я хочу попросить тебя помнить наш сегодняшний разговор.

Марк смотрел на водопад и молчал.

– Договорились? – наконец спросил отец.

Мальчик кивнул.

– И помни, что бы ни случилось, я тебя люблю, – добавил Кемаль, – я тебя всегда буду очень любить.

И вдруг, неожиданно для себя, он крепко обнял сына и поцеловал. Мальчик, в свою очередь, обнял отца за шею и прошептал, словно стесняясь подобной нежности:

– Я тебя тоже люблю, папа. И буду всегда любить, что бы мне ни рассказывали.

В город они возвратились под вечер. И уже в восьмом часу, погрузив чемоданы, поехали в аэропорт. Следовавшие по пятам за их машиной агенты ЦРУ были убеждены, что Кемаль поехал провожать сына, улетавшего в Бостон. Чемоданы были сданы, билеты зарегистрированы водителем Кемаля. И лишь когда он начал прощаться со своим юрисконсультом и сыном, сотрудники ЦРУ все поняли. Один бросился звонить в Лэнгли. А другой побежал брать билеты на этот рейс.

«Черт возьми», – раздраженно подумал Кемаль. Получилось, что сына он использовал для отвода глаз, чтобы скрыть свой отъезд. Это было как-то особенно неприятно, словно он предавал этим мальчика.

Рукопожатие с Питером Льюисом было особенно крепким. Юрисконсульт фирмы, взятый на работу еще в отсутствие самого Кемаля Аслана, был давним и проверенным связным советской разведки в Нью-Йорке. Понимавший состояние Кемаля, он крепко пожал ему руку и, глядя в глаза, сказал:

– Удачи тебе!

– Спасибо. И тебе тоже!

Питер хотел сказать, очевидно, еще что-то, но в присутствии Марка больше не стал.

В многолюдном аэропорту мальчик держался несколько скованно. Сказывалась свойственная этому возрасту некоторая неуверенность в себе. Отец подошел к нему, положил руку на плечо. Марк поднял голову.

– Не забудешь, о чем мы говорили? – спросил Кемаль.

Мальчик покачал головой.

– Прощай! – Он нагнулся и осторожно поцеловал сына. Марк ответил легким прикосновением к его щеке. В аэропорту он, видимо, смущался. Марк вдруг достал из кармана свой любимый брелок с крокодильчиком и бросился к отцу. Питер попытался его удержать, но было поздно.

– Возьми, – попросил сын, понявший гораздо больше из молчания отца, чем тот мог даже ему рассказать. Кемаль сжал брелок в руке, еще раз торопливо поцеловал сына и пошел, уже не оглядываясь.

Один из сотрудников ЦРУ, успевший купить билет, прошмыгнул следом за ним. Двое других стояли у стойки регистрации. Только когда Юджин скрылся, Питер Льюис тяжело вздохнул, сделав незаметный знак стоявшим недалеко от сотрудников ЦРУ агентам КГБ. У него был категорический приказ обеспечить отправку Юджина в Европу. И обеспечить необходимую секретность. Он с радостью подумал, что Юджин выдержал и это последнее испытание. Иначе его мальчик мог попасть в автомобильную катастрофу, так и не доехав до Бостона. Такая была у них работа – героическая и нужная, грязная и подлая одновременно.

БЕРЛИН.

24 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА

В подъехавшем «Фольксвагене» кто-то сидел, и Евсеев, уже не оглядываясь по сторонам, быстро залез в автомобиль. На заднем сиденье находился генерал Сизов, как обычно, в штатском. Водителя, сидевшего впереди, майор не знал. Генерал не любил, когда его сотрудников узнают в лицо.

Водитель резко повернул направо, двигаясь в сторону Западного Берлина. Генерал молчал, и Евсеев не решился прервать молчание, зная, что без разрешения Сизова нельзя говорить при посторонних. Они въехали в Западный Берлин, и дорога сразу изменилась, стала гораздо лучше. У одного из домов водитель остановил машину и, ни слова не говоря, просто вышел из автомобиля, направляясь к другому дому. Также молча генерал вышел из машины и пересел на место водителя. Они проехали еще минут десять, когда наконец генерал остановил машину и, не поворачивая головы, спросил:

– Ну?

– Все в порядке, – торопливо заговорил Евсеев, – мы сумели все уладить. Виктор Михайлович, мы договорились, мы смогли…

– Перестаньте суетиться, – раздраженно заметил генерал, – мне нужно знать четко, что именно вы решили. Спокойнее. Говорите спокойнее.

– Часть денег мы оформили как взносы наших офицеров и солдат. Кстати, взносы были действительно большие, около тридцати миллионов.

– Да, – сказал спокойно Сизов, – кажется, наши офицеры народ не бедный.

– В основном сдавали деньги штабисты и особисты. Много из интендантской службы. У полевых денег почти не было. Мы записали на их счет около пятидесяти миллионов.

– Каким образом?

– Списки останутся у нас. Им важна только общая сумма обмена.

– Хорошо. Дальше.

– Часть денег мы уничтожим здесь. Приплюсовав к нашим еще около ста миллионов. Мы работали всю ночь, больше денег просто нельзя оставлять.

– Дальше.

– Остальные полмиллиарда мы якобы отправляем в банки Грузии, Азербайджана и Украины. Нужен самолет, который сумеет сделать один рейс.

– Со всеми есть договоренность?

– В Баку и Тбилиси не было никаких проблем. Там все сразу поняли. В Киеве немного поартачились, но тоже все поняли.

– Какой процент хотят?

– С Украиной договорились на шесть. С Баку и Тбилиси на десять. Кавказцы всегда более жадные, чем хохлы.

– Кто договаривался?

– Наши люди в Москве, – удивился Евсеев.

– Надеюсь, у вас хватило ума не звонить отсюда в Киев или Тбилиси?

– Конечно, – даже обиделся Евсеев, – это все делают ребята в Москве. Вы ведь знаете.

– Очень хорошо. Куда вы повезете деньги?

– Конечно, в Москву. Просто из этих городов поступят сообщения, подтверждающие, что там уничтожены деньги на эти суммы. Как только они дают подтверждение, Госбанк СССР выделяет им деньги уже в новых купюрах.

– Ясно. Сколько денег нужно отвезти в Москву?

– Пять процентов от двухсот миллионов и десять от трехсот. Там договорились на двести и сто.

– Итого сорок миллионов, – подвел общий итог генерал. – Да, кажется, ты прав, нужен специальный рейс. Сколько ящиков понадобится?

– Четыре, – ответил майор, – в каждом по десять миллионов старых рублей. Обратно мы привезем тридцать – тридцать пять ящиков с деньгами.

– Почему? – нахмурился Сизов. – Я, кажется, чего-то не понимаю. Ты говоришь, что должен уничтожить пятьсот миллионов. За это мы платим комиссионные, скажем так, сорок миллионов.

– Не уничтожить, – терпеливо напомнил Евсеев, – просто из банков других республик поступят завышенные сведения об уничтожении этих сумм денег. И мы заплатим за это свой процент.

– Я это понял. Вы должны привезти четыреста шестьдесят миллионов рублей. Правильно?

– Конечно.

– Где же остальные деньги?

– В этих ящиках, – терпеливо объяснил Евсеев.

– Издеваешься? – холодно спросил генерал.

– Нет, – снова забеспокоился майор, – просто мы увезем деньги старые, которые занимают много места. Физический объем гораздо больший, чем если бы это были новые деньги. Они просто гораздо плотнее и лучше упакованы.

– Теперь понятно, – буркнул генерал. – Когда должен вылететь самолет?

– Сегодня ночью или завтра. Но не позже завтрашнего дня.

– Сегодня не успеем, – покачал головой Сизов, – давай лучше завтра. Утром самолет будет готов.

– Кто со мной полетит?

– Мы дадим охрану, – пообещал генерал, – я поговорю с руководством штаба. Но учти, все должно быть в строгой тайне. Кто еще знает об этой договоренности?

– Генерал Матвеев.

– Это понятно, – отмахнулся Сизов, – кто еще?

– Мой заместитель – капитан Янчорас.

– Ах, этот литовец, – вспомнив, нахмурился генерал, – я думаю, он последний литовец в нашей армии. Они ведь переводятся в свою суверенную республику, к этому сукину сыну Ландсбергису. Я правильно называю фамилию этого музыканта?

– Капитан Янчорас родился в Сибири, – напомнил Евсеев.

– Еще хуже, – махнул рукой Сизов, – ты возьмешь его с собой?

– Нет, оставлю здесь. Он останется вместо меня в Берлине.

– Возьми и его, – почти приказал Сизов, – один день ничего не решает, а нам всем спокойнее будет, что он не проболтается.

– Но генерал Матвеев не разрешил.

– А кто его спрашивает? Я ему позвоню, скажу, я попросил. Он мне не откажет.

– Да, конечно, – согласился Евсеев.

– Самолет завтра будет готов. Кроме вас, полетят еще несколько человек для охраны. Я договорюсь с Матвеевым. Кроме тебя и твоего литовца, никто не должен знать детали операции. Понимаешь?

– Да.

– В Москве вас встретит полковник Волков. Он вылетит туда сегодня для встречи с другим самолетом.

– Понятно, – вздохнул Евсеев. Он боялся особиста Волкова не меньше, чем генерала Сизова. Но предпочитал об этом особенно не распространяться.

– Теперь выходи из машины, – приказал Сизов, – и помни: из-за вашей с Матвеевым безалаберности мы потеряли сорок миллионов. Постарайся сделать так, чтобы мы не потеряли все остальные деньги. Ты меня понял?

– Да, – Евсеев вылез из машины, где ему явно не хватало воздуха. Автомобиль почти сразу отъехал.

Сизов ехал в Потсдам, где находилась его резиденция. Подъехав к зданию штаба, он кивнул в ответ на приветствие дежурного офицера и прошел в свой кабинет. На столе лежала срочная телефонограмма. Он прочитал ее и нахмурился.

– Ратмиров, – громко позвал своего помощника.

Помощник находился в соседней комнате и обычно слышал громкий голос генерала. Селектор связи не работал уже второй день, и местный связист все никак не мог его починить. Ратмиров был незаметным маленьким человечком с бесцветной внешностью и тихим вкрадчивым голосом. Генерал ценил его за изощренную изобретательность и неожиданный ум.

– Что это за телефонограмма? – спросил Сизов.

– Сказали, что вы в курсе, – тихо ответил Ратмиров, – вам нужно быть в штабе в четыре часа.

– Почему не сообщили мне сразу? – разозлился Сизов.

– Я не знал, что это так важно, – пожал плечами Ратмиров, – решил, что приезжает очередной «Штирлиц».

– Напрасно, – на Ратмирова Сизов никогда не обижался. Тот был слишком умен, чтобы не понимать состояния генерала и не злить его ненужными выпадами. Он, видимо, действительно не придавал этому визиту никакого значения. Если не помнить, что в Праге две недели назад был убит резидент КГБ, а сегодня он договаривался с Евсеевым насчет вывоза денег в Москву, то все было в порядке. Но он помнил и поэтому так нервно воспринял телефонограмму с просьбой прибыть в штаб группы войск, где предстояла встреча с приехавшим из Москвы эмиссаром.

«Почему так неожиданно?» – подумал Сизов. Он достал из кармана пальто свой пистолет и положил его в ящик стола. Затем, подумав, снова достал и переложил в карман. «Почему так неожиданно? – снова подумал он. – Что могло произойти? Может, они узнали про Валентинова? Может, это просто трюк контрразведки? Или это тот самый эксперт из особой инспекции, про которого говорили?» Он пододвинул к себе телефон и позвонил Волкову. Тот снял трубку сам.

– Это я, – сказал Сизов.

– Да, – Волков сразу узнал его.

– Ты вылетаешь сегодня в Москву?

– Как договаривались.

– Ты все помнишь?

– Конечно. Все будет в порядке.

– Слушай, тебя не вызывали сегодня в штаб армии? – спросил вдруг генерал.

– Нет, – удивился Волков, – никто не вызывал.

– Когда ты поедешь в аэропорт?

– Через два часа.

– До свидания, – Сизов положил трубку и снова задумался. Все же почему его так неожиданно вызывают в штаб армии? Если им стало что-то известно, тогда почему они отпускают Волкова? Или они хотят взять полковника в Москве? Не похоже. Лучше бы их свести вместе в Германии. Или это делается, чтобы его успокоить? Тоже не подходит. Зачем им его успокаивать? И потом, арестовывать его должны обязательно приехать из военной контрразведки. А Волков ничего не знает. Нет, тут случилось нечто исключительное.

Он снова позвал помощника:

– Ратмиров!

Тот появился, как обычно, неожиданно и молча.

– Поезжай в штаб армии, – приказал Сизов, – узнай, что там случилось. Ты меня понял? Почему так срочно вызывают?

Ратмиров исчез почти сразу после того, как Сизов договорил последнее слово.

Сизов сидел молча перед телефоном, затем, решительно подняв трубку ВЧ, позвонил генералу Матвееву.

– Добрый день!

– Здравствуйте, – у Матвеева, обычного взяточника и расхитителя, как всегда, портилось настроение, когда он слышал голос генерала ГРУ.

– Завтра утром, говорят, ваши люди полетят в Москву, – напомнил Сизов, – это верно?

– Да, – нерешительно сказал Матвеев.

– Вы дадите им самолет?

– Конечно.

– И охрану?

– Безусловно.

– Сколько человек?

– Я думаю, человек десять будет вполне достаточно. Их в Москве встретят.

– У меня просьба. Пусть с майором Евсеевым полетит капитан Янчорас.

– Но он мне понадобится здесь.

– Тем не менее я прошу, чтобы он полетел вместе с майором. Так надежнее.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Матвеев, – но раз вы говорите, пусть летит.

– Спасибо, – Сизов все-таки не удержался, – вас позвали сегодня в штаб армии?

– Нет, – удивился Матвеев, – меня нет. Командующий вызвал всего нескольких человек.

– Откуда вы знаете?

Обычно по этому телефону прослушивание исключалось. Если не считать, конечно, что вполне легально могли слушать разговоры сами сотрудники КГБ и ГРУ. Но это только в исключительных случаях. А в Германии этим обычно занимались либо сотрудники Волкова, либо люди самого Сизова. Но никто более. КГБ предпочитал не вмешиваться в дела военных, тем более в Германии.

– Я сидел у командующего, – ответил Матвеев, – приглашают только нескольких человек. Вас и двоих заместителей. Больше никого не будет.

– Понятно. А почему, не знаете?

– Конечно, знаю. А вам разве не сообщили?

– Нет, просто прислали какую-то непонятную телефонограмму.

– Как обычно, – в сердцах сказал Матвеев, – эти штабисты совсем разучились работать, просто разленились.

– Так что там случилось? – уже не сдерживаясь, прошипел Сизов.

– Приезжает ваш коллега с Лубянки, – сказал, удивившись, генерал, – я думал, вам сообщили.

– Понятно, – он уже собирался класть трубку, но неожиданно даже для самого себя вдруг спросил: – А они сказали, кто именно приезжает?

– Да, – ответил Матвеев, – кажется, Дроздов. Алло, вы меня слышите?

Сизов осторожно положил трубку и закрыл глаза. Генерал Дроздов был руководителем специального управления ПГУ КГБ СССР. В его компетенцию вполне могло входить расследование убийства Валентинова. Ведь он курировал всех нелегалов и занимался специальными операциями за рубежом. Сизов опустил голову: неужели он так глупо провалился?

МОСКВА.

24 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА

После отъезда Дроздова и Сапина он как-то успокоился. Как будто их отъезд мог гарантировать успех всей операции. Крючков болезненно относился к любым провалам своих разведчиков, как, впрочем, и любой другой руководитель спецслужбы во всем мире. Но если у другого еще могли быть какие-нибудь интересы и хобби или просто увлечения, то у председателя КГБ не было ничего, кроме работы. Ей он отдавал целиком всего себя и не мыслил другой жизни, кроме такой. Он был добросовестным служакой в самом лучшем смысле этого слова.

Теперь, обдумывая детали операции, о которой доложил ему утром Шебаршин, он в который раз остро осознал, как тяжело будет Юджину в Германии. Ему придется не просто уходить от американцев, уже знающих, кто он такой, но и выйти на негодяев, которые убрали Валентинова. Никогда, ни у одного резидента, возвращающегося с Запада, не было столь трудного возвращения. И Крючков, сознавая это, в который раз спрашивал себя – все ли они правильно сделали, решив поручить именно Юджину столь трудную задачу по проверке резидентуры Валентинова?

Как профессионал он хорошо понимал необычность ситуации, когда нельзя было подобрать лучшей кандидатуры, чем Юджин, – человек с многолетним стажем пребывания на Западе, который к тому же обладает сложившейся биографией и свободными капиталами. Но все равно он волновался.

С Германией у Крючкова были связаны самые тягостные и самые сложные воспоминания. Подчиняясь указанию Кремля, он не активизировал свою агентуру в те дни, когда рушилась берлинская стена, когда тысячи отчаявшихся немецких коммунистов не понимали, почему это происходит, и бомбардировали советское посольство просьбами о помощи. Он не докладывал Горбачеву об этих просьбах, о настроениях в маленьких городах и селениях Германии. Это противоречило бы основной линии Генерального секретаря, а Крючков не хотел и не мог идти против мнения Генсека, ставшего к этому времени и Президентом СССР.

Он хорошо помнил весну прошлого года. Тогда в Политбюро сложилась ситуация явно не в пользу Крючкова. Ни он, ни Язов не хотели идти против Горбачева. Воспитывавшиеся десятилетиями при Советской власти, добившиеся высших постов в КГБ и армии за счет многолетней службы, привыкшие слепо повиноваться и исполнять указания партии, они не могли даже подумать, что Генеральный секретарь ЦК КПСС, олицетворявший для них саму партию, ее мудрость и разум, может ошибаться, может не разобраться в ситуации. Это было для них отрицанием основного закона жизни.

А самому Михаилу Горбачеву по-прежнему кружили голову заголовки статей в западных газетах и журналах, в один голос называющих его «человеком года», «настоящим демократом», «человеком, изменившим историю двадцатого века», «реформатором социализма с человеческим лицом» и, как апофеоз пошлости, – «лучшим немцем». Воистину для молодого человека, чья семья оказалась на территории фашистской оккупации во время войны, не могло быть лучшего титула. Рядом были всегда два верных советчика – Яковлев и Шеварднадзе. Как они тогда убедительно говорили о «примате нового мышления»! Уже тогда Крючков знал, отлично знал – немцы готовы дать за свое объединение гораздо большую цену.

Оставшиеся со времен Хонеккера немецкие разведчики исправно доносили в КГБ, что Коль готов идти на любые уступки. Он даже согласен на нейтралитет его страны и выход из НАТО как крайний вариант соглашения с Горбачевым. Он согласен не размещать войска НАТО на Восточной территории Германии. Канцлер был согласен на все. Но осторожный Геншер, его заместитель и самый многоопытный политик Германии, словно предчувствующий дальнейшее развитие ситуации, просил только одного – не спешить, не торопиться с предложением своих условий. Для Геншера не было секретом, что против объединения Германии существуют очень серьезные возражения, и не только в Советском Союзе. Самым решительным противником этого объединения, этого «слишком быстрого процесса» была «железная леди» Великобритании Маргарет Тэтчер. Да и президент Франции Миттеран несколько колебался, понимая, что отныне не его страна будет играть главную партию в объединенной Европе.

Сообщения приходили регулярно, и Крючков знал их гораздо лучше всех остальных членов Политбюро. Но даже его осторожные доклады раздражали Горбачева. Сильно раздражали. Они мешали проводить в жизнь основную линию, которую он считал единственно правильной.

Тогда, весной девяностого года, Коль и его делегация прилетели в курортный Архыз, в Грузию, чтобы окончательно договориться по столь важному для них вопросу. Даже Геншер сомневался, что они сумеют выторговать лучшие условия объединения. Даже он, столь искушенный в политике человек, как, впрочем, и все остальные члены делегации, прилетевшие с канцлером Колем, по-прежнему не верил в решимость Горбачева пойти на объединение их страны. Коль готов был согласиться уже на любые условия, зная, насколько сильно сопротивляется объединению его страны Маргарет Тэтчер. И как много в Европе сомневающихся в том, что новая объединенная Германия, с ее чудовищным потенциалом, станет миролюбивой и демократической страной, согласной и дальше оставаться в единой европейской семье. Он все это знал. Но произошло чудо. Горбачев согласился на все. Они с Шеварднадзе согласились взять всего четырнадцать миллиардов марок, согласились на быстрый вывод всей Западной группы войск, согласились на членство Германии в НАТО. Они согласились практически на все!

Обезумевшие от радости Коль и члены его делегации не спали всю ночь. Крючкову исправно докладывали о криках радости, коими оглашалась резиденция немцев до самого утра. Забыв об элементарной осторожности, забыв, что находятся на территории другой страны, немцы ликовали до утра. Это было не просто чудо. Это было гораздо большее, на что могли рассчитывать сами немцы. Даже Геншер позже в своих воспоминаниях признается, что столь откровенная уступчивость Горбачева и Шеварднадзе приятно удивила их всех. А Генсек и его министр иностранных дел вернулись в Москву с чувством выполненного долга.

Позже маршал Ахромеев расскажет Крючкову, под каким нажимом Горбачева и Шеварднадзе принималось решение о скорейшем выводе советских войск, как протестовал командующий Западной группой войск генерал армии Беликов, как робко пытался возражать Моисеев, как злился Язов. Но они ничего не могли сделать. Опозоренная тбилисскими и бакинскими событиями армия, которую втягивали каждый раз в позорные противостояния с народом, не могла сопротивляться такому прессингу высших должностных лиц государства.

Именно тогда, в те весенние дни, Крючков впервые почувствовал, нет, он еще не понял, просто почувствовал, что происходит нечто невразумительное, не совсем правильное, не поддающееся логике той инерции движения, в которую он верил.

Чебриков и Лигачев, не любившие Шеварднадзе, к тому времени уже не обладали той реальной силой, с помощью которой можно было строить какие-то планы. Из Политбюро последовательно удалялись любые, самые яркие, самые сильные личности, способные в нужный момент восстать против Горбачева. Но Яковлев и Шеварднадзе оставались. Крючков, лояльно относившийся к министру иностранных дел до объединения Германии, вдруг понял, что их внешняя политика не просто «примат нового мышления», а нечто другое, невразумительное и шаткое. Тогда КГБ начал разработку и против самого Александра Яковлева, ставшего при Горбачеве его «идеологическим Сусловым», только с противоположным знаком. Конечно, самого Яковлева КГБ не мог контролировать. На это не мог дать согласие даже Крючков. Член Политбюро ЦК КПСС был вне компетенции его сотрудников. Но связи, разговоры, сотрудники Яковлева – все это теперь было под жестким и четким контролем сотрудников КГБ. Примерно такую же политику Крючков начал проводить и по отношению к Шеварднадзе, разрешив даже установить прослушивающую аппаратуру у Теймураза Степанова, ближайшего помощника Шеварднадзе.

Министр иностранных дел оказался трудным орешком. Он, очевидно, понял, что кольцо вокруг него сужается, и сам выступил с просьбой о своей отставке. Провал в Европе был настолько очевидным и оглушительным, что не принять отставку Шеварднадзе Горбачев уже не мог. Именно тогда он и поручил Крючкову разработать вариант введения чрезвычайного положения в стране на всякий случай. И председатель КГБ вдруг с радостью почувствовал, что может обрести союзника в лице самого Президента.

Теперь, ожидая известий из Германии, он снова и снова вспоминал все перипетии объединения этой страны. И снова волновался за Юджина, сознавая, как сложно и трудно ему придется. В этот момент вошедший офицер доложил, что к нему приехал Шебаршин.

– Да-да, – быстро сказал Крючков, вставая. Он обрадовался этому визиту, еще не зная, что скажет начальник советской разведки.

Шебаршин вошел.

– Владимир Александрович, – с порога заявил начальник ПГУ, – мы получили сообщение из Болгарии. Сотрудникам ЦРУ удалось достать фотографию настоящего Кемаля Аслана. Мы не сумели их остановить.

Крючков опустился в кресло. И снова вспомнил тот вечер в Архызе, когда так радовались немцы. Или они уже предвидели все остальное?

БЕРЛИН. 24 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА

(продолжение)

Сотрудники ГРУ очень не любили работников КГБ, считая последних почти наследниками Берии и Ежова, высокомерными и заносчивыми. В свою очередь, профессионалы КГБ платили ГРУ той же монетой, считая военных разведчиков слишком самостоятельными и наглыми. Практически в огромной стране только такая организация, как ГРУ, не подчинялась и не входила в структуру КГБ. Зачастую аналитические отделы КГБ лучше знали, чем занимаются в ЦРУ, и не знали конкретных направлений работы Главного разведывательного управления. И хотя по статусу председатель КГБ, особенно такой, как Андропов, входил в состав высшего руководства страны, а о руководителе ГРУ не знали многие даже в Генеральном штабе или в аппарате Министерства обороны, тем не менее военные разведчики много раз доказывали, что едят хлеб не зря и приносят довольно ощутимую пользу своему государству. Правда, при этом часть информации по взаимной договоренности они должны были передать в КГБ, где и готовились аналитические справки для членов Политбюро ЦК КПСС.