Текст книги "Искусство выживания"

Автор книги: Чингиз Абдуллаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 6

Кажется, этой ночью мне все равно нормально не уснуть. Я поставил все на карту. Либо пан, либо пропал. Так обычно действует неистовый картежник, который решается сделать главную и последнюю ставку в игре на все оставшиеся деньги. Поэтому я позвонил Леониду Иосифовичу и сообщил ему, что Палехов все знает.

– Как это знает? – явно растерялся Хейфиц.

– Он уже знает, что завтра вы передадите мне деньги, потом я должен буду вам позвонить.

– Это вы ему сообщили? – гневно спросил он.

– Про звонок – да. Я не мог ему сорвать, просто испугался, что он знает обо всем. А насчет денег он сказал мне сам.

– Как он мог узнать, если вы ничего не говорили?

– Не знаю. – Пусть Хейфиц сам решает, кто именно мог его сдать. Когда человек начинает думать над таким вопросом, он всегда находит виноватых, ведь давно известно, что в первую очередь предают именно свои. И каждый, подозревая, что имеет предателя в своем окружении, пытается его вычислить.

– Он знал только про деньги? – уточнил Леонид Иосифович.

– Да. Только про деньги.

– Сумму назвал? – Это уже теплее. Значит, он подозревает кого-то конкретно. Может, своего хозяина, который выдает ему эти деньги, или своего банкира, или водителя, который привез ему эти деньги, а может, помощника, который завтра утром должен передать эти деньги мне.

– Нет, не назвал. Он вызвал меня сегодня ночью и сказал, что ему все известно. Он знает о том, что мы встречались в театре.

– Откуда? В коридоре не было никого, когда мы разговаривали.

– Там был охранник Лихоносова, – напомнил я.

– Он работает с ним уже четыре года, – не согласился Хейфиц, – но я все равно буду проверять. Вы можете приехать прямо сейчас? Я пошлю за вами машину. Где вы живете?

– Не нужно. – Я подумал, что подозрительный Глеб Мартынович мог оставить наблюдателя у моего дома. – Не нужно никого присылать. Я выйду и поймаю такси, а вы мне потом оплатите стоимость поездки.

– Хорошо, я буду ждать вас в доме, – предложил Леонид Иосифович. – Когда приедете, назову код, чтобы вы открыли входную дверь и прошли ко мне. Но учтите, что я буду не один и вас обыщут при входе.

– Конечно, – согласился я и положил трубку. Можно подумать, я собираюсь его убивать.

Я вышел из дома и прошел несколько улиц, пока не убедился, что за мной никто не следит. Потом поймал первую попавшуюся машину и попросил отвезти меня по адресу, который дал мне Хейфиц. Водитель, пожилой кавказец, назвал тариф – семьсот рублей, очевидно, ночная наценка.

– Пятьсот, – попытался я поторговаться с этим усатым типом.

– Давай шестьсот, – предложил водитель, и я сразу сел на переднее сиденье.

Пока мы ехали, я спросил у него, откуда он родом.

– Из Сухуми, – ответил водитель.

– Давно в Москве?

– Уже двадцать с лишним лет. Как началась это проклятая перестройка, а за ней война, так мы сразу и уехали.

– Почему?

– У меня жена грузинка и трое детей. Что было делать? Брать автомат и идти убивать грузин? Или сражаться за грузин против моих братьев? Как нужно было поступить?

– Не знаю.

– А ты сам откуда?

– Из Баку.

– Хороший город, – улыбнулся водитель. – И зачем ты уехал? У вас, говорят, сейчас хорошо, денег много, нефти много. Зачем вы все сюда едете? Мы вот от войны бежим. У тебя что, жена армянка или мама?

– Нет, – невольно улыбнулся я. Если бы все было так просто.

– А тогда почему не остался у себя?

– Не знаю. Так получилось. Приехал на заработки и остался. В последнее время много всяких проблем появилось, но пока живу.

– Сейчас нас здесь не любят, – вздохнул водитель. – Раньше, когда «Кавказ» называли, то сразу улыбались. Мы им всем веселым, легкомысленным народом казались – танцуем, поем, вино пьем. А после двух чеченских войн и после всего, что за эти годы произошло, нас здесь невзлюбили. Сам видишь, что в Дагестане творится, каждый день кого-то убивают или бомбу взрывают. И никогда это уже не закончится. Я так думаю…

Мне нечего было ему ответить. Я угрюмо молчал, а мысли мои витали совсем в другом месте. Я думал о предстоящем разговоре с Хейфицем. Если не смогу из него деньги вытащить, напрасно я все это придумал. Хотя сделать это будет сложнее всего.

– Кому нужна была эта перестройка? – неожиданно спросил водитель. Все это время он продолжал говорить. – Ну, скажи, зачем они все это придумали? Раньше так хорошо жили. Не скажу, что лучше всех, но нормально. И дружить умели, никто никого не убивал. А как только начали все перестраивать, все сразу и рассыпалось. Или ты так не думаешь?

– Может быть, – мне меньше всего хотелось сейчас обсуждать политические проблемы.

– Это Америке нужно было нашу большую страну развалить, – убежденно продолжал водитель, – а наши местные боссы им подыграли. Все сразу поняли, что без контроля из Москвы можно будет безнаказанно воровать. Ничего больше не бояться. И разодрали страну на куски, чтобы каждый управлял своим собственным куском. Каждый хочет хозяином быть. Пусть маленьким, но хозяином. А ты как считаешь?

– Народы хотели самостоятельности. – Почему он от меня не отвязывается? Тоже мне, нашел родственную душу. Мне сейчас не до его глупых рассуждений.

– Народ как стадо баранов, куда поведешь, туда и пойдет, – рассуждал этот доморощенный философ. – Нужно, чтобы пастухи были с совестью, если действительно о своем стаде думают. Можно отвести его на хорошее пастбище, где зелени много, но тогда придется в горы подниматься. А можно на равнине, где зелени почти не осталось, всю вытоптали и съели. Стадо, конечно, полуголодным останется, зато трудиться не придется, в горы забираться. Все от пастухов зависит.

Наконец мы подъехали к дому, и я, заплатив ему шестьсот рублей, остановил машину достаточно далеко от нужного мне места. Метров двести прошел пешком и, подходя к подъезду, вытащил телефон и набрал номер Леонида Иосифовича:

– Я уже приехал.

– Оперативно, – одобрительно проговорил он, – наберите код «тридцать четыре сорок два» и поднимайтесь на шестой этаж.

Я так и сделал. Набрал код, открыл дверь и вошел в подъезд. Поднялся на шестой этаж и сразу увидел высокого молодого парня, который ждал меня у дверей открытой квартиры. Он тщательно меня обыскал и только затем пропустил в квартиру.

Не скажу, что она была слишком роскошной и большой. Обычная четырехкомнатная типовая квартира. Никогда не думал, что Хейфиц живет так скромно. Он появился из дальней комнаты в темных брюках с подтяжками и в светлой рубашке. Подошел ко мне и, не протягивая руки, сухо кивнул, приглашая в комнату для беседы.

Мы устроились в двух глубоких креслах перед телевизором. Я подумал, что, скорее всего, эта квартира не лично Леонида Иосифовича, а нечто вроде квартиры для деловых встреч, а может, и не только деловых, и вообще, может, я ошибаюсь, и молодой человек, встретивший меня у входа, вовсе не телохранитель. По городу давно уже ходят упорные слухи о нетрадиционной сексуальной ориентации Леонида Иосифовича. Мне абсолютно все равно, кого он любит или не любит, главное, чтобы он как можно сильнее ненавидел Палехова, и тогда все будет в порядке.

– Рассказывайте, – кивнул Хейфиц, – как он все-таки узнал?

– Он позвонил и приказал спуститься вниз, где меня ждала его машина. Когда мы к нему приехали, он сообщил, что все знает.

– Не сказал, откуда?

– Нет. Но я испугался. Он действительно знал о нашей встрече и о том, что утром вы заплатите мне деньги.

– Интересно, – задумчиво протянул Хейфиц, – очень интересно. – Он надолго замолчал, а потом наконец задал мне крайне неприятный вопрос: – Я уже разговаривал с охранником, он никому не говорил о нашей встрече. А больше там никого не было. Ни одного человека. Кроме вас и меня. Значит, кто-то из нас проговорился. Я за собой такой болтливости раньше не замечал, так что остаетесь только вы. Может, вы до этого кому-то рассказывали?

– Никому я не рассказывал. А Глеб Мартынович при мне звонил и проверял, были вы в «Крокусе» или нет.

– Кому звонил? – почти ласково спросил Хейфиц. – Можете вспомнить, кому именно он звонил?

– Да, могу. Он звонил при мне какому-то Паше. Тот сначала сообщил ему, что на концерте выступал Михаил Лихоносов, а вас в зале не было. Но потом перезвонил и подтвердил, что вы были в театре, но не в зале, а за кулисами.

– Его звали Паша? – переспросил Леонид Иосифович.

– Точно Паша, – подтвердил я.

Хейфиц достал телефон и набрал чей-то номер:

– Здравствуй, Маша, это Леонид Иосифович тебя беспокоит. Скажи мне, пожалуйста, Паша тебе сегодня вечером не звонил? Да, Паша. Про меня не спрашивал? Да. А ты ему сказала, что меня в зале не было. Откуда ты узнала, что я был за кулисами? Женя сказала? Ну, я так и думал. Спасибо. Нет, ничего. Конечно, ничего. Все правильно. Не нужно было скрывать, что я там был. Это ведь не такой большой секрет. Тем более что Лихоносов действительно выступал. Спасибо. И тебе тоже.

Он спрятал телефон и снова внимательно посмотрел на меня.

– Вы не соврали, Глеб Мартынович узнавал о моем появлении у Паши, это правда. Но только после того, как ему стало известно о нашей беседе. Значит, про беседу ему все-таки сообщил другой человек.

– Может, это Женя? – Я не знал, кто такая Женя, но всегда можно бросить зерно сомнения в рыхлую почву подозрительности.

– Может быть, – согласился Хейфиц, даже не спросив меня, откуда я могу знать Женю. В таких случаях прежде всего думаешь о потенциальном предателе. – Что все-таки сказал вам Палехов?

– Что ему обязательно нужно разгадать планы такого хитрого лиса, как вы. Извините, но он сказал именно так.

– Я знаю, – неожиданно улыбнулся Хейфиц, – он давно меня так называет, это для меня не новость. Значит, он вызвал вас и сказал, что знает о нашей встрече и должен раскрыть мой план. Интересно. И что вы с ним решили?

– Извините, Леонид Иосифович, но я бедный человек.

– Не нужно, – поморщился он, – опять вымогаете деньги?

– Нет, – гордо поднял я голову, – вы меня не поняли. Просто Палехов предложил мне деньги, чтобы я все сделал и сразу отсюда уехал. Если я задержусь хотя бы на один день, меня найдут и убьют. А я ему не верю. Все говорят, что его помошник Арвид уже убирал ненужных людей. И я боюсь. У меня в Баку остались жена и маленькая дочь. Мне необходимо вернуться к ним живым. – Хейфицу необязательно знать, что моей дочери еще в прошлом году исполнилось двадцать лет.

– Насчет Арвида тоже правда, – кивнул Хейфиц. – А как насчет денег? Сколько он вам пообещал?

– Двадцать пять тысяч.

– Опять двадцать пять, – неприятно усмехнулся Леонид Иосифович. – Вы, видимо, поставили себе конкретную цель – вытащить из меня именно эту сумму.

– Как хотите. Но он говорил, что ему нужен его Лихоносов.

– Хорошая сумма, – продолжал усмехаться Хейфиц. – Он решил во что бы то ни стало переманить к себе Михаила Лихоносова.

– Я тоже так думаю.

– Что он вам предложил? Расскажите честно, и я постараюсь сам решить ваши финансовые вопросы, чтобы вы могли сразу уехать.

– Чтобы я бросился на машину Лихоносова, а потом позвонил вам.

– Почему?

– По-моему, он хочет устроить провокацию. Обвинить вас в этой аварии и подставить меня вместе с вами.

– Хорошо. А вы достаточно умный человек, Ильгар, – одобрительно произнес Хейфиц, – и не такой трусливый, каким хотите казаться. Иначе вы не появились бы здесь во второй раз. Я заплачу вам сейчас пять тысяч, а после того, как все закончится, дам еще двадцать.

– Нет, – возразил я, – сделаем иначе. Вы заплатите мне завтра утром двадцать пять тысяч, которые должны были дать мне…

– Мы говорили о десяти.

– Двадцать пять, – упрямо повторил я, – вы заплатите мне их завтра утром. А сегодня не нужно ничего платить, ни одной копейки. Я не бомж и не нищий, просто хочу вылезти живым из этой неприятной истории, сделать так, чтобы Арвид меня не убил.

Хейфиц испытующе посмотрел на меня. Неужели он думает, что сможет определить по моему лицу, о чем именно я думаю? Если бы он знал подробности моей жизни, он бы так внимательно на меня не смотрел. Я получил последний шанс, поэтому он никогда и ничего не прочтет на моем лице. Или прочтет только то, что нужно мне. Все-таки не забывайте, что я был актером. Возможно, и не очень хорошим, но актером.

– Не хотите брать деньги? – удовлетворенно улыбнулся Хейфиц. – Это сильный ход, Ильгар. Вы впервые меня удивляете. Неужели действительно добровольно отказываетесь от денег?

– Я не отказываюсь. Я прошу передать мне их завтра утром, чтобы Арвид или кто-то из людей Палехова мог увидеть, как вы мне платите. Тогда они меня не заподозрят в том, что я с вами сговорился. Иначе меня просто удавят, и никто не будет искать, – ответил я этому проницательному и жадному продюсеру.

Кажется, мой ход с отказом от его пяти тысяч произвел на него сильное впечатление. Такие вещи вообще сильно действуют. Одно дело, когда ты видишь в пришедшем к тебе человеке почти бомжа, непонятного черномазого кавказца, готового на любую гадость ради денег, и совсем другое, когда ты понимаешь, что перед тобой достаточно гордый человек, который отказывается взять деньги. Тем более пять тысяч долларов, что для обычного безработного целое состояние.

– Хорошо, – согласился Хейфиц, – завтра утром вы получите все деньги. Только учтите, что мне нужно знать весь план Палехова в подробностях. Поэтому сразу после утренней встречи с ним вы перезвоните и сообщите мне, что он опять придумал. А уже потом мы решим, как нам действовать. Договорились?

Я подумал, что сегодняшнюю ночь провел не без пользы для себя, поднялся и пошел к выходу. Уже у дверей, где стоял молодой человек, обернулся к Леониду Иосифовичу и напомнил:

– Вы остались мне должны за такси, вот номер.

– Какой номер? – не понял Хейфиц.

– Номер автомобиля, который меня сюда привез, – пояснил я. – За то, что он меня сюда привез, он просил семьсот рублей, но я заплатил шестьсот. Наверное, обратная дорога будет стоить все-таки семьсот. Так что вы должны мне тысячу триста рублей.

– Даже номер автомобиля записали, – улыбнулся Леонид Иосифович, – вы мне все больше нравитесь, Ильгар. Такая невероятная непосредственность и такая предусмотрительность. Я начинаю думать, что вам не стоит уезжать, предусмотрительные люди бывают нужны и в самой Москве. Кирилл, выдай нашему гостю две тысячи рублей. Думаю, этого хватит на такси, чтобы вернуться обратно домой. И не забудьте записать номер и этой машины, чтобы мы могли потом все проверить. До свидания.

Я даже не понял – издевается он или шутит так. Но в любом случае я выполню его просьбу и, возвращаясь домой, обязательно запишу номер машины, на которой поеду обратно. А завтра демонстративно верну ему сдачу от этих двух тысяч. Причем сделаю это с большим удовольствием.

Он повернулся и ушел в комнату, где мы беседовали, а Кирилл протянул мне две тысячные купюры. Я забрал их и кивком головы поблагодарил молодого человека. Завтра у меня главная премьера в жизни. Посмотрим, что из всего этого получится.

Глава 7

Летом две тысячи второго мы прилетели в Москву. Настроение у обоих было не самое лучшее. Я окончательно рассорился со своей бывшей женой и дочерью и узнал, что супруга уже подала на развод, требуя не просто развести нас, но еще и платить ей алименты на содержание ребенка, от чего, собственно, я никогда не отказывался. А у Расима были свои проблемы. Выяснилось, что его мать тяжело больна и у старшего брата не было никаких возможностей, чтобы отправить ее на операцию или на лечение. Онкология вообще штука ужасная. Даже при самом лучшем уходе, самых квалифицированных врачах и самых лучших лекарствах нет никакой гарантии, что больной выздоровеет. А бывает и совсем наоборот. Заболевшему Солженицыну сделали операцию в тюремной больнице, где орудовал какой-то местный эскулап, но писатель сумел выздороветь. Потом напишут, что великий Солженицын выстоял не только против советской власти, но и против страшной болезни. На самом деле я думаю, что тюремный врач просто резал безо всякой страховки и пощады, работая скорее как мясник, чем как искусный хирург, и этим спас жизнь писателю.

Куда обычно идут провинциалы, прибывающие в Москву? Конечно, за помощью и поддержкой к своим землякам. У нас был адрес двоюродного дяди Расима, который работал в каком-то градостроительном институте. Мы два дня искали его дом у метро «Тургеневская». Наконец нашли его, но родственника Расима не оказалось дома. Все это время мы ночевали в гостинице «Орленок», хозяином которой оказался бывший бакинец, переехавший сюда еще в начале девяностых. Встретившись с дядей Расима, мы передали ему привет вместе с нашими гранатами, которые, к счастью, не испортились за эти два дня. Дядя Расима оказался солидным ученым, профессором, доктором наук. Он долго расспрашивал нас о положении в Баку и о нашей жизни, а потом пообещал завтра позвонить кому-то из своих друзей, чтобы мы могли зарегистрироваться и устроиться на работу.

Мы ушли оттуда в хорошем настроении, уверенные, что уже завтра у нас будет работа. Но завтра дядя Расима не нашел нужного человека. Послезавтра он был весь день на каком-то научном симпозиуме, потом опять какая-то задержка, и в результате мы прождали около двух недель, пока наконец он не нашел нужного человека и мы не поехали на окраину города, в какое-то Выхино, где нас взяли на стройку обычными чернорабочими. Из-за этого не нужно было ждать так долго, нас бы взяли и без звонка дяди Расима или его знакомого. Здесь вообще брали всех, кто приходил даже с улицы, хотя работали в основном армянские строители. Должен сказать честно, что у нас не было никаких проблем с армянами, хотя мы с Расимом азербайджанцы. Я уже давно обратил внимание на своеобразный феномен наших отношений. Попадая в другие страны или в другие государства, мы вели себя абсолютно нормально, даже испытывали некоторую симпатию друг к другу, как соседи и кавказцы, которые просто обязаны друг другу помогать. Армяне, конечно, помнили о двадцать четвертом апреля, а мы помнили об утраченном Карабахе, но даже наши политические споры не приводили к столкновениям и оскорблениям. Мы соглашались, что нужно более тщательно исследовать события пятнадцатого года в Османской империи и разобраться с карабахским вопросом так, чтобы примирить армянскую и азербайджанскую общины. И вообще мы – соседи и должны жить в мире, а не враждовать.

Но работать чернорабочим долго я не смог. Уже через две недели у меня так болела спина, что невозможно было нормально разогнуть позвоночник. Через три недели я чувствовал себя так, словно меня отдубасили молотом, а через четыре понял, что если прямо сейчас не остановлюсь, то могу просто умереть на работе. И я решил больше не ходить на стройку, благо нам платили понедельный оклад. Расим продержался еще две недели и тоже решил бросить эту адскую работу. Мы снова оказались безработными.

Опять идти к дяде было глупо и некрасиво. Мы начали самостоятельно искать работу и очутились на базаре, где нам предложили продавать фрукты. Мне, лауреату премии Ленинского комсомола республики, и Расиму, окончившему Суриковское, – продавать на базаре фрукты и овощи! Мы гневно отказались, но позже поняли, что напрасно так выпендривались, – за прилавками порой стояли куда более заслуженные люди. Хотя к двухтысячному году все уже как-то устоялось и многие сумели найти себя в новой жизни, все равно на базарах можно было встретить и бывшего главного инженера, и бывшего старшего преподавателя, и даже бывшего сотрудника Гостелерадио. Там не могло быть только бывших чиновников, так как, даже уходя со своих постов, они уходили уже настолько «упакованными» и упитанными, что могли всю оставшуюся жизнь не работать, а покупать эти дорогие фрукты и овощи на любых рынках.

Нужно было устраивать свою жизнь. Расим нуждался в деньгах еще больше, чем я, так как пересылал основную часть денег старшему брату для матери. У меня хотя бы кое-что осталось после наших заработков в Турции, а он был практически на нуле.

Еще полтора месяца мы пытались устроиться в разных местах, и везде нам предлагали либо работу дворников, либо чернорабочих. Это понятно, никто не собирался брать нас актером Вахтанговского театра или художником для оформления праздничной Москвы. Но было ужасно обидно, что мы не можем нигде устроиться. Так продолжалось, пока мы не встретили Маира. К этому времени мы переехали из гостиницы в соседний район, где снимали однокомнатную квартиру на первом этаже без всяких удобств. Раньше это была, очевидно, комната вахтера, которую потом переделали в квартиру, чтобы сдавать ее таким приезжим, как мы. Мы платили за эту двенадцатиметровую комнату двести пятьдесят долларов на двоих и считали ее удобной квартирой. И потом нас позвал к себе Маир.

Он был горским евреем из Кубы, переехавшим в Москву еще в начале девяностых. Куба – это не остров рядом с Америкой, где столько лет правят братья Кастро, а город на севере Азербайджана, где живут горские евреи. Вместе со своими знакомыми Маир начал закупать машины в странах Европы и перегонять их в Россию. Конечно, закупалась откровенная рухлядь, уже отработанные машины, которые там продавались за гроши. Зато когда их пригоняли в страну, немного подправляли, перекрашивали, приводили в порядок, они становились вполне нормальными для эксплуатации, и их можно было продавать раз в десять дороже. Что они и делали.

Мы оба неплохо водили, у нас ведь были машины в те благословенные советские времена, когда мы могли позволить себе такую роскошь. В общем, не из чего было выбирать, и мы согласились. В первую поездку в Германию мы отправились с двумя опытными наставниками-украинцами, которые уже давно перегоняли автомобили. Все получилось даже лучше, чем мы предполагали. Довольно быстро удалось найти подержанные машины, в Европе это не проблема. Мы покупали их по такой дешевой цене, что я даже предложил Расиму самому заняться этим бизнесом. Но он честно признался, что у него нет столько денег и нам лучше не рисковать. Хотя у меня деньги были, я подсознательно всегда помнил наш неудачный эксперимент с кожей и согласился с Расимом.

Потом я часто думал о том, что Расим просто спас остатки моих денег, которые я так неразумно пытался потратить. Мы взяли четыре машины и поехали перегонять их через Польшу. Тогда Польша еще не входила в Шенгенскую зону, и нам пришлось платить пошлины сначала на немецко-польской, потом на польско-белорусской границе. Через Белоруссию мы прошли за один день. Украинцы рассказали нам, что в начале девяностых это был самый тяжелый отрезок пути. Из четырех машин обычно доходили две, остальные либо угонялись, либо отнимались, либо изымались. Называйте как вам больше нравится, но в любом случае они не доходили до места назначения. Банды орудовали в белорусских лесах, и считалось большой удачей, если все перегонщики возвращались домой живыми и невредимыми.

Все изменилось после того, как в Минске избрали президентом батьку Лукашенко. Над ним столько смеются в Москве, так издеваются, что можно подумать, будто нет более неудачливого и некомпетентного президента в Европе, чем он. На самом деле это далеко не так. Я не говорю об экономике или политике, я говорю о безопасности. После его прихода к власти все кардинально изменилось. Банды постепенно истреблялись и вытеснялись, и дорога через Белоруссию стала безопасной и спокойной.

Но когда мы приехали в Москву и я узнал, сколько нужно платить таможенных пошлин, налоговых сборов и разных поборов сотрудникам Госавтоинспекции, то сразу понял, что прибыль далеко не такая, на какую я мог бы рассчитывать. Вообще в любом деле подобного рода накладные расходы всегда бывают достаточно большими, и их нельзя заранее подсчитать. Но прибыль все равно оказалась гораздо ниже, чем я думал. И это при том, что в самой Германии у Маира была налаженная связь с автомобильными дилерами, которые находили относительно неплохие машины за приемлемую плату и даже занимались оформлением, иногда переставляя в документах даты. Кроме этого, нужно было еще иметь своих людей среди таможенников, пограничников, налоговиков, сотрудников полиции, ставить машины на учет, перекрашивать, находить автомобильные салоны, которые соглашались их оформлять и продавать. Одним словом, это налаженная система, в которой чужаку или новичку просто нечего было делать.

Целых два года мы перегоняли машины и получали свои комиссионные. За это время матери Расима сделали операцию, и она постепенно начала поправляться. Нет, операцию сделали не на деньги Расима, если вы об этом подумали, а на деньги родственников, живущих в Баку, которые решили помочь его матери.

Примерно через год меня вызвали в суд на бракоразводный процесс. Три повестки я проигнорировал, но на четвертую поехал, так как позвонила моя сестра и попросила об этом. Бывший тесть не отставал от моей матери, требуя обеспечить мое появление в суде, так как я мучаю жену и дочь, не давая согласия на развод. Мне пришлось вернуться в Баку и выступить на суде.

Моей дочери было уже тринадцать лет, и ее тоже пригласили на судебный процесс. Мне было стыдно и неудобно присутствовать в зале суда, так как все еще помнили, сыном какого человека я был. В общем, я сразу сказал судье, что не вижу смысла в этом процессе, так как даю согласие на развод и ничего не требую. При этом готов выплачивать алименты, которые моя жена не желает принимать. Одна эта фраза вывела из себя мою бывшую супругу, и она разразилась гневной речью в мой адрес. Что только она не вспоминала – и нашу заложенную квартиру, и мою неудачную операцию с кожей, и проданную машину, которую подарил нам ее отец, и даже политические взгляды нашего бизнесмена, на которого я работал в Турции. Очевидно, она хотела показать, каким ненадежным и нелояльным гражданином я являюсь. Судья несколько раз хмурилась, один раз даже перебила ее, попросив говорить более конкретно, но Фарида уже завелась и собиралась высказать все, что она обо мне думала.

Но еще более неприятно и стыдно стало, когда она потребовала, чтобы в этом процессе выступила и наша дочь. Девочка стала заученно произносить такие гадости в мой адрес, что адвокат жены и даже судья смутились. Судья попросила мою дочь воздержаться от подобных оценок в адрес своего отца. Эльвира даже не посмотрела в мою сторону. За годы, которые я провел в Турции и в России, она выросла, похорошела, но попала под полное влияние своей матери, ненавидевшей меня, и искренне считала, что я загубил ее жизнь.

Самое страшное, что я тоже так считал, и мне отчасти было стыдно за мою неустроенную жизнь, за неумение зарабатывать деньги, за все, что я натворил до сих пор. Я пытался выживать, а у меня ничего не получалось. Но разве я мог предположить, что моя собственная дочь будет свидетельствовать против меня, пересказывая гадости своей матери.

Фариде, наверное, было обиднее всего, что ее сестры как раз очень удачно устроились. Вторая сестра вышла замуж за выпускника Института искусств, который учился на режиссера. У него не было отца, и мой тесть долго не хотел отдавать свою дочь за такого голодранца. Но этот хитрый тип устроился на работу в аэропорт – сначала рядовым сотрудником, потом стал старшим, потом руководителем какого-то небольшого подразделения. А через некоторое время сумел перейти в таможню, что было мечтой многих сотрудников других ведомств, и постепенно вырос до начальника смены, получив звание подполковника. Конечно, руководитель таможенного терминала в аэропорту очень обеспеченный человек в отличие от меня. Теперь он не только обеспечивал свою семью, но и помогал проводить товары для универмагов своего тестя.

Так что он оказался гораздо умнее меня. Ведь я тоже окончил Институт искусств. Только я учился на актера, а он на режиссера. Фарида иногда в своих приступах истерики выговаривала мне и за это. Она говорила, что не понимает, почему мы оба, окончив один и тот же институт, так по-разному устроились в жизни. Вернее, он устроился удачно, а я не устроился вообще. «У вас были одинаковые стартовые возможности, – кричала она, – твои были гораздо лучше: известные родители, обеспеченная семья. Но ты предпочел стать безработным актером, а он, выросший без отца, сумел сделать карьеру и обеспечить свою семью». Наверное, она была права, но, по-моему, все так и должно было случиться. Я рос в тепличных условиях обеспеченной семьи, а он рос без отца, и ему пришлось самостоятельно пробиваться в жизни, поэтому он сильнее, упрямее, инициативнее, можно сказать, заряжен на успех, тогда как мне не нужно было ничего делать. Я лишь позволил себе родиться в обеспеченной семье. И моя неготовность к упорному восхождению и полное отсутствие умения делать деньги привели к тому, что я в итоге ни карьеры не сделал, ни денег не заработал, тогда как он сумел состояться. Уже работая таможенником, поступил еще на юридический факультет и окончил его с отличием. Вот таким талантливым человеком оказался муж средней сестры Фариды.

А третья сестра вышла замуж за сотрудника Госавтоинспекции, над которым я все время подшучивал, когда он еще ухаживал за ней. Нужно было видеть этого провинциального парня, приехавшего из села. Все его достоинства заключались в его дяде, который был проректором политехнического института и знакомым брата моего тестя. Они и договорились женить этого «пришельца», как мы обычно называли его с Фаридой. В те времена наши взгляды обычно совпадали, это гораздо позже мы стали думать по-разному. Выяснилось, что я напрасно над ним смеялся. Правда, он не знал ни одного языка и разговаривал на таком чудовищном азербайджанском, что я, пересказывая его выражения, давился от хохота. Подозреваю, что за всю свою жизнь он не прочитал ни одной книги. И вот этот дебил стал сначала старшим госавтоинспектором, потом начальником ГАИ района, а вскоре и заместителем начальника городского ГАИ. Теперь это уважаемый человек, отпустивший большое пузо, задыхающийся при быстрой ходьбе и разговаривающий медленно, экономно расходуя свои слова. На самом деле он просто не умел нормально разговаривать, ведь для вымогательства денег не нужно знать много слов, достаточно иметь словарный запас Эллочки-людоедки, только несколько видоизмененный.

Глядя на него, я понимал, что напрасно прочел в детстве так много хороших и умных книг. Они, оказывается, никому не нужны. Главное – устроиться на «хлебную должность» в полиции, прокуратуре, таможне, налоговых органах или судебной системе, чтобы обеспечить себе и своей семье все необходимое. И для этого совсем необязательно знать, где находится Словакия и чем она отличается от Словении, не нужно знать, кто такие Цезарь и Наполеон, нет никакой необходимости читать Джека Лондона или Марка Твена. Можно жить и без них, и жить очень неплохо. Ведь чем больше читаешь, тем больше узнаешь, а чем больше узнаешь, тем больше понимаешь, как много ты не знаешь. Кажется, еще Дидро сказал, что для того, чтобы быть абсолютно счастливым, нужно иметь хороший желудок, злое сердце и совсем не иметь совести.