Текст книги "Исчезновение (сборник)"

Автор книги: Честер Гейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Беспокойство зашевелилось у него в душе, но вызвано оно было не тревогой за самого себя. Потеря Вики почти не оставила у него желания продолжать существовать. Но он не хотел, чтобы что-нибудь случилось с ним прежде, чем он, наконец, вытащит на свет божий причину этих исчезновений средь бела дня.

Дуг отыскал свой вагон, забросил сумку на багажную полку над головой и устроился на сиденье. Он мрачно смотрел в окно, с горечью прокручивая в голове разочарования последних двух недель. Он бы уехал в Альдердейл сразу в тот же день, как узнал об исчезновении еще одной девушки, но надежда, что полиция может что-нибудь обнаружить, вынудила его ждать. Полицейские тщательно проработали все варианты в поисках Вики, используя все службы, все возможности своей обширной структуры. Но сколько бы человек ни раскидывали сети в поисках одной-единственной рыбешки, они не могли ее поймать по той простой причине, что ее там не было.

Поступали звонки. Мистер Крэндал не подъедет в такую-то больницу? Неопознанная жертва несчастного случая, похожая по описанию на миссис Крэндал. Колотящееся от страха и надежды сердце, с трудом сдерживаемое нетерпение, напряжение, от которого нервы звенят, словно натянутые струны и потеют стиснутые в кулаки руки. А потом… запах дезинфекции, маленькая фигурка на белой кровати. Золотисто-каштановые волосы, рассыпавшиеся по подушке, глаза под закрытыми веками, возможно, карие. Но не Вики.

Случай амнезии. Снова золотисто-каштановые волосы, карие глаза, наблюдающие за ним жадным, ищущим взглядом, молящие быть узнанными. Но не Вики.

Морг. Лампы, не до конца рассеивающие мрак, холодную, промозглую атмосферу смерти. Грубая каменная столешница и неподвижное тело под простыней. Простыня частично откидывается… снова не Вики.

Не Вики. Опять не Вики. Нигде не Вики. Вики – имя для той, что была когда-то, делила с ним этот маленький кусочек мира, а потом ушла. Исчезла. Пропала. Вики – воспоминание. Вики – память.

* * *

Дуг был единственным, кто сошел с поезда в Альдердейле. С сумкой в руке он обошел маленькое здание железнодорожной станции, и по гравийной подъездной дороге вышел на улицу. Он шел медленно, оглядываясь вокруг со смесью грусти и воспоминаний.

Альдердейл был уже не тем городком, который он помнил, в котором родился и вырос. Старые, знакомые места сильно, безнадежно изменились. Свидетельства заброшенности и запустения виднелись повсюду. Лужайки заросли сорняками, краску на домах давно никто не обновлял, и она выгорела и облупилась. Большинство домов стояли пустыми. Табличка «Сдается» висела почти в каждом окне.

Людей на улицах встречалось мало, и те, мимо которых проходил Дуг, были ему незнакомы. Они удивленно глазели, когда замечали его дорожную сумку, но, встречаясь с ним взглядом, отводили глаза и спешили прочь.

Еще более глубокая печаль воцарилась в душе Дуга. Дружеская улыбка, кивок головой, которые предлагались даже незнакомцам, остались в прошлом. Теперь было только недоверие к тем, кто казались чужаками, и страх, который заставлял отводить глаза и ускорять шаг.

Атмосфера угрозы, притаившейся опасности висела над городом. Дуг ощущал ее так, словно это был разлитый в воздухе запах, принесенный ветром звук.

Он снял номер в гостинице, потом отправился посмотреть, много ли родственников и знакомых сможет найти. Именно с них он и начнет свои поиски. И будет ли это начало конца или просто конец начала, он не осмеливался гадать.

На исходе второго дня он по-прежнему не имел ничего, что хотя бы отдаленно могло быть ниточкой. Родственники и друзья, коих в Альдердейле осталось не много, были страшно рады вновь видеть его. Их привела в отчаяние новость об исчезновении Вики. Но никаких полезных сведений они предложить не могли.

Поиски Дуга неизбежно привели его к начальнику полиции Харгуду, который уединился со своими воспоминаниями о лучших днях, кражах и ограблениях в пыльном кабинетике городского суда.

– Бесполезно пытаться накопать здесь что-нибудь, – заявил Харгуд после того, как Дуг пересказал ему историю в десятый раз. – Правительство присылало целую толпу следователей, и они рыскали и вынюхивали тут повсюду, но все без толку. Все они вернулись в Вашингтон, или откуда там они приехали, не солоно хлебавши. И я работал по этим исчезновениям с тех пор, как они начались, и знаю не больше, чем знал в начале.

– Но разве нет чего-нибудь, ну, хоть чего-то, от чего можно было бы оттолкнуться? – в отчаянии взмолился Дуг.

Харгуд поскреб свою заросшую челюсть.

– Ну, вообще-то, есть кое-что, хотя я по-прежнему считаю, что это чепуха. В общем, ты можешь пойти поговорить с доком Вонамейкером. Он живет рядом с Ашертоном на Седар-Крик-роуд. У доктора есть то, что он называет теорией в отношении этих исчезновений. Может, в этом и есть что-то, но лично я бы сказал, что доку на старости лет просто нравится рассказывать байки.

Доктор Вонамейкер, «Сильвестр П. Вонамейкер, доктор медицины», как гласила вывеска над крыльцом, был низеньким, лысым толстяком. Он мог бы показаться веселым и жизнерадостным, если б не загадочная непроницаемость взгляда за толстыми стеклами очков. Очки каким-то образом сильно меняли его внешность. Они придавали совиную серьезность его краснощекой физиономии, делая одновременно мудрым и неуловимо таинственным.

Дуга сердечно препроводили в старомодную гостиную, где он сразу же пустился в объяснения своего визита. Закончил он так: «Харгуд сказал мне, что у вас имеется теория по поводу этих исчезновений, и я подумал, что было бы неплохо поговорить с вами».

Вонамейкер издал смешок, сухой и, в то же время, горький.

– И, полагаю, Харвуд не преминул добавить, что у меня малость не все дома, а то и вовсе крыша съехала.

Дуг мягко заметил:

– Мнение Харгуда меня нисколько не интересует. Он ничего не знает, не имеет ни малейшего представления. Никто не имеет. У вас, по крайней мере, есть теория того, что может стоять за этими исчезновениями. Я пришел послушать вашу теорию как последнюю надежду, последнее средство, а не использовать ее, чтобы судить о вашей здравости.

Дугу показалось, что взгляд Вонамейкера сделался чуть более открытым, словно его слова сломали барьер сдержанности.

– Давненько я не слышал таких добрых слов, – тихо заметил Вонамейкер. Он резко потянулся за почерневшей, изогнутой трубкой, которая лежала на столе рядом с его креслом, и пару минут был занят тем, что набивал ее табаком. Наконец, поднял глаза. Он не зажег трубку, просто вертел ее в своих пухлых руках.

– У меня есть теория, да. Те, кто слышал ее, называют это глупой выдумкой, бредом сумасшедшего и парочкой еще более живописных определений. Но если у вас открытый, наделенный богатым воображением ум, не скованный прецедентом, ограниченным узкими пределами человеческого опыта, вы увидите, что моя теория имеет определенные возможности. Я говорю возможности. Я не берусь утверждать, что моя теория истинна, поскольку не располагаю фактами, которые дали бы мне такое право. Но как теория, как возможный ответ, она удовлетворяет всем условиях лучше всего того, что было предложено. Итак… вы слышали, без сомнения, о метеорите? Том самом метеорите?

– Который упал в саду Неда Джонсона на Кресси-стрит? Ну, да, конечно, – ответил Дуг. – Это было около двадцати шести лет назад, незадолго до моего рождения.

– До вашего рождения, – сказал Вонамейкер, – запомните этот момент. Тот факт, что метеорит упал до вашего рождения – до рождения всех тех, кто потом пропал – имеет огромную важность. Метеорит – вот ключ ко всему.

Я перескажу несколько фактов, которые более или менее общеизвестны; они установлены не мной, но людьми из гораздо более подходящих для этого отраслей науки. Метеорит состоял из какого-то неизвестного вида радиоактивной субстанции, заключенной в оболочку из никелесодержащего железа. Эта оболочка почти полностью сгорела, проходя через плотные слои земной атмосферы, но радиоактивная внутренность осталась нетронутой. Правда, она недолго оставалась радиоактивной: какой-то элемент в атмосфере или в земле стал причиной увеличения уровня радиации во много раз, за короткое время изменив ее на некий, похожий на свинец, материал.

Ученые, которые приехали исследовать метеорит, в конце концов, увезли его и поместили под стекло в музее университета. Но что-то осталось – что-то, что невозможно было забрать. Что-то, причинившее столько горя и страданий в последующие годы. – Вонамейкер подался вперед, глаза его за толстыми стеклами поблескивали.

– Будучи активным, метеорит испускал тяжелую радиацию, много тяжелее, чем рентгеновские лучи. Не думаю, что вам известно, какая работа была проделана с рентгеновскими лучами на фруктовых мухах. Но думаю, вы поймете, когда я скажу, что тяжелая радиация, излучаемая метеоритом, имеет способность изменять структуру генов и хромосом, носителей наследственных характеристик в плазме эмбриона человека. И каковы же результаты таких изменений? В подвергшемся подобному воздействию потомстве происходят мутации. Метеорит, – голос Вонамейкера снизился до шепота, – сделал это. Вызвал мутации. А насколько большим он был – вы видели воронку в саду Неда Джонсона?

Дуг быстро кивнул.

– Она была большая. Около десяти футов в ширину.

– Воронки больше нет, – с некоторым сожалением заключил Вонамейкер, – но в то время это было самой популярной достопримечательностью в Альдердейле. До того, как метеорит выкопали, до того, как он перестал быть радиоактивным, все жители города приходили посмотреть на воронку. Ваши мать с отцом были там, как и мать и отец Вики, как и матери и отцы всех остальных. Они еще не были женаты или, возможно, ждали более благоприятных материальных условий для рождения детей, но они приходили, и та жутко тяжелая радиация изливалась на них из воронки, вызывая изменения в клетках репродуктивных тканей.

Вы же слышали о монстрах. Монстры были мутантами, рожденными от родителей, чьи зародышевые клетки изменились под воздействием радиации, излучаемой метеоритом. Но не все дети родились пародиями на человеческие существа. Многие были нормальными… по крайней мере, внешне. На самом деле, они тоже были мутантами, но данный факт стал очевиден лишь много лет спустя по причине своего рода задержки во времени. – Вонамейкер посмотрел куда-то поверх плеча Дуга, и его губы растянулись в безрадостной улыбке.

– Всю свою жизнь я не перестаю изумляться изобретательности и предусмотрительности Матушки Природы. Как хорошо она обеспечивает тех своих детей, к которым благоволит! Растения и животные, которым оказывается предпочтение, прекрасно адаптируются к окружающей среде, снабжаются всей возможной помощью и поддержкой в постоянной борьбе за выживание. Вот послушайте – если среди монстров вдруг появится младенец сверхчеловек с физическими данными, значительно превосходящими физические данные обычных людей, будет ли он опознан как сверхчеловек?

Дуг заколебался.

– Ну, думаю, это будет довольно трудно определить.

– Именно! – воскликнул Вонамейкер, засияв одобрительной улыбкой. – Мало какие из монстров походили друг на друга физически. Если б среди них появился сверхчеловек, его просто приняли за очередного монстра. Его бы поместили в соответствующее учреждение за высокими заборами и надежными решетками до конца жизни. Или, если бы позволили жить в мире людей, его бы травили, преследовали, сторонились и издевались бы над ним.

Дуг потрясенно воззрился на доктора.

– Вы хотите сказать, что в результате радиации, испускаемой метеоритом, на свет появился сверхчеловек?

– Да, – быстро ответил Вонамейкер.

– Но это кажется несколько притянутым за уши. Похоже на фантазию.

– С чего бы это? – спросил Вонамейкер. – Неужели вам никогда не приходило в голову, что когда-то очень давно мы сами были сверхчеловеками и вытеснили других существ более низкой человекоподобной расы? Мы тоже результат мутации. И помните, что радиация из метеорита постепенно сошла на нет, а это означает, что она перемещалась по широкой шкале интенсивности от высокой к низкой, и каждая степень интенсивности производила разные изменения в зародышевой плазме. Слишком ли невероятно предположить, что одна из этих степеней интенсивности породила сверхчеловеков, тогда как результатом других были всего лишь монстры?

– Я… я не знаю, – промямлил Дуг. – Но какое отношение к исчезновениям имеют сверхчеловеки?

– Да прямое. Рассмотрим факты. Исчезновения начались чуть более двух лет назад, в то время, когда дети родителей, которые подверглись радиации от метеорита, достигли зрелости. Внешне эти дети выглядели как обычные люди, но это были мутанты. И только когда они достигли зрелости, их физические и умственные отличия стали обнаруживать себя. А почему эти изменения появились, только когда дети повзрослели? Потому что зрелость – это тот период в жизни индивидуума, когда уровень его физического и умственного развития позволяет ему встать на ноги. Потому что именно по достижении зрелости, когда сверхчеловек обнаруживается как таковой, он может справиться со своим отличием.

Отсюда и исчезновения. Очевидно, изменения, которые произошли по достижении зрелости, были такими значительными, что мутанты больше не могли находиться среди обычных людей. Они должны были уйти куда-то, где могли бы спокойно жить. Скорее всего, они собрались вместе и даже сейчас ведут свою необычную жизнь в каком-нибудь укромном уголке Земли.

Дуг облизал губы. Голос его прозвучал напряженно.

– Если то, что вы говорите, правда, значит… значит, я тоже должен исчезнуть.

Вонамейкер пожал пухлым плечом.

– Если моя теория верна. Никаких подтверждающих ее фактов пока нет, а до этого кто может сказать? Даже если б я сам был уверен на все сто процентов, я все равно не мог бы сказать, поскольку не знаю всех факторов относительно вашего конкретного случая.

Теория. Неуверенность. Если. Безнадежность поисков захлестнула душу Дуга противоречивыми чувствами отчаяния и гнева. Куда бы он ни обращался, всюду его встречало лишь разочарование.

Старательно скрывая свое уныние и неудовлетворенность этим визитом, Дуг распрощался с Вонамейкером. Он вернулся в свой номер в гостинице, где бросился на кровать, даже не сняв пальто. Его пальцы с силой вдавились в матрас, конвульсивно сжимаясь, словно искали прочности в мире, который неожиданно стал нереальным.

В последующие дни гостиничный номер сделался для Дуга чем-то вроде тюремной камеры. Он жаждал уединения, которое исключало мысль выйти на улицу и, в конце концов, арендовал маленький домик на окраине Альдердейла. Уединенность места устраивала его идеально.

Некоторое время он занимался тем, что приводил дом в порядок, но когда все было сделано, апатия безраздельно завладела им.

У него не было планов на будущее. Существование в настоящем без надежды или смысла. Его затягивало в омут воспоминаний и размышлений, которые становились все дольше, все мрачнее.

Дуг забросил себя, забросил дом. Он похудел и осунулся, а потом заболел. Это началось как-то утром с головной боли, и к следующему вечеру он настолько ослабел, что не мог двигаться. Головная боль сделалась просто невыносимой. Каждый удар сердца причинял боль, которая грозила расколоть череп надвое. Лихорадка охватила его, как всепожирающее пламя. Ночь принесла благословенное забытье.

На следующий день он проснулся слабый, дрожащий, но чувствовал себя лучше. Его терзал голод, почти неестественный, и невыносимая жажда. Он жадно набросился на свой небольшой запас еды, пил и пил воду, которую набрал в колодце во дворе, прямо из ведра. Самочувствие его еще улучшилось, но появилось какое-то странное необъяснимое ощущение. Болезнь прошла, но чувствовал он себя как-то… необычно.

Дуг не мог точно определить свои ощущения. Он как будто находился в состоянии постоянного изменения, и каждая клеточка его тела двигалась и смещалась. В моменты физического покоя к нему приходили звуки, которые в то же время не были звуками, ибо, как ни напрягал он слух, их не слышал.

Это ощущение продолжалось, крепло. Что-то, похожее на электрический ток, побежало по телу, пронзая все его существо нервным трепетом. Мозг наполнила активность, которая не была мыслью. Поток звука, который не являлся звуком, хлынул в уши. Острое осознание всего, что его окружает, углубилось, расширилось, заострило восприятие, заставляя его видеть, слышать и ощущать все, как никогда прежде.

Это продолжалось… а потом всякое ощущение изумления, странности покинуло его. Превращение завершилось.

Он стоял в сгущающихся сумерках с золотистой аурой, пульсирующей вокруг него, и напряженно вслушивался, не используя свой слух. Его мозг – его новый мозг – простерся вовне и вдаль; рука, шарящая в темноте, искала руководства. И оно пришло… в точности как и обещали ему его новые ощущения.

– Все закончилось?

– Да.

– Ты готов?

– Да… о, да!

Чуть позже за ним прилетел корабль – серебристая полусфера, парящая в ночи. Он коснулся земли, в нем появилось круглое отверстие. Через отверстие выбежала фигура. Ему не требовались глаза, чтобы знать, что волосы у нее золотисто-каштановые, а глаза карие.

– Вики! Вики!

– Дуг!

Не было слышно никаких звуков. Только мужская фигура и женская. Две ауры, сливающиеся в одну.

Камень смерти

Послеполуденное солнце, словно ярким одеялом, укрывало веранду. Опираясь локтями о каменные перила, Амелия Блендинг смотрела на сад. Она расслабилась под мягкими солнечными лучами, чувствовала, как согревается холодная горечь внутри.

Через открытую балконную дверь за собой она услышала скрип кроватных пружин. Послышался дрожащий женский голос.

– Амелия!

– Да, тетя?

Амелия неохотно отвернулась от солнца и сада и вошла в темную спальню. Ее угловатое костлявое лицо было бесстрастным. На нем не видно было раздражения, которое она всегда испытывала, слыша старческий ноющий голос старой Харриет Блендинг.

Харриет сидела в огромной, с четырьмя столбиками балдахина, кровати. Боль от усилий исказила ее морщинистое бледное лицо и превратила его в гротескную маску.

– Ты что-нибудь хочешь, тетя? – спросила Амелия с необходимой ноткой сочувствия и интереса в голосе. Она ненавидела необходимость казаться услужливой и боялась последствий своего возможного мятежа. Она знала, что после смерти Харриет унаследует все состояние Блендингов, но в то же время понимала, что не может быть абсолютно в этом уверена, пока старуха жива. И Амелии до самого конца необходимо быть осторожной.

– Я думала о Сью, – сказала старая Харриет. – Мне кажется, я должна изменить завещание.

Амелию неожиданно охватил ужас. Она покачнулась, и лицо ее побледнело. Ухватившись одной рукой за кроватный столбик, она смотрела на Харриет широко раскрытыми испуганными глазами.

– Что! – ахнула она. – Что ты имеешь в виду, тетя?

Харриет Блендинг снова опустилась на подушку. Ее сморщенные веки закрылись, она дышала учащенно. В свете солнца, лившемся через окна, она выглядела съежившейся мумией, которую каким-то образом оживили.

Наконец старая Харриет снова заговорила. Дрожа, Амелия наклонилась над кроватью, чтобы услышать каждое слово из этих сморщенных бескровных губ.

– Мне недолго осталось жить, Амелия, – сказала старая Харриет. – Доктор Тайер дает мне не больше шести месяцев. Думая о конце, я многое вижу в лучшем свете. – Старуха замолчала, ее глаза открылись. – Сью хорошая девочка. Она молода, и перед ней вся жизнь. Сейчас все состояние Блендингов переходит к тебе. Сью получит жалкие гроши. Я считаю это несправедливым. Она и Том Вейл…

При упоминании этого имени все остальное стало для Амелии нереальным. Она оказалась в мире сна, созданном только для двоих. Сердце забилось чаще, на ее длинном костлявом лице появилось нечто похожее на красоту.

Том Вейл… Закрывая глаза, Амелия видела красоту и молодость этого человека. Она видела, какой он прямой и рослый, как откинуты широкие плечи, и вьющиеся волосы падают на лоб. Видела, как в медленной улыбке приподнимаются уголки его рта, а серьезные карие глаза светлеют.

Но, как всегда, тень Сью омрачает эту картину. Том Вейл любил Сью Холлистер. Ослепленный молодостью и красотой этой девушки, он не замечает Амелию.

Горячие руки гнева сотрясали Амелию. Она ненавидела свою двоюродную сестру Сью так, как может ненавидеть невзрачная немолодая женщина другую, красивую и молодую. Она считала, что в ее тридцати шести годах есть достоинство, ее рост и стройность свидетельствуют о ее аристократизме. И только когда думала о Сью, маленькой, задиристой и округлой, ее охватывали сомнения.

Последние фрагменты мира мечтаний Амелии разлетелись, и она обратила все внимание на лежащую в постели женщину.

– Сью и Том Вейл влюблены друг в друга, – говорила старая Харриет. – Им мешает пожениться то, что Том не может себе этого позволить. Его бизнес серьезно пострадал, и ему нужна крупная сумма, чтобы снова поставить его на ноги. – Харриет с уверенным видом повернулась к Амелии. – Поэтому я намерена изменить свое завещание. Если я оставлю Сью достаточно денег, которые нужны Тому, они смогут пожениться. Тому может не понравиться мысль об использовании денег Сью, но, когда его бизнес оправится, он все сможет вернуть. Я уверена, что он поймет это.

– Но Сью не наша, – возразила Амелия. – У нее нет прав на состояние Блендингов.

– Она дочь сестры твоей матери, – напомнила старая Харриет. – Не понимаю, почему ты так говоришь. И почему ты не хочешь дать Сью и Тому Вейлу шанс. – Харриет пожала хрупкими плечами. – Во всяком случае я считаю это дело решенным. Тебе останутся дом и больше денег, чем тебе понадобится. Теперь оставь меня на время, я устала.

Харриет легла и устало закрыла глаза.

Подчиняясь старой привычке, Амелия наклонилась над старухой, поправила одеяло вокруг увядшего горла. Губы ее были сжаты в белую тонкую линию, в щели суженных глаз была ярость. На какое-то ужасное мгновение ее руки задержались на тощем горле Харриет. Потом она убрала дрожащие руки.

С усилием Амелия взяла себя в руки. Не так. Это было бы слишком очевидно. Ее посадят в тюрьму. Нет, у нее есть путь получше, бесконечно лучше.

Она неслышно вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Задержалась на мгновение в коридоре, прислушиваясь. В конце весеннего дня в доме тихо. Амелия вспомнила, что Сью и Том утром уехали в город. И не вернутся до вечера. Старый Фелпс, дворецкий, начищает столовое серебро, а Мелинда, кухарка, начинает готовить ужин.

Все прекрасно для того, что задумала Амелия. Просто превосходно.

Амелия быстро прошла в свою комнату и закрылась на ключ. Из ящика туалетного столика достала коробочку, небольшую, в каких держат кольца. Но внутри было не кольцо. Камень – необычный, розовый, с еле заметным красным оттенком драгоценный камень, грушевидный по форме и совершенный.

Амелия старательно не прикасалась к камню. Она сделала это один раз, очень давно, но отчетливо помнит, как померк мир и силы покинули ее тело. Только из-за охватившего его невыносимого ужаса она смогла оторвать руки и отбросить эту страшную вещь. И она помнит, что, когда позже подняла его, камень стал слегка красноватым. Как пиявка, подумала она, начиная догадываться о правде.

Камень Амелия унаследовала от своей матери Агаты. Ее мама лежала в кровати с четырьмя столбиками, очень похожей на ту, в которой сейчас лежит старая Харриет, и ее строгое патрицианское лицо осунулось из-за болезни, которая в конечном счете ее сгубила. И через много лет Амелия снова услышала затихающий шепот матери.

– Это все, что я могу оставить тебе, дитя. Заботься о нем, потому что это самая драгоценная вещь в мире. Этот камень хранится в семье Лоусонов много поколений и много раз служил членам этой семьи. Если кто-нибудь встанет на твоем пути, не настраивай его против себя – просто дай поносить этот камень. И одним врагом у тебя будет меньше.

Агата сумела призрачно усмехнуться. Затем пришло откровение.

– Твой отец был моим врагом, жалким, злобным человеком. Из-за ссоры он намеренно исключил меня из своего завещания. И исключил бы и тебя, если бы я дала ему такую возможность. Но я не дала. Я подарила ему этот камень как брелок для часов, чтобы показать, что у меня нет к нему злых чувств. Он просто зачах и умер. Так действует этот камень.

Это признание на смертном одре не потрясло Амелию. То немногое, что она помнила о своем отце Грегори Блендинге, не было приятным. В ней были бессердечие и жестокость, соперничавшие с такими же чертами ее матери.

Амелия склонилась к камню, лежавшему в шкатулке в ящике ее туалетного столика. Она смотрела в его злое розовое сердце и радовалась тому, что видела.

Все должно пройти легко, очень легко. Она подарит тете Харриет камень, и старуха умрет, не изменив завещание. Сью с ее жалкими грошами не сможет помочь Тому, и они не смогут пожениться. Амелия знала, что Том слишком горд, чтобы жениться в бедности.

У Амелии чаще забилось сердце, когда она подумала о желании Тома оживить его бизнес. Скорее всего он будет рад приветствовать любой источник денег. А располагая состоянием Блендингов, Амелия сможет многократно помочь ему. Она предложит Тому Вейлу необходимые ему деньги – конечно, с условием, что он женится на ней, чтобы их получить. И тогда он будет принадлежать ей. Амелия не сомневалась в этом: сила желания мешала ей рассуждать здраво. Она знала, что деньгами не купить любовь, но, если у нее будет Том, этого достаточно.

Дрожащими руками она взяла из своих драгоценностей тонкую золотую цепочку. Нанизала на нее камень, так что он стал своего рода подвеской. Потом, действуя в соответствии со своей целью, вышла из комнаты.

Выйдя в коридор, она снова прислушалась. Ничего не изменилось. В старом доме было тихо и спокойно.

Амелия проскользнула в комнату старой Харриет и неслышно подошла к ее кровати. Вначале она хотела разбудить тетю и подарить ей камень как извинение за то, что так говорила о Сью. Но сейчас ей не нужно было будить старуху. В ослабленном состоянии Харриет зачахнет так быстро, что так и не откроет глаза.

Амелия затаила дыхание. Очень осторожно она вложила камень в морщинистую руку на покрывале. Потом вернулась в свою комнату.

Только когда дверь за ней закрылась, Амелия смогла дышать. Она думала, что будет испытывать страх из-за того, что сделала. Села и стала ждать, когда придет страх – но он не пришел. Она чувствовала только темное злорадное удовлетворение.

Солнечный свет постепенно погас. В комнате потянулись и углубились тени. Амелия взглянула на часы. Пора обедать. Обычно она приносила Харриет поднос из кухни, а когда тетя кончает есть, идет в столовую, чтобы поесть самой.

Амелия встала и пригладила платье. Придав лицу обычное беззаботное выражение, она пошла на кухню.

– Как мисс Харриет? – спросила Мелани.

– Она как будто хорошо отдохнула, – ответила Амелия. – Я не слышала из ее комнаты ни звука.

– Может, это дурной знак, – сказал Фелпс. – Так умирают старики.

Амелия заставила себя улыбнуться.

– Но не тетя Харриет. У нее еще несколько лет жизни.

Неся поднос, Амелия вышла из кухни. Ей почему-то трудно было подниматься по ступеням лестницы. Раньше так у нее никогда не было. Подъем и спуск по этой лестнице были единственной формой ее упражнений, и она им почти радовалась. Лестница длинная и крутая. Несмотря на волнение, Амелия, как всегда, думала, что будет, если она упадет. У нее это было какой-то фобией, и это объясняет, почему она еще ребенком никогда не съезжала по искушающе длинным перилам.

Перед комнатой старой Харриет Амелия остановилась. Она почти боялась того, что найдет внутри. Потом, подгоняемая стремлением увидеть результаты своего поступка, она открыла дверь и вошла в комнату.

На кровати ни малейшего движения. Не звучал так хорошо знакомый Амелии дрожащий голос. Вечерние тени, заполнявшие комнату, казались необычно тяжелыми и глубокими.

Амелия проставила поднос и неслышно подошла к кровати. В темноте восково-бледное лицо старой Харриет словно светилось. Глаза ее были закрыты и казались погруженными в тени. Амелия осторожно коснулась сморщенной руки. Оба была холодной – холодной. И когда Амелия прислушалась, они не услышала дыхания. Харриет Блендинг была мертва. Бесповоротно мертва.

Камень по-прежнему лежал у нее на ладони. Амелия подняла его за золотую цепочку и торжествующе распрямилась. Теперь она видела, что камень больше не розовый. Он приобрел глубокий красный цвет, напоминающий цвет крови. Как пиявка, снова подумала Амелии, и ее затошнило. Но мгновение спустя она довольно улыбнулась своему достижению. Положив камень в шкатулку, она вернулась на кухню.

– Тетя Харриет умерла, – сказала она Мелинде и Фелпсу. Ее лицо было подобающе печальным.

* * *

Последующая неделя стала для Амелии кошмаром. Доктор Тайер с готовностью подписал свидетельство о смерти, но потом последовали бесконечные совещания с гробовщиком, который из уважения к богатству Блендингов уделял необычайно большое внимание деталям. Потом на поминках неприятные лицемерные соболезнования; нужно было сидеть и выглядеть слабой и скорбящей. Амелия терпеть не могла черное платье, которое ей пришлось надеть. В нем она выглядела костлявой. Но наконец все кончилось.

Для Амелии единственным светлым пятном во всем этом деле стало чтение завещания; адвокат Херли прочел его в библиотеке после похорон. Вот об этом она любила вспоминать с мстительным злорадным удовольствием. Конечно, все состояние Блендингов перешло к Амелии, потому что она была единственным оставшимся Блендингом. Небольшие суммы были завещаны Сью, Мелинде и Фелпсу, однако с условием, что все перейдет к Сью, если с Амелией что-нибудь случится. Это нисколько не тревожило Амелию. Очень отдаленная возможность, и Амелия собиралась постараться, чтобы этого не произошло.

Помимо получения всего состояния, главным удовлетворением для Амелии стало выражение горького разочарования на лице Сью и полная безнадежность у Тома Вейла. Амелия так радовалась, что едва не разрывалась от успеха своего плана. И, учитывая финансовые затруднения, вставшие непреодолимой преградой между Сью и Томом, она не сомневалась в том, чем это кончится. Она уже представляла себя замужем за Томом Вейлом и думала о приемах, на которых будет его демонстрировать.

* * *

Неделю после похорон Амелия была очень занята, меняя по-своему порядки в доме. Маленькую бледную Сью можно было увидеть только за едой, и ее улыбки в ответ на остроты Амелии были лишь жалким подобием смеха. Том Вейл все это время отсутствовал, но вот однажды появился. Амелия ждала этого.

В этот вечер она оделась особенно тщательно. Уже какое-то время она регулярно посещала салон красоты и пользовалась всеми его услугами: уходом за лицом, прической, маникюром, и, хотя все это было слишком преувеличено, Амелия не сомневалась, что теперь выглядит лучше Сью.