Текст книги "Путешествие на Запад. Том 4"

Автор книги: Чэн-энь У

– Хватит врать! – прикрикнул на него Танский монах. – Спасал деву я один, с меня и спросят. Вы тут ни при чем!

– Хоть вы и говорите, наставник, что за все ответите сами, – возразил Сунь У-кун, – но, видимо, не подозреваете, что на самом деле не спасаете, а губите человека.

– Отчего же? – удивился Танский монах. – Я спас ее и вывел из леса, а ты говоришь, что я гублю ее!

– В лесу, – стал пояснять Сунь У-кун, – она умерла бы с голоду через несколько дней, а то и через полмесяца, но после этого душа ее благополучно переселилась бы в царство теней. Ты ведь едешь верхом на быстром коне, мы и то еле поспеваем за тобой. Как же сможет угнаться за нами дева, с такими крохотными ножками? А стоит нам упустить ее из виду, как на нее нападут тигры, барсы или злые волки, они растерзают ее на части, вот и выходит, что ты станешь виновником ее гибели. Правду я говорю?

Танский монах задумался.

– Пожалуй, ты прав! – сказал он. – Хорошо, что надоумил меня. Как же нам быть теперь?

– Возьми ее в охапку, и пусть она едет с тобой вместе верхом, – смеясь предложил Сунь У-кун.

Танский монах задумался и, наконец, сказал:

– Да разве к лицу мне вдвоем с девицей ехать верхом на лошади?!

– Но не может же она идти за тобой, – не унимался Сунь У-кун.

– Я велю Чжу Ба-цзе нести ее! – решительно произнес Танский монах.

– Ну, Дурень, – захихикал Сунь У-кун, – повезло тебе. Счастье выпало на твою долю!

– Ну и повезло! – сердито отозвался Чжу Ба-цзе. – «В дальней дороге не бывает легкой ноши», – продолжал он, – подумаешь, какое счастье тащить ее на спине!

– Морда у тебя длинная, – захлебываясь от смеха, трунил Сунь У-кун, – запрокинь ее назад, да и веди любовные разговоры. Очень даже удобно!

Чжу Ба-цзе не стерпел таких насмешек. Он стал бить себя кулаком в грудь и топать ногами от ярости.

– Вот наказание так наказание! Ты лучше избей меня, наставник, я стерплю боль от побоев, только не заставляй нести ее. Ведь после Сунь У-кун всю жизнь будет порочить мое доброе имя. Я хорошо его знаю, он ведь такой… Нет! Ни за что не понесу!

– Ну ладно, ладно! – стал успокаивать его Танский монах. – Я вполне могу идти пешком. Вот слезу сейчас с коня, а Чжу Ба-цзе пускай ведет его, вот и все!

Сунь У-кун разразился громким хохотом:

– Вот везет нашему Дурню: всегда оказывается при деле!

– Опять за свое, обезьянья морда! – оборвал его Танский монах. – Знаешь, что говорили древние люди: «Добрый конь способен пройти тысячу ли, но сам без человека никуда не направится!» Допустим, что я буду идти очень медленно. Неужели вы бросите меня одного на дороге? Конечно, нет. Вы тоже пойдете медленно. Мы все вместе, с этой доброй женщиной, спустимся с горы, и там, может быть, найдем какой-нибудь монастырь, скит или просто селение, где и оставим ее на попечение добрых людей. Таким образом, мы спасем ей жизнь.

– Наставник прав, – сказал Сунь У-кун с самым серьезным видом, – идемте же скорей!

Танский монах бодро пошел впереди, за ним последовал и Ша-сэн с поклажей и Чжу Ба-цзе, который вел порожнего коня. За Чжу Ба-цзе шла дева, а за ней Сунь У-кун, держа наготове железный посох.

Так прошли они двадцать, а то и все тридцать ли. Начало смеркаться. Вдруг они увидели какие-то строения с башнями.

– Брат! – обратился Танский монах к Сунь У-куну. – Я убежден, что это какой-то богатый монастырь! Вот здесь и попросимся на ночлег, а завтра ранним утром отправимся дальше.

Сунь У-кун поддержал его:

– Наставник правду говорит! Так и сделаем. Ну-ка, подтягивайтесь поживей!

Вскоре они подошли к воротам.

– Вы обождите меня здесь, – сказал Танский монах, – а я пойду проситься на ночлег. Если мне не откажут, позову вас!

Путники расположились под ивами, только Сунь У-кун стоял и наблюдал за девой.

Наставник пошел вперед. Подойдя к воротам, он увидел, что они покосились. Кругом царило запустение и не было ни души. Танский монах приоткрыл ворота и стал осматривать двор. Сердце его сжалось от грусти и скорби: длинная галерея вокруг храма была пуста. Древний монастырь казался покинутым, когда-то богатый двор порос мхом и лишайником, дорожки заросли бурьяном. То тут то там мелькали светляки, словно летающие фонарики, не слышно было колокола, отбивающего часы, лишь раздавалось кваканье лягушек. У праведного монаха потекли из глаз непрошеные слезы. Вот как выглядел этот монастырь:

 
Храм разрушен,
     И кровля успела, прогнив, обвалиться,
В кельях тихо и пыльно.
     И гонга не слышится звон.
Всюду битый кирпич
     И поломанная черепица.
Балки, треснув, прогнулись.
     Столбы покосились колонн.
 
 
В кухне пусто,
     Завален очаг перепрелою гнилью.
И трава разрослась
     На парадных и черных дворах.
Украшенья разбиты,
     И плиты подернулись пылью.
Барабаны без кожи.
     И башня рассыпалась в прах.
 
 
Многоцветных лампад
     Перебиты узорные стекла.
Потускнел образ Будды.
     Упали архаты вокруг.
И богини чело Гуаньинь,
     Словно глина, размокло.
И она уронила
     И чашу и ветку из рук.
Дни за днями проходят,
     И здесь ты не встретишь монаха.
Только вихри в провалах
     И в каменных сводах поют.
Только тигр иногда забредает,
     Не ведая страха,
Только барс и лисица
     Ночами находят приют.
 
 
Покривились столбы
     Монастырской старинной ограды.
Повалился забор,
     И молельня вот-вот упадет.
И калитка распахнута настежь
     И створки ворот.
Грустно людям бродить меж развалин,
     А демоны – рады.
 
 
Старинный монастырь,
     Заброшенный, затих.
Лишь ветры
     В храмину слетаются пустую.
И зимние дожди
     Размыли лик святых,
И Будды голову
     Размыли золотую.
 
 
Сквозь трещины в стене
     Глядит глухая даль.
И даже духу тьмы
     Ночлег здесь дик и страшен.
Разбитый колокол
     В душе родит печаль…
Жаль древней звонницы
     И жаль упавших башен.
 

Набравшись храбрости, Танский монах прошел через вторые ворота. Здесь он увидел развалины колокольни и сторожевой башни. Его внимание привлек медный колокол, вросший в землю. Верхняя его часть покрылась белым, как снег, налетом, а внизу он стал синим, как индиго. Произошло это оттого, что колокол долго лежал под открытым небом. Белый налет на верхней его части образовался от дождей, а синева – от испарений земли. Поглаживая колокол рукою, Танский монах стал причитать над ним:

 
Ты когда-то
     На башне высокой висел
И качался на балке,
     Резной и богатой.
Ты рассвет, как петух,
     Возвещал нам когда-то,
И, прощаясь с закатом,
     Твой голос звенел.
 
 
Где ж прилежный умелец,
     Подвижник простой,
Тот, кто гулкую бронзу
     В горниле расплавил?
Расскажи, где ваятель,
     Где мастер святой,
Кто в узорную форму
     Струю золотую направил?
 
 
Скрылись оба в подземных чертогах
     В назначенный час.
Имена их забыты.
     Твой голос угас.
 

Танский монах стал громко вздыхать и охать, не подозревая, что растревожит обитателей монастыря. Первым услышал его голос монах, ведавший возжиганием лампад и фимиама. Он поднялся с земли, подобрал обломок кирпича и кинул его прямо в колокол. Раздался металлический звук. Танский монах с перепугу повалился наземь, затем хотел бежать, но зацепился за корень дерева и снова упал. Лежа на земле, он поднял голову и стал взывать:

 
Упавший колокол!
     Я плакал средь развалин
Об участи твоей
     В вечерней тишине.
В безлюдных сумерках
     Ты вдруг ответил мне
Могильным голосом,
     И гул твой был печален.
Испуганный монах,
     Подумал я, скорбя,
Что оборотня дух
     Вселился и в тебя.
 

Тем временем монах подбежал к Сюань-цзану, помог ему подняться и учтиво сказал:

– Прошу тебя, отец, вставай скорей! Не думай, будто колокол превратился в оборотня, это я только что кинул в него осколком кирпича, вот он и звякнул!

Танский монах поднял голову и поглядел на говорившего.

– А сам ты не оборотень камней или деревьев? Может, злой дух? – с опаской спросил Танский монах, вглядываясь в безобразное чумазое лицо незнакомца. – Имей в виду, что я из великого Танского государства. Мои ученики умеют покорять драконов и укрощать тигров. И если только ты заденешь их, прощайся с жизнью!

Монах опустился на колени.

– Отец родной! Ты не бойся! – молил он. – Я вовсе не оборотень и не злой дух, а служу в этом монастыре, слежу за лампадами и курильницами. Мне по душе пришлись твои добрые речи, обращенные к колоколу, вот я и захотел приветствовать тебя. Однако я побоялся, думал, это козни одного оборотня, а потому и решил сначала кинуть в колокол кусок кирпича. Прошу тебя, отец, вставай!

Выслушав монаха, Сюань-цзан совсем успокоился.

– Ну и напугал ты меня! – сказал он чумазому. – Чуть не до смерти! А теперь веди меня к себе!

Монах повел Сюань-цзана за собой, и они вошли за третьи ворота. Тут перед Сюань-цзаном предстала совсем иная картина.

 
Из серо-голубого кирпича
Крутые стены
          Росписью покрыты.
Изгибы крыши покрывают плиты,
Как ярко-изумрудная парча.
Над храмом Будды —
          Блеск луча, —
Стрела летит, горя,
          И нет числа
Кумирам.
А там внизу
          Ступени алтаря
Сверкают белой яшмой и порфиром.
 
 
В восторге благостном
          Душой крылатой
Узришь ты храм Пило3131
  Пило – название храма, данное ему в честь бодисатвы Пило.


[Закрыть]
          Здесь в час заката.
Наполнена стоцветным ароматом
Манджутры пышная молельня… Посмотри!
Украшенный орнаментом богатым,
Зеленый зал затмил огонь зари.
Там сотни книг буддийских —
          Древний клад! —
В крутящихся хранилищах лежат!
Трехъярусные круглых пагод крыши
Увенчаны узорным куполком.
Большие вазы
Украшают ниши.
Всех пагод башня Уфулоу выше.
Покрыта плотным, вышитым ковром
Ее верхов цветная черепица.
Она зовется Счастья пятерица3232
  Счастья Пятерица, или Пятикратное счастье. – Имеются в виду пять жизненных благ, которые, по древним понятиям, в совокупности составляли счастье: 1. Долголетие; 2. Богатство; 3. Здоровье; 4. Добродетельность; 5. Спокойная смерть в глубокой старости.


[Закрыть].
О пятикратном счастии молиться
Ты должен,
          Повторяя горячо:
Жизнь долгая, богатство и здоровье,
Святая добродетель, и еще —
Смерть в старости
          На мирном изголовье.
 
 
А там, где расположены сиденья
Молящихся,
          Там тишина вокруг…
Там молодой качается бамбук,
Колышатся сквозных побегов тени.
Там созерцающих монахов круг,
Молчанье иль святое песнопенье.
 
 
И тысяча могучих, темных сосен
У храма Будды охраняют вход.
Всегда в багряном облаке цветет
Луч золотистый
          Благодатных вёсен
В святом дворце Закатных облаков.
Слышны порою тихие молебны,
Молитвенные хоры…
          По утрам
Сюда доносится
И нежный и целебный
С лугов далеких аромат цветов.
С высокой башни здесь по вечерам
Бой барабана слышится дозорный.
 
 
Опять монахи соберутся тут
И, сидя рядом,
          Молча и упорно
Ряды заплат на рубище кладут.
Кому из них дарован ум высокий
И кто пойдет в вечерней тишине
Читать при ярко блещущей луне
Полуистлевших книг
          Святые строки?..
 
 
Но храмы пусты.
          Только на дворе
Чуть слышен говор, звон,
          Из кухни шум приятный.
Оттуда светит отблеск фонарей
И ветер долетает ароматный!
 

Очарованный представившейся его глазам картиной, Сюань-цзан не осмелился идти дальше и обратился к монаху:

– Скажите мне, праведный монах, почему это у вас при входе царит запустение, а здесь, внутри, такое благолепие?

Монах ухмыльнулся.

– Почтенный отец! – ответил он. – На этой горе по соседству с нами поселились дерзкие разбойники. В ясную погоду они бродят по горе, грабят людей, а в ненастье укрываются в нашем монастыре. Это они повалили изваяния хранителей Будды и сломали все, что было сделано из дерева, чтобы разводить костры. Обитатели нашего монастыря все слабые и хилые, вот и боятся слово им сказать. Поэтому мы и решили отдать этим насильникам переднюю часть монастыря под жилье, а сами собрали подаяния от разных благодетелей и выстроили себе другой монастырь, на задворках. Так у нас на Западе принято размежевывать чистых от нечистых…

– Так вот оно что! – произнес Танский монах.

Они пошли дальше и увидели еще одни ворота, а над воротами пять крупных иероглифов: «Храм Созерцания лесов и обуздания морей»3333
  Под «морями» следует понимать все мирские страсти, а «леса» понимаются в значении множества дум и мыслей.


[Закрыть]. Только было они собрались войти в ворота, как из них вышел буддийский монах. Послушайте, как он выглядел:

 
Из сукна и парчи золотистой
     Убор головной,
Слева ловко приколотый,
     Шпилькою держится длинной.
Стан его облегает
     Широкий халат шерстяной,
Как у древних буддийских браминов,
     По моде старинной.
 
 
И свисают с ушей
     Два сверкающих медных кольца,
И глаза его, светом горя,
     Улыбаются кротко,
А в руке верещит болан-гу3434
  Болан, или болан-гу – название барабанчика, укрепленного на палке, к которой приделаны два шарика на веревочке; при вращении палки шарики по инерции бьют по барабанчику.


[Закрыть],
     Барабанчик-трещотка,
И на диком наречье
     Он сутры твердит без конца.
 
 
И не ведал наставник,
     Что здесь – ламаистские храмы3535
  Ламаистские храмы. – Ламаизм – религия, господствующая в Тибете и во Внутренней Монголии. Представляет собой видоизменение буддизма. Верховный лама пребывает в своем монастыре, расположенном в Лхассе. Он носит китаизированное название: «Далай– лама», в его лице якобы воплощается сам Будда. Духовная иерархия ламаизма весьма сложна и построена на строгой субординации. Все ламаистское духовенство обязано соблюдать целибат (безбрачие).


[Закрыть],
Что он видит монаха-буддиста,
     Слугу далай-ламы!
 

Когда монах-лама вышел из ворот и увидел Танского монаха, с его благообразным лицом, красивыми бровями, ясным взором, высоким лбом и ровной макушкой головы, с длинными ушами, свисающими до плеч, и длинными ниже колен руками, он подумал, что перед ним сам праведный небожитель-архат, сошедший с небес на грешную землю. Он подошел поближе к Сюань-цзану, лицо его выражало радость. Посмеиваясь от удовольствия, он стал ощупывать руки и ноги Танского монаха, потрогал его нос, потянул за уши, – все это он делал для того, чтобы выказать свое по-родственному близкое и сердечное расположение. Затем он взял Танского монаха за руку и привел к настоятелю монастыря. После положенной церемонии приветствий настоятель стал расспрашивать Танского монаха.

– Почтенный наставник! – вежливо начал он. – Откуда изволил прибыть сюда?

– Я твой младший брат в монашестве, следую из восточных земель по повелению Танского императора на Запад в храм Раскатов грома, чтобы поклониться Будде и попросить у него священные книги. Когда я проходил эти места, стало смеркаться, и я зашел в твой благочестивый монастырь, чтобы попроситься на ночлег. Завтра, ранним утром, я снова отправлюсь в путь. Прошу тебя внять моей просьбе и приютить…

– Не ожидал я от тебя такого! – перебил его настоятель. – Недостойно ведешь себя! Мы ведь не по доброй воле отрешились от мирской жизни, – продолжал он, – родители нас произвели на свет не в добрый час, может быть, они в чем-нибудь провинились перед духом Цветного зонта3636
  Цветной Зонт. – Иносказательно служит для обозначения созвездия, которое мы называем Большой Медведицей. По китайским народным представлениям, в нем обитает Владыка неба, он же распорядитель судеб всех людей.


[Закрыть], не смогли прокормить нас, пришлось нам покинуть родной кров и принять монашество. Так раз уж ты тоже стал верным учеником Будды, не говори пустых слов и не лги!

– Я говорю сущую правду, – возмутился Танский монах.

– Ты мне не рассказывай! – строго произнес настоятель. – Я знаю, как далек путь от восточных земель до райской обители Будды на Западе! Знаю также, сколько на пути этом встречается гор и пещер, в которых водятся духи-оборотни. Да разве ты, такой щуплый и изнеженный, отважился бы один пойти за священными книгами?!

– Уважаемый настоятель, – смиренно отвечал Танский монах, – ты совершенно прав. Я, бедный монах, один, конечно, не смог бы достичь этих мест. Но у меня есть трое учеников, моих спутников, которые прокладывают путь через горы и реки, охраняют меня от всяких напастей, потому мне и удалось прибыть сюда, в твое благочестивое пристанище.

– Где же они, твои высокочтимые ученики? – нетерпеливо спросил настоятель.

– Они ждут за воротами, – ответил Сюань-цзан.

При этих словах настоятель монастыря всполошился:

– Наставник! Ты ведь не знаешь, что у нас здесь водятся тигры и волки и живут лютые разбойники, которые нападают на людей. Мы даже днем боимся выходить отсюда, и ворота запираем еще засветло. Как можно было оставить добрых людей за воротами да в такую пору?

После этого Сюань-цзан стал подзывать к себе прислужников:

– Братья! Ступайте скорей за ворота и попросите учеников моих войти! – приказал он.

Двое послушников выбежали за ворота, увидели Сунь У-куна и чуть было не упали со страха. При виде Чжу Ба-цзе они еще больше перепугались, упали на землю, отползли от него на четвереньках, поднялись и вихрем помчались обратно.

– Отец! – обратились они к Танскому монаху. – Беда! Твоих спутников не стало! У ворот стоят злые духи-оборотни!

– А как они выглядят? – спросил Танский монах.

Прислужники стали впопыхах рассказывать:

– У одного морда совсем как у бога Грома, а у другого настоящее свиное рыло. А еще один с темным лицом и огромными клыками. Рядом с ними еще какая-то девица с напомаженными волосами, напудренная!

Танский монах весело рассмеялся.

– Вы просто их не распознали, – сказал он. – Эти трое как раз и являются моими учениками. А девицу я спас от гибели в сосновом бору и привел сюда.

– Отец! – заинтересовались послушники. – Как же так получилось, что у тебя, такого благообразного на вид, оказались столь безобразные ученики?

– Что ж поделаешь! – вздохнул Танский монах. – Хоть они и некрасивы, зато очень пригодились мне. Ступайте скорей, зовите их. Не то один из них, похожий на бога Грома, чего доброго, ворвется сюда, а он забияка и большой буян, так как произошел он не от человека.

Прислужники снова выбежали за ворота и, дрожа от страха, опустились на колени.

– Уважаемые господа! – заговорили они, низко кланяясь. – Батюшка Танский монах приглашает вас к себе.

Чжу Ба-цзе засмеялся.

– Раз нас просят, значит, все в порядке. Но чего это они так трясутся? – спросил он, обращаясь к Сунь У-куну.

– Увидели нас, вот и испугались, – ответил Великий Мудрец.

– Тьфу ты! – сплюнул Чжу Ба-цзе с досадой. – Мы же не виноваты, что уродились такими!

– Ты пока лучше прикрой свое уродство, – посоветовал ему Сунь У-кун.

Дурень послушался его, ткнул рыло за пазуху, наклонил голову и так пошел, ведя коня за собой. Ша-сэн взвалил ношу на плечи и последовал за ним. Позади всех шел Сунь У-кун, внимательно следя за девицей, которая шла впереди. Миновав развалины и пустые кельи, они вошли в третьи ворота. Там они привязали коня, сложили поклажу и направились к настоятелю. Встретившись с монахом-ламой как подобает, расселись по старшинству. Затем настоятель пошел во внутреннее помещение и вскоре вышел оттуда, ведя за собой нескольких послушников. Когда закончилась церемония знакомства, послушники прибрали помещение и стали готовить трапезу.

Вот уж поистине:

 
Чтоб накопить заслуги,
     Думать будут
Монахи о любви и доброте.
Когда кругом
     В чести ученье Будды,
То и монахи,
     В мудрой простоте,
Друг друга похвалить не позабудут!
 

Если вы хотите знать, читатель, как покинули этот монастырь наши путники, прочтите следующие главы.

Глава восемьдесят первая,
из которой читатель узнает о том, как смышленая обезьяна распознала оборотня и как в бору Черных сосен ученики искали своего наставника

Наш рассказ мы прервали на том, как Танский монах и его ученики познакомились с обитателями монастыря Созерцания лесов и обуздания морей, где их приветливо встретили и сытно накормили. Подкрепившись, путники отдали остатки пищи спасенной девице, которая тоже немного поела. Вскоре стемнело, и в доме настоятеля зажгли фонари. Сюда целой толпой пришли монахи. Им очень хотелось узнать историю Танского монаха, почему он отправился за священными книгами, и, кроме того, любопытно было поглазеть на деву.

Сюань-цзан обратился к настоятелю с вопросом:

– Не скажешь ли нам, благочестивый владыка монастыря, какова дорога на Запад? Мы завтра же, ранним утром, покинем вашу драгоценную обитель.

Лама вдруг опустился на колени, Танский монах сконфузился и начал поспешно поднимать его.

– Что ты, владыка! – торопливо заговорил он. – Вставай скорей, прошу тебя! Ведь я просто спросил тебя о дороге! Зачем же выказывать мне такое уважение?

– Почтенный наставник! Дорога на Запад прямая и ровная, – отвечал лама, – завтра утром можешь отправляться в путь, ни о чем не заботясь. Тревожит меня лишь одно обстоятельство, о котором я хотел сказать тебе, как только вошли твои спутники, но побоялся оскорбить твое достоинство. Сейчас, подкрепившись, я все же решил набраться смелости и скажу тебе всю правду. Ты, наставник, прибыл сюда из восточных земель, совершил путь далекий и трудный, и я буду очень рад, если ты со своими учениками расположишься на отдых в моей келье, но вот с девушкой не знаю, что делать. Куда бы ее устроить на ночлег?

– Владыка! Ты только не подумай, что у нас насчет этой девы есть какие-либо дурные намерения, – ответил Танский монах. – Мы увидели ее утром, когда проходили через бор Черных сосен, она была привязана к дереву. Мой ученик Сунь У-кун ни за что не хотел спасать ее, а во мне пробудилось чувство сострадания, и я спас ее. Ты сам распорядись, куда ее уложить спать.

– Поскольку ты, наставник, так великодушен, – с чувством произнес настоятель, – я устрою ее в храме Владыки неба, за его изваянием. Велю постлать ей сенца и приготовить постель, пусть себе спит.

– Вот и хорошо! – обрадовался Танский монах.

Послушники тут же повели деву в храм и устроили ей постель за престолом божества.

После этого Танский монах попросил настоятеля и всех монахов не заботиться больше о нем и его учениках, и все разошлись на покой.

– Сунь У-кун! Ложись-ка пораньше, пораньше встанешь! – ласково сказал Танский монах. – Измучился небось.

Путники очень скоро заснули, а Сунь У-кун даже во сне охранял своего наставника, не отлучаясь от него ни на минуту. Наступила глухая ночь.

 
Стихли звуки.
     Не видно прохожих.
          Безмолвье царит.
На востоке всплывает луна,
     И кругла и ярка.
          Тихо звезды мерцают.
Небесная блещет река.
     В барабан бьют на башне.
          И стража на смену спешит.
 

О том, как прошла ночь, мы рассказывать не будем. Утром Сунь У-кун поднялся первым, велел Чжу Ба-цзе и Ша-сэну собрать поклажу и приготовить коня, а сам стал будить наставника.

– Наставник! Учитель! – звал Сунь У-кун.

Танский монах приподнял голову, но ничего не ответил.

– Что с тобой? – забеспокоился Сунь У-кун.

– Голова кружится, и в глазах темно, – простонал Танский монах. – Все тело болит, даже кости ломит.

Чжу Ба-цзе ощупал тело Сюань-цзана, тот весь горел.

– Я знаю, в чем дело! – засмеялся Чжу Ба-цзе. – Видно, вчера учитель обрадовался бесплатной еде и съел лишнего, а спал, запрокинув голову, вот его и схватило.

– Глупости! – прикрикнул на Дурня Сунь У-кун. – Вот я сейчас расспрошу самого наставника, тогда узнаем, что с ним.

– В полночь я вставал по малой нужде, – объяснил слабым голосом Танский монах, – вышел с непокрытой головой, меня и продуло.

– Вот это вполне возможно, – подтвердил Сунь У-кун. – Ну а сейчас сможешь ты отправиться в дорогу?

– Да что ты! – произнес Танский монах. – Я даже подняться не в силах, как же я заберусь на коня? Опять из-за меня задержка!

– Наставник! Зачем ты так говоришь? – стал утешать его Сунь У-кун. – Кого же ты задерживаешь? Знаешь пословицу: «Кто хоть один день был твоим учителем, чти его как отца родного до конца своей жизни!» Мы, твои ученики, все равно, что твои сыновья. Ведь не зря говорят: «Сыну не надобно золото, ни серебро, а нужна ему любовь родительская!» Раз ты захворал, о какой же задержке может идти речь? Почему бы нам не побыть здесь несколько дней, пока ты поправишься!

И вот все трое учеников принялись выхаживать своего больного учителя. Незаметно прошло утро, настал полдень, опять наступили сумерки, пролетела ночь, и снова забрезжил рассвет.

Время шло незаметно, прошло два дня, а на третий Танский монах поднялся и подозвал к себе Сунь У-куна.

– Эти дни мне было так плохо, что я не мог даже справиться о спасенной нами доброй женщине. Носили ли ей пищу? – спросил он.

Сунь У-кун засмеялся:

– Что ты все о ней беспокоишься? Позаботился бы лучше о своем здоровье.

– Да-да, ты прав! – ответил Танский монах. – Поддержи меня, я хочу встать. Достань бумагу, кисть и тушь да одолжи тушечницу.

– Для чего тебе? – удивился Сунь У-кун.

– Мне надо написать письмо, – отвечал наставник, – я вложу в конверт также мое проходное свидетельство, а тебя попрошу доставить этот пакет в столицу Чанъань и отдать самому государю Тай-цзуну.

– Для меня это сущие пустяки! – уверенно сказал Сунь У-кун. – На что-либо другое я, может быть, и неспособен, но что касается доставки писем, так на это я всегда готов. Ты только запечатай письмо как следует. Я совершу всего один прыжок и попаду прямо в Чанъань, там вручу письмо Танскому императору, затем снова совершу прыжок и предстану пред тобой. У тебя за это время даже тушь не успеет высохнуть в тушечнице. Но, постой! О чем же ты собираешься писать? Ну-ка, расскажи мне! Успеешь написать.

Тут из глаз Танского монаха потекли слезы.

– Вот что я напишу, – молвил он:

 
Покорный твой слуга, монах несчастный,
В слезах я трижды бью тебе челом,
Желаю счастия тебе, здоровья
На много, много лет.
                                   И пусть прочтут
Перед тобой, о мудрый государь,
Придворные чины и воеводы
Мое послание.
                    Пусть все узнают,
О чем тебе поведать я хочу.
 
 
С надеждой я пошел к горе Линшань
В тот самый день, когда ты повелел
Мне родину покинуть, чтоб узреть
Лицо святого Будды…
          Но, увы!
Не ожидал я, сколько тяжких бед
И сколько трудностей в пути я встречу!
Не помышлял о том, что злой недуг
На полпути меня задержит.
                                   Горе!
Как тяжко болен я, и силы нет
Идти вперед! А до дверей блаженных
Жилища Будды, до святых ворот
Его ученья – слишком далеко.
Святые книги, знаю, ждут меня,
Но не судьба мне их достать. Напрасно
Потратил я в дороге столько сил…
Об этом доложить тебе я должен.
И я прошу освободить меня
От порученья твоего. Я болен,
И стар, и слаб. За книгами идти
В тяжелый путь на Запад повели,
Взамен меня, кому-нибудь другому!
 

Выслушав Танского монаха, Сунь У-кун разразился громким смехом.

– Ха-ха-ха! – заливался он. – Что же это ты, наставник, совсем раскис? Чуть прихворнул, и вон что надумал! Если когда-нибудь ты действительно тяжело заболеешь и будешь при смерти, обратись ко мне: я знаю, чем помочь. Мигом слетаю в Преисподнюю и спрошу: «Кто из вас, правителей Подземного царства, замыслил недоброе? Кто из здешних судей осмелился писать повестку? Где здесь ваш бес-посыльный, которому поручено схватить моего наставника?» А если они меня рассердят, я покажу им, кто я такой, еще почище, чем в прошлый раз, когда учинил буйство в небесных чертогах. Со своим волшебным посохом я ворвусь в самое пекло, поймаю правителей Преисподней – Янь-ванов всех десяти отделений, – и у каждого из них вытяну все жилы. Никому не дам пощады!

– Братец! Не шути! – сказал Танский монах. – Я ведь в самом деле тяжело болен.

Чжу Ба-цзе вступился за учителя.

– Брат! – сказал он. – Зачем ты перечишь наставнику. Он говорит, что ему плохо, а ты свое твердишь! Вот заноза! Давай лучше решим, что нам делать: продадим коня, заложим вещи ростовщику, купим гроб, похороним наставника, а сами разойдемся всяк в свою сторону.

– Ну и Дурень! Опять вздор мелет! – перебил его Сунь У-кун. – Ты, видно, не знаешь, что наш наставник – второй по старшинству ученик самого Будды Татагаты. Первоначально нашего наставника называли «Золотым кузнечиком»3737
  «Золотой кузнечик» – буддийская эмблема высокой нравственности. Буддисты считают, что кузнечики питаются лишь росой и воздухом, не губят хлебных злаков, не проводят время в хлопотах об уютном гнезде, не помышляют о собственном благе.


[Закрыть], но как-то раз он совершил проступок, за что теперь ему и положено перенести испытание.

– Как же так? – удивился Чжу Ба-цзе. – Ты говоришь, что наш наставник когда-то провинился перед Буддой. Но ведь за это он уже был наказан: его разжаловали и послали в восточные земли, там он прошел через все искусы и разные перипетии, принял человеческий облик и дал обет пойти на Запад поклониться Будде и взять у него священные книги. По дороге его хватали разные дьяволы-оборотни, связывали по рукам и ногам, подвешивали к потолку, подвергали разным мучениям и страданиям… Казалось бы, одного этого вполне достаточно для искупления вины, зачем же еще подвергать его болезни?

– Да где тебе знать это! – насмешливо произнес Сунь У-кун. – Вот как было дело. Слушай! Наш наставник как-то раз, слушая поучения Будды, задремал. А когда Будда стал задавать вопросы, то из-под левого башмака нашего наставника выкатилось зернышко, упало и полетело вниз, на грешную землю. Вот за это и положено нашему наставнику проболеть три дня.

– В таком случае, сколько же лет придется мне болеть за то, что я разбрасываю еду, когда ем? – робко спросил он.

– Братец! – ответил Сунь У-кун. – О таких, как ты, Будда даже и не думает. Ты, наверное, не слыхал стихи:

 
Люди полют рис,
     А солнце их палит.
Падают на стебли
     Капли пота,
Каждое зерно,
     Посеял кто-то,
Ест богач,
     А труженик забыт…
 

Наставнику осталось хворать еще один сегодняшний день, завтра он будет совсем здоров.

– Да мне и сегодня лучше, – произнес Танский монах. – Все время хочется пить. Ты бы сходил за холодной водицей.

– Вот и хорошо! – обрадовался Сунь У-кун. – Раз хочется пить, значит, дело идет на поправку. Погоди, сейчас я схожу за водой!

Он поспешно достал патру и отправился, на задний двор, где находилась монастырская кухня. Там он заметил, что у всех монахов красные, заплаканные глаза. Все они всхлипывали и, видимо, едва сдерживали рыдания.

– Эге! Да вы, оказывается, скупые и мелочные! – обратился к ним Сунь У-кун. – Мы пробыли у вас всего несколько дней и собираемся перед уходом отблагодарить вас за гостеприимство и возместить расходы на топливо. Чего же это вы так разнюнились?

Монахи в сильном смущении спустились на колени.

– Мы не смеем, не смеем! – заговорили они.

– Что значит «не смеем»? – спросил Сунь У-кун. – Может быть, вы хотите сказать, что вас объедает тот из нас, у кого длинное рыло и большое брюхо?

– Почтенный отец! Не в том дело! – начали объяснять монахи. – Нас в этом монастыре сто десять душ. Если каждый возьмется прокормить вас хоть один день, то все вместе мы сможем кормить вас сто с лишним дней. Разве посмели бы мы обижаться на вас и считать какие-то харчи?

– А если не в этом дело, то отчего же тогда вы плачете? – спросил Сунь У-кун.

– Отец наш! – ответили монахи. – К нам в монастырь забрался какой-то злой дух-оборотень. По вечерам мы посылаем двоих послушников отбивать часы в колокол и бить в барабан. Каждый раз мы слышим, как они звонят и барабанят, но назад не возвращаются. А когда на другой день идем искать их, то находим возле огорода, на заднем дворе, монашеские шапки, соломенные туфли и обглоданные кости. Кто-то их пожирает. Вы живете у нас три дня, и за это время мы лишились шестерых послушников. Мы не из пугливых и зря никогда не сокрушаемся. А не осмеливались сказать об этом лишь потому, что ваш наставник хворает, однако слез своих не сумели скрыть от тебя.

Сунь У-кун слушал их, испытывая тревогу и радость одновременно.

– Теперь все ясно, – сказал он решительно. – В монастыре завелся злой дух-оборотень, который губит людей. Хотите, уничтожу его?

– Отец! Послушай нас! – взмолились монахи. – Ты же знаешь, что все злые духи-оборотни обладают волшебной силой. Так и этот. Он безусловно умеет летать на облаках и туманах, наверняка знает все ходы и выходы в подземном царстве! Древние люди недаром сложили замечательную поговорку: «Не верь чересчур большой честности, остерегайся также бесчеловечности!» Не сердись, отец наш, и позволь нам сказать тебе все, что мы думаем. Если тебе удастся поймать злого оборотня и уничтожить его с корнем, воистину это будет счастьем трех жизней наших;3838
  Это будет счастьем трех жизней наших... – По буддийским представлениям, жизнь человека состоит из трех перерождений: в прошлом, в настоящем и в будущем.


[Закрыть] ну а если тебе не удастся, тогда ты навлечешь на нас множество бед.