Текст книги "Путешествие на Запад. Том 4"

Автор книги: Чэн-энь У

– Каким же образом он мог попасть сюда и натворить столько зла, если принадлежит вам? – спросили они у старца.

Дух звезды Долголетия рассмеялся.

– Вот как было дело, – начал он, – недавно мимо моей горы проносился Восточный князь2121
  Восточный князь – по преданию, небожитель, властвующий над всеми бессмертными праведниками.


[Закрыть]. Я задержал его у себя и уселся играть с ним в шашки. Не успели мы закончить партию, как эта скотина вдруг куда-то исчезла. Когда гость мой удалился, я пустился на поиски, но нигде не мог его найти. Тогда я стал прикидывать по пальцам, куда он мог деваться, и сообразил, что он может находиться только здесь. Едва я направился сюда, как повстречал Великого Мудреца Сунь У-куна, который прикончил бы эту скотину, если бы я еще немного задержался.

В это время явились слуги с докладом: «Кушать подано!» Каких только не было яств на этом пиру! Вот послушайте:

 
Числа нет украшениям богатым
У входа в зал. Там – тысячи ковров,
Завес узорных из живых цветов.
Дворец наполнен дивным ароматом.
Для пира пышный стол уже готов,
Парчовой, яркой скатертью накрытый.
Ковер червленый застилает плиты,
Как облако на утренней заре.
Из ста курильниц фимиам сандала
Плывет, клубясь, до пестрых балок зала.
Стол тонет в золоте и серебре:
Там овощей полны большие блюда,
Приятен вид их, тонок аромат.
В корзинах, сложенные свежей грудой,
Там фрукты разноцветные лежат.
Там звери разные, за рядом ряд,
Отлитые из леденца цветного:
Вот барс, вот пара уток «Юаньян»,
Вот лев, вот конь, вот лев багряный снова,
А вот верблюд и стадо обезьян.
Здесь ковш похож на птицу-рыболова.
Бокала клюв похож на какаду.
Там виноград разложен на виду.
А персики? – один сочней другого!
 
 
Стручков, бобов, орехов разных тьма.
Колючие плоды, личжи, каштаны
И фундуки… А здесь лежат бананы,
И финики, и фиги, и хурма,
Фруктовые пастилы и печенья,
И лакомые сласти на меду —
Все дразнит обоняние и зренье.
Куски сыров лежат в одном ряду
С творожниками… Просто объеденье!
 
 
Вот в чашах виноградное вино
С густым настоем из сосновых шишек.
На золотых подносах горы пышек!
Душистый рис, наваленный стеной!
Под масляной и сахарной подливой
Разложены, нарядны, горделивы,
Зажаренные овощи, ярки,
Сочны, точь-в-точь пионов лепестки!
Здесь все цветет, дымится и сверкает.
Горячий суп в серебряных котлах,
Настоенный на пряных овощах,
С лапшой, заправлен перцем: разжигает
Желанье он и дразнит жадный вкус.
 
 
Все перечислить я и не берусь,
Все кушанья, все блюда, все названья.
А сколько там кореньев и грибов,
Закусок разных – тысячи сортов!
Ростки бамбука, тающие сладко
На языке, как сахар, без остатка.
Все десять самых лучших овощей:
Имбирь нагорный, сладкий лук-порей,
Листы бобовые, латук с салатом,
Петрушка, спаржа, нежный сельдерей
И мальва с мелкокрошенным шпинатом,
В стихах как опишу я сотни блюд,
Их вкус и запах, соус и приправу?
Всех и не счесть, а новые несут!..
 
 
На славу пир! – могу сказать по праву.
 

Гости начали с того, что сперва определили места за столом по порядку старшинства. Первое место было предложено занять духу звезды Долголетия. Танский монах занял второе место. Правитель государства сел напротив. По бокам расселись Сунь У-кун, Чжу Ба-цзе и Ша-сэн. Далее, слева и справа, уселись несколько великих сановников и советников Тай-ши2222
  Тай-ши – чин высшего придворного наставника, учителя молодого императора.


[Закрыть], после чего сразу же было отдано распоряжение сановнику, ведавшему музыкой, пением и пляской, начинать представление. Правитель собственноручно подносил гостям пурпурные бокалы, наполненные вином. Один лишь Танский монах не выпил ни глотка.

– Брат! – сказал Чжу Ба-цзе, обращаясь к Сунь У-куну. – Бери все мои фрукты и плоды, а взамен отдай мне все супы и рис.

Сунь У-кун согласился, и Дурень принялся уплетать за обе щеки, ни крошки не оставляя после себя.

Но вот пир подошел к концу, и дух звезды Долголетия стал прощаться. Правитель приблизился к нему, опустился на колени и начал с поклонами молить его дать совет, как избавиться от недуга и продлить жизнь.

– Я, видишь ли, искал своего оленя, а потому не взял с собой никаких пилюль и снадобий, – отвечал дух Долголетия. – Я бы охотно дал тебе совет, как излечиться, но уж больно ты слаб и хил, не сможешь выполнить его. Ба! Да у меня в рукаве осталось еще три финика из тех, что я набрал для Восточного князя, когда потчевал его чаем. На, возьми их в подарок!

Правитель тут же проглотил их и почувствовал облегчение: болезнь начала выходить из него. Вот почему впоследствии тот, кто вкушал финики, обретал долголетие.

Чжу Ба-цзе стал просить старца:

– Почтеннейший дух Долголетия! Дай и мне хоть несколько фиников.

– А у меня больше нет при себе! – отвечал старец. – Как– нибудь в другой раз я подарю тебе хоть несколько цзиней.

С этими словами он вышел из восточного дворца, поблагодарил за угощение, подозвал к себе белого оленя, вскочил ему на спину и улетел на облаке.

Мы не станем рассказывать здесь о том, как правитель со своими женами и наложницами, все жители, знатные и простые, возжигали фимиам, кланялись и благодарили.

– Ну, братья, – сказал Танский монах, – и нам пора в путь. Давайте прощаться с правителем.

Но правитель ни за что не хотел отпускать монахов, слезно молил их остаться и просветить его учением Будды.

– Государь! – сказал Сунь У-кун. – Возьми себе за правило отныне поменьше предаваться страстям, побольше совершать тайных благотворений, во всех делах старайся добром перекрывать зло, и этого будет вполне достаточно, чтобы изгнать болезнь и продлить жизнь. В этом и заключается наше учение.

Тогда правитель велел вынести два подноса с рассыпным золотом и серебром и преподнес его монахам на дорожные расходы. Но Танский монах наотрез отказался взять хотя бы крупицу. Однако правитель государства не унимался. Он велел подать царский выезд, предложил Танскому монаху занять место в своей колеснице, и сам вместе с женами и наложницами выкатил ее за ворота дворца. На всех улицах и базарах толпами собрались жители, каждый хотел хоть чем-нибудь проявить свою благодарность: кто подносил воду, кто возжигал душистый ладан; так наших путников провожали до городских ворот.

Неожиданно налетел сильный ветер, и с воздуха по обеим сторонам дороги плавно опустились корзины – тысяча сто одиннадцать штук. Дети, которые находились в них, громко плакали. Их незримо охраняли дух – хранитель города, дух местности, духи очагов, повелитель духов пяти стран света, четыре божества времени, небесные посланцы Лю-дин и Лю-цзя и, наконец, духи – хранители кумирен. Обращаясь к Сунь У-куну, они воскликнули:

– Великий Мудрец! Мы в точности выполнили твое повеление и укрыли всех этих детей. Ныне, узнав, что ты, Великий Мудрец, расправился с оборотнем и отправляешься в дальнейший путь, мы решили вернуть сюда всех детей.

Правитель вместе со всеми своими приближенными, а так же все сановники и простой народ стали отбивать земные поклоны.

– Благодарю вас всех, уважаемые духи! – громко произнес Сунь У-кун, взглянув на небо. – Возвращайтесь к себе. Я велю всем людям этой страны постоянно приносить вам в благодарность жертвы.

Вновь зашумел, завыл сильный северный ветер и быстро умчался.

Сунь У-кун велел жителям города забрать своих детей. Весть об этом сразу же разнеслась по всему городу. Родители явились, радостные и ликующие, вынимали детей из корзин, обнимали их, называя разными ласковыми именами, некоторые даже прыгали от радости, смеялись, и все в один голос упрашивали Танского монаха и его спутников: «Обязательно зайдите к нам, мы хотим отблагодарить вас хоть чем-нибудь за спасение наших детей!»

Старые и малые, мужчины и женщины без всякого страха подходили к ученикам Сюань-цзана, несмотря на их безобразную внешность; Танского монаха, Сунь У-куна, Чжу Ба-цзе и Ша-сэна подхватили на руки, взяли под уздцы коня, потащили поклажу и так возвратились в город. Правитель не мог помешать жителям изъявлять благодарность. И вот начались угощения. Кто не мог пригласить к себе монахов, подносил им подарки: монашеские головные уборы, сандалии, одежду, чулки. В общем, всех их снарядили с ног до головы.

Лишь через месяц монахи покинули страну бикшу. Перед их уходом с них срисовали образа, возвели в их честь памятные таблицы в домовых храмах и стали совершать перед ними жертвоприношения. Все это произошло потому, что

 
Монахи много сделали добра
И тысячи людей спасли от смерти.
Огромная возвысилась гора
Деяний добрых – до небесной тверди!
 

Если хотите знать, какие еще события произошли после этого, прочитайте следующие главы.

Глава восьмидесятая,
в которой повествуется о том, как дева-оборотень хотела сойтись с монахом праведным и как сметливый Сунь У-кун отстоял своего наставника и распознал в деве злого духа

Итак, сам правитель страны бикшу, все его придворные чины, а также жители столицы провожали Танского монаха и его спутников целых двадцать ли и никак не могли расстаться с ними. Танскому монаху едва удалось покинуть царскую колесницу. Оседлав коня, он тут же распростился со всеми и пустился в путь-дорогу. Долго еще смотрели вслед путникам провожающие и вернулись в город лишь тогда, когда те исчезли из виду.

Прошло много времени, лютая зима сменилась весной, и уже близилось лето, а путники все шли и шли, и не было ни конца ни края полевым цветам в степных просторах, дремучим лесам в неприступных горах. Волшебница-природа поражала своей красотой и пьянила ароматом цветов и трав. Но вот впереди показался огромный горный кряж с неприступными вершинами. Танский монах встревожился, однако не подал вида и спокойно спросил:

– Братья! Что скажете? Можно пройти через эту высокую гору?

Сунь У-кун, как обычно, рассмеялся.

– Наставник! – проговорил он. – Можно подумать, что ты никогда не отправлялся в далекое путешествие. Да разве ты княжич или царевич какой, что живет взаперти и ничего не видит, вроде лягушки, попавшей в колодец. Ведь еще в древности говорили: «Гора дороге не помеха». Зачем же спрашивать, можно пройти или нет.

– Все это верно, – отвечал Танский монах, – боюсь только, что на этих кручах водятся чудовища, которые могут напасть на нас.

– Не беспокойся! – вмешался Чжу Ба-цзе. – Отсюда до страны высшего блаженства, где обитает Будда, не так уж далеко. Уверен, что теперь с нами ничего не случится.

Беседуя, Танский монах и его ученики не заметили, как подошли к подножию горы. Сунь У-кун вооружился своим посохом с золотыми обручами и поднялся на вершину горы.

– Наставник! – крикнул он. – Здесь, оказывается, прекрасная дорога! Она опоясывает горы. Живей поднимайтесь сюда!

Танский монах пришпорил коня.

– Брат Чжу Ба-цзе! Возьми коромысло с поклажей, – попросил Ша-сэн.

Чжу Ба-цзе взвалил поклажу на спину. Ша-сэн взял коня под уздцы, Танский монах покрепче уселся в седле, и они все вместе последовали за Сунь У-куном. С вершины открывался поистине прекрасный вид.

 
Туман и облака
     Вершины обвивали,
Журчали между скал
     Десятки ручейков.
Дорога шла
     Средь множества цветов,
Что сладкий аромат,
     Качаясь, изливали.
О первых летних днях
     Кукушки куковали.
Белели сотни груш,
     Синели слив плоды,
И ветви зыбких ив,
     Растущих у воды,
Румянец персиков,
     Колышась, оттеняли.
Стрижи носились,
     Душу веселя:
Знак, что давно
     Засеяны поля.
 
 
За кряжем кряж
     Теснился и сверкал.
Над кручами
     Шумели сосны хором.
Нагорный путь
     Змеился между скал,
Как спутанный клубок,
     Причудливым узором.
Обрывы плющ обвил
     И стебли диких трав.
В горах шумели рощ
     Раскидистые чащи.
Как тысяча клинков,
     Стеной грозящей,
Теснились пики,
     Над предгорьем встав.
 
 
И водопад
     С заоблачной вершины,
Гремя, спадает
     В гулкие долины…
 

Наставник попридержал коня, любуясь горными видами. Где– то вдруг защебетала птичка, и невольная тоска по родным местам охватила монаха.

– Братья! – воскликнул он, придержав коня, и сложил стихи:

 
Ах, с той поры, как волю Сына Неба2323
  Сын Неба. – В Китае императора считали сыном неба.


[Закрыть]
На государевой табличке2424
  Государева табличка. – Императорские указы и распоряжения обычно писали на деревянной или бамбуковой дощечке.


[Закрыть] начертали
И за «парчовой ширмой»2525
  «Парчовая ширма», «Смотр фонарей», «двенадцать кряжей Ушаньских гор» – эти слова, помимо их прямого значения, служат названиями костей в одной из древних игр.


[Закрыть] во дворце
Мне проходную грамоту вручили, —
Не знаю я покоя.
                              Бросил я
В день «Смотра фонарей»2626
  «Парчовая ширма», «Смотр фонарей», «двенадцать кряжей Ушаньских гор» – эти слова, помимо их прямого значения, служат названиями костей в одной из древних игр.


[Закрыть] страну родную
И с Танским императором расстался.
Разлука эта мне была горька,
Как для земли горька разлука с небом.
Но только я оставил позади
Торжественные проводы, как разом
Нахлынули опасности и беды:
Лисицы-оборотни, бесы-тигры,
Колдуньи, обольстительницы-ведьмы,
Неслыханные грозы, ураганы,
Лесные дебри и разливы рек —
Все дружно встали на моем пути,
Мне угрожая гибелью.
                              Давно
Перевалили мы «двенадцать кряжей
Ушаньских гор»2727
  «Парчовая ширма», «Смотр фонарей», «двенадцать кряжей Ушаньских гор» – эти слова, помимо их прямого значения, служат названиями костей в одной из древних игр.


[Закрыть].
                              И новое несчастье
Меня подстерегает. О, когда ж
Я родину свою опять увижу?
 

– Наставник! – с укором молвил Сунь У-кун. – Очень уж часто ты грустишь о родине. Человеку, отрешившемуся от мира, это не подобает. Спокойно продолжай свой путь и ни о чем не думай. Недаром еще в древности говорили:

 
Кто хочет богатства и славы добиться,
Тот с мирным досугом навеки простится.
 

– Все это верно, ученик мой, – возразил ему Танский монах, – однако мы идем, идем, а я до сих пор не знаю, где страна высшего блаженства, обитель Будды.

– Учитель! – вмешался тут Чжу Ба-цзе. – Думается мне, что Будда Татагата не хочет расставаться со своими книгами, вот и переселился в другое место, зная, что мы идем за ними. Иначе, чем объяснить, что мы никак не можем добраться до его райской обители?

– Попридержи язык! – оборвал его Ша-сэн. – Иди за старшим братом да помалкивай. Не надо только времени терять даром; ведь должен наступить день, когда мы достигнем цели.

Продолжая беседовать, наши путники подошли к густому бору, где росли черные сосны. Тут Танский монах окончательно потерял присутствие духа.

– Сунь У-кун! – испуганно произнес он. – Что же это такое? Не успели мы преодолеть горные кручи, как перед нами вырос дремучий лес? Нет, все это неспроста!

– А что нам лес! – беззаботно ответил Сунь У-кун.

– Как что? – одернул его Танский монах. – Разве не знаешь пословицу: «Кто кажется чересчур честным – не всегда честен. Кто выглядит чересчур добрым, может оказаться злым». Нам не раз доводилось проходить через густые леса, но в дремучей чаще мы еще не бывали!

Вы бы видели, читатель, что это был за лес!

 
Лес дремучий встал пред нами,
Путь заветный заграждая.
Он с востока лег на запад
     Дикой чащей между скал,
С юга уходил на север
Грозным строем черных сосен,
И в ущельях каменистых
     Он проходы заграждал.
 
 
На восток глядят, на запад
Грозно вздыбленные кручи.
Сосны мрачные теснятся,
     Подымаясь к небесам.
Там шиповник и терновник
Разрослись стеной колючей,
И лианы всюду вьются
     По ветвям и по стволам.
 
 
С кряжистых суков свисая,
Петли цепкие скрутились.
Кто, войдя сюда с востока,
     Путь на запад обретет?
Кто пройти тот лес возьмется
С севера на юг далекий?
Будет в зарослях кружиться
     Целый месяц или год.
 
 
Можно в чаще той скитаться
Круглый год, не различая
Ни луны над головою,
     Ни огня в ночной дали.
Круглый год блуждать ты будешь,
Не приметив над собою
Звездного Ковша2828
  Звездный Ковш – созвездие Большой Медведицы.


[Закрыть] на небе,
     Хоть пройдешь сто сотен ли!
 
 
О, взгляни, какие дебри!
Сколько здесь цветов таится,
Сколько трав растет волшебных,
     Им не нужен солнца свет.
Здесь ты ясени увидишь,
Ствол их толстый в семь обхватов,
Лет им тысяча и больше,
     Крепче их и выше нет.
 
 
Можжевельники седые, —
Десять тысяч лет их возраст!
Сосны черные толпятся,
     Что им вьюга и мороз!
Сколько здесь плодов и ягод!
Сколько персиков пушистых!
Кисло-сладких шаояо2929
  Шаояо – целебные плодовые деревья, произрастающие на Юге Китая.


[Закрыть].
     Смокв и виноградных лоз!
 
 
Все сплелось, срослось, сцепилось,
Перепуталось ветвями,
Все переплелось корнями
     Средь извечной тесноты.
Даже сам святой отшельник
Не найдет себе приюта,
Не найдет в лесу дороги,
     Сквозь колючие кусты.
 
 
Сколько птиц ты здесь услышишь
Сколько пташек голосистых!
Серокрылые кукушки
     Здесь кукуют без конца.
Нежно голуби воркуют,
Дикие орлы клекочут,
И суровый старый ворон
     Кормит жадного птенца.
 
 
Заливаясь звонкой трелью,
Там летает пересмешник,
Иволга порхает в танце
     И уносится, крича.
Там хвостатые стрекочут
Вороватые сороки,
Стаи ласточек взлетают
     И кружатся, щебеча.
 
 
Суетятся попугаи,
То трещат и звонко свищут,
Сквозь лианы пролетая,
     Сквозь кусты и бурелом,
То стараются упрямо
Говорить по-человечьи,
Разные слова бормочут,
     Как заученный псалом.
 
 
Там зверей ты встретишь хищных.
Старый тигр таится в чаще,
Меж стволов скользит неслышно,
     Скалит зубы, бьет хвостом.
Престарелые лисицы
Роют норы в темных недрах,
В обольстительниц-колдуний
     Превращаются потом.
 
 
Слышишь, волк завыл угрюмо?
Все живое содрогнулось.
В этих дебрях заповедных
     Страшно путнику блуждать.
Сам небесный император
И могучий Вайсравана, —
И они могли от страха
     В этой чаще задрожать!
 

Однако Сунь У-кун действительно ничего не боялся. Он шел впереди, прорубая дорогу посохом, и вел Танского монаха в самую чащу леса. Целых полдня блуждали путники по лесу, которому не было ни конца ни края.

Танский монах, наконец, не выдержал и взмолился:

– Братья! Здесь так хорошо и спокойно, как еще не бывало ни в одном из многих лесов, через которые нам пришлось пройти. Вы только посмотрите, какие замечательные цветы, удивительные растения! Так хотелось бы посидеть здесь хоть недолго. И конь бы передохнул. А ты, Сунь У-кун, тем временем сходил бы да раздобыл чего-нибудь поесть. Я что-то проголодался.

– Ну что ж! – отвечал Сунь У-кун. – В таком случае слезай с коня, наставник! Я постараюсь принести тебе чего-нибудь.

Танский монах послушался Сунь У-куна и спешился. Чжу Ба-цзе крепко-накрепко привязал коня к дереву, а Ша-сэн опустил на землю поклажу, достал патру и передал ее Сунь У-куну.

– Сиди на месте, наставник, и ничего не бойся! – проговорил Сунь У-кун. – Я мигом слетаю туда и обратно.

Танский монах уселся под сенью сосны, а Чжу Ба-цзе и Ша-сэн стали собирать цветы и ягоды, чтобы поразмяться.

Сунь У-кун одним прыжком поднялся высоко в небо, встал на благодатное облачко и, взглянув вниз, увидел сияние. Оно исходило из лесной чащи.

– Чудесно! Замечательно! – не утерпев, воскликнул Сунь У-кун, желая воздать хвалу Танскому монаху, истому праведнику. Он совершенствовался целых десять поколений, и вот теперь над головой его незримо сиял благовещий нимб.

– Я, старый Сунь У-кун, – продолжал Царь обезьян, – пятьсот лет назад учинил великое буйство в небесных чертогах, на чудесном облаке долетал до конца земли, побывал на краю неба, собрал вокруг себя целую толпу оборотней и провозгласил себя Великим Мудрецом, равным небу, покорял драконов и укрощал тигров, вычеркнул себя из книги смерти. Я, старый Сунь У-кун, носил трехъярусную золотую корону, надевал золотую кольчугу и латы, в руках держал посох с золотыми обручами, на ногах носил башмаки, шагающие по облакам! У меня в услужении находилось сорок семь тысяч покорных мне духов-оборотней, которые величали меня: «Отец наш, Великий Мудрец». Но теперь я превратился в человека, избавился от небесной кары и стал твоим покорным слугой и учеником. Это благовещее сияние вокруг твоей головы, чудесный мой наставник, говорит о том, что тебя ждут многие блага по возвращении в восточные земли, стало быть, и мне, старому Сунь У-куну, безусловно выпадет счастье получить истинное перерождение.

Пока Сунь У-кун рассуждал так с самим собою, с южной стороны неба, из-за леса, вдруг показался черный дым, который стал быстро подниматься вверх.

Сунь У-кун вздрогнул.

– В клубах этого дыма, – проговорил он, – несомненно, кроется злой дух. Не может быть, чтобы от Чжу Ба-цзе и Ша-сэна могло исходить нечто подобное…

Пока Сунь У-кун думал да гадал, откуда мог взяться черный дым, Танский монах сидел в лесу, погрузившись в глубокое созерцание своей внутренней природы, и напевал сутру о великомудром брамине, впавшем в нирвану. Вдруг раздался жалобный крик: «Спасите! Спасите!» Танский монах сильно встревожился.

– Да восторжествует благо! – воскликнул он. – Кто может взывать о помощи в этой глухой лесной чаще? Может, волк задрал кого-нибудь или тигры и барсы напугали? Надо пойти посмотреть!

С этими словами он встал с места и пошел на крик. Он миновал тысячелетние кипарисы и в десятки раз более старые сосны, перелез через густые поросли разных вьющихся растений и, наконец, очутился рядом с несчастным существом. Он увидел женщину: верхняя часть ее тела была привязана лианами к стволу огромного дерева, а нижняя часть закопана в землю. Танский монах замер на месте и обратился к женщине с вопросом:

– О добрая женщина! Скажи мне, за что тебя привязали к дереву?

Танский монах своими плотскими очами не мог распознать в женщине злого духа. Между тем в ответ на участливое обращение женщина залилась слезами. Ее румяное личико, по которому катились слезы, было настолько прелестным, что рыбы в смущении скрывались на дно, а гуси садились на землю. Глаза ее, полные скорби, были настолько прекрасны, что луна от стыда за свое безобразие укрылась бы за облака, а цветы в смущении опустили бы головки.

Танский монах не решился приблизиться к ней и, стоя на месте, продолжал расспрашивать:

– О добрая женщина! Какое же ты совершила преступление? Скажи мне, бедному монаху. Может быть, я смогу помочь тебе?

Тут оборотень стал морочить Танского монаха хитрыми речами и выдумками.

– О наставник! – воскликнула женщина. – Мои родители живут в стране Нищих браминов, в двухстах ли отсюда. Они добрые, хорошие люди, всегда жили в согласии друг с другом, а также со всеми родными и друзьями. Но случилось так, что в этом году, в день поминовения усопших, они пригласили всех родных, а также всех домочадцев, и старых и малых, на родовое кладбище, чтобы привести в порядок могилы предков. Кто в паланкине, кто верхом прибыл за город на кладбище. Но как только мы начали обряд жертвоприношения и стали жечь фигурки коней из бумаги, раздались удары в гонги и барабаны, а затем на нас набросилась шайка грабителей с ножами и дубинами. Они грозили убить нас. Мои родители и наши родственники, спасая жизнь, бросились бежать. Я же от страха не могла даже пошевельнуться и лежала на земле без движения. Грабители схватили меня и уволокли в горы. Их старший главарь хотел сделать меня своей женой, но я полюбилась и второму главарю, и третьему, и четвертому, да и многим другим. Они стали ссориться между собой, никак не могли сговориться и потому решили привязать меня к этому большому дереву, а сами куда-то скрылись. Пять дней и пять ночей я терплю эти невыносимые муки. Мне казалось, что смерть уже совсем близко. Не знаю, кто из моих предков и в каком поколении совершил добродетельный поступок, но, видимо, само небо послало мне тебя. Умоляю, прояви милосердие, спаси меня. До конца дней своих не забуду я твоего благодеяния, даже когда сойду в подземное царство!

Женщина умолкла, и слезы снова хлынули из ее глаз.

Танский монах – по натуре своей человек сердобольный – не выдержал и тоже заплакал. Всхлипывая, стал он звать своих учеников:

– Братья!

Бродившие поблизости Чжу Ба-цзе и Ша-сэн услышали зов своего наставника.

– Уж не повстречался ли наш учитель с каким-нибудь своим родственником? – высказал предположение Чжу Ба-цзе.

Ша-сэн рассмеялся.

– Вот еще, вздор какой! – сквозь смех проговорил он. – Сколько времени идем и не встретили на своем пути ни одного доброго человека! Откуда же мог взяться здесь родственник нашего учителя?

– Чего же ради наставник расплакался? – упорствовал Чжу Ба-цзе. – Пойдем, увидишь, чья правда.

Ша-сэн вернулся, отвязал коня, взвалил поклажу и крикнул:

– Учитель! Зачем ты звал нас?

Когда ученики подошли к своему наставнику, тот указал им рукой на дерево.

– Чжу Ба-цзе! – вскричал он. – Освободи эту добрую женщину! Спаси ее от смерти!

Чжу Ба-цзе, не задумываясь над тем, что может случиться, начал действовать.

Вернемся теперь к Великому Мудрецу Сунь У-куну, который все еще пребывал в воздухе. Заметив, что черное облако сгущается и накрыло светлое сияние, он воскликнул:

– Дело дрянь! Уж не напал ли злой дух на нашего наставника? Бог с ним, с пропитанием, это пустяки. Надо скорей вернуться и узнать, что случилось с учителем!

С этой мыслью Сунь У-кун тотчас повернул назад свое облачко и спустился в лесной чаще. Увидев, что Чжу Ба-цзе распутывает веревки, Сунь У-кун кинулся к нему, схватил за ухо и так ударил, что Дурень сразу же повалился наземь.

– Ты что же это ни с того ни с сего повалил меня? Силу свою пробуешь, что ли? – спросил Чжу Ба-цзе, поднимаясь с земли. – Мне наставник велел спасти человека!

– Брось! Не развязывай! – усмехнувшись, сказал Сунь У-кун. – Это же оборотень! Видишь, как плачет, чтобы обмануть нас!

– Ах ты, несносная обезьяна! – в сердцах воскликнул Танский монах. – Явился со своими глупыми выдумками! Как только тебе в голову пришло, что эта несчастная дева – оборотень?!

– Наставник, ничего ты не понимаешь! – отвечал Сунь У-кун. – Все эти штучки мне хорошо известны. Оборотни, когда хотят полакомиться человечьим мясом, всегда так поступают.

Чжу Ба-цзе надулся.

– Учитель! – злобно проговорил он. – Не верь ты ему, конской заразе! Обманывает он тебя! Девица эта из здешних мест, а мы пришли сюда из далекой восточной земли, никогда не имели с ней никаких дел, она не родственница нам, не возлюбленная. Зачем же зря говорить, что она оборотень?! Это он услал нас вперед, а сам тем временем явился сюда, сделал с ней все, что ему было надо, а теперь валит весь грех на нее!

– Негодяй! – вскипел Сунь У-кун. – Замолчи! Да разве за все время нашего путешествия я совершил хоть один проступок? А вот ты, обжора, только и думаешь, как бы удовлетворить свою похоть, и ради выгоды готов отца родного продать. Сознайся, уж не сам ли ты захотел породниться с ней, да и привязал ее к дереву!

Танский монах принялся мирить их:

– Полно! Полно, Чжу Ба-цзе! Твой старший брат часто бывает прав. Раз он так говорит, давайте оставим ее здесь, бог с ней! Пойдем дальше своей дорогой!

– Вот это правильно! – в восторге воскликнул Сунь У-кун. – Значит, тебе, наставник, покровительствует сама судьба! Скорей садись на коня. А как только выберемся из леса, найдутся люди, которые не откажут нам в подаянии.

Все четверо двинулись вперед, оставив оборотня привязанным к дереву.

Оставшись в лесу, оборотень, скрежеща зубами от ярости бормотал:

– Много раз слыхала я о том, что Сунь У-кун обладает огромной волшебной силой, и вот нынче сама убедилась в том, что не зря про него идет такая молва. Зато Танский монах – совсем еще невинный отрок. Он сохранил свое целомудрие и, видимо, ни разу еще не источал из себя мужской силы. Я бы приворожила его к себе и сочеталась бы с ним брачными узами, чтобы обрести бессмертие, а эта обезьяна распознала меня, разбила все мои замыслы и увела монаха от меня. Освободи они меня от веревок, я тут же вцепилась бы в Танского монаха и завладела им! А теперь выходит, что зря я старалась. Постой! Позову-ка его еще разок! Посмотрим, что из этого получится!

Дева-оборотень, не дотрагиваясь до лиан, которыми была привязана, произнесла несколько ласковых слов и, легонько дунув, пустила их с попутным ветерком вдогонку, прямо в уши Танскому монаху. Хотите знать, о чем взывала она? Вот ее слова:

– О наставник! Как мог ты не пожалеть человеческой жизни и обречь меня на верную гибель? Как после этого ты сможешь поклониться Будде и просить у него священные книги?

Услышав эти слова, Танский монах тотчас же придержал коня и воскликнул:

– Сунь У-кун! Ступай назад и освободи деву от веревок.

– Что это ты, наставник, опять вспомнил про нее? – удивился Сунь У-кун.

– Да она ведь кричит! – ответил Танский монах.

– Ты что-нибудь слышишь? – спросил Сунь У-кун, обращаясь к Чжу Ба-цзе.

– У меня, должно быть, уши заложило, – ответил тот, – ничего не слышу.

– Ну а ты, Ша-сэн, что-нибудь слышал?

– Мне что-то ни к чему: иду себе с ношей, ни о чем не думаю, поэтому ничего не слышу, – ответил он.

– Вот и я тоже ничего не слышу, – сказал Сунь У-кун, обращаясь к Танскому монаху. – Ты скажи, наставник, что она там кричит?

– Упрекает меня, – ответил Танский монах, – и совершенно справедливо. Говорит, как смогу я предстать перед Буддой и просить у него священные книги после того, как оставил ее погибать в лесу. Знаешь поговорку: «Спасти человеческую душу лучше, чем выстроить семиярусную пагоду». Живо ступай, освободи ее! Сейчас это, пожалуй, важнее, чем священные книги и поклонение Будде!

Сунь У-кун дерзко рассмеялся:

– Наставник! Раз тебе так приспичило совершить доброе деяние, то ничего не поделаешь, снадобья от этого нет никакого! Но ты вспомни, сколько гор тебе пришлось перейти за то время, что ты покинул восточные земли! Сколько злых дьяволов-оборотней попадалось в этих горах? Они хватали тебя, тащили в свои пещеры, а мне, старому Сунь У-куну, то и дело приходилось пускать в ход свой посох, убивать всяких бесов, чтобы выручать тебя из беды. И вдруг сейчас ты решил проявить жалость к какой-то ведьме-оборотню и хочешь, чтоб я спас ее.

– Вот что я скажу вам, братья мои, – серьезно проговорил Танский монах, перебивая Сунь У-куна. – Еще древние люди говорили: «Если можешь совершить благодеяние, пусть самое малое, никогда не пренебрегай им; если же совершил злодеяние, не оправдывайся тем, что оно невелико». Послушай меня, Сунь У-кун, и спаси несчастную деву!

– Ах, вот как! – грубо воскликнул Сунь У-кун. – Раз уж на то пошло, то скажу тебе прямо, что это дело мне, старому Сунь У-куну, не под силу! Если хочешь спасти оборотня, спасай, я не смею больше отговаривать тебя, а то ты опять разозлишься. Поступай как хочешь, только спасай ее сам!

– Замолчи! – крикнул Танский монах. – Оставайся здесь, а я с Чжу Ба-цзе пойду освобожу ее.

Танский монах вернулся в лес, велел Чжу Ба-цзе развязать лианы, которыми дева была привязана к дереву, затем приказал ему вырыть граблями нижнюю часть ее тела из земли. Дева-оборотень вылезла из ямы, расправила затекшие члены, оправила свои одежды и пошла за Танским монахом из леса, радостная и довольная. Сунь У-кун, увидев их, стал зло смеяться.

– Ты что смеешься, обезьянья морда! – выругал его Танский монах.

– Чего смеюсь? А вот послушай:

 
Когда улыбается счастье,
     Хорошего друга ты встретишь.
Когда угрожает несчастье,
     Прекрасную деву приметишь!
 

Танский монах окончательно обозлился:

– Негодная ты мартышка! Болтаешь всякий вздор! От самого рождения и до сей поры я веду монашеский образ жизни. Я получил царское повеление отправиться на Запад, и вот сейчас спешу с почтением поклониться Будде и попросить у него священные книги; я не похож на тех, кто гонится за выгодой. Как же ты смеешь говорить, что мне угрожает несчастье?

– Наставник! – с улыбкой перебил его Сунь У-кун. – Ты в самом деле с младенческого возраста стал монахом, вот потому, видно, и не знаешь мирских порядков и законов, а умеешь только читать каноны и молиться Будде. Девица эта молода, смазлива, а мы все – монахи, отрешившиеся от земных утех. Если мы пойдем с ней вместе и по дороге встретим дурного человека, нас схватят, сдадут властям и обвинят в прелюбодеянии; не посчитаются с тем, что мы направляемся на поклон к Будде за священными книгами. А если нас и не обвинят в прелюбодеянии, то начнут допытываться, не похитили ли мы деву, чтобы получить выкуп. А за это с тебя, наставник, спросят ставленную грамоту3030
  Ставленная грамота – свидетельство, которое выдается монахам, принявшим постриг.


[Закрыть], да еще изобьют до смерти; Чжу Ба-цзе будет осужден на каторгу, Ша-сэна отправят в ссылку, да и мне, старому Сунь У-куну, непоздоровится. Как примутся мучить да терзать, так никакие речи не помогут.