Текст книги "Город и город"
Автор книги: Чайна Мьевиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Верно, сначала она приехала сюда. Я имею в виду… сюда – в Бещель, правильно? Сначала она приехала сюда, но потом сказала, что ей надо поехать в Уль-Кому. Я буду честна с вами, инспектор, мне казалось, что это вроде как один и тот же город. Понимаю, что это не так. Ей пришлось получить специальное разрешение, чтобы попасть туда, но поскольку она аспирантка, была аспиранткой, то там и осталась, чтобы выполнить свою работу.
– Оркини… это такая народная сказка, – сказал я Такеру.
Мать Махалии кивнула, а отец отвёл взгляд.
– На самом деле это не похоже на Брешь, миссис Джири. Брешь – реальная сила. Но Оркини – это…
Я замялся.
– Третий город, – по-бещельски пояснила Корви Такеру.
Он всё ещё пребывал в недоумении. Когда он так и не выразил понимания, она добавила:
– Тайный. Такая волшебная сказка. Между двумя другими.
Он покачал головой – а, мол, – и у него пропал интерес.
– Она любила этот город, – сказала миссис Джири. Вид у неё был тоскующий. – Я имею в виду, извините, я имею в виду Уль-Кому. Мы, должно быть, рядом с тем местом, где она жила?
Грубо физически, гросстопично, если использовать термин, уникальный для Бещеля и Уль-Комы и ненужный где-либо ещё, так оно и было. Ни я, ни Корви не ответили: вопрос был сложный.
– Она изучала это годами, с тех пор как прочла какую-то книгу об этих городах. Преподаватели всегда, по-моему, были довольны её успехами.
– А вам нравились её преподаватели? – спросил я.
– Ну, я-то с ними знакома не была. Но она показывала мне кое-что из того, чем там занимаются, показывала сайт по этой программе и раскопки, где она работала.
– Вы имеете в виду профессора Нэнси?
– Это её руководительница, да. Махалии она очень нравилась.
– Им хорошо работалось вместе?
Когда я задал этот вопрос, Корви подняла на меня взгляд.
– Ой, я и не знаю! – Миссис Джири даже рассмеялась. – Махалия вроде как постоянно с ней спорила. Казалось, они во многом не согласны, но когда я спросила: «Ну и к чему это приводит?» – она сказала, что всё хорошо. Сказала, что им нравятся разногласия. Что таким образом она больше узнает.
– Вы были в курсе работ вашей дочери? – спросил я. – Читали её статьи? Она вам рассказывала о своих уль-комских друзьях?
Корви заёрзала, а миссис Джири помотала головой.
– Нет, – сказала она.
– Инспектор… – сказал Такер.
– Всё это просто не могло мне… не могло меня по-настоящему заинтересовать, мистер Борлу. То есть, конечно, с тех пор как она сюда уехала, статьи об Уль-Коме привлекали моё внимание больше, чем раньше, и я их обязательно читала. Но пока Махалия была счастлива, я… мы были счастливы. Понимаете, это же счастье, когда добиваешься успехов в своём деле.
– Инспектор, когда, по-вашему, мы сможем получить документы о транзите в Уль-Кому? – спросил Такер.
– Скоро, надеюсь. И она была? Счастлива?
– О, думаю, она… – начала миссис Джири. – Понимаете, всегда случаются какие-то драмы.
– Да, – вставил её муж.
– В общем… – сказала миссис Джири.
– Слушаю? – произнёс я.
– Ну, в общем, не то чтобы… только вот недавно у неё было что-то вроде стресса, вот. Я сказала ей, что надо бы приехать домой, отдохнуть – понимаю, приехав домой, вряд ли можно по-настоящему отдохнуть, но, сами знаете. Но она сказала, что вот-вот добьётся настоящих успехов, чего-то вроде прорыва в своей работе.
– И кое-кто из-за этого возбухает, – сказал мистер Джири.
– Милый…
– Так и есть. Она нам говорила.
Корви посмотрела на меня в недоумении.
– Мистер и миссис Джири…
Пока Такер говорил это, я быстро объяснил Корви по-бещельски:
– Не «бухает», не пьянствует. «Возбухает» – значит, злится.
– Кто возбухал? – спросил я у них. – Её преподаватели?
– Нет, – сказал мистер Джири. – Чёрт возьми, кто, по-вашему, это сделал?
– Джон, тише, тише…
– Чёрт возьми, кто такие эти типы в Лишь-Коме? – возмутился мистер Джири. – Вы даже не спросили нас, кто, по-нашему, это сделал. Даже не спросили нас. Думаете, мы не знаем?
– Что она сказала? – спросил я.
Такер уже был на ногах и помахивал рукой: мол, успокойтесь вы все.
– Какой-то мерзавец на конференции говорил ей, что её работа – сплошное предательство. Кто-то охотился на неё, с тех пор как она впервые здесь побывала.
– Джон, перестань, ты всё запутываешь. В тот первый раз, когда ей это сказали, она была здесь, здесь-здесь, здесь в Бещеле, а не в Уль-Коме, и он был не из Лишь-Комы, а из других, здешних, из националистов или Истинных граждан, что-то такое, вспомни…
– Погодите, о чём вы? Лишь-Кома? И – кто-то что-то сказал ей, когда она была в Бещеле? Когда?
– Постойте, босс, это… – быстро проговорила Корви по-бещельски.
– Думаю, нам всем надо сделать передышку, – сказал Такер.
Он успокаивал супругов, словно кто-то их обидел, а я извинился, как будто этим обидчиком я сам и был. Они знали, что им положено оставаться у себя в отеле. Внизу у нас были размещены двое сотрудников для соблюдения этого правила. Мы сказали Джири, что сообщим им, как только получим известия об их проездных документах, и что вернёмся на следующий день. На тот случай, если им что-то понадобится, какая-либо информация, я оставил им свои телефоны.
– Его найдут, – сказала им Корви на прощание. – Брешь возьмёт того, кто это совершил. Обещаю вам.
Когда же мы вышли, она мне пояснила:
– Между прочим, Лишь-Кома – это как Истинные граждане, только в Уль-Коме. Судя по всему, такие же милые, как наши, но гораздо более скрытные. И, к счастью, не наша головная боль.
Более радикальные в своей любви к Бещелю, чем даже Национальный блок Сьедра, Истинные граждане маршировали в самочинной форме и произносили пугающие речи. Они были легальны, но не в полной мере. Нам не удалось доказать их ответственность за нападения на бещельский Уль-Кома-город, посольство Уль-Комы, мечети, синагоги и книжные магазины левого толка, на наше маленькое иммигрантское население. Мы – я, конечно, имею в виду полищай– далеко не раз находили виновных и обнаруживали, что они были членами ИГ, но сама организация дезавуировала эти нападения, просто открещивалась от них, и ещё ни один суд не объявлял её под запретом.
– А Махалия раздражала обе стороны.
– Это её отец так говорит. Он не знает…
– Нам точно известно, что давным-давно ей удалось вывести из себя здешних унификационистов. А потом она сделала то же самое с тамошними наци?
Есть хоть какие-нибудь экстремисты, кого она не разъярила?
Мы поехали.
– Знаете, – сказал я, – то заседание Комитета по надзору… это довольно странно. Кое-кто там говорил такое…
– Сьедр?
– Сьедр, само собой, среди прочих, и кое-что из их речей до меня не очень-то доходило. Может, стоило бы тщательней следить за политикой? Может, так и сделаю.
Немного помолчав, я добавил:
– Может, наведём кое-какие справки?
– Какого хрена, босс? – Корви крутанулась на сиденье. Вид у неё был не злой, но недоумённый. – Зачем вам даже и этих было так поджаривать? Шишкари через день-другой призовут чёртову Брешь, и тогда горе тому, кто уделал Махалию. Понимаете? Даже если мы найдём сейчас какие-то нити, это дело вот-вот у нас заберут, это всего лишь вопрос времени.
– Да, – сказал я и слегка повернул руль, чтобы не столкнуться с уль-комским такси, изо всех сил его не-видя. – Так-то оно так. Но всё-таки. Впечатляет, когда кто-то способен обозлить стольких психов. Которые и друг другу в глотки готовы вцепиться. Бещельских наци, уль-комских наци, антинаци…
– Пусть этим Брешь занимается. Вы были правы. Она заслуживает Бреши, босс, это же ваши слова. Им это по силам.
– Она её точно заслуживает. И она её получит. – Я дал знак ехать дальше. – Avanti [10]10
Вперёд (ит.).
[Закрыть]. Но пока что, пусть ненадолго, она получит нас.
Глава 8
То ли комиссар Гадлем обладал сверхъестественным чутьём на время, то ли установил какую-то хитроумную программу, чтобы обманывать свою систему, но всякий раз, когда я входил в офис, в верхней части моего почтового ящика неизменно пребывали какие-нибудь его послания.
«Чудесно, – говорилось в последнем. – Как я понял, мистер и миссис Дж. препровождены в отель. Не очень хотел бы, чтобы вы на несколько дней увязли в бумажной работе (уверен, и вы согласитесь), так что, пожалуйста, вежливо сопровождайте их только до завершения формальностей. Работа сделана».
Какой бы информацией мы ни располагали, мне придётся её сдать, когда наступит время. Нет смысла делать работу для себя, говорил Гадлем, тратя своё время за счёт отряда, так что убери-ка ногу с педали газа. Мои записи были неразборчивы для всех остальных, а через час становились такими же и для меня самого, хотя я старательно их хранил и протоколировал – это моя обычная методика. Я несколько раз перечитал послание Гадлема, выкатывая глаза. Возможно, что-то бормотал при этом вслух.
Сколько-то времени я выискивал номера телефонов – как в Сети, так и через реальных живых операторов, отвечавших на том конце линии, – после чего сделал вызов, и тот закурлыкал, пробегая через различные международные АТС.
– Офисы Бол-Йеана.
До этого я звонил дважды, но попадал в какую-то автоматизированную систему: впервые кто-то действительно снял трубку. Он хорошо говорил по-иллитански, но с североамериканским акцентом, так что я сказал по-английски:
– Добрый день, я пытаюсь связаться с профессором Нэнси. Я оставлял сообщение на её голосовой почте, но…
– Будьте любезны, представьтесь.
– Это инспектор Тьядор Борлу из Бещельского Отряда особо опасных преступлений.
– Вот как! – Голос у него сделался совсем другим. – Речь идёт о Махалии, не так ли? Инспектор, я… Подождите, я постараюсь разыскать Иззи.
Долгая пауза с каким-то полым гудением.
– Это Изабель Нэнси. – Встревоженный голос, я бы решил, что американки, если бы не знал, что она из Торонто. Совсем не похожий на тот, что записан в её голосовой почте.
– Профессор Нэнси, это Тьядор Борлу из Бещельской полищай, ОООП. Вы, по-моему, говорили с моей коллегой, сотрудницей Корви? До вас, наверно, не дошли мои сообщения?
– Да, инспектор, я… Пожалуйста, примите мои извинения. Я собиралась вам перезвонить, но это было так, всё это, мне очень жаль… – Она говорила то на английском, то на хорошем бещельском.
– Понимаю, профессор. Я тоже сожалею о том, что случилось с мисс Джири. Должно быть, это очень плохое время для вас и всех ваших коллег.
– Я, мы, мы все в шоке здесь, инспектор. Просто потрясены. Не знаю, что вам и сказать. Махалия была замечательной молодой женщиной и…
– Конечно.
– Где вы сейчас? Вы… это местный звонок? Не хотели бы встретиться?
– Боюсь, что звонок международный, профессор; я всё ещё в Бещеле.
– Ясно. Так… чем я могу помочь вам, инспектор? Есть ли проблемы? Я имею в виду, любые проблемы, за исключением всего, всего этого, я имею в виду… – Я слышал её дыхание. – Жду со дня на день родителей Махалии.
– Да, я, сказать по правде, только что от них. Здешнее посольство готовит им документы, и скоро они должны к вам приехать. Нет, я потому звоню, что хотел бы побольше узнать о Махалии и о том, чем она занималась.
– Простите, инспектор Борлу, но я была под таким впечатлением от… этого преступления… я думала, не следует ли вам призвать здесь Брешь?..
Успокоившись, она теперь говорила только по-бещельски, так что, какого чёрта, я отказался от своего английского, который был не лучше, чем её бещельский.
– Да. Комитет по надзору… извините, профессор, я не знаю, насколько вы разбираетесь в том, как решаются такие вопросы. Но – да, ответственность за это будет передана. Вы понимаете, что это означает?
– Думаю, да.
– Хорошо. Я лишь занимаюсь кое-какой завершающей работой. Мне интересно, вот и всё. Мы здесь слышим о Махалии прелюбопытные вещи. Хочется узнать кое-что о её работе. Не могли бы вы мне помочь? Вы были её руководительницей? Не найдётся у вас несколько минут, чтобы поговорить со мной об этом?
– Конечно, инспектор, вы ведь так долго ждали. Не понимаю только, что именно…
– Хотелось бы узнать, над чем она работала. И об истории её взаимоотношений с вами и с вашей программой. А ещё расскажите мне о Бол-Йеане. Как я понимаю, она изучала Оркини.
– Что? – Изабель Нэнси была потрясена. – Оркини? Абсолютно нет. Это же археологическое отделение.
– Простите, у меня сложилось впечатление… Что значит «археологическое»?
– Я имею в виду, что если бы она изучала Оркини, а для этого могли бы быть веские причины, то писала бы диссертацию по фольклору, антропологии или, может, по сравнительной литературе. Безусловно, границы дисциплин становятся расплывчатыми. К тому же Махалия была из тех молодых археологов, которых больше интересуют Фуко и Бодрийяр, нежели Гордон Чайлд или мастерки [11]11
Мишель Поль Фуко(1926–1984) – французский философ, теоретик культуры и историк. Жан Бодрийяр(1841–1931) – социальный антрополог, археолог и публицист. Вир Гордон Чайлд (Чайльд)(1892–1957) – один из ведущих археологов XX века, основоположник антропологического неоэволюционизма.
[Закрыть]. – В голосе её звучала не злость, но печальное веселье. – Но мы не приняли бы её, не будь тема её диссертации связана с подлинной археологией.
– И что же это было?
– Бол-Йеан – это давние раскопки, инспектор.
– Расскажите, прошу вас.
– Уверена, вы в курсе всех споров вокруг ранних артефактов в этом регионе, инспектор. Бол-Йеан открывает предметы, возраст которых составляет добрую пару тысячелетий. Какой бы теории вы ни придерживались касательно Кливажа, теории раскола или конвергенции, то, что мы ищем, ему предшествует, предшествует Уль-Коме и Бещелю. Это корневые вещи.
– Необычно, должно быть.
– Конечно. А ещё крайне необъяснимо. Мы почти ничего не знаем о культуре, которая всё это произвела, понимаете?
– Полагаю, да. Отсюда и весь интерес, верно?
– Ну… да. Это, а ещё и вид предметов, которые здесь имеются. Махалия как раз и пыталась растолковать то, что в заглавии её работы именуется «герменевтикой идентичности», на основе наборов приспособлений и так далее.
– Не уверен, что понимаю.
– Она проделала хорошую работу. Цель диссертации состоит в том, чтобы никто, включая руководительницу, не понимал, что он делает, после первых двух лет. Шучу, вы понимаете. То, чем она занималась, должно было бы иметь последствия для теории двух городов. Их истоки, знаете ли. Она играла, держа свои карты закрытыми, поэтому я из месяца в месяц не была уверена, где именно она стоит в отношении означенного вопроса, но у неё оставалась ещё пара лет, чтобы составить своё мнение. Или просто прийти к каким-то выводам.
– Значит, она помогала разобраться с этими раскопками.
– Совершенно верно. Как и большинство наших аспирантов-исследователей. Кто-то – для основного исследования, кто-то – для частичного обеспечения своей стипендии, кто-то – немного того, немного другого, а кто-то – просто чтобы нас подоить. Махалии платили совсем немного, но ей в награду за работу в основном требовалось иметь доступ к артефактам.
– Понимаю. Мне очень жаль, профессор, у меня сложилось впечатление, что она работала над Оркини…
– Раньше её это занимало. Она сначала приехала на конференцию в Бещеле, несколько лет назад.
– Да, я что-то такое слышал.
– Верно. В общем, это вызвало кое-какой шум, потому что тогда она была очень увлечена Оркини, полностью, была немного боуденисткой, и доклад, который она представила, был воспринят не очень хорошо. Вызвал кое-какие упрёки. Её мужество меня восхитило, но в итоге она просто получила взбучку ни за что. Когда она подала заявление на написание диссертации – если честно, я крайне удивилась, что под моим руководством, – мне пришлось убедиться, понятно ли ей, что будет и что не будет… приемлемо. Но… То есть я не знаю, что она читала в свободное время, но то, что она писала в развитие своей диссертации, это было, это было прекрасно.
– Прекрасно? – переспросил я. – Вы же вроде…
Она замялась.
– Ну… Честно говоря, я бывала немного, немножко разочарована. Она была умна. Знаю, она была умна, потому что, понимаете ли, на семинарах и так далее она была потрясающа. И работала – усерднее некуда. Мы бы сказали, «грызла гранит», – эти слова она произнесла по-английски, – из библиотеки не выходила. Но её главы были…
– Не хороши?
– Прекрасны. Да, они были хороши. Степень она получила бы без проблем, но работа её мир бы не потрясла. Довольно тусклая, понимаете? А с учётом того количества часов, что она на неё потратила, её работа была ещё и жидковатой. Ссылки и так далее. Но я поговорила с ней об этом, и она заверила, что продолжит, понимаете? Работать над ней.
– Мог бы я её увидеть?
– Да, конечно. То есть я так полагаю. Не знаю. Надо разобраться с вопросами этики. У меня на руках те главы, что она мне дала, но они в значительной мере не завершены, она хотела работать над ними дальше. Если бы она закончила, то без проблем, был бы доступ общественности, но в таком виде… Имею ли право я передавать их вам? Ей, наверное, следовало опубликовать некоторые из них в качестве статей в журналах – те, что закончены, – но она не успела. Мы говорили и об этом; она сказала, что собирается что-то с этим сделать.
– Кто такие боуденисты, профессор?
– А! – Она рассмеялась. – Простите. Это источник всего ажиотажа вокруг Оркини. Бедный Дэвид не поблагодарил бы меня за использование такого термина. Это те, кого вдохновляет раннее творчество Дэвида Боудена. Вы знакомы с его произведениями?
– …Нет.
– Он написал книгу, много лет назад. «Между городом и городом». Никакой струнки не затрагивает? То была огромная вещь для поздних хиппи. Впервые за поколение кто-то воспринял Оркини всерьёз. Думаю, неудивительно, что вы ещё не видели этой книги, она до сих пор вне закона. В Бещеле и в Уль-Коме. Не найти даже в университетских библиотеках. В некотором смысле это было блестящее произведение: он проделал несколько фантастических архивных исследований, увидел некоторые аналогии и связи, которые… ну, всё-таки просто замечательно. Но при всём при том – бред и околесица.
– Как так?
– Потому что он поверил в это! Тщательно проверил все эти ссылки, нашёл новые, сложил их вместе в нечто вроде урбанистического мифа, который потом переосмыслил как запретную тайну. Он… Ладно, здесь мне надо быть немного осторожной, инспектор, потому что, честно говоря, я никогда по-настоящему, вправду, не думала, что он в это верит – всегда считала это какой-то игрой, – но книга утверждала, что он таки в это поверил. Он приехал в Уль-Кому, откуда отправился в Бещель, умудрился, не знаю как, перебраться между ними – законно, уверяю вас – несколько раз и стал утверждать, что нашёл следы самого Оркини. И пошёл ещё дальше, заявил, что Оркини не просто располагается где-то в промежутках, существующих между Комой и Бещелем с тех пор, как их основания то ли сближаются, то ли разделяются (не припомню, какой точки зрения он придерживался по вопросу Кливажа), заявил, что тот по-прежнему и здесь, и там.
– Оркини?
– Именно. Тайная колония. Город между городами, обитатели которого живут у всех на виду.
– Что? На виду? Каким образом?
– Невидимые, как улькомане для бещельцев, и наоборот. Прохаживаются по улицам, никем не замечаемые, но сами видящие оба города. По ту сторону Бреши. И кто знает, чем они занимаются? Строят секретные планы. Не сомневаюсь, на сайтах о теории заговоров до сих пор об этом спорят. Дэвид сказал, что собирается войти в него и исчезнуть.
– Ну и ну!
– Именно, что «ну и ну». «Ну и ну» – это верно. Дурной славой обросло. Поищите в Гугле, увидите. Во всяком случае, когда мы впервые увидели Махалию, до перестройки сознания ей было очень далеко. Мне понравилось, что она такая пылкая и что, боуденистка она или нет, такая красивая и умная. Это было как шутка, понимаете? Я даже подумала, не знает ли она об этом, не шутит ли сама.
– Но больше она этим не занималась?
– Ни один учёный с репутацией не станет руководителем боудениста. Я ей строго об этом сказала, когда она поступила, но она даже засмеялась. Сказала, что всё это оставила позади. Я уже говорила, как удивилась, что она пришла ко мне. Мои работы не столь авангардны, как её.
– То есть разные Фуко и Жижеки [12]12
Славой Жижек(р. 1949) – словенский культуролог и социальный философ фрейдо-марксистского толка.
[Закрыть]не по вам?
– Я их, конечно, уважаю, но…
– А нет ли какого-нибудь иного, как бы сказать, теоретического направления, которого она могла бы придерживаться?
– Да, но она мне сказала, что ей нужен доступ к реальным объектам. Я придерживаюсь школы артефактов. Мои более философски ориентированные коллеги… ну, многим из них я не доверила бы счистить грязь с амфоры.
Я рассмеялся.
– Поэтому я думаю, что это имело для неё смысл; ей правда очень хотелось научиться этой стороне дела. Я была удивлена, но и польщена. Понимаете ли вы, что эти образцы уникальны, инспектор?
– Думаю, да. Я, конечно, знаю все эти слухи.
– Вы имеете в виду их магические силы? Хотелось бы, хотелось бы. Но даже без них эти находки несравненны. Здешняя материальная культура вообще не имеет никакого смысла. Нигде в мире нет больше такого места, где можно выкапывать нечто такое, что выглядит как мешанина среза поздней античности с по-настоящему красивыми и сложными изделиями бронзового века и так далее, вплоть до предметов откровенного неолита. Стратиграфия, похоже, вылетает при этом в трубу. Эти раскопки используют как свидетельства против матрицы Харриса – ошибочно, но причину понять можно. Потому-то эти раскопки популярны у молодых археологов. И сколько бы ни твердили, что они не более того, что собой представляют, в сумасбродных исследователях это до сих пор не убивает желания на них взглянуть. Тем не менее я могла допустить мысль, что Махалия попыталась бы пойти к Дэйву, но знала, что с ним бы ей не особенно повезло.
– Дэйв? Боуден? Он жив? Преподаёт?
– Конечно, жив. Но даже когда Махалия была всецело этим увлечена, ей не удалось бы заполучить его себе в руководители. Я готова держать пари, что она наверняка говорила с ним, когда начала прощупывать, что к чему. И я готова держать пари, что он её окоротил. Он давным-давно со всем таким покончил. Это бич его жизни. Спросите у него сами. Порыв юности, превзойти который он так никогда и не смог. Всё, что он опубликовал впоследствии, не стоит и выеденного яйца – на протяжении всей дальнейшей карьеры его имя связывалось только с Оркини. Он и сам вам это скажет, если вы у него спросите.
– Может, и спрошу. Вы с ним знакомы?
– Он ведь коллега. Археология периода до Кливажа – не столь уж обширное поле деятельности. Он тоже работает в Университете принца Уэльского, по крайней мере на полставки. Живёт здесь, в Уль-Коме.
Сама она жила по нескольку месяцев в году в уль-комской квартире, в университетском районе, где Университет принца Уэльского и другие канадские институты извлекали преимущества из того факта, что США по причинам, назвать которые теперь затруднялись даже большинство их правых, бойкотировали Уль-Кому. Вместо них именно Канада с энтузиазмом устанавливала связи, научные и экономические, с уль-комскими учреждениями.
Бещель, разумеется, был другом и Канады и США, но весь совместный энтузиазм, с которым обе страны внедрялись в наши неуверенные рынки, был карликовым по сравнению с тем рвением, с которым Канада поддерживала то, что у них называлось экономикой Нового Волка. Мы же для них были, может, уличной дворняжкой или тощей крысой. Большинство паразитов являются интерстициальными. Очень трудно доказать, что робкие ящерицы, в холодную погоду прячущиеся в трещинах бещельских стен, могут жить только в Бещеле, как это часто утверждают; конечно, они умрут, если их экспортировать в Уль-Кому даже более мягко, чем детскими руками, но такую же тенденцию они имеют и в бещельской неволе. Голуби, мыши, волки, летучие мыши живут в обоих городах, являясь заштрихованными животными. Но по традиции, о которой предпочитают помалкивать, большинство волков – слабых, костлявых тварей, давно адаптированных к городской канализации, – повсеместно, хотя и невразумительно, считаются бещельскими. Лишь тех немногих из них, что отмечены приличным размером и не слишком поганой шкурой, по такому же принципу относят к числу уль-комских. Многие граждане Бещеля избегают нарушать эту – совершенно излишнюю и измышленную – строгую границу, никогда не упоминая о волках.
Как-то раз я отпугнул парочку этих зверей, когда они рылись среди мусора во дворе моего дома. Чем-то в них швырнул. Они были необычайно шерстисты, и несколько моих соседей были так потрясены, словно я совершил брешь.
Большинство улькоманистов, как охарактеризовала себя Нэнси, жили, как и она, на два дома – в её голосе слышалась вина, когда она объясняла это, вновь и вновь отмечая, что, должно быть, из-за какой-то исторической причуды более плодородные места для археологических раскопок расположены в районах сплошной Уль-Комы или со значительно преобладающей уль-комской штриховкой. Университет принца Уэльского имел взаимные договорённости с несколькими уль-комскими академиями. Большую часть каждого года Дэвид Боуден жил в Уль-Коме, а на меньшую – возвращался в Канаду. Сейчас он находился в Уль-Коме. Аспирантов у него, сказала она, мало, да и учебная нагрузка невелика, но я всё-таки не смог дозвониться ему по тому номеру, что она мне дала.
Пошарив в Сети, нетрудно было убедиться в правдивости большей части того, что сказала мне Изабель Нэнси. Я нашёл страницу, где в числе прочих значилось название диссертации Махалии. Её имя из списка пока не исключили, равно как не отдали дань её памяти, что, я не сомневался, вскоре произойдёт. Нашёл список публикаций как Нэнси, так и Дэвида Боудена. Его список включал в себя книгу 1975 года, о которой упоминала Нэнси, две статьи примерно того же времени, ещё одну статью десятью годами позже, затем главным образом журнальные публикации, некоторые из которых впоследствии были изданы под одной обложкой.
Я нашёл fracturedcity.org, основной сайт фанатов допплурбанологии, одержимых Уль-Комой и Бещелем. Подход сайта, соединявший два города в единый объект изучения, должен был бы возмутить благовоспитанное мнение в обоих городах, но, судя по комментариям на форуме, доступ к нему был вполне обыденным, хотя и слегка незаконным делом для граждан обоих. Последовательность ссылок оттуда – у многих серверов были адреса. uq и. bz, что свидетельствовало о наглости участников, об их уверенности в снисходительности или некомпетентности наших и уль-комских цензоров, – позволила мне выйти на несколько абзацев, скопированных из книги «Между городом и городом». Там говорилось именно то, что изложила мне Нэнси.
Звонок телефона заставил меня вздрогнуть. Я осознал, что уже темно, больше семи.
– Борлу, – сказал я, откидываясь на спинку стула.
– Инспектор? Чёрт, сэр, у нас тут такое дело! Это Кещория.
Агим Кещория был одним из наших сотрудников, размещённых в отеле, чтобы присматривать за родителями Махалии. Я протёр глаза и пробежал взглядом по своей электронной почте, проверяя, не пропустил ли входящих сообщений. В трубке, помимо голоса Кещории, различался шум: явный переполох.
– Сэр, мистер Джири… самоволка, сэр! Он, чтоб его… совершил брешь.
– Что?
– Он выбрался из номера, сэр.
Позади него раздавался голос женщины: та кричала.
– Чёрт, что случилось?
– Не знаю, каким макаром он проскользнул мимо нас, сэр, просто не знаю. Но он пропадал недолго.
– Откуда известно? Как вы его забрали?
Он опять выругался.
– Не мы, сэр! Брешь его забрала. Я звоню из машины, сэр, мы едем в аэропорт. Брешь, это… сопровождает нас. Где-то. Они сказали нам, что делать. Это миссис Джири, вы, наверно, слышите. Он должен улететь. Прямо сейчас.
Корви уехала и не отвечала на звонки. Я взял из гаража отряда машину без опознавательных знаков, но погнал её с истерически завывающими сиренами, игнорируя ПДД. Ко мне применялись только бещельские правила и, следовательно, только их я имел полномочия игнорировать, но дорожное движение – это компромиссная область, где Комитет по надзору обеспечивает близкое сходство между правилами Бещеля и Уль-Комы. Хотя культуры движения не идентичны, ради пешеходов и машин, которым, не-видя, приходится ладить с большим количеством зарубежного трафика, транспорт в обоих городах движется в сопоставимых скоростях и сопоставимыми способами. Мы все учимся тактично избегать и соседских, и своих собственных транспортных средств, наделённых чрезвычайными полномочиями.
Вылетов на протяжении пары часов не было, но супруги Джири будут изолированы, а Брешь каким-то тайным способом проследит, чтобы они поднялись в самолёт, а затем и в воздух. Наше посольство в США уже будет проинформировано, равно как и представители в Уль-Коме, и в обеих наших системах их имена будут помечены фразой «в визе отказать». Как только они выедут, обратной дороги им не будет. Я пробежал через аэропорт Бещель к офису полищай, показал свой значок.
– Где Джири?
– В камере, сэр.
Не зная заранее, что увижу, я уже прокручивал в уме фразы типа «да вы знаете, что произошло с этими людьми, что бы там они ни сделали, они только что потеряли дочь», и так далее, но этого не потребовалось. Им предоставили еду и питьё, обращались мягко. Кещория был с ними в маленькой комнате. Он что-то бормотал на своих начатках английского, обращаясь к миссис Джири.
Она посмотрела на меня глазами, полными слёз. Её муж, как показалось мне на мгновение, спал на койке. Увидев, насколько он неподвижен, я понял, что это не просто сон.
– Инспектор, – сказал Кещория.
– Что с ним случилось?
– Он… Это Брешь, сэр. Наверно, всё будет в порядке, скоро проснётся. Не знаю. Не знаю, что за хрень они с ним сотворили.
– Вы отравили моего мужа… – сказала миссис Джири.
– Миссис Джири, пожалуйста.
Кещория встал, приблизился ко мне и понизил голос, хотя говорил уже по-бещельски:
– Мы ничего не знали об этом, сэр. Снаружи раздался небольшой шум, потом кто-то вошёл в вестибюль, где мы сидели.
Миссис Джири плакала, разговаривая со своим не приходящим в сознание мужем.
– Джири вроде как кренится в дверях и теряет сознание. Охранники отеля идут к ним, просто смотрят на эту расплывчатую картину у порога, там кто-то за спиной у Джири маячит, останавливаются и ждут. Слышу этот голос: «Вы знаете, что я представляю. Мистер Джири совершил брешь. Выдворите его». – Кещория беспомощно покачал головой. – Потом, а я до сих пор ничего толком не вижу, тот, кто это говорил, его уже нет.
– Как?..
– Инспектор, я ни хрена не знаю. Я… Я понесу за это ответственность, сэр. Должно быть, Джири прокрался мимо нас.
Я смерил его взглядом.
– А ты хотел получить пирожок? Конечно, это твоя ответственность. Что он сделал?
– Не знаю. Я и рта не раскрыл, как люди Бреши исчезли.
– Как насчёт?.. – Я кивнул на миссис Джири.
– Её не депортируют: она ничего не сделала. – Он говорил шёпотом. – Но когда я сообщил ей, что нам придётся забрать её мужа, она сказала, что поедет с ним. Не хочет оставлять его одного.
– Инспектор Борлу. – Миссис Джири старалась, чтобы голос звучал ровно. – Если вы говорите обо мне, вам следует говорить со мной. Вы видите, что сделали с моим мужем?
