Текст книги "Город и город"

Автор книги: Чайна Мьевиль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

После этого мы все на какое-то время притихли. Все чувствовали себя под наблюдением.

– Вы это видели?

– Конечно, нет. На кого я похож? Кто же это видит? Но мы знаем, что они там. Наблюдают. Любой предлог, и… нас нет. Вы знаете… – Он потряс головой, а когда снова посмотрел на меня, то во взгляде у него был гнев и, возможно, ненависть. – Знаете, скольких моих друзей забрали? Которых я больше никогда не видел? Мы осторожнее, чем кто-либо!

Это было правдой. Политическая ирония. Тем, кто был наиболее предан идее прорыва границы между Бещелем и Уль-Комой, приходилось её наиболее тщательным образом соблюдать. Если бы я или кто-то из моих друзей на мгновение потерпели неудачу с не-видением (а у кого такого не бывало? кому иной раз не удавалось не-видеть?), то до тех пор, пока это не афишировалось и не поощрялось, никакая опасность нам не угрожала. Случись мне на секунду-другую задержать взгляд на какой-нибудь привлекательной прохожей в Уль-Коме, молча полюбоваться линией горизонта обоих городов разом, испытать раздражение из-за шума уль-комского поезда, меня бы никто не забрал.

Однако здесь, в этом здании, не только мои коллеги, но и силы Бреши всегда были исполнены гнева, и, как у ветхозаветного бога, у них на это были и могущество, и право. Это ужасное нечто могло появиться и заставить унификациониста исчезнуть даже за соматическое нарушение, испуганный прыжок из-под не туда свернувшего уль-комского автомобиля. Если бы Бьела, Фулана, совершала бреши, то принесла бы это с собой. Значит, похоже, Дродина заставляло бояться именно это подозрение.

– Просто что-то такое было. – Он посмотрел в окно на два города сразу. – Может, она бы… из-за неё на нас в конце концов обрушилась бы Брешь. Или ещё что-нибудь.

– Погодите, – сказала Корви. – Вы сказали, что она уехала…

– Она говорила, что уезжает. В Уль-Кому. Официально.

Я перестал делать заметки. Глянул на Корви, а та – на меня.

– Больше я её не видел. Кто-то слышал, что она уехала и ей не позволяют сюда вернуться. – Он пожал плечами. – Не знаю, правда ли это, а если да, то не знаю почему. Это было просто вопросом времени… Она ковырялась в опасной дряни, и у меня из-за этого возникло дурное предчувствие.

– Но это ещё не всё, верно? – спросил я. – Что ещё?

Он уставился на меня.

– Я не знаю. Она была проблемой, она внушала страх, слишком много всего… просто что-то такое в ней было. Когда она всё говорила и говорила обо всей этой ерунде, то мурашки по спине бегали. Она всех заставляла нервничать.

Он снова выглянул в окно. Потряс головой.

– Мне жаль, что она умерла, – сказал он. – Жаль, что кто-то её убил. Но я не очень-то этому удивляюсь.

Этот дух намёков и таинственности был прилипчив, каким бы циничным или равнодушным вы себя ни полагали. Когда мы вышли, я заметил, как Корви окинула взглядом обшарпанные фасады складов. Возможно, слегка задержавшись на магазине, который, как она должна была понимать, находился в Уль-Коме. Она чувствовала, что за ней наблюдают. Мы оба это чувствовали – и были правы – и суетились.

Когда мы отъехали, я повёз Корви – провокация, я признаю, хотя и направленная не против неё, но, в некотором роде, против Вселенной, – на обед в маленький бещельский Уль-Кома-город, что к югу от парка. Из-за особенностей расцветки и оформления витрин магазинов и очертаний фасадов посетители Бещеля, видя его, всегда думают, что смотрят на Уль-Кому, и поспешно и демонстративно отводят взгляд (насколько иностранцы вообще способны достигнуть не-видения). Но при более тщательном рассмотрении и опыте в дизайне зданий заметен некий стеснённый китч, приземистая самопародия. Видно, что кое-где они отделаны так называемым бещельским синим, одним из цветов, незаконных в Уль-Коме. Эти свойства имеют сугубо местный характер.

Эти несколько улиц – с названиями-полукровками: иллитанские существительные и бещельские суффиксы, Юлсайнстращ, Лилигистращ и так далее – были центром культурного мира для небольшой общины уль-комских эмигрантов, проживающих в Бещеле. Они приехали по разным причинам – из-за политических преследований, в поисках экономической выгоды (и как же патриархи, прошедшие через немалые тяготы эмиграции по этой причине, должны сейчас об этом сожалеть!), по прихоти, в поисках романтики. Большинство из них теперь второго и третьего поколения, в возрасте сорока и ниже, и говорят они по-иллитански у себя дома, но по-бещельски без акцента на улицах. Может быть, уль-комское влияние сказывается в их одежде. В разное время местные задиры и кто похуже швыряли им камни в окна и били их на улицах.

Именно сюда тоскующие уль-комские изгнанники приходят ради своей выпечки, своих леденцовых горошин, своего ладана. Ароматы в бещельском Уль-Кома-городе сбивают с толку. Инстинкт побуждает не-обонять их, думать о них как о занесённых через границу, столь же неуважительных, как дождь. «Дождь и дым живут в обоих городах», – гласит пословица. В Уль-Коме есть сходная, но одной из субстанций там выступает «туман». Иногда можно услышать это и о других погодных условиях – или даже о мусоре, сточных водах и, из уст храбрецов, о голубях или волках. Но ароматы эти пребывают в Бещеле.

Очень редко молодые улькомане, не знающие района своего города, с которым штрихован Уль-Кома-город, совершают ошибку, спрашивая направление у этнического улькоманина, живущего в Бещеле, принимая его за соотечественника. Такая ошибка быстро обнаруживается – наибольшую тревогу вызывает как раз демонстративное не-видение, – и Брешь, как правило, бывает милосердна.

– Босс, – сказала Корви.

Мы сидели в угловом кафе, Кон-уль-Кай, которое я часто посещал. Перед тем я выдал ей целое представление – поприветствовал хозяина, обратившись к нему по имени, как, несомненно, поступали и многие другие бещельские завсегдатаи. Вероятно, он меня презирал.

– Какого чёрта мы сюда припёрлись?

– Смелее, – сказал я. – Уль-комская еда. Не отказывайтесь. Вы же знаете, что она вам понравится.

Я предложил ей чечевицу с корицей, густой сладкий чай. Она отказалась.

– Мы здесь, – сказал я, – потому что я пытаюсь впитать эту атмосферу. Уловить дух Уль-Комы. Чёрт.

Вы сообразительны, Корви, я не говорю вам ничего такого, чего вы не знаете. Помогите мне вот с этим.

Я стал загибать пальцы.

– Она была здесь, эта девушка. Эта Фулана, Бьела. – Я чуть было не сказал «Марья». – Она была здесь – когда? – три года назад. Вращалась среди изворотливых местных политиканов, но искала что-то другое, с чем они не могли ей помочь. Что-то такое, что даже они полагали бесчестным. Она уезжает.

Я выдержал паузу.

– Собиралась в Уль-Кому.

Я выругался, и Корви тоже.

– Она что-то исследует, – сказал я. – Потом уезжает.

– Мы так думаем.

– Да, мы так думаем. Потом вдруг снова оказывается здесь.

– Мёртвой.

– Мёртвой.

– Чёрт.

Корви наклонилась, взяла и стала задумчиво поглощать одно из моих пирожных, потом вдруг застыла с полным ртом. Долгое время никто из нас ничего не говорил.

– Так и есть, – сказала наконец Корви. – Это чёртова брешь, верно?

– … Похоже, что это могло быть брешью, думаю – да, думаю, так и было.

– Если не в ту сторону, то чтобы вернуться. Туда, где её и уделали. Или посмертно. Где её выбросили.

– Или что-то ещё, – сказал я. – Ещё что-то.

– Если только она не пересекла границу законным образом или не пробыла здесь всё это время. Лишь потому, что Дродин её не видел…

Я вспомнил о телефонном звонке. Сделал скептическое лицо: дескать, ну, может быть.

– Может, и так. Он казался очень уверенным. В любом случае это подозрительно.

– Ну…

– Хорошо. Значит, это брешь: договорились.

– Чушь это всё.

– Нет, послушайте, – сказал я. – Это означает, что она не будет нашей проблемой. Или, по крайней мере… если мы сможем убедить Комитет по надзору. Может быть, мне удастся это запустить.

Она нахмурилась.

– Чёрта с два, дождётесь от них. Я слышала, они получают…

– Нам придётся представить свои доказательства. Пока что косвенные, но, может, их будет достаточно, чтобы делу дали ход.

– Судя по тому, что я слышала, нет. – Она отвела взгляд, снова посмотрела на меня. – Вы уверены, что хотите этого, босс?

– Чёрт, да! Да, чёрт возьми. Послушайте. Я понял. Похвально, что вы хотите оставить это дело за собой, но послушайте. Если есть шанс, что мы правы… вы не можете расследовать брешь. Этой Бьеле-Фулане, убитой иностранке, нужен кто-то, кто бы о ней позаботился. – Выдерживая паузу, я заставил Корви посмотреть на меня. – Мы здесь не лучшие, Корви. Она заслуживает большего, чем в наших силах. Никто не сможет провести это расследование так, как Брешь. Господи, кому удавалось добиться, чтобы Брешь действовала от его имени? Вынюхивая убийцу?

– Не многим.

– То-то и оно. Значит, если удастся, надо передать это дело. Комитет знает, что каждый будет пытаться передать всё; вот почему нас заставляют прыгать через обручи.

Она посмотрела на меня с сомнением, а я продолжал:

– У нас нет доказательств, и мы не знаем подробностей, так что давайте постараемся за пару дней украсить верхушку вишенкой. Или докажем себе, что мы не правы. Взгляните на её досье, которым мы сейчас располагаем. В нём, чтоб его, данных хватает. Два-три года назад она исчезает из Бещеля, теперь её обнаруживают здесь мёртвой. Может, Дродин прав, она была в Уль-Коме. Открыто. Я хочу, чтобы вы поработали с телефоном, связались кое с кем и здесь и там. Сами видите, что мы имеем: иностранка, исследовательница и так далее. Выясните, кто она. Ничего не бойтесь, намекайте, что это касается Бреши.

Вернувшись, я прошёл мимо стола Таскин.

– Борлу! Получили мой звонок?

– Госпожа Керуш, ваши усердные поиски моего общества становятся неубедительными.

– Я получила ваше сообщение и начала действовать. Нет, Борлу, пока не обязуйтесь умыкнуть меня с собой, вы непременно будете разочарованы. Возможно, вам придётся подождать некоторое время, чтобы поговорить с Комитетом.

– Как это сработает?

– Когда вы в последний раз этим занимались? Много лет назад? Слушайте, я уверена, вы думаете, что владеете самым зрелищным броском… Не смотрите на меня так, что у вас за вид спорта? Бокс? Знаю, вы думаете, они должны будут вызвать вас… – здесь голос у неё стал серьёзным, – сразу же, я имею в виду, только этого не случится. Вам придётся ждать своей очереди, а это может занять несколько дней.

– Я думал…

– Когда-то так и было. Но они бросили то, что делали раньше. Сейчас ведь сложное время, а это больше касается нас, чем их. Ни одной группе представителей это не в жилу, но, честно говоря, на данный момент ваша проблема не в Уль-Коме. С тех пор, как люди Сьедра вступили в коалицию, вопя о национальной слабости, в правительстве боятся показать, что слишком охотно вызывают Брешь, поэтому спешить они не будут. Они получили общественные запросы о лагерях беженцев и ни в коем случае не откажутся как следует с ними проваландаться.

– Боже, вы шутите! Они всё ещё возятся с теми бедолагами?

Кто-то должен был довести это до конца и отправить беженцев или в один город, или в другой, но в таком случае без иммиграционного обучения им было бы почти невозможно не совершать брешей. Границы у нас на замке. Там, где отчаянные пришельцы тыкались в заштрихованные участки побережья, действовало неписаное соглашение, что они находятся в том городе, с чьим пограничным контролем столкнулись, и потому их первым делом заключали в прибрежные лагеря. Как же удручены были те, кто в погоне за уль-комской мечтой оседал в Бещеле!

– Выжимают из этого всё, что можно, – сказала Таскин. – Есть у них и другие занятия. Задницы лизать. Ни от деловых встреч не будут отказываться, ни ещё много от чего, как это было раньше.

– Блудят за доллар янки.

– Не порицайте. Если они заманят сюда доллар янки, меня это устроит. Но ради вас они спешить не станут, кто бы там ни умер. А что, кто-то умер?

Корви не потребовалось много времени, чтобы найти то, что я ей поручал. К исходу следующего дня она явилась ко мне в кабинет с папкой.

– Только что получила это по факсу из Уль-Комы, – сказала она. – Шла по следу. Совсем не трудно, когда знаешь, с чего начинать. Мы оказались правы.

Перед нами была она, наша жертва, – её досье, её фотография, наша посмертная маска, а потом вдруг захватывающие дух прижизненные снимки, монохромные и нечёткие после передачи по факсу изображения, на которых, однако, наша мёртвая женщина улыбалась, курила сигарету и что-то произносила, застыв с открытым ртом. Наши поспешные заметки, подробности о ней, с оценками, а теперь и другие, красными чернилами, не колеблемые никакими вопросительными знаками, факты; а под разными вымышленными именами значилось и настоящее.

Глава 6

– Махалия Джири.

Вокруг стола (старинного, стоит ли вообще спрашивать?) располагались сорок два человека и я. Сорок два человека сидели, положив перед собой папки. Я стоял. По углам помещения репортёры передавали на свои станции двухминутные сообщения. На столе видны были микрофоны, рядом сидели переводчики.

– Махалия Джири. Ей было двадцать четыре. Американка. Всё это моя помощница установила, констебль Корви собрала всю эту информацию, дамы и господа. Все эти сведения напечатаны в газетах, куда я их разослал.

Не все здесь это читали. Газеты у некоторых не были открыты.

– Американка? – переспросил кто-то.

Из двадцати одного бещельского представителя я узнавал не всех. Некоторых. Женщину средних лет, с тяжёлыми, полосатыми, как скунс, волосами, похожую на академика из научно-популярного фильма, Шуру Катринью, министра без портфеля, уважаемую, но миновавшую пору своего расцвета. Михеля Бурича от социал-демократов, официальной оппозиции, молодого, способного, достаточно честолюбивого, чтобы возглавлять более чем один комитет – под его началом были безопасность, торговля, искусство. Майора Йоржа Сьедра, лидера национального блока, самой правой группировки, в противоречивой коалиции с которой работал премьер-министр Гаярдищ, несмотря на репутацию Сьедра не только как хулигана, но и как малокомпетентного человека. Явида Ньисему, заместителя Гаярдища по делам культуры и председателя комитета. Другие лица были знакомы, и при усилии можно было припомнить ещё несколько имён. Из уль-комских же их коллег я не узнавал ни одного. Внешней политике я не уделял особого внимания.

Большинство улькоман просматривали подготовленные мной пакеты с документами. Трое были в наушниках, но многие владели бещельский достаточно свободно, чтобы, по крайней мере, понимать меня. Странно было не не-видеть этих людей в официальной уль-комской одежде – мужчин в рубашках без воротников и тёмных пиджаках без лацканов, нескольких женщин в спиральных полунакидках таких расцветок, которые в Бещеле сочли бы контрабандой. Но в то время я пребывал не в Бещеле.

Комитет по надзору собирается в гигантском барочном колизее с бетонными заплатами в центре Старого города Бещеля и Старого города Уль-Комы. Это одно из очень немногих мест, которые в обоих городах называются одинаково: Связующий зал. Потому что это, в строгом смысле слова, не штрихованное здание и не стаккато сплошного-альтернативного, когда один этаж или комната находится в Бещеле, а этаж или комната по соседству принадлежит Уль-Коме: снаружи оно расположено в обоих городах, а внутренне по большей части находится в обоих или ни в одном. Все мы – по двадцати одному депутату от каждого государства, их помощники и я – собрались у стыка, междоузлия, одной своего рода границы, построенной над другой.

У меня было ощущение, что там присутствует и нечто иное: причина этого собрания. Возможно, некоторые люди в комнате чувствовали себя под наблюдением.

Пока они возились со своими бумагами, то есть те из них, кто этим занимался, я ещё раз поблагодарил их за то, что согласились меня увидеть. Маленький политический реверанс. Эти заседания Комитета по надзору были регулярными, но мне пришлось прождать несколько дней, чтобы туда попасть. Несмотря на предостережение Таскин, я попытался созвать внеочередное заседание, чтобы как можно быстрее снять с себя ответственность за Махалию Джири (кому хотелось думать о том, что её убийца разгуливает на свободе? Имелась превосходная возможность разобраться с этим), но без наличия эпохального кризиса, гражданской войны или катастрофы устроить это было невозможно.

Как насчёт совещания в сокращённом формате? Отсутствие нескольких человек, конечно, не вызовет… Но нет, быстро известили меня, это совершенно неприемлемо. Таскин предупреждала меня и была права, а я с каждым днём становился всё более нетерпеливым. Таскин дала мне свой лучший контакт, доверенного секретаря одного министра в комитете, который объяснил, что Бещельская Торгово-промышленная палата проводит очередную из своих всё более регулярных ярмарок с иностранным бизнесом, а это исключает участие Бурича, имевшего некоторый успех в надзоре за такими событиями, Ньисему и даже Сьедра. Это, конечно, было делом священным. Что Катринья проводит встречи с дипломатами. Что у Хуриана, комиссара уль-комской биржи, не терпящая переноса встреча с уль-комским министром здравоохранения, и так далее и что специального заседания не будет. Убийство молодой женщины должно оставаться недорасследованным ещё несколько дней, пока не состоится собрание, на котором между необходимыми вопросами о вынесении судебного решения по любому случаю отсутствия консенсуса, об управлении общими ресурсами – некоторыми из больших линий электросети, канализации и отвода сточных вод, наиболее сложными из штрихованных зданий – мне предоставят двадцатиминутную щёлку, чтобы я мог изложить своё дело.

Возможно, кто-то знал об этом подробнее, но специфика махинаций Комитета по надзору никогда меня не интересовала. Раньше, задолго до этого, я дважды представлял им доклады. Тогда Комитет выглядел, конечно, иначе. Оба раза бещельская и уль-комская стороны едва не ощетинивались друг на друга: отношения были хуже. Даже когда мы были невоюющими сторонниками противоборствующих в конфликтах стран, например, во время Второй мировой войны – для Уль-Комы это не было звёздным часом, – приходилось созывать Комитет по надзору. Какими же неудобными, наверное, были те заседания. Он не созывался, однако, как помнится мне из школьных уроков, во время двух кратких и разорительных открытых войн друг против друга. В любом случае сейчас предполагалось, что наши две страны, говоря высокопарно, осуществляют некое сближение.

Ни одно из предыдущих дел, которые я представлял, не было настолько срочным. Первое было связано с контрабандным нарушением, как и большинство таких обращений. Банда в западном Бещеле начала продавать наркотики, выделенные из уль-комских лекарств. Они подбирали коробки на окраине города, рядом с окончанием восточно-западной оси пересечения железнодорожных линий, которые разделяют Уль-Кому на четыре квадранта. Уль-комские соучастники сбрасывали эти коробки с поездов. На севере Бещеля есть короткий отрезок, где штрихованы сами пути, они служат и в качестве уль-комских путей; а мили железных дорог, ведущих из обоих городов-государств на север и соединяющих нас с северными соседями через разрез в горах, тоже общие вплоть до наших границ, где они становятся единой линией как в экзистенциальной законности, так и в простой вещественности металла: до самых национальных окраин этот путь был двумя юридическими железными дорогами. В разных местах коробки с медикаментами сбрасывались в Уль-Коме и оставались там, в кустарнике покинутой уль-комской полосы отчуждения; но подбирались они в Бещеле, а это было брешью.

Мы никогда не видели, как наши преступники забирали их, но когда представили доказательства того, что это единственный возможный источник, комитет согласился и вызвал Брешь. Торговля наркотиками прекратилась: поставщики исчезли с улиц.

Второе дело касалось человека, который убил свою жену, а когда мы его накрыли, то он, отупев от ужаса, совершил брешь – вошёл в магазин в Бещеле, переоделся и вышел в Уль-Коме. Его случайно не задержали в тот же миг, но мы быстро поняли, что случилось. При такой его чрезмерной лиминальности ни мы, ни наши уль-комские коллеги не желали к нему прикасаться, хотя и мы, и они знали, в каком доме в Уль-Коме он прячется. Его забрала Брешь, и он тоже исчез.

Этот запрос я делал впервые за долгое время. Я представил доказательства. Обращался, соблюдая вежливость, в той же мере к уль-комским членам, как и к бещельским. А также к наблюдающей силе, которая, конечно, должна была незаметно присматривать.

– Она проживала в Уль-Коме, а не в Бещеле. Выяснили это, когда поняли, что нашли именно её. Корви выяснила, я имею в виду. Жила там более двух лет. Писала диссертацию.

– Что она изучала? – спросил Бурич.

– Она была археологом. Ранняя история. Прикреплена к раскопкам. Обо всём этом есть в ваших папках.

Маленькая рябь, по-разному повторившаяся среди бещельцев и улькоман.

– Вот таким образом она попала туда, даже при блокаде.

Для образовательных и культурных связей имелись некоторые лазейки и исключения. В Уль-Коме постоянно ведутся раскопки, исследовательские проекты там непрерывны, их земля намного богаче, чем наша, необычными артефактами времён, предшествовавших Кливажу. Авторы книг и участники конференций спорят, является ли этот перевес случайным совпадением или доказательством специфичности Уль-Комы. Уль-комские националисты, конечно, настаивают на последнем. Махалия Джири была связана с долгосрочными раскопками в Бол-Йеане, на западе Уль-Комы, площадке столь же важной, как Теночтитлан и Саттон-Ху [6]6
  Теночтитлан– город-государство, находившийся на месте современного города Мехико. Основан примерно в 1325 году на острове посреди солёного озера Тескоко, разрушен в 1521 году испанскими конкистадорами под руководством Эрнана Кортеса. Саттон-Ху– курганный некрополь в английском графстве Саффолк, где в 1938–1939 гг. были сделаны, возможно, самые значительные археологические находки в истории Великобритании.


[Закрыть]которая активно разрабатывалась с момента её открытия почти сто лет назад.

Для моих соотечественников, занимающихся историей, было бы чудесно, будь эта область штрихованной, но, хотя парк, на краю которого она находится, отчасти таков и штриховка подходит довольно близко к тщательно распаханной земле, полной сокровищ, а тонкая полоска сплошного Бещеля даже разделяет секции Уль-Комы, находящиеся на этой территории, сами раскопки не штрихованы. Некоторые бещельцы готовы утверждать, что однобокость – вещь хорошая, что, располагай мы вполовину таким богатым пластом исторического щебня, как Уль-Кома, – чем-нибудь вроде множества смешанных фигурок шила-на-гиг [7]7
  Шила-на-гиг– скульптурные изображения обнажённых женщин, обычно с увеличенной вульвой. Обнаруживаются на церквях, замках, нормандских башнях и других строениях эпохи Средневековья на территории всей Западной Европы.


[Закрыть], остатков часовых механизмов, мозаичных осколков, наконечников топоров и загадочных обрывков пергамента, освящённых слухами о нарушениях физических законов и невероятных эффектах, – мы бы его просто продали. Уль-Кома, по крайней мере, с её приторным ханжеством по отношению к истории – явной компенсацией вины за темпы перемен, за вульгарную энергию многих сторон её развития в последнее время, – с её государственными архивистами и ограничениями на экспорт, сохраняла своё прошлое несколько защищённым.

– Бол-Йеаном занимается группа археологов из Университета принца Уэльского в Канаде, к которой была причислена и Джири. Её руководительница живёт в Уль-Коме наездами на протяжении нескольких лет – Изабель Нэнси. Их там живёт целая куча. Иногда они организуют конференции. Через каждые несколько лет проводят их даже в Бещеле – нечто вроде утешительного приза для наших земель, несохранивших остатков прошлого. Последняя крупная конференция состоялась некоторое время назад, когда был обнаружен последний выброс артефактов. Я уверен, все это помнят.

Та находка освещалась в международной прессе. Коллекция тут же получила какое-то название, но я его вспомнить не мог. Она включала в себя астролябию и какую-то штуковину с зубчатой передачей, замысловатое устройство, столь же безумно специфичное и анахроничное, как Антикитерский механизм [8]8
  Антикитерский механизм– механическое устройство, обнаруженное в 1902 году на затонувшем древнем судне недалеко от греческого острова Антикитера и датируемое приблизительно 100 годом до н. э.


[Закрыть], к которому было приковано так много мечтаний и спекуляций и назначение которого, похоже, никто не был в состоянии восстановить.

– Так что за история с этой девушкой?

Вопрос задал улькоманин, толстяк лет пятидесяти, в рубашке, оттенки которой поставили бы под вопрос её законность в Бещеле.

– Она базировалась там, в Уль-Коме, несколько месяцев, занимаясь своими исследованиями, – сказал я. – Сначала, ещё до приезда в Уль-Кому, она побывала в Бещеле на конференции около трёх лет назад. Возможно, вы помните, здесь состоялась большая выставка артефактов и материалов, одолженных в Уль-Коме, и на протяжении целой недели или двух проводились совещания и тому подобное. Тогда много народу приехало отовсюду – учёные из Европы, Северной Америки, из Уль-Комы и всё такое.

– Конечно, помним, – сказал Ньисему. – Многие из нас в этом участвовали.

Разумеется. Были подготовлены стенды различных государственных комитетов и неправительственных организаций; участие в конференции приняли министры правительства и оппозиция. Премьер-министр выступал с приветственной речью, Ньисему официально открыл экспозицию в музее, и для всех серьёзных политиков присутствовать там было необходимо.

– В общем, она там была. Возможно, вы её даже заметили, она вызвала некоторый шум, по-видимому, была обвинена в неуважении, выступила на презентации с какой-то ужасной речью об Оркини. Её едва не выгнали.

На лицах у некоторых – у Бурича и Катриньи наверняка, у Ньисему предположительно – отобразилось, что это им о чём-то напоминает. По крайней мере, один участник с уль-комской стороны, похоже, тоже что-то припомнил.

– Итак, она успокаивается, кажется, заканчивает работу на степень магистра, начинает докторскую, получает доступ в Уль-Кому, на этот раз чтобы принять участие в этих раскопках, заняться своими исследованиями – сюда она больше никогда не возвращалась, не думаю, не после того происшествия, и, честно говоря, меня удивляет, как она попала туда, – и находилась там с тех пор всё время, если не считать каникул. В студенческом лагере вблизи раскопок. Исчезла она пару недель назад и обнаружилась в Бещеле. В жилом массиве «деревня Покост», который, как вы помните, для Бещеля является сплошным, а для Уль-Комы, следовательно, чужеродным, и она была мертва. Это всё в папке, господин конгрессмен.

– Но вы не показали самого факта бреши, не так ли? Не вполне.

Йорж Сьедр проговорил это мягче, чем можно было бы ожидать от военного. Сидевшие напротив него несколько уль-комских конгрессменов зашептались по-иллитански – его замечание побудило их обменяться соображениями. Бурич рядом с ним закатил глаза – и понял, что я это заметил.

– Вы должны меня простить, господин советник, – сказал я в конце концов. – Я не знаю, что на это сказать. Эта молодая женщина жила в Уль-Коме. Официально, я имею в виду, у нас есть записи. Она исчезает. Её обнаруживают мёртвой в Бещеле. Я нахмурился. – Я не уверен… Что ещё вы могли бы предложить в качестве доказательства?

– Но ваше доказательство косвенное. Я имею в виду, проверяли ли вы в Министерстве иностранных дел? Выяснили, к примеру, не выезжала ли мисс Джири из Уль-Комы на какое-нибудь мероприятие в Будапеште или ещё где-нибудь? Может, она так и поступила, а потом приехала в Бещель? Вы не отчитываетесь почти за две недели, инспектор Борлу.

Я уставился на него.

– Как я уже сказал, она не вернулась бы в Бещель после своего маленького представления…

Напустив на себя едва ли сочувственное выражение, он меня перебил:

– Брешь – это… чуждая сила.

Некоторые бещельские и уль-комские члены комитета выглядели потрясёнными.

– Мы все знаем, что это так, – продолжал Сьедр, – независимо от того, вежливо это признать или нет. Брешь – это, говорю ещё раз, чуждая сила, и мы передаём ей свой суверенитет на собственный страх и риск. Мы просто умываем руки в любых сложных ситуациях, передавая их решение – извините, если кого обижу, но… – тени, которую мы не контролируем. Просто чтобы облегчить себе жизнь.

– Вы шутите, советник? – спросил кто-то.

– С меня достаточно, – начал Бурич.

– Не все из нас умасливают врагов, – сказал Сьедр.

– Председатель! – вскричал Бурич. – Вы позволите эту клевету? Это возмутительно…

Я наблюдал дух новой беспартийной демократии, о которой доводилось читать.

– Конечно, когда вмешательство Бреши необходимо, я полностью поддерживаю её вызов, – сказал Сьедр. – Но моя партия уже немало времени утверждает, что мы должны прекратить… механически уступать Бреши значительные полномочия. Что вы в самом деле расследовали, инспектор? Вы говорили с её родителями? С её друзьями? Что мы в действительности знаем об этой несчастной молодой женщине?

Мне надо было к этому подготовиться. Такого я не ожидал.

Мне приходилось видеть Брешь до этого, очень кратко. Кому не приходилось? Я видел, как она берёт под контроль. Большинство брешей явны и непосредственны. Брешь вмешивается. Я не привык к поиску разрешений, вызовам, всем этим тайным путям. Мы вырастаем, слыша «доверяй Бреши», не-видь и не упоминай об уль-комских карманниках или грабителях, даже если заметишь их за работой оттуда, где находишься, в Бещеле, – этого тебе не полагается, потому что брешь является худшим преступлением, нежели то, что совершают они.

Впервые я увидел Брешь, когда мне было четырнадцать. Причина была самой распространённой – дорожно-транспортное происшествие. Занесло маленький коробчатый уль-комский фургон – это случилось более тридцати лет назад, когда транспортные средства на дорогах Уль-Комы были намного менее впечатляющими, чем сейчас. Он ехал по штрихованной дороге, и добрая треть автомобилей в той зоне были бещельскими.

Если бы фургон выровнялся, бещельские водители отреагировали бы на такую вторгшуюся иностранную помеху, одну из неизбежных трудностей жизни в заштрихованных городах, вполне традиционно. Когда улькоманин натыкается на бещельца, причём каждый из них находится в своём собственном городе; когда уль-комская собака подбегает и обнюхивает бещельского прохожего; когда окно, разбитое в Уль-Коме, оставляет стёкла на пути бещельских пешеходов, – во всех подобных случаях бещельцы или, в противоположных обстоятельствах, улькомане изо всех сил избегают иностранных затруднений, не признавая их. Касаются их, если вынуждены, хотя это не лучший выход. Такое вежливое стоическое не-видение является формой обращения с протубцами – так по-бещельски называют протуберанцы из другого города. Есть и иллитанский термин, но я его не знаю. Исключение составляет только мусор, когда достаточно состарится. Лежащий на штрихованном тротуаре или занесённый ветром из другой зоны, где был выброшен, сначала он выступает как протубец, но когда выцветет, когда иллитанские или бещельские его признаки сделаются невидимы, покрытые грязью и отбелённые солнцем, когда он смешается с другим мусором, в том числе из другого города, то станет просто мусором, переносимым через границы, как туман, дождь и дым.