355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Чарлз Уоррен Адамс » Загадка Ноттинг-Хилла » Текст книги (страница 7)
Загадка Ноттинг-Хилла
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 18:45

Текст книги "Загадка Ноттинг-Хилла"


Автор книги: Чарлз Уоррен Адамс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Судно «Джеймс Бэйнс» отплыло из Мельбурна 28 ноября, а «Лайтнинг» – 28 декабря. Точную дату отплытия «Эммы» установить не удалось, но это не так принципиально для нашего дела.

Фрагмент газеты, который сохранился у миссис Браун, не содержит даты, и сперва мне было непонятно, как разрешить эту загадку. Но вот я обратил внимание на текст последнего абзаца:

ПОДХОДЯЩАЯ ПОГОДА! – За последние четыре дня столбик термометра не опускался ниже отметки девяносто градусов в тени. Интересно, каково бы было нашим друзьям в Англии исполнять свои Рож… сни при такой…

Остальная часть текста отсутствовала, однако восстановить недостающие буквы не составляет труда – это не что иное, как «Рождественские Песни». Из этого следует, что этот номер газеты вышел в свет после того, как «Джеймс Бэйнс» отплыл 28 ноября. Стало быть, Ричард Браун прибыл либо на «Лайтнинге», либо на «Эмме», причем первое из упомянутых судов появилось в ливерпульском порту 24 марта. Самая ранняя дата, с которой надлежит провести наше расследование – 25 марта.

2. Итак, во время своего пребывания в Англии Ричард Браун женился на некой молодой особе. От ее матери, миссис Траубридж, я узнал, что молодые отправились в Сидней на корабле «Мария Соме». Миссис Браун не смогла вспомнить дату отплытия этого судна. Я просмотрел подшивку «Таймс» за апрель 1856 года и обнаружил, что оно покинуло Грэйвсенд 23-го числа этого месяца. Значит, стоит сконцентрировать внимание на временном отрезке между 25 марта и 25 апреля 1856 года.

3. Как следует из свидетельства миссис Браун, в этот период Ричард Браун постоянно находился дома, за исключением субботних и воскресных дней. Соответственно, речь идет о нижеперечисленных датах: 29 и 30 марта, а также 5, 6, 12, 13, 19 и 20 апреля.

4. В своих показаниях доктор Марсден ясно дает понять, что он не видел мадам Р** по крайней мере «один целый день», прошедший после приступа болезни. Доктор Марсден приходил каждую неделю по понедельникам и пятницам. Получается, что приступ произошел не в воскресенье. Список анализируемых дат сокращается: 29 марта, затем 5, 12 и 19 апреля.

5. Из свидетельства миссис Таунбридж следует, что миссис Браун и прочие гости заночевали в Грэйвсенде в субботу, накануне отплытия «Марии Соме», то есть 19 апреля миссис Браун не было в городе. Список дат становится еще короче: 29 марта, 5 и 12 апреля.

6. Согласно показаниям миссис Браун, в субботу и воскресенье, накануне свадебного торжества, в доме ночевал приятель ее сына по фамилии Олдридж. Свадьба состоялась 14 апреля, и это означает, что 12 апреля миссис Браун была не одна. Вывод: событие, о котором идет речь, могло случиться либо 29 марта, либо 5 апреля.

В какой-то момент я засомневался в правильности хода своих рассуждений. Между тем ошибиться на неделю означало бы серьезно поколебать надежность всей цепочки фактов данного дела. Для того чтобы этого избежать, необходимо было точнейшим образом установить дату увольнения служанки. С этой целью я решил изучить полицейские архивы касательно судебного разбирательства по ее делу. Мне удалось выяснить, что…

7. Проступок, из-за которого ее уволили, служанка совершила в воскресенье, 30 марта. Таким образом, единственный день (из числа анализируемых), когда мог произойти первый приступ болезни мадам Р** – это 5 апреля. Ричард Браун находился в Англии, а миссис Браун в тот вечер была дома одна.

Полагаю, вы со мной согласитесь в том, насколько в этом деле было важным установить точную дату.

РАЗДЕЛ VI

1. Служебная записка мистера Хендерсона

А сейчас, в ходе рассмотрения этого незаурядного дела, я вновь считаю своим долгом обратить ваше внимание на завещание покойного мистера Уилсона. Согласно его воле, 25 000 фунтов было завещано мисс Боултон (впоследствии миссис Андертон), а после ее смерти – пожизненное право на собственность переходит ее мужу. В случае его смерти и при отсутствии наследников, родившихся от брака с мисс Боултон, означенная сумма поступала в распоряжение ее сестры. Учитывая вышеизложенные факты, мы имеем все основания считать, что ею была покойная мадам Р**. Если принять во внимание обстоятельства женитьбы барона, а также сказанное им в Богноре доктору Джонсу относительно возможного материального ущерба в случае смерти мадам Р**, становится очевидным, что барон все учитывал: оформленные полисы страхования жизни мадам Р** общим счетом составили именно сумму в 25 000 фунтов. Он был полон решимости избежать финансовых рисков в случае, если его жена умрет раньше своей сестры. Вот и все, что нам требуется на данный момент. И женитьба барона, и оформление страхования сопряжены с какой-то загадкой, покрыты неким таинственным облаком. Нам еще предстоит с этим окончательно разобраться в ходе анализа всех аспектов дела. На данном этапе совершенно ясно, что барон воспринимал свою жену как сестру миссис Андертон, и, как следствие, наследницу завещания мистера Уилсона. Для барона чета Андертонов являлась препятствием к получению вышеупомянутого наследства. Напрашивается вывод – он был напрямую заинтересован в их смерти.

После кончины миссис Андертон, – а вы имели возможность ознакомиться с обстоятельствами ее ухода из жизни, – единственным, кто теперь стоял на пути барона Р**, был муж покойной. Этот факт необходимо принимать во внимание при анализе причин смерти мистера Андертона.

Как я уже говорил, все свидетельства, на которых основывается предположение, повлекшее за собой разбор данного дела, подобраны неслучайно; они звенья одной цепи, и потеря одного ставит под сомнение все остальные. До тех пор пока все составляющие дела не будут выстроены поэтапно, шаг за шагом, в один ряд от начала до конца, они могут казаться изолированными и несколько хаотичными по своей сути, исключительными во многих отношениях, но не обязательно наводящими на подозрение. Вот почему, как я уже отмечал ранее, я счел важным представить вашему вниманию материалы дела, четко разделенные на соответствующие подборки фактов. До сих пор мы в основном рассматривали обстоятельства смерти миссис Андертон, подробности, связанные со схожим заболеванием мадам Р** и ряд других фактов, с ними связанных. Их влияние на последующие события мы проследим ниже. Теперь нам предстоит разобраться в особых обстоятельствах угасания еще одной жизни, жизни мистера Андертона. Этот человек вклинился в завещание мистера Уилсона и стал помехой.

В интересах дела я предлагаю рассмотреть практически те же данные, что были представлены в результате посмертного вскрытия миссис и мистера Андертон. В случае с миссис Андертон, как вам известно, диагноз патологоанатома звучал как «смерть от естественной причины»; при том что дело было отложено на две недели, чтобы произвести более тщательное изучение останков. Мистер Андертон в то время находился под домашним арестом. В его случае присяжные вынесли следующий вердикт: «Частично вменяемый, состояние крайнего помрачения рассудка вследствие смерти жены; связанные с этим подозрения оказались необоснованными». На данном этапе нас интересует поведение не столько мистера Андертона, сколько барона. Я опустил материалы, не имеющие к делу непосредственного отношения, и постарался дополнить свидетельские показания доктора Додсуорта и прочих, что позволило бы внести дополнительную ясность в расследование. Представляю на ваше рассмотрение очередную подборку материалов дела, уделяя особое внимание поступкам барона Р**.

2. Свидетельство доктора Додсуорта

«Я проводил лечение покойной миссис Андертон, болезнь которой закончилась летальным исходом 12 октября 1856 года. В первый раз ко мне за помощью в связи с ее болезнью обратились 5 апреля того же года. За мной прислали от мистера Андертона. По моему суждению, пациентка страдала от легкого приступа английской холеры; установить причину заболевания не представлялось возможным. Версия отравления представлялась необоснованной, учитывая временной интервал между последним принятием пищи и началом приступа. Этот интервал составлял три или четыре часа. Если бы болезненные симптомы были следствием отравления организма, они проявились бы значительно раньше, – к такому выводу я пришел, проанализировав ситуацию. Я отверг вариант воздействия яда при заболевании миссис Андертон. К аналогичному умозаключению пришел бы и сейчас, имея дело с каким-либо схожим случаем. Я назначил курс лечения, который можно было считать традиционным, учитывая состояние моей пациентки и симптоматику ее недуга. Мое лечение оказало терапевтический эффект, хотя и не столь быстрый, как я ожидал. Я посетил мою пациентку несколько раз, поскольку ее организм после приступа оказался резко ослабленным. Примерно через две недели приступ возобновился, симптомы были практически те же, что и в первый раз. Правда, на этот раз более ярко выраженные, сопровождались они тошнотой, рвотой, сильнейшим потоотделением, усиливающейся диареей. Пациентка жаловалась также на сердечную недостаточность и томление, схожее с предсмертным. Через последующие две или три недели наступил рецидив. Если во время предыдущих приступов ее язык был влажен и чист, то теперь он был покрыт слизистыми выделениями, обильно выделялась слюна. Ротовая полость и глотка были сильно воспалены, гортань сужена. Наблюдалось вздутие брюшной полости, при пальпации живот был мягким, печень увеличена, без затвердений. Пульс – слабого наполнения, учащенный. По мере развития болезни имело место прогрессирующее учащение сердечных сокращений, достигая пика в 130–140; сердечная недостаточность вкупе с глубокой депрессией продолжала нарастать. С каждым днем силы пациентки таяли. Приступы продолжали повторяться с интервалом в две недели, симптомы становились все более ярко выраженными. Мистер Андертон был в полном отчаянии. С того момента как симптомы приняли угрожающий характер, он почти не отходил от жены, кормил ее и давал лекарства. Насколько мне известно, в течение всей ее болезни этим занимался исключительно мистер Андертон. Она сама об этом говорила в моем присутствии незадолго до своей кончины. Последние недели своей жизни она почти ничего не ела и с трудом глотала лекарства, так как любое движение сопровождалось сильными позывами к рвоте. Это усугублялось также болезненным сужением гортани, слизистая которой была сильно раздражена. Болезнь прогрессировала, рвотные массы приобрели ярко-желтый оттенок, с примесью желчи. Возрастала нагрузка на сердце, периодически наступала остановка дыхания. Сердечно-сосудистая активность находилась в угнетенном состоянии, нижняя часть тела пациентки была практически обездвижена – конечности затвердели, а весь корпус ниже талии похолодел и отяжелел. При этом в верхней части тела миссис Андертон ощущала жар и воспаление. Она страдала от хронической бессонницы, и ее постоянно бросало в холодный пот. Удивительно, что, несмотря на бессонницу, каждому новому приступу болезни предшествовало состояние дремоты продолжительностью несколько часов. Оно обрывалось после появления очередных, все более страшных симптомов. Я испробовал все имеющиеся на такой случай средства, однако они не оказывали длительного эффекта. Я был озадачен столь атипичным развитием болезни. В особенности меня смущал ее прерывистый характер, периодическое возобновление симптомов по возрастающей, как я уже отмечал ранее. Интервалы были четко обозначены – каждые две недели. Я поделился своими соображениями с мистером Андертоном и спросил, не считает ли он нужным проконсультироваться с кем-либо еще. По его настоятельной просьбе я согласился, хотя с некоторой долей сомнения, встретиться с бароном Р**. Мне дали понять, что это дипломированный специалист, получивший университетское образование за рубежом; правда, практикует он на непостоянной основе. Впервые я проконсультировался с ним 12 июля.

[Далее доктор Додсуорт повествует о том, как он в конечном счете принял решение об этой встрече, и как был впечатлен глубокими познаниями барона в химии.]

Однако после осмотра пациентки и обсуждения характера симптомов ее болезни, а также применяемой терапии, мне оказалось нелегко добиться от него (барона) каких-либо высказываний по теме. При этом он полностью одобрил проводимый курс лечения, и после дополнительного обсуждения мы расстались. Этот разговор состоялся в комнате миссис Андертон; проходя мимо умывальника, барон внезапно взял с него пузырек и, резко обернувшись ко мне, спросил: „А это вы пробовали?“ Как выяснилось, это была настойка танина, ее часто используют для зубов. Я был озадачен внезапностью вопроса и ответил отрицательно, тема была закрыта. По пути домой меня мучил этот необычный вопрос барона. Внезапно меня осенило: танин, то есть дубильная кислота, является противоядием при отравлении сурьмой. Симптомы подобного отравления, которым уделил внимание профессор Тэйлор при анализе дела об убийстве Раджели, были весьма схожи с теми, от которых страдала миссис Андертон. Поначалу такое предположение могло прояснить этот странный случай; однако, поразмыслив, я отказался от версии отравления, поскольку дать миссис Андертон яд никто не мог, кроме ее собственного мужа. Заподозрить его в этом было просто невозможно. Нежнейшая привязанность друг к другу у этой супружеской пары была совершенно очевидна. Однако после дальнейших раздумий я все же решил попробовать воспользоваться намеком барона. Вместе с другими препаратами больная стала принимать большие порции отвара дубовой коры. Мои подозрения поначалу усилились, прогресс от применения вышеупомянутого средства был налицо. Воспользовавшись случаем, я поинтересовался у мистера Андертона, – как бы между прочим, в присутствии сиделки, – имеются ли в доме рвотный камень или сурьмяный раствор. Из его ответа можно было заключить, что этих веществ здесь точно нет, вопреки предположениям барона. Через день или два я повстречался с этим господином и пожелал узнать, на каком основании он сделал подобное предположение. Однако барон предпочел перевести разговор, ограничившись простой констатацией факта: ему известно, что применение предложенного им средства при лечении аналогичных заболеваний способно дать весьма обнадеживающий результат. По его мнению, это может помочь и в нашем случае. И все же, то, как он излагал свою мысль, и в особенности акцентирование им внимания на необходимости строго отслеживать соблюдение диеты пациентки, навело меня на мысль: барон по-прежнему во власти своих сомнений, объектом их является мистер Андертон, а поскольку они дружны, барон предпочитает свои сомнения не афишировать. Несколько дней тому назад барон вновь выказал свое сомнение; тогда я не придал этому особого значения. Больная продолжала пить отвар дубовой коры. А я принял решение – в случае возобновления острого приступа, необходимо будет провести химический анализ. С этой целью в конфиденциальном порядке я отдал соответствующие распоряжения сиделке, на которую вполне мог рассчитывать. Ей надлежало вплоть до моего прихода ничего не убирать из комнаты пациентки. Благотворное воздействие дубового отвара продолжалось в течение десяти или двенадцати дней. Но вот за мной вновь срочно прислали. Глубокой ночью у миссис Андертон случился сильнейший приступ. Сделав все, что было в моих силах, для облегчения состояния пациентки, я взял необходимые пробы для проведения лабораторного анализа. Но ни сурьмы, ни мышьяка, ни каких-либо других отравляющих веществ обнаружено не было. Поскольку к этому времени дубильная кислота уже не давала необходимого терапевтического результата, я пришел к выводу – подозрения барона не имели под собой никаких оснований. Я возобновил прежний курс лечения, варьируя его время от времени исходя из обстановки. Остановить дальнейшее прогрессирование болезни не представлялось возможным. Я склоняюсь к мысли, что характер заболевания был связан со спецификой организма пациентки, а также наследственными особенностями. Мистер Андертон как-то упомянул, что мать пациентки страдала от какого-то внутреннего заболевания. Симптомы его он описать мне не смог. На заключительном этапе болезни миссис Андертон почти все время пребывала в беспамятстве. Смерть последовала в результате полнейшего истощения ее организма. Я предложил мистеру Андертону согласиться на вскрытие, с тем чтобы установить истинную причину смерти. Он воспринял это крайне болезненно, я же находился в состоянии нервного перенапряжения и настаивать не стал. Барон, судя по всему, также не советовал ему соглашаться. Впоследствии пришло постановление о проведении дознания. В результате я ассистировал при проведении экспертизы, осуществляемой мистером Прендергастом. В теле покойной сурьмы обнаружено не было, и результат проведенного анализа был зафиксирован в отчете мистера Прендергаста. Я, со своей стороны, не имею против этого документа никаких возражений. Принимая во внимание все обстоятельства дела, я был и остаюсь совершенно уверен, что мистер Андертон абсолютно невиновен в преступлении, которое ему инкриминируют».

В ответ на запросы со стороны мистера Хендерсона, сделанные им в различное время, доктор Додсуорт сообщил следующее:

«1. Обсуждая с бароном его предложение использовать танинную настойку, я прямо спросил, есть ли у него какие-либо подозрения относительно наличия яда. Он отрицал такую возможность, но с долей сомнения в голосе. Поэтому можно было судить о том, что у барона все же имеются некие подозрения.

2. Я проинформировал барона, что больная стала принимать отвар дубовой коры наряду с другими схожими препаратами – результаты обнадеживающие. Барон улыбнулся в ответ и сменил тему беседы.

3. На вскрытии барон не присутствовал, хотя изъявлял большое желание. Мистер Прендергаст был столь категорически против, что мне пришлось барону отказать; вместе с тем я пообещал телеграфировать ему результаты. Вскрытие было произведено в Бирмингеме, где в то время проживал мистер Прендергаст. Я прилагаю копию сообщения, отосланного барону. Он предлагал свою помощь при удалении из тела внутренностей, но я отклонил это предложение, ибо мистер Прендергаст специально попросил меня проследить, чтобы во время экспертизы не был допущен никто из посторонних, кроме меня самого и кого-либо из студентов или докторов местного стационара – по мере необходимости. Считаю, что эта мера предосторожности была весьма целесообразной, и я ей следовал неукоснительно.

4. Я полагал, что изначально барон был раздражен тем, что его не допустили принять участие в вышеупомянутой процедуре. По-видимому, у него к этому случаю был особый интерес. Сам он не обращался с просьбой телеграфировать ему результаты исследования. Впоследствии он сам мне прислал письмо, затрагивающее эту тему.

5. Мистер Прендергаст желал исключить возможность какого-либо повреждения обследуемых останков, именно поэтому он и предпринял соответствующие меры предосторожности.

6. Говоря „повреждение“, я имею в виду удаление следов ядовитых веществ.

7. Конечно, при желании можно было сфабриковать следы яда, которых на самом деле не было. В этом мог быть заинтересован лишь тот, кому выгодно было обвинить невиновного человека в совершении убийства, и мы, безусловно, стремились этого не допустить.

8. Понятно, что если бы такая попытка удалась, то появилось бы убедительное доказательство вины мистера Андертона.

9. Мне вспоминается один случай, когда барон недвусмысленно выказал свои подозрения. Однажды утром мы обсуждали сложившуюся ситуацию, находясь в комнате мистера Андертона. Мне понадобилось запечатать конверт с письмом, и барон зажег для меня тонкую свечу, воспользовавшись при этом обрывком бумаги из мусорной корзины. Внезапно что-то привлекло его внимание, он разгладил этот обрывок и показал его мне. Там можно было разобрать только несколько букв, часть листка была оторвана, часть обожжена. Буквы были следующие: „… ТНЫЙ КАМ…“, а также еще одна, похожая на „Е“. Ниже просматривалась верхняя часть заглавной буквы „Я“. Я не обратил на все это особого внимания, и вскоре позабыл об этом обрывке бумаги.

10. Я не сомневаюсь в том, что этот листок был извлечен из корзины для бумаг, так мне сказал барон. Сам я не видел, как он вынимает листок из корзины, но помню, как он наклонялся. Для барона не составило бы никакого труда достать этот клочок бумаги из собственного кармана, но я не вижу для этого никаких логических обоснований. Единственная цель, которую мог преследовать барон, – очернить мистера Андертона. При этом свои подозрения барон предпочитал не демонстрировать открыто.

11. Каким-либо иным способом барон свои подозрения не выказывал, напротив, он всячески стремился подчеркнуть, как мистер Андертон заботлив по отношению к своей жене, и, что особенно примечательно, никому другому не позволяет давать ей пищу или лекарство…

12. Должен признать, что идея была очевидной: подозрения, выраженные косвенным путем, должны произвести большее впечатление, нежели открытое проявление враждебности. Вместе с тем, не мог же барон Р** и в самом деле на это рассчитывать. Считаю своим долгом добавить, что, на мой взгляд, допустить такое, означает выйти за рамки официального расследования».

3. Свидетельство миссис Эдвардс

«Я работаю сиделкой, ухаживала за бедной миссис Андертон в течение всей ее болезни. Несчастная леди пребывала в глубокой тоске. Несколько недель она находилась в ожидании смерти, пока в конце концов не перешла в мир иной. Видимо, она считала себя обреченной. Не думаю, что у нее были подозрения по поводу умышленного отравления. Бедная, милая леди, я уверена, ни у кого и в мыслях не было ее отравить. Мистер Андертон был предан ей всецело. Такого любящего супруга я в жизни своей не встречала. Я готова была помогать ему во всем, ведь он так заботился о своей бедной жене. По-моему, он от нее не отлучался. Бывало так, что он почти ничего не давал мне делать самой, и мне это было не по душе. Скажем, жидкую пищу или лекарства подавал ей только сам. В основном она лишь кашкой и питалась, ничего другого есть была не в силах. От мяса ей становилось дурно. В течение последних двух месяцев своей жизни она принимала всё только из рук мистера Андертона. Лекарства он ей давал строго по часам. Из кухни любая еда для нее доставлялась сначала к нему в кабинет, а уж оттуда он сам всё приносил своей жене. Нечасто ему удавалось убедить ее что-нибудь съесть. Ей, бедняжке, иногда просто хотелось сделать своему мужу приятное, но в последние отпущенные ей несколько недель ей стало настолько худо, что желудок уже ничего не принимал. Мистер Андертон ночевал постоянно на матрасе в ее комнате, чтобы быть рядом в случае необходимости. Матрас находился рядом с кроватью миссис Андертон, и никто не мог к ней приблизиться, не разбудив ее мужа. У него был очень чуткий сон. Он мог проснуться от малейшего звука. Я мистеру Андертону говорила: если он себя вот так совсем изведет, что же тогда будет с нашей бедной леди? Пару раз мне удалось убедить его немного прогуляться. Он соглашался при условии, что я ни в коем случае не покину комнату миссис Андертон в его отсутствие. Даже когда мистер Андертон находился в своем кабинете, я обязана была быть рядом с его женой. Если мне нужно было по каким-то делам отлучиться, мне следовало ему позвонить. Кто-нибудь из нас все время был подле миссис Андертон в последние шесть недель ее жизни. Когда дела стали совсем плохи, появилась еще одна сиделка. Теперь нас было трое, и мы обеспечивали уход по заведенному порядку. Я сама уже начинала выбиваться из сил, так что еще одну сиделку было необходимо пригласить. Как удавалось держаться мистеру Андертону – не представляю. После кончины госпожи он совсем пал духом. Боюсь, что бедный мистер Андертон помутился рассудком. Помню, доктор у него как-то спросил, имеется ли в доме рвотный камень, на что мистер Андертон ответил: „Нет, но если надо, можно достать“. После этого продолжения никакого не последовало, насколько мне известно. Я об этом вспомнила вскоре после смерти бедной госпожи. Вообще говоря, ничего особенного: просто я нашла в ее комнате листок бумаги, на котором были напечатаны слова „рвотный камень“, только и всего. А внизу добавлено: „Яд“. Я взяла этот листок и показала барону. Не знаю, зачем я это сделала. Быть может потому, что он находился в доме. Позднее я этот листок передала адвокату, и он его забрал под свою ответственность. Лично у меня никаких подозрений и в помине не было. Я и сама не знаю, зачем этот листок в руки взяла, как-то случайно получилось. Хозяину я его не показывала – не до того ему было, просто убит горем. Таковы мои показания, которые я дала в ходе расследования. Добавить мне нечего. Я уверена, что миссис и мистер Андертон были в очень нежных супружеских отношениях. Никогда не встречала такой супружеской пары. Оба они очень нравились барону. Миссис же Андертон была от него не в восторге, она к барону относилась с опаской. Я не знаю, по какой причине, она на эту тему не распространялась. Скорее всего, он знал о ее отношении к нему и намеренно держался на расстоянии. Он был очень доброжелательный джентльмен. Со мной держал себя всегда подчеркнуто вежливо и обходительно. Барон частенько говорил мне, насколько заботлив мистер Андертон по отношению к своей супруге; упоминал о том, что лекарства и всё прочее он ей подает только сам. Помню, как-то раз барон заметил, что вряд ли кто-либо сможет дать ей что-либо вредоносное для здоровья без ведома ее мужа. Что-то вроде этого он сказал. Барон не скупился на всяческие похвалы в адрес хозяина. И я уверена, что мистер Андертон это заслуживал. Тот листок я показала барону. Если бы хозяин не был в такой печали, отдала бы ему. В тот день барон был в доме у мистера Андертона. Какое-то время вместе с доктором Додсуортом он находился в комнате несчастной леди, а затем расположился в гостиной, что-то ему надо было записать. Потом барон послал меня в ее комнату проверить, не обронил ли он там свою перчатку. Когда я ее искала, то обнаружила тот самый листок. Он лежал прямо под кроватью, а я наклонилась посмотреть, нет ли там перчатки барона. После смерти бедной леди комнату привели в порядок, и я подумала: как же можно вот так бумажки разбрасывать, а потом я прочитала эти слова. Кровать была без балдахина, его сняли, решив, что так будет приятнее. Сейчас я точно не помню, что именно тогда сказал мне барон, увидев этот листок. Как я поняла, у меня из-за этого могут быть неприятности. По этой причине я показала листок адвокату. Мой брат с ним раньше имел дело по поводу денег, которые должны были нам поступить. Затем листок был передан мировому судье, и началось расследование. По этому поводу я очень рассердилась, и барон тоже. Как же я могла повести себя так глупо, сказал он мне. Я и правда не знаю, зачем я так поступила с этим листочком. Барон мне что-то говорил, он не советовал мне передавать этот листок судейским. А в общем, он мне ничего не советовал, хотел, чтобы я тот листок сожгла. Я готова была вручить его барону, но он на это сказал, что побаивается, или что-то в этом роде. Видимо, оттого я и решила обратиться к адвокату».

4. Служебная записка мистера Хендерсона

Факты, изложенные в прилагаемом свидетельстве второй сиделки, практически совпадают с показаниями миссис Эдвардс, во всяком случае, в аспектах, касающихся их компетенции. В силу этого я счел целесообразным их не представлять сейчас на ваше рассмотрение.

Отчет мистера Прендергаста также прилагается. Он довольно объемистый и содержит детали сугубо технического характера, в частности:

«1. Во время внешнего обследования покойной миссис Андертон были выявлены все формальные признаки, присущие в случае отравления сурьмой.

2. Невозможно считать это результатом хронического гастрита или гастроэнтерита, хотя в определенном отношении наличие такого рода патологии не исключалось.

3. В результате самого строгого и тщательного исследования не было выявлено ни малейших следов наличия сурьмы или мышьяка в каких-либо органах и тканях.

4. Содержимое лекарства, которое усопшая успела принять напоследок, также было исследовано – с тем же самым результатом.

5. Воздействие предположительно токсичного вещества (если таковое вообще имело место) было продолжительным; если оно и попадало в организм покойной, то в малых дозах. Теоретически, оно должно было быть выявлено в тканях, а не в содержимом желудка и проч.

6. Если бы мы имели дело с отравлением, то его симптомы должны были бы проявляться в самой жесткой форме через непродолжительное время после приема пищи или лекарства, содержащего яд. В нашем же случае болезненные симптомы регулярно проявлялись поздно ночью, через несколько часов после приема пищи или медицинских препаратов.

7. На основании вышеизложенного можно сделать вывод: несмотря на подозрительные внешние признаки, выявленные при вскрытии, смерть все же наступила не от яда, а от атипичной формы хронического гастроэнтерита. Его специфические проявления в определенной степени связаны с особенностями организма усопшей».

5. Свидетельство сержанта полиции Эдварда Ридинга

«Я, в звании сержанта, служу в следственном отделе Муниципальной полиции. В октябре 1856 года я находился в Ноттинг-Хилле. Мне было поручено содержать под стражей джентльмена по фамилии Андертон. Согласно предписанию коронера, этот человек содержался под домашним арестом по подозрению в убийстве собственной жены. Моя задача заключалась в том, чтобы исключить возможность побега арестованного. Поначалу я находился при нем в его комнате, но потом стало ясно, что в этом нет необходимости. Получив разрешение от моего начальства, я перебрался в другое помещение – решил, что так будет лучше. Вообще, я в подобных ситуациях всегда стараюсь сделать как лучше, насколько мне позволяет мой долг, тем более когда речь идет о человеке благородном, как в данном случае. Как правило, находясь под домашним арестом, люди переживают даже сильнее, чем в стенах исправительного учреждения, – это им слишком непривычно. Этот арестованный был крайне удручен. Очень был слаб и настолько плохо себя чувствовал, что почти не вставал с постели. Лежал, все время глядя в одну точку, где-то в углу комнаты. То и дело что-то тихо говорил, но слов разобрать я не мог. Арестованный ни с кем не разговаривал, лишь один раз обратился ко мне с просьбой разрешить взглянуть на тело. У меня не хватило духу ему отказать, но я его сопроводил. Он совсем занемог и еле передвигал ноги. Я остался за дверью. Прошло около получаса, из комнаты покойной не доносилось ни звука. Я решил войти. Арестованный лежал на полу в глубоком обмороке, и я отнес его на руках обратно на кровать в его комнату. Больше он ни в какие разговоры не вступал и продолжал лежать, как прежде. Конечно же я принял все меры предосторожности. У него в комнате было две двери, одна выходила на лестничную площадку, другая – в помещение, где находился я. Наружную дверь я запер, закрепив ее с противоположной стороны тремя или четырьмя шурупами. Окно было расположено достаточно высоко, и выбраться через него представлялось маловероятным. Так или иначе, со стороны улицы наши люди за этим окном присматривали. По ночам я запирал дверь своей комнаты и оставлял открытой ту, что разделяла мое помещение и комнату арестованного. Периодически меня подменял сержант Уолш, но я предпочитал выполнять свое задание самостоятельно. У меня привычка – порученное дело выполнять самому, а этот случай был весьма необычным. Взяв под домашний арест этого человека, я первым делом тщательно обследовал все помещения, изучил все бумаги и все такое прочее. Я не обнаружил ничего предосудительного. Мною был найден дневник убитой леди. В конце ее записей была приписка, сделанная рукой арестованного. Судя по этим дневниковым записям, ее отношения с мужем были очень сердечными. Я нашел также множество различных рецептов и записок, имеющих отношение к болезни покойной, однако ничего похожего на то, что увидела под кроватью сиделка. Не было также следов никаких порошков или снадобий. Вместе с сиделкой я зашел в спальню убитой и попросил указать точно место, где лежал на полу тот листок. По словам сиделки, она нашла его прямо под кроватью, с правой стороны. Искомая перчатка барона лежала рядом на полу, но не под кроватью. И тогда я подумал, здесь что-то не сходится. Вся эта история с листком казалась довольно сомнительной, надуманной. Мне в моей практике приходилось иметь дело с надуманными уликами, вот почему я решил как следует прояснить ситуацию и задать необходимые для этого вопросы. Я так всегда поступаю, расспрашиваю, по мере надобности, о самых разных вещах. Как правило, мне удается выяснить нечто принципиально важное. Так было и в этот раз. Возможно, мне удалось разузнать не так уж и много – у меня на этот счет есть собственное мнение. Задав самые разные вопросы, я захотел уточнить у сиделки, с какой стороны мистер Андертон обычно подавал своей жене еду и лекарства. Сиделка и все домочадцы в один голос заявили, что он всегда делал это с левой стороны постели больной, поскольку был левшой, и с этой стороны давать ложку было удобнее. Правой рукой он плохо владел, продолжали объяснять опрашиваемые. В частности, держать ложку в правой руке для него было так же неловко, как для большинства из нас в левой. По словам сиделки, арестованный, ухаживая за своей женой, пару раз пробовал держать ложку в правой руке – ничего путного из этого не получалось, всё расплескивал. А левая у него была в полном порядке. Выяснив это, я подумал: „А не идем ли мы по ложному следу?“ Такое у меня сложилось ощущение. Как я уже отметил ранее, перчатка лежала на полу справа от кровати; тот, кто ее обронил, должен был находиться с правой стороны, иначе говоря, ближе к двери. Листок был на полу рядом с перчаткой, с той же самой стороны ложа больной. Для меня было совершенно очевидно, что арестованный не клал туда этот клочок бумаги преднамеренно. Если же он вообще это когда-либо делал, то это могло произойти по случайности во время кормления с ложечки. Я также полагаю, что если арестованный давал своей жене принять что-то такое, что нельзя было расплескивать, то, конечно же, делал бы это той рукой, которой хорошо владел. Следовательно, он уронил бы этот листок не с правой, а с левой стороны кровати. Предположим, листок мог переместиться на полу от дуновения воздуха или его поддали ногой. Однако это представляется маловероятным: кровать покойницы была широкая, и сквозняк вряд ли мог переместить листок. Я счел необходимым внимательнее осмотреть место и обнаружил под кроватью узкую длинную коробку. Прислуга мне объяснила, что в ней находились луки и стрелы; коробку не извлекали из-под кровати с тех пор, как здесь поселилась чета Андертонов. Она лежала на полу строго по центру под днищем кровати и была ненамного ее короче – на фут или около того. По отметине на полу можно было судить о том, как долго эта коробка там пролежала. Безусловно, она явилась бы препятствием для перемещения этого клочка бумаги. Трудно представить в этом помещении сквозняк, из-за которого листок смог бы перепорхнуть через эту коробку. Придя к такому выводу, я понял, что все это кажется очень странным. Я распорядился переместить кровать со своего места. Тем временем привезли гроб и поставили его у одной из стен. На месте, где стояла кровать, на полу осталась лежать коробка. Когда мы передвигали гроб, мне показалось, что я заметил под саваном нечто вроде листочка бумаги. Поначалу я никак на это не отреагировал. Потом, дождавшись ухода людей из похоронной конторы, я приподнял саван и разглядел сложенный листок, находившийся под скрещенными руками покойницы. Я развернул его и увидел локон волос, явно принадлежавший мистеру Андертону. Я прочел несколько слов от руки: „Молись, молись за меня, дорогая“. Почерк мистера Андертона было трудно не узнать, он у него очень специфичный – полагаю, по причине его леворукости. Найденное мной нельзя было считать уликой; но из этого я сделал для себя один вывод. Стал бы так вести себя человек, действительно виновный в смерти собственной жены? Мне это казалось совершенно противоестественным. Конечно, если арестованный был в своем уме. Гроб меня больше не интересовал, и я обратил внимание на коробку. Как и следовало ожидать, ее верхняя часть была покрыта густым слоем пыли, а значит, тот самый листок никогда не находился хоть какое-то время на поверхности коробки. Чтобы удостовериться в своей правоте, я положил аналогичный клочок бумаги на ее поверхность, а затем смахнул его. На коробке остался заметный след. Листок, поднятый тогда с пола сиделкой, был практически чистым. Сопоставив все факты, я заключил, что мистер Андертон этот листок не ронял. По бокам коробка также была пыльной, но там имелись следы от метлы или швабры. Кровать и коробка снова оказались на своем привычном месте, и я отправился вниз расспросить горничную. Как выяснилось, она делала уборку в комнате миссис Андертон в день ее кончины. Для этого был использован веник – горничная подметала им под кроватью. Она выразила уверенность, что во время этой уборки никакого листка под кроватью не было, – работая, горничная наклонилась и заглянула под кровать. Я взял в руки ее веник: в самом деле, не наклонившись, до коробки им достать было невозможно. Далее я поинтересовался, кто мог побывать в этой комнате незадолго до смерти миссис Андертон и обнаружения небезызвестного листка. Никто, кроме сиделки, доктора, горничной и барона Р**. Я задавал свои вопросы горничной и сиделке без нажима, дабы не возбудить в них подозрения. Было ясно, что обе они больше ничего нового сообщить не могут. Когда в доме появился барон Р**, я решил обсудить с ним ряд вопросов. Казалось, он был не в курсе относительно столь ярко выраженной леворукости мистера Андертона. Никаких дополнительных сведений на этот счет от него нельзя было добиться. Видимо, сначала он не понимал, к чему я, собственно, веду – это и не входило в мои планы. Через какое-то время его озарила та же самая идея по поводу изначального местонахождения найденного листка с надписью „Рвотный камень. Яд“, он самостоятельно до этого дошел, и был явно озадачен. В какой-то момент мне показалось, что он побледнел. Хотя, здесь я могу и ошибаться, ибо в ту минуту барон просто сморкался в большой шелковый носовой платок желтого цвета. Он мне ничего не сказал о своих догадках, а я ему – о моих собственных. Я о таких вещах предпочитаю не распространяться, особенно когда речь идет о друзьях обвиняемого. Других улик мне раздобыть не удалось, но я убежден, что надо разбираться с ситуацией вокруг этого листка. Если мне удается выйти на верный след, я обычно всегда это чувствую, как например, в этом случае. Я не видел с тех пор барона вплоть до того вечера, когда мистер Андертон свел счеты с жизнью. Помню, что барон Р** тогда очень спешил и сказал мне, что ему необходимо увидеться с арестованным. На это я ответил, что мне нужно переговорить предварительно с мистером Андертоном, поскольку он не желает ни с кем общаться. Он находился в глубокой печали – отчасти из-за утраты, постигшей его после столь долгих страданий, отчасти из-за предъявленного сурового обвинения. Этот джентльмен был очень чувствительным, принимал все исключительно близко к сердцу – такое редко встречается. Ни с кем не общался, даже со своим адвокатом. Однако, когда я сообщил ему о визите барона, ответ был положительный: „Пусть войдет“. Они пробыли вместе примерно с полчаса, а быть может, и больше. Разговора их я не слышал. Когда барон вышел из комнаты арестованного, то отвел меня в сторону и заявил, что все образуется, с его другом все будет в порядке. По словам барона, мистер Андертон был окрылен хорошими новостями; сейчас, мол, главное его не беспокоить, он теперь явно намерен поспать. Надо отметить, что у арестованного была хроническая бессонница. Я пообещал его не тревожить, и всю ночь из его комнаты не доносилось ни звука. Пару раз я молча заглядывал в комнату, дабы убедиться, что мистер Андертон на месте. В какой-то момент я почувствовал легкий аромат персика, но не придал этому никакого значения. Утром я зашел к арестованному, чтобы предложить ему завтрак. Он был мертв, тело его уже успело остыть. В руке покойник сжимал пузырек с синильной кислотой, очевидно, он был извлечен из небольшой домашней аптечки лежавшей тут же, на кровати. Я поднял тревогу, послали за местным врачом. Однако для мистера Андертона всё уже было кончено. Примерно в девять часов прибыл слуга барона Р** и поинтересовался, не оставлял ли здесь его хозяин домашнюю аптечку накануне вечером. Я расспросил слугу и выяснил, что барон снабдил его списком мест, где он побывал. В некоторых из них посланник барона уже задавал вопрос об этой аптечке. Искомая аптечка была именно той, что обнаружили в комнате мистера Андертона. У него на подушке я ко всему прочему увидел записку – почерк покойного. Прилагаю копию этой записки».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю