Текст книги "Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Да все о том же! – отозвался брадобрей. – О чем же еще, как вы думаете? У них с хозяином опрокинулась по дороге карета, его перевезли в Солсбери, и он был уже при смерти, когда заметку сдали на почту. Он так и не сказал ничего, ни единого слова. Это для меня всего горше, но это еще не все. Его хозяина нигде не найдут. Другой директор их конторы в Сити Кримпл, Дэвид Кримпл – сбежал с деньгами, его ищут, объявления расклеены на стенах, обещают награду. Мистера Монтегю, хозяина бедняжки Бейли (ах, какой был мальчик!) тоже ищут. Одни говорят, что он удрал и встретится со своим приятелем за границей; другие говорят, что он еще тут, и ищут его по всем местам. В конторе у них разгром; сущие оказались мошенники! Но что такое контора страхования жизни по сравнению с жизнью вообще, а тем более с жизнью молодого Бейли!

– Он родился в юдоли, – сказала миссис Гэмп с философическим спокойствием, – и жил в юдоли; ну и должен мириться со всеми последствиями, раз существует такое положение. А разве про мистера Чезлвита вы так-таки ничего не слыхали?

– Нет, – ответил Полли, – ничего особенного. Его фамилия не была напечатана в списке директоров, но думают, что будет. Кто говорит, что его надули, а кто – будто он надувал других; как бы оно там ни было, улик против него никаких нет. Нынче утром он сам явился к лорд-мэру или еще к кому-то из городского начальства и подал жалобу, что его разорили и что эти двое мошенников сбежали, обобрав его, и что он совсем недавно узнал, будто фамилия Монтегю вовсе не Монтегю, а какая-то другая. И говорят, будто он был похож на мертвеца, так расстроился. Господи помилуй! – воскликнул брадобрей, возвращаясь к своему личному горю. – Ну какое мне дело, на что он был похож? Да хоть бы он пятьдесят раз помер! Пускай себе, никогда мне его не будет так жалко, как, Бейли!

В это время зазвонил маленький колокольчик, и басистый голос миссис Приг вмешался в разговор.

– Ах, вы тоже об этом разговариваете, вот как! – заметила она. – Ну, я надеюсь, вы уже все переговорили, потому что сама я этим не интересуюсь.

– Драгоценная моя Бетси, – сказала миссис Гэмп, – как же вы поздно!

Почтенная миссис Приг ответила довольно сурово, что "ежели упрямые люди помирают, когда никто этого не ждет, то она тут ни при чем". И далее, что "и без того неприятно, когда до смерти хочется чаю и тебя задерживают, а тут опять приходится слушать все про то же".

Миссис Гэмп, догадавшись по этим колким репликам о состоянии чувств миссис Приг, немедленно повела ее наверх, надеясь, что один вид маринованной лососины произведет в ней смягчающую перемену.

Однако Бетси Приг рассчитывала на лососину. Очевидно рассчитывала, потому что, взглянув на стол, первым долгом заметила:

– Так я и знала, что огурцов к ней не будет! Миссис Гэмп изменилась в лице и села на кровать.

– Господи помилуй, Бетси Приг, ваша правда. Совсем позабыла!

Миссис Приг, глядя в упор на свою приятельницу, запустила руку в карман и с выражением угрюмого торжества вытащила оттуда переросший салат или недоросший кочан капусты, – во всяком случае такую пышную и таких благодатных размеров овощ, что ее пришлось сперва свернуть, как зонтик, и после того только удалось вытащить. Кроме того, она извлекла горсточку кресс-салата и горчицы, немножко травы, именуемой одуванчиком, три пучка редиски, луковицу покрупнее средней репы, три порядочных куска резаной свеклы и коротенький развилок или отросток сельдерея. Вся эта зелень еще совсем недавно была выставлена в лавке под названием двухпенсового салата и куплена миссис Приг с условием, что продавец уложит все это к ней в карман, что и было успешно выполнено в Верхнем Холборне и наблюдалось с захватывающим интересом соседней извозчичьей биржей. Миссис Приг придавала так мало значения своей предусмотрительности, что даже не улыбнулась, но, поправив карман и вернув его на место, посоветовала только мелко покрошить эти произведения природы и обильно полить уксусом для немедленного потребления.

– Да не насыпьте туда нюхательного табаку, – сказала миссис Приг. – В кашице, бараньем бульоне, ячменном отваре и яблочном компоте это еще не беда. Даже подбадривает больных. А сама я до него не охотница.

– Что вы, Бетси Приг! – воскликнула миссис Гэмп. – Как вы можете так говорить!

– А что ж, разве ваши больные, чем бы они ни хворали, не чихают от вашего табаку так, что того и гляди голова оторвется? – сказала миссис Приг.

– Ну и что ж, что чихают? – спросила миссис Гэмп.

– Ничего, пускай их, – ответила миссис Приг. – Только не отпирайтесь, Сара.

– Кто же отпирается, Бетси? – вопросила миссис Гэмп.

Миссис Приг ничего на это не ответила.

– Кто же отпирается, Бетси? – еще раз вопросила миссис Гэмп. И снова повторила свой вопрос, но только в обратном порядке, заметно усилившем его жуткую торжественность: – Бетси, кто же отпирается?

Словом, обе дамы были уже близки к размолвке; но в данную минуту миссис Приг гораздо больше хотелось закусывать, чем ссориться, и пока что она ответила только:

– Никто, если вы не отпираетесь, Сара, – и приготовилась к чаепитию. Ибо ссора может и подождать, а лососина, да еще в таком ограниченном количестве, ждать не может.

Ее туалет был несложен. Она только сбросила капор и шаль на кровать, дернула себя за волосы, один раз справа, другой раз слева, как будто звонила в колокола, и все было готово. Чай был уже заварен, миссис Гэмп недолго возилась с салатом, и скоро пиршество было в полном разгаре.

Обе дамы сразу смягчились, как только сели за стол. После того как с едой было покончено (что заняло довольно много времени) и миссис Гэмп, убрав со стола, достала с верхней полки чайник вместе с двумя рюмками, обе дамы настроились совсем дружелюбно.

– Бетси, – сказала миссис Гэмп, налив себе рюмку и передавая ей чайник, – я теперь предложу тост. За мою постоянную компаньонку Бетси Приг!

– Согласна и выпью со всем моим расположением, только переменив имя на Сару Гэмп, – ответила миссис Приг.

С этой минуты носы обеих дам, а быть может, и чувства тоже, начали обнаруживать признаки воспламенения, несмотря на то, что с виду все обстояло благополучно.

– Ну, Сара, – сказала миссис Приг, – чтоб соединить приятное с полезным, к какому это больному вы меня приглашаете?

И так как по лицу миссис Гэмп можно было заметить, что она намерена ответить уклончиво, Бетси прибавила:

– Не к миссис Гаррис?

– Нет, Бетси, не к ней, – ответила миссис Гэмп.

– Что ж, – заметила миссис Приг с коротким смехом, – во всяком случае, и то хорошо.

– Чему же тут радоваться, Бетси? – горячо возразила миссис Гэмп. – Вы ее не знаете, разве только понаслышке, так чего же вы радуетесь? Если вы имеете что-нибудь против миссис Гаррис, – а дурного про нее никто сказать не может – ни за глаза, ни в глаза и вообще никак, это уж я знаю, – так говорите, Бетси. Я познакомилась с этой самой милой, самой приятной женщиной, – продолжала миссис Гэмп, покачивая головой и утирая слезы, – еще тогда, когда она должна была произвести на свет своего первенца, а мистер Гаррис, который был очень робкого характера, убежал и залез в пустую собачью конуру и уши заткнул, да так и сидел с заткнутыми ушами, пока ему не показали новорожденного: бедняга кричал криком, а доктор взял его за шиворот, уложил на каменный пол и велел сказать, чтобы она не беспокоилась насчет крика, – это у него легкие. Я с ней была знакома, Бетси Приг, когда он ее разобидел до слез, сказав, будто девятый ребенок им лишний, да, может, и восьмой тоже, а эта ангельская душка гугукает себе, и ведь какой крепыш вырос, даром что кривоногий; только я никак не могу понять, чему тут радоваться. Бетси, если миссис Гаррис вас не приглашает. И не пригласит никогда; не надейтесь, потому что она, как только заболеет, всегда твердит одно и то же: "Пошлите за Сарой!"

В продолжение этой трогательной речи миссис Приг, ловко прикинувшись жертвой той особой рассеянности, которая нападает на человека, когда все его внимание поглощено одним предметом, то и дело наливала себе из чайника, по-видимому сама этого не замечая. Миссис Гэмп, однако, заметила ее маневр и потому раньше времени закончила свою речь.

– Ну, так, значит, это не она, – холодно отозвалась миссис Приг, – кто же тогда?

– Вы, должно быть, слышали от меня, Бетси, – ответила миссис Гэмп, бросив особенно выразительный и зоркий взгляд на чайник, – про больного, за которым я ходила, когда мы с вами по очереди дежурили около этого горячечного в "Быке"?

– Это про старого табачника? – заметила миссис Приг.

Сара Гэмп покосилась на нее огненным глазом, увидев в этой обмолвке еще один злостный и преднамеренный намек на ту слабость или привычку, невеликодушное упоминание о которой со стороны Бетси уже нарушило в этот вечер согласие между обеими дамами. Она увидела это еще яснее, когда на ее вежливое, но твердое напоминание о том, что пациента зовут Чаффи, миссис Приг ответила демоническим смехом.

У самых лучших из нас имеются свои слабости, и надо сознаться, что если светлый образ миссис Приг омрачало какое-нибудь пятнышко, то оно заключалось в привычке изливать на пациентов далеко не всю язвительность и кислоту, находившиеся в ее распоряжении (как это сделала бы всякая истинно добродушная женщина), но оставлять порядочный запас того и другого для своих приятельниц. Крепко промаринованная лососина и салат с уксусом, сами по себе достаточно кислые, возможно способствовали развитию этой слабости миссис Приг, как способствовало каждое новое обращение к чайнику, ибо друзья этой почтенной дамы неоднократно замечали, что в повышенном настроении она становилась особенно несговорчива. Во всяком случае, верно то, что выражение ее лица стало насмешливым и вызывающим и что она сидела, сложив руки на животе и прищурив один глаз, с довольно оскорбительным по своей наглости видом.

Заметив это, миссис Гэмп сочла тем более необходимым поставить миссис Приг на место и дать ей понять, что она птица невысокого полета и многим обязана миссис Гэмп. Поэтому, приняв значительный и покровительственный вид, она удостоила миссис Приг особенно пространным ответом.

– Как вы знаете, Бетси, – сказала миссис Гэмп, – мистер Чаффи страдает слабоумием. Позволю себе заметить, что он, может, вовсе не так слабоумен, как люди о нем думают, а может, и люди не считают его таким слабоумным: что я знаю, то знаю, а чего вы не знаете, того не знаете, так что и не спрашивайте меня, Бетси. Ну так вот, друзья мистера Чаффи пожелали, чтоб за ним был присмотр, и говорят мне: "Миссис Гэмп, не возьметесь ли вы за это? Мы, говорят, и подумать не можем, чтобы доверить его кому-нибудь, кроме вас, Сара, потому что вы, говорят, чистое золото. Так не возьметесь ли вы сами ходить за ним днем и ночью, а цена – какую назначите". – "Нет, говорю, не возьмусь. И не надейтесь. Для одной только женщины на свете, говорю, я бы пошла на такие условия, и ее фамилия Гаррис. Но есть, говорю, у меня одна знакомая, зовут ее Бетси Приг, могу ее рекомендовать, и она мне поможет. На Бетси, говорю, всегда можно положиться, ежели она будет у меня под началом".

Тут миссис Приг, нисколько не меняя своей обидной манеры, опять напустила на себя рассеянность и протянула руку к чайнику. Этого миссис Гэмп не могла стерпеть. Она схватила миссис Приг за руку и произнесла с большим чувством:

– Нет, Бетси! Хоть пейте по-честному, как бы там ни было.

Миссис Приг, получив такой отпор, откинулась на спинку кресла и, прищурив тот же глаз еще более выразительно и сжав руки еще крепче, позволила себе покачать головой из стороны в сторону, озирая свою приятельницу с пренебрежительной улыбкой.

Миссис Гэмп продолжала:

– Миссис Гаррис, Бетси...

– А ну ее, вашу миссис Гаррис! – сказала Бетси Приг.

Миссис Гэмп взглянула на нее изумленно и негодующе, не веря своим ушам, а миссис Приг, еще больше прищурив глаз и еще крепче сжав руки, произнесла следующие невероятные и достопамятные слова:

– По-моему, такой особы и вовсе на свете нет!

Разразившись этой фразой, она наклонилась вперед и щелкнула пальцами раз, два, три, – с каждым разом все ближе к лицу миссис Гэмп, потом поднялась и стала надевать, капор, словно сознавая, что между ними теперь легла пропасть, которой ничто заполнить не может.

Потрясение от этого удара было так сильно и неожиданно, что миссис Гэмп сидела, разинув рот и вытаращив глаза, до тех пор, пока Бетси Приг не надела капор и шаль и не запахнула ее на груди. Тут миссис Гэмп восстала – и в прямом и в переносном смысле – и обличила ее.

– Как! – произнесла миссис Гэмп. – Низкая ты тварь! Я знаю миссис Гаррис вот уже тридцать пять лет, а ты мне говоришь, что ее вовсе нет на свете! Для того ли я была ей верным другом и опорой во всех ее несчастьях, больших и малых, чтобы в конце концов дошло до этого; и как только хватает наглости говорить такие бесстыдные слова, когда ее собственный портрет висит у вас перед глазами! Можете не верить, ежели угодно, можете говорить, будто ее совсем на свете нет, она и глядеть-то на вас не захочет; сколько раз я от нее слышала, когда поминала при ней ваше имя, и чем грешна, к великому моему сожалению: "Как, Сара Гэмп? Вы унижаетесь до нее?" – Да подите вы вон!

– Ухожу, сударыня, не видите, что ли? – сказала миссис Приг, останавливаясь.

– Да, уж лучше уходите, сударыня, – сказала миссис Гэмп.

– А вы знаете, с кем разговариваете, сударыня? – спросила гостья.

– Как будто бы, – сказала миссис Гэмп, презрительно обводя ее взглядом с головы до ног, – с Бетси Приг. Как будто бы так. Знаю ее как нельзя лучше. Подите вон!

– И это вы собирались мной командовать! – воскликнула миссис Приг, в свою очередь озирая миссис Гэмп с головы до ног. – Это вы-то, вы? Подумаешь, осчастливила! Да черт бы побрал ваше нахальство! – закричала миссис Приг, мгновенно переходя от насмешки к ярости. – Как вы смеете?

– Убирайтесь вон! – произнесла миссис Гэмп. – Я за вас краснею.

– Уж кстати покраснели бы и за себя хоть немножко! – сказала миссис Приг. – Ох уж вы, с вашим Чаффи! Так, значит, несчастный старикашка вовсе не такой слабоумный? Ага!

– Он скоро и совсем бы рехнулся, если б вас к нему приставить, сказала миссис Гэмп.

– Так для этого я вам и понадобилась, вот оно что? – торжествующе воскликнула миссис Приг. – Да? Ну, не рассчитывайте. Шага я к нему не сделаю. Посмотрим, как-то вы без меня обойдетесь. Я с ним никакого дела иметь не хочу.

– И не будете – вот уж это вы правду сказали! – Заметила миссис Гэмп. Убирайтесь вон!

Несмотря на живейшее желание миссис Гэмп видеть своими глазами, как миссис Приг уйдет из ее комнаты, ей это не удалось, потому что Бетси Приг, удаляясь, в сердцах так сильно толкнула кровать, что сверху посыпались деревянные шишки и три-четыре из них очень больно стукнули миссис Гэмп по голове, а когда она опомнилась после деревянного града, миссис Приг уже ушла.

Она тем не менее испытала удовольствие услышать на лестнице, в коридоре и даже на улице басистый голос Бетси, которая осыпала ее бранью и выражала твердую решимость не иметь ничего общего с мистером Чаффи, после чего с удивлением увидела у себя в квартире вместо Бетси Приг мистера Свидлпайпа с двумя джентльменами.

– Господи помилуй, что тут такое случилось? – воскликнул маленький брадобрей. – Ну и шум вы обе подняли, миссис Гэмп! Вот эти господа почти все время стояли на лестнице за дверью и никак не могли к вам достучаться, пока у вас там шла баталия, такой был шум и гром! Как бы не подох маленький щегол в лавке, тот, что качает себе воду. От испуга он прямо из сил выбился, столько накачал воды, что ему и в год не выпить. Должно быть, подумал, что пожар!

Миссис Гэмп тем временем опустилась в кресло и, закатив слезящиеся глаза и сжимая руки, разлилась в горестных жалобах:

– Ах, мистер Свидлпайп, и мистер Уэстлок тоже, если глаза меня не обманывают, да еще и с приятелем, которого я не имею удовольствия знать! Что я вынесла от Бетси Приг за этот вечер, ни одной душе не известно! Если б она ругала только меня в нетрезвом виде – мне даже и показалось, будто от нее пахнет, когда она пришла, только не верилось как-то, потому что сама я не имею этого обыкновения, – миссис Гэмп, кстати сказать, нагрузилась порядком, и благоухание от чайника распространялось по всей комнате, – я бы это перенесла с кротостью. Но что она говорила про миссис Гаррис, этого и ягненок бы не мог простить. Нет, Бетси! – произнесла миссис Гэмп с необыкновенным чувством. – Даже и червяк не стерпел бы.

Маленький брадобрей почесал в затылке, покачал головой, покосился на чайник и, осторожно пятясь, вышел из комнаты. Джон Уэстлок, придвинув кресло, сел рядом с миссис Гэмп. Мартин, усевшись в ногах кровати, стал поддерживать ее с другой стороны.

– Вы, должно быть, хотите знать, что нам нужно? – заметил Джон. – Я вам скажу, когда вы придете в себя. Это не к спеху, несколько минут можно подождать. Как вы себя чувствуете? Лучше?

Миссис Гэмп, заливаясь слезами, покачала головой и едва слышно пролепетала имя миссис Гаррис.

– Выпейте немножко... – Джон замялся, не зная, как назвать содержимое чайника.

– Чаю, – подсказал Мартин.

– Это не чай, – прошептала миссис Гэмп.

– Какое-нибудь лекарство, – отозвался Джон. – Выпейте немножко.

Миссис Гэмп уговорили выпить стаканчик.

– С одним условием, – расчувствовавшись, заметила она, – что Бетси Приг от меня никогда не получит никакой работы.

– Разумеется, нет, – сказал Джон. – Уж за собой я ей ходить не позволю, ни в коем случае.

– Подумать только, – сказала миссис Гэмп, – что она ходила за этим вашим другом и могла услышать такие вещи, ах!

Джон посмотрел на Мартина.

– Да, – сказал он. – Могла выйти большая неприятность, миссис Гэмп!

– Уж действительно, что неприятность! – отвечала она. – Только то одно, что я дежурила ночью и слушала его бредни, а она – днем, только это и спасло. Чего бы она ни наговорила и чего бы ни сделала, если бы знала то, что я знаю, двуличная дрянь! Боже ты мой милостивый! – воскликнула Сара Гэмп, в гневе попирая ногами пол вместо отсутствующей миссис Приг. – И я еще должна выслушивать от такой женщины то, что она говорит про миссис Гаррис!

– Не обращайте внимания, – сказал Джон. – Вы же знаете, что все это неправда.

– Неправда! – воскликнула миссис Гэмп. – И еще какая неправда! Ведь я же знаю, что она, моя милая, ждет меня в эту самую минуту, мистер Уэстлок, и смотрит в окно на улицу, а на руках у нее маленький Томми Гаррис, который зовет меня своей Гэмми, и правильно зовет, сохрани господь его пестрые ножки (точь-в-точь кентерберийская ветчина, говорит его родной папаша, да так оно и есть), с тех пор как я застала его, мистер Уэстлок, с красным вязаным башмачком во рту; засунул его туда, играя, и уж захлебывается, бедный птенчик; они посадили ребенка на полу в гостиной и ищут башмак по всему дому, а он уж совсем задыхается! Ах, Бетси Приг, и показала же ты себя нынче вечером! Ну, да уж больше я тебя и на порог не пущу, змея ползучая!

– А вы еще были всегда так добры к ней! – сочувственно заметил Джон.

– Вот это-то и обидно. Вот это мне всего больней, – отвечала миссис Гэмп, машинально подставляя стакан Мартину, который его наполнил.

– Вы взяли ее в помощницы ходить за мистером Льюсомом! – сказал Джон. Приглашали ее себе в помощницы ходить за мистером Чаффи!

– Приглашала, да больше уж не приглашу! – отозвалась миссис Гэмп. Никогда Бетси Приг не будет моей компаньонкой, сэр!

– Нет, нет, – сказал Джон. – Никуда это не годится.

– Не годится, и никогда не годилось, сэр, – отвечала миссис Гэмп с торжественностью, присущей известной степени опьянения. – Теперь, когда марка, – под этим миссис Гэмп подразумевала маску, – сорвана с лица этой твари, я думаю, что оно и вообще никогда не годилось. Бывают причины, мистер Уэстлок, почему семейство держит что-нибудь в тайне, и когда имеешь дело только с тем, кого знаешь, то и можешь на него положиться. Но кто же теперь может положиться на Бетси Приг, после того что она говорила про миссис Гаррис, сидя вот в этом самом кресле!

– Совершенно верно, – сказал Джон, – совершенно верно. Надеюсь, у вас будет время подыскать себе другую помощницу, миссис Гэмп?

Негодование и чайник лишили миссис Гэмп способности понимать, что ей говорят. Она глядела на Джона слезящимися глазами, шепча памятное имя, которое оскорбила своими сомнениями Бетси Приг, – словно это был талисман против всех земных печалей – и, как видно, уже ничего не соображала.

– Надеюсь, – повторил Джон, – у вас будет время найти другую помощницу.

– Времени мало, это верно, – отозвалась миссис Гэмп, возводя кверху посоловелые глаза и сжимая руку мистера Уэстлока с материнской лаской. Завтра вечером, сэр, я обещала зайти к его друзьям. Мистер Чезлвит назначил от девяти до десяти, сэр.

– От девяти до десяти, – сказал Джон, выразительно глядя на Мартина, а после того за мистером Чаффи будут как следует присматривать, не так ли?

– За ним и нужно присматривать как следует, будьте уверены, – возразила миссис Гэмп с таинственным видом. – Не я одна счастливо избавилась от Бетси Приг. Не понимала я этой женщины. Она не умеет держать под замочком то, что знает.

– Не удержит под замком мистера Чаффи, вы думаете? – сказал Джон.

– Думаю? – возразила миссис Гэмп. – Тут и думать нечего!

Чисто сардонический характер этой реплики был усилен тем, что миссис Гэмп медленно кивнула головой и еще более медленно поджала губы. Задремав на минуту, она сразу же очнулась и прибавила чрезвычайно величественно:

– Но я задерживаю вас, джентльмены, а время дорого.

Под влиянием этой мысли, а также и чайника, который внушал ей, будто бы ее посетители желают, чтобы она куда-то немедленно отправилась, и вместе с тем хитро избегая упоминания предметов, которых она только что коснулась в разговоре, миссис Гэмп встала, убрала чайник на обычное место, очень торжественно заперла шкафчик и стала готовиться к нанесению профессионального визита.

Приготовления эти были весьма несложны, так как не требовали ничего другого, кроме протабаченного черного капора, протабаченной черной шали, деревянных башмаков и неизбежного зонтика, без которого ей невозможно было ни принимать младенцев, ни обмывать покойников. Облачившись во все эти доспехи, миссис Гэмп возвратилась к креслу и, усевшись на него, объявила, что она совсем готова.

– Большое все-таки счастье знать, что можешь принести пользу им, бедняжкам, – заметила она. – Не всякий это может. Какие мучения им приходится терпеть от Бетси Приг, просто ужас.

Закрыв при этих словах глаза от невыносимого сострадания к пациентам Бетси Приг, она не открывала их, пока не уронила деревянный башмак. Ее сон прерывался еще не раз, подобно легендарному сну монаха Бэкона *, сначала падением второго деревянного башмака, потом падением зонтика. Зато, избавившись от этих мешавших ей предметов, она безмятежно уснула.

Оба молодых человека переглянулись – положение было довольно забавное, – и Мартин, с трудом удерживаясь от смеха, шепнул на ухо Джону Уэстлоку:

– Что же нам теперь делать?

– Оставаться здесь, – ответил он. Слышно было, как миссис Гэмп пробормотала во сне: "Миссис Гаррис".

– Можете рассчитывать, – прошептал Джон, осторожно поглядывая на миссис Гэмп, – что вам удастся допросить старика конторщика, хотя бы вам пришлось поехать туда под видом самой миссис Гаррис. Во всяком случае, мы теперь знаем достаточно, чтобы заставить ее делать по-нашему, – знаем благодаря этой ссоре, которая подтверждает старую поговорку о том, что, когда мошенники ссорятся, честным людям радость. Ну, Джонас Чезлвит, берегись теперь! А старуха пускай себе спит сколько ей угодно. Придет время, мы своего добьемся!

ГЛАВА L

повергает в изумление Тома Пинча и сообщает читателю, какими признаниями Том обменялся со своей сестрой

На следующий вечер, перед чаем, Том с сестрой сидели, по обыкновению, у себя, спокойно разговаривая о многих вещах, но только не об истории Льюсома и ни о чем относящемся к ней; ибо Джон Уэстлок – поистине Джон был один из самых заботливых людей на свете, невзирая на свою молодость, – настоятельно посоветовал Тому пока что не рассказывать об этом сестре, чтобы не беспокоить ее. "А я бы не хотел, Том, – прибавил он после некоторого колебания, – омрачить ее счастливое личико или потревожить ее кроткое сердце даже за все богатства и почести мира!" Поистине Джон отличался необыкновенной добротой, до чрезвычайности даже. Если б Руфь была его дочерью, говорил Том, и тогда он не мог бы проявить к ней больше внимания.

Но, хотя Том с сестрой были необыкновенно разговорчивы, они все же были менее оживлены и веселы, чем всегда. Том не догадывался, что причиной этому была Руфь, и приписывал все тому, что сам он настроен довольно невесело. Да так оно и было, ибо самое легкое облачко на ясном небе ее души бросало свою тень и на Тома.

А на душе у маленькой Руфи лежало облачко в этот вечер. Да, действительно. Когда Том смотрел в другую сторону, ее ясные глаза, украдкой останавливаясь на его лице, то сияли еще ярче обыкновенного, то заволакивались слезой. Когда Том умолкал, глядя в окно на летний вечер, она иногда делала торопливое движение, словно собираясь броситься ему на шею, а потом вдруг останавливалась и, когда он оборачивался, улыбалась ему и весело с ним заговаривала. Когда ей нужно было что-либо передать Тому или за чем-нибудь подойти близко, она бабочкой порхала вокруг него и, застенчиво касаясь его плеча, отстранялась с видимой неохотой, словно стремясь показать, что у нее есть на сердце нечто такое, что в своей великой любви к брату она хочет сказать ему, но никак не может собраться с духом.

Так они сидели вдвоем – она с работой, но не работая, а Том с книгой, но не читая, когда в дверь постучался Мартин. Зная наперед, кто стучится, Том пошел открывать дверь и вернулся в комнату вместе с Мартином. Том был удивлен, потому что на его сердечное приветствие Мартин едва ответил ему. Руфь также заметила в госте что-то странное и вопросительно посмотрела на Тома, словно ища у него объяснения. Том покачал головой и с таким же безмолвным недоумением посмотрел на Мартина.

Мартин не сел, но подошел к окну и стал глядеть на улицу. Минуту спустя он повернул голову и хотел заговорить, и снова отвернулся к окну, так и не заговорив.

– Что случилось, Мартин? – тревожно спросил Том. – Какие дурные вести вы принесли?

– Ах, Том! – возразил Мартин с упреком. – Ваш притворный интерес к тому, что со мной случилось, еще обиднее, чем ваше недостойное поведение.

– Мое недостойное поведение, Мартин! Мое... – Том не мог выговорить больше ни слова.

– Как вы могли, Том, как могли вы допустить, чтобы я так горячо и искренне благодарил вас за вашу дружбу, и не сказали, как подобает мужчине, что вы покидаете меня? Разве это по-дружески? Разве это честно? Разве это достойно вас – такого, каким вы были прежде, каким я вас знал, – вызывать меня на откровенность, когда вы перешли к моим врагам? Ах, Том!

В его голосе слышалась такая горячая обида и в то же время столько скорби о потере друга, в которого он верил, в нем выражалось столько былой любви к Тому, столько печали и сожаления о его предполагаемой непорядочности, что Том на минуту закрыл лицо руками, чувствуя себя не в силах оправдываться, словно он в самом деле был чудовищем лицемерия и вероломства.

– Скажу по чистой совести, – продолжал Мартин, – что я не столько сержусь, вспоминая свои обиды, сколько горюю о потере друга, каким я вас считал. Только в такое время и после таких открытий мы познаем полную меру нашей былой привязанности. Клянусь, как ни мало я это выказывал, Том, я любил вас, как брата, даже тогда, когда не проявлял должного уважения к вам.

Том уже успокоился и отвечал Мартину словно сам дух истины в будничном обличье, – этот дух нередко носит будничное обличье, слава богу!

– Мартин, – сказал он, – я не знаю, откуда у вас эти мысли, кто повлиял на вас, кто внушил их вам и с какой чудовищной целью. Но все это сплошная ложь. В том впечатлении, какое у вас создалось, нет ни капли правды. Это заблуждение с начала до конца; – и предупреждаю вас, вы будете глубоко сожалеть о своей несправедливости. Честно скажу, что я не изменял ни вам, ни себе. Вы будете глубоко сожалеть об этом. Да, будете глубоко сожалеть, Мартин.

– Я и сожалею, – ответил Мартин, качая головой. – Мне кажется, я впервые узнал, что значит сожалеть всем сердцем.

– Во всяком случае, – сказал Том, – если бы я даже был таким, каким вы считаете меня, и не имел права на ваше уважение, и то бы вы должны были мне сказать, в чем заключается мое предательство и на каком основании вы меня обвиняете. Вот почему я не прошу вас об этом как о милости, но требую как своего права.

– Мои свидетели – это мои глаза, – возразил Мартин. – Должен ли я им верить?

– Нет, – спокойно сказал Том, – не должны, если они обвиняют меня.

– Ваши собственные слова, ваше поведение, – продолжал Мартин. – Должен ли я им верить?

– Нет, – спокойно отвечал Том, – не должны, если они обвиняют меня. Но этого просто не может быть. Тот, кто истолковал их так ложно, оскорбил меня почти столь же глубоко, – тут спокойствие едва не изменило ему, – как это сделали вы.

– Но ведь я пришел сюда, – сказал Мартин, – и обращаюсь к вашей милой сестре с просьбой выслушать меня...

– Только не к ней, – прервал его Том. – Прошу вас, не обращайтесь к ней. Она никогда вам не поверит.

Говоря это, он взял ее под руку.

– Как же я могу верить этому, Том?!

– Нет, нет, – вскричал Том, – конечно, не можешь. Я так и сказал. Ну, перестань же, перестань. Какая же ты глупенькая!

– Я никогда не думал, – поторопился сказать Мартин, – восстанавливать вас против вашего брата. Не считайте меня настолько малодушным и жестоким. Я хочу одного: чтобы вы меня выслушали и поняли, что я пришел сюда не с упреками – они тут неуместны, – но с глубоким сожалением. Вы не можете знать, с каким горьким сожалением, потому что не знаете, как часто я думал о Томе, как долго, находясь в самом отчаянном положении, я надеялся на его дружескую поддержку и как твердо я верил в него и доверял ему.

– Подожди, – сказал Том, видя, что она собирается заговорить. – Он ошибается; он обманут. Зачем же обижаться? Это недоразумение – оно рассеется в конце концов.

– Благословен тот день, когда оно рассеется, – воскликнул Мартин, если только он придет когда-нибудь!

– Аминь! – сказал Том. – Он придет! Мартин помолчал, затем сказал смягчившимся голосом:

– Вы сами сделали выбор, Том, разлука будет для вас облегчением. Мы расстаемся не в гневе. С моей стороны нет гнева.