Текст книги "Похождения Шипова, или Старинный водевиль"

Автор книги: Булат Окуджава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Окуджава Булат
Похождения Шипова, или Старинный водевиль

Булат ОКУДЖАВА

Похождения Шипова,

или старинный водевиль

ИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Толстой Лев Николаевич, граф, отставной артиллерии поручик, тульский помещик, литератор, 34 лет.

Долгоруков Василий А н д р е е в и ч, князь, генерал-адъютант, шеф жандармов, главный начальник III отделения, член Государственного совета, 58 лет.

Валуев Петр Александрович, статс-секретарь, министр внутренних дел, 47 лет.

Потапов Александр Львович, генерал-майор, начальник корпуса жандармов и управляющий III отделением, 44 лет.

Тучков Павел Александрович, генерал-адъютант, московский военный генерал-губернатор, член Государственного совета, 59 лет.

Крейц Генрих Киприянович, граф, московский обер-полицмейстер, 50 лет.

Муратов Николай Серафимович, тульский жандармский полковник, 48 лет.

Матрена, московская мещанка, возраст неизвестен.

Каспарич Дарья Сергеевна, Дася, вдова капитана Каспарича, возраст неизвестен.

Кар а сев, крапивинский исправник.

Кобеляцкий, становой пристав.

Мария Николаевна Т о л с т а я, сестра Льва Николаевича Толстого, графиня.

Ергольская Т. А., тетушка Л. Н. Толстого. Дурново, жандармский полковник.

Шеншин Дмитрий Семенович, подполковник, чиновник особых поручений при московском военном губернаторе.

Ш л я х т и н, частный пристав московской городской полицейской части.

Гирос Амадей, мелкий полицейский сотрудник, доносчик, филер. Грек, а может быть, цыган или итальянец, 30 лет.

Шипов Михаил Иванович (он же М. Зимин), сыщик при московской полиции, специалист по карманным воришкам, бывший дворовый человек князя В. А. Долгорукова, 36 лет.

Трактирщики, половые, жандармы, возницы, мужики, бабы, нумерные, горничные, швейцары, гости, студенты, волк и...

Действие происходит в 1862 году.

1

СЕКРЕТНО

(Из донесения жандармского штаб-офицера)

...В Тульской губернии проживает в собственном имении "Ясная Поляна" отставной Артиллерийский Офицер Толстой, очень умный человек, воспитывался, кажется, в Московском Университете и весьма замечателен своим либеральным направлением, в настоящее время он очень усердно занимается распространением грамотности между крестьянами, для сего устроил в имении своем школы и пригласил к себе в преподаватели тоже студентов, особливо тех, которые подверглись каким-либо случайностям, оставили Университет, и, как слышно, у Толстого находятся уже 10 человек, которым он дает хорошее жалованье и готовое содержание.

Нельзя ручаться, насколько справедливы дошедшие слухи, что у Толстого, когда собрались все преподаватели, была сказана речь, в которой весьма многое заимствовано из разных предосудительных изданий...

СЕКРЕТНО

Управляющий III Отделением.

Собственной Его Императорского

Величества Канцелярии

С.-Петербург

Господину Полковнику Корпуса Жандармов, находящегося в Тульской губернии, Муратову

Получено сведение, что проживающий в Тульской губернии в собственном имении "Ясная Поляна" Граф Лёв Толстой приглашает преподавателями в учрежденную им в этом имении крестьянскую школу студентов, преимущественно таких, которые по каким-либо обстоятельствам должны были оставить Университет.

Вместе с тем сообщено также, будто бы недавно в кругу этих преподавателей, коих, как говорят, в означенной школе до десяти, произнесена была речь возмутительного содержания.

Прошу Ваше Высокоблагородие осторожным образом узнать, в какой степени справедливо вышеизложенное, и о последующем уведомить меня, с сообщением сведений о помянутом Графе Толстом и о помянутой речи, если Вы найдете возможным ее получить.

Кстати, кажется, Граф Лев Николаевич – автор "Детство", "Юношество", "Воспоминание о Севастополе" и проч.

Генерал-майор Потапов

СЕКРЕТНО

От штаб-офицера

Корпуса Жандармов,

находящегося в Тульской

губернии, г. Тула

Управляющему III Отделением

Собственной Его Императорского

Величества Канцелярии.

Свиты Его Величества.

Г-ну Генералу-Майору и Кавалеру Потапову

Штаб-офицер Корпуса Жандармов, находящийся в Московской губернии, Полковник Воейков, уведомил меня, что Граф Лев Толстой, распространяя грамотность между простым народом, завел школы в имении своем, пригласив в качестве учителей студентов числом до 10-ти человек. Вследствие чего я сделал вновь дознание, по которому оказалось, что в открытые Графом Толстым школы, волостные и сельские, поступали учителями воспитанники, окончившие курс в губернских гимназиях, а также некоторые студенты, находящиеся под негласным надзором.

О чем, в исполнение предписания Вашего Превосходительства, имею честь почтительнейше донести Вашему Превосходительству.

Полковник Муратов

(Из неофициальной записки Генерал-Маиора Потапова

Начальнику III Отделения, шефу жандармов, князю Долгорукову В. А.)

Ваше Сиятельство!

...Известие о том, что в имении Графа Льва Толстого в Тульской губернии в открытых им школах имеют приют находящиеся под негласным надзором студенты университетов, подтвердилось донесением Полковника Муратова.

Ввиду совершающихся фактов, а именно, когда ведется открытая война противу правительства не только демагогами и социалистами, но и людьми, заявляющими свое либеральное направление, должно по мере возможностей считать полученное известие заслуживающим всяческого внимания.

3 часа ночи

(Из записки князя Долгорукова В. А. генералу Потапову)

...и нельзя не придавать этому значения.

Соотнеситесь с министром Валуевым, а через него, быть может, с графом Крейцем относительно возможностей уточнения факта.

Не полезно ли будет в данном случае заручиться помощью и участием агента, могущего выполнить подобное конфиденциальное поручение с крайней деликатностью?

Переговорите об этом предварительно с компетентными людьми. Окончательно мы решим вопрос при свидании.

Только ради бога следует всем этим распоряжаться так, чтобы ни в коей мере до окончательного установления истины не обеспокоить Графа Толстого, ибо не исключено, что предосудительность его занятий окажется мнимой, в чем, кстати, почти уверен...

(Из записки генерала Потапова – министру внутренних дел Валуеву П. А.)

...ибо князь надеется на Ваш добрый совет и весьма рассчитывает на Ваше в сем деле участие...

(Из официального предписания министра внутренних дел Валуева П. А. Московскому обер-полицмейстеру графу Крейцу Г. К)

...Особые обстоятельства побуждают меня настаивать на самом тщательном подборе кандидатуры, коей будет это поручено.

(Из письма генерала Потапова – Московскому

Генерйл-Губернатору Генерал-адъютанту Тучкову П. А.)

...ибо князь надеется на Ваш добрый совет и весьма рассчитывает на Ваше в сем деле участие...

(Генерал-адъютант Тучков – чиновнику Московского Военного Ге-нерал-Губернатора, подполковнику Шеншину Д. С.)

...при этом незамедлительно, отложив все прочее, принимайтесь, милостивый государь, за поиски, учитывая всю сложность и щекотливость данного Вам поручения и основываясь на письме Его Превосходительства Гене-рал-Маиора Потапова...

(Из записки подполковника Шеншина – частному приставу Шляхтину)

...Прощупайте его, что за человек, хотя мне известно, что по части разыскания мелких воров он дока. Кроме того, желательно, чтобы Вы помнили, что он из бывших дворовых Князя Долгорукова, а это, ежели он об том будет понимать, придает ему надежности. Что за резон ему подводить своего всесильного благодетеля? Весьма надеюсь, что князь останется в этом смысле доволен вашим участием.

(Из письма Л. Н. Толстого – Т. А. Ергольской)

...Дела все задерживают меня (в Москве), и я едва ли успею закончить издание раньше половины будущей недели. Здоровье мое хорошо, но скучно ужасно и хочется домой... Всем кланяюсь и целую ваши руки.

2

В трактире Евдокимова уже собрались было гасить лампы, когда начался скандал.

Скандал начался так. Сперва в зале все выглядело благообразно, и даже трактирный половой Потап сказал хозяину, что, мол, нынче бог миловал – ни единой битой бутылки, как вдруг в глубине, в полутьме, в самой сердцевине загудело, будто пчелиный рой.

– Батюшки-светы, – лениво изумился хозяин, – вот, Потапка, сглаз твой, черт! Ну надо ж было каркать, черт!

– Хоп, – весело сказал Потап, – момент. Сейчас переговорим... – И словно провалился в омут, вознеся кулаки над головой.

Тут хозяин вспомнил, как еще до наступления темноты шибко застучало сердце, когда он глянул в дальний конец. Там в мутном, сумеречном сиянии окна сидели за столиком двое. Один, высокий и худой, так себе, не стоящий внимания, похожий на птицу, хватившую лишнего, словно бы спал. Другой, странного вида, в поношенном гороховом пальто, будто барском по покрою, в пышных соломенных бакенбардах, надменно вскинул востренький подбородок. Такой пропившийся барин, допивающий остатки былого благополучия, низвергнутый с казенной службы. Барин, барин, истинно барин – вот как качнул ладонью, подзывая Потапку, хотя угощенье заказал не барское: тертая редька и это... вдруг вот так по-извозчичьи утерся рукой, вместо того чтобы платочком, пусть дырявеньким, да с гордостью. Нет, так вот прямо ладонью и утерся. И пока его компаньон клевал носом да вроде пытался что-то сказать, но не мог, этот, в гороховом, потягивал да подливал из зеленого штофчи-ка и жевал свою редьку, пока не зажгли лампы. И тогда хозяину показалось, что лохматая тень странного человека наклонилась влево, к соседнему столу, где сидели два аккуратных студента: то есть сам он сидел вроде неподвижно, а вот тень его...

Тут-то сердце у хозяина и застучало. И он сказал По-тапу:

– Чего это они сидят, слова не скажут?

– Ох, – засмеялся Потап успокоительно, – да пущай сидят. Другие тубаретками кидаться зачнут, а эти сидят... Пущай их.

Потом Евдокимов отвлекся к своим хлопотам, и так почти до самой полуночи жизнь не обижала его, когда в том конце началось...

– Хоп, – весело сказал Потап, – момент, сейчас переговорим. – И словно провалился в омут, но тотчас же вынырнул обратно, пуская красные пузыри. Хоп, неудача, – сказал он виновато и закричал на весь зал: – Братцы, наших бьют! Православные, вступайтеся! – И умчался за городовым.

Впрочем, трудно было утверждать с определенностью, что там дрались: дерущихся хозяин не видел, только безумные тени метались по стене. Однако как это вспыхнуло, так тотчас и погасло. Два аккуратных студента пробирались меж столиками к выходу, а тех двоих что-то не было видно.

"Неужто убили? – холодея, подумал Евдокимов. – Эти вот вон энтих..." Опытный его глаз примерился к двум аккуратным душегубам. Они переминались с ноги на ногу. У самого высокого на тонкой шее подрагивал кадык, белые губы были закушены; второй, бородатый, держался за щеку. Хозяин загородил им выход грудью, бородой, лицом, переполненным ужаса.

– А гороховый где?.. А денежки платить, господа хорошие?.. А я-то на что?..

– Что за чушь! – сказал бородатый студент. – Какой еще гороховый?.. Там ваш постоялец свел счеты со своим другом, дал ему по физиономии...

– Вот рукав мне залил, – сказал высокий. – Чего вы от нас хотите?..

– Я знаю, чего хочу, – сказал Евдокимов, – знаем вас...

Он стоял, растопырившись, ощетинившись, умирая от страха, и городовому пришлось его отодвинуть, чтобы войти.

Потап проскользнул следом, прикрывая ладонью разбитый нос.

– Потапушка, – ужаснулся хозяин, – кто ж тебя, черта, эдак?

– Они-с, – сказал Потап.

И все поглядели в темный конец зала. Наступила тишина. Все поднялись со своих мест, трезвея. Никто не уходил. Всем хотелось знать, что будет.

– Наконец в глубине послышалась возня, и странный человек в гороховом пальто появился на свет. Он медленно двигался на хозяина, то ли прихрамывая, то ли пританцовывая, и Потап вдруг оживился, похлопал высокого студента по плечу.

– Ничего, ребятушки, держись за Потапа... Глядите, как нынче подновинские дело делають! – И оборотился к странному человеку: – Хоп, они оживели-с, прочухались... Ну, иди сюда, иди-иди... Это кто ж там идет, такой бриллиантовый? Не вижу, не вижу, кто... Эй, православные, шире круг, по русскому обычаю... Сейчас сделаем...

А странный человек все приближался, наклонив голову с укором, хотя глаза были широко раскрыты и затаенная конфузливая улыбка покоилась на губах.

Теперь хозяин разглядел его. Росту гороховый был небольшого, хотя в самый раз, не широк в плечах, но и не тщедушен; в руке держал измятый кошелек. Из-под распахнутого пальто выглядывали крахмальная манишка в пятнах и черный распустившийся галстух.

– А кто там идет? Кто? Не вижу... – негромко проговорил Потап в тишине. – Сейчас, момент, я только спрошу у них, как они вон энтих господ задирали, – и кивнул студентам по-приятельски, – сейчас, сейчас... Ассигнациями плачу-с...

Утром хозяин утверждал, что в тот момент он отчетливо видел, как над головой странного человека вспыхнуло и погасло сияние.

– Чего головку-то наклонил? – выкрикнул Потап. – Аи свету боишься?.. Эх, подновинские!

Странный человек остановился, поднял голову и, презирая выставленные кулаки Потапа, сказал негромко:

– Ну, будя, будя тебе... Ну чего вы, ей-богу? Я дружка своего маленько поучил. А вам бы только кулаками махать... Интересно мне, как вы готовы человеку антра

ша кинуть, ежели он не в себе... Садитесь, господа, по своим местам, пейте, ешьте... Ах, мезальянс какой!..

– Позволь, позволь, – сказал Потап, – позвольте, сударь. Я обиды не потерплю-с. Я ассигнациями плачу...

Но странный человек даже не глянул в его сторону, а глянул на двух студентов и сказал:

– Ежели что, пардон, извините... Хотя я вижу ваши благородные лица, эскузе муа, нету в вас ко мне зла. Это хорошо. Это преотлично. Со злом что? Куды с ним?.. А рукавчик почистить можно... – И он повернулся к Потапу и так посмотрел на него, что половой опустил руки. – Ну вот, теперь вы, мон шер. Пожалейте себя, а то не ровен час сгорите весь... – Тихая улыбка тронула его сухие губы. – Чего уставился? Эвон у тебя нос какой! А ты не суйся под руку, дружок... – При этом он провел ладонью, словно разрубил воздух, и две половины воздуха распались, отлетели друг от друга – так крепок и точен был удар.

"Ладный какой", – подумал хозяин.

Тут все, неподвижные и притихшие, оборотились к городовому как к последней надежде... Дюжий городовой словно очнулся ото сна и медленно направился к странному человеку. Заметив это, Потап ожил.

– Дозвольте-ка мне, – сказал он городовому. – Момент, все сделаем. Вы, значит, с энтого боку заходи-те-с... – И крикнул странному человеку: – Ты мне зачем по носу дал! – и победителем оглядел толпящихся вокруг. – Теперь мне сколько, значит, причитается получить? А? Никто не знает? А вот глядите, как подновинские дело делают. Хоп, – и он сделал шаг в сторону обидчика.

В это время бородатый студент сказал своему приятелю:

– Да он и не пьян вовсе, этот, в гороховом. Видишь?

– Отдай козлу двугривенный, и дело с концом, – сказал высокий, кивнув на хозяина.

– Отдать я отдам, – ответил его приятель, – да чертовски уходить не хочется. Чего это мне уходить не хочется?

– В результате досталось половому, – сказал высокий. – Сроду не видал ничего глупей... Ну, поглядим, что он теперь делать будет, этот лямур-тужур...

Городовой медленно приблизился к странному человеку и вдруг замер.

– Вы его не хватайте, – посоветовал Потап, – он дерется. Вы его вдарьте сразу. Не бойтесь, я подсоблю. Момент... Господа студенты, сейчас он у нас в ножках валяться будет...

– Михал Иваныч, – сказал городовой, – а я вас и йе признал-с.

Странный человек опустил голову и тихо засмеялся. И тут же забулькал первый ряд столпившихся, за ним остальные. Все тихо смеялись, кроме студентов.

– Уморили, – глупо сказал Потап. – А я думаю: дайка я их пугну-с.

– Михал Иваныч Шипов-с, благодетели мои, – представил городовой странного человека.

Шипов поклонился ему. Затем – публике.

– Что же ты это, Потапка, – обиделся хозяин, – подвел меня,черт?

– Ничего-с, – сказал Потап, – момент... Подновин-ские свое дело знають. – И широко, как чистое дитя, улыбнулся Шилову. – Дозвольте пальтецо, ваше благородие, отряхнуть-с. Хоп...

– Ну, будя, – сказал Шипов. – Много чести. А чего это у вас никто не пьет, не ест? Аи случилось чего?

– Вроде бы вас обидели, – робко сказал хозяин.

– Меня? – удивился Шипов. – Рази меня можно обидеть? Это я Потапку обидел, а меня никто не обижал. Верно, Потап?

– Никак-с нет, шутники вы, Михал Иваныч. Это я, значит, очень просто сам мордой об тубарет-с...

Вздох облегчения прошел по залу. Студенты переглянулись.

– Ну ладно, – сказал Шипов. – Тогда возьми-ка, Потапка, моего приятеля да вынеси его на морозец, пущай он там в себя придет, да последи, чтобы не замерз, сетребьен, беда с ним...

– Момент! – радостно откликнулся Потап и юркнул в угол. Потом он выволок безжизненное тело и потащил его к дверям.

– Да ты неси его, неси! – крикнул Шипов. – Рази благородного человека так можно!

– Слушаюсь, Михал Иваныч... Момент! – еще радостней ответил Потап и понес тело в охапке вон из трактира. – Им там хорошо-с, – сообщил, вернувшись, – сидят, будто живые-с. Может, еще чего-с?

– А чего еще-то? – сказал Шипов. – Много ли мне надо? Ты вот подай нам штофчик, да редечки не забудь... А вы, судари мои, чего стоите? Вы садитесь, лямур-ту-жур, пейте, веселитесь. – И он медленно оглядел их всех, и все тотчас начали усаживаться за свои столы, словно время и не перевалило за полночь. – А вы тоже садитесь, господа студенты...

– Нет уж, увольте, – сухо ответил высокий студент. – С нас достаточно.

– Отчего же? – сказал его товарищ. – Я бы остался. Ей-богу, мне интересно.

– Уж лучше бы не садились, – проворчал Потап. – От вас одно расстройство... Вон человека обидели... Не больно много за гривенник-то?

– Ах, обидчивый какой, – засмеялся Шипов, – ну просто сетребьен какой-то. А ведь это я тебя вдарил.

– Значит, заслужил, – сказал городовой.

– А я-то думаю: как же это об тубарет? – удивился хозяин.

– Значит, не об тубарет-с, – на лету ответил Потап, – значит, вот от них все и случилось, – и кивнул на студентов.

– Пошел прочь, – сказал высокий студент.

– Это я прочь?! – распалился Потап. – Теперь глядите, Михал Иваныч, глядите, как я буду из энтих бородатых душу вынать-с! – И он шагнул к студентам. – Глядите-с... Значит так, вы, господа хорошие, можете меня по морде, а я, значит, терпи?.. Момент, подновин-ские свое дело знают...

– Да бей их! – крикнул кто-то.

Потом уже хозяин божился, что видел, как глаза Ши-пова излучали свет наподобие искр. Потап сделал еще шаг.

– Хоп... А где он, где он, тубарет?.. А вот мы сейчас тубаретом...

– Ну, будя, – вдруг сказал Шипов. – Наговорил, консоме, с три короба. Вы, господа студенты, присаживайтесь... Прошу... Угощаю...

– Ой, – захохотал Потап, – а и напужал я их! Хозяин глядел из-за стойки на Шилова, не отрывая глаз. Соломенные бакенбарды Михаила Ивановича торчали празднично и как бы с насмешкой. Он ловко разливал из штофчика и любезно пододвигал рюмочки компаньонам.

Все по-прежнему уже сидели за столами, но никто не пил и не ел, только в кругу Шипова крякали, ухали, аппетитно жевали редьку.

– Когда я жил в доме князя Долгорукова, – сказал Шипов, – мне всегда казалось, что жизнь вокруг сплошное удовольствие.

Тут городовой замер. Студенты переглянулись.

– Да, да, – продолжал Шипов. – Так я предполагал. Однако должен вам сказать, что тайные сумления обуревали меня, жгли мою душу. Да рази ж такое возможно? – думал я. И вот однажды прихожу к князю. "Ваше сиятельство, говорю, – дозвольте на мир поглядеть". – "Изволь, мон шер, гляди". И вот я гляжу. И что же я вижу, господа? Люди все в озлоблении и ослеплении, так и норовят друг друга съесть, так и норовят друг дружке в морду заехать... Вас это не шокирует?

– Ну да, – сказал городовой грустно, – покою нет.

– Да они меня не били, – сказал Потап, подавая, – это я сам мордой об тубарет-с...

– А ты, я гляжу, и подавать-то не умеешь, – сказал Шипов Потапу. – Что за манеры, братец! Перед тобой сидят благородные люди, тре жоли, а не какие-нибудь... Срам!.. А ну-ка, воротись да снова, снова... Так... Скользи, скользи... А линии-то нет, нет, срам!.. Ну чистый скот, консоме... Это невозможно!.. Ах ты господи, я не могу этого видеть, этого позора, этого скотства!.. Дай-ка сюда. – И он выхватил из рук обалдевшего Потапа поднос и вдруг замер, затем медленно склонился вперед, одновременно вытягивая правую руку с подносом, словно лебедь крыло, и сделал мягкий вкрадчивый шаг. Видишь, как рука идет? Видишь?.. Теперь гляди на ноги... Одна... за ней другая... След в след... Вот так, а не в растопырку, дурень. – И он заскользил к столу, плоский, весь вытянувшийся, вкрадчивый, пружинистый. Полет надобен, полет, – приговаривал он, скользя к столу, – полет летучей мыши, бесшумный полет и... – Поднос, словно сорвавшись с руки, плавно очертил круг над головами изумленных студентов, и медленно пошел книзу, и застыл. Дополнительный штофчик, булькнув, встал в центре стола, соусник с тертой редькой занял свое место, поднос взмыл в синее небо, посверкивая серебром.

– Эх! – крикнул Евдокимов из-за стойки. – Каналья!

Потап низко кланялся. Бородатый студент зааплодировал. Кое-кто в зале подхватил.

"Дети, – подумал Шипов, – рты поразинули... Ай-яй-яй!"

– Бывало, – сказал он, – мы с князем, да со всем семейством, да из Петербурга понаедут, отправляемся на пикник. Полянку всегда я намечал... Уж тут, пардон, моя привилегия была... Ты бы, Потапка, в тех местах об стволы-то и впрямь морду-то расшиб бы при твоей неуклюжести. А уж секли бы тебя, дурака, почем зря...

– Очень вам благодарны за науку-с, Михал Иваныч, – кланялся Потап. Век не забудем.

"Ах, надоели они! – подумал Шипов. – Им только представление и давай, а не дашь – изомнут всего".

– Вы в близких отношениях с князем? – спросил бородатый студент.

– Да как вам сказать, – прищурился Шипов, – хотя теперь чего уж... Проговорился я... А доказательств теперь у меня нет, ну что вам сказать?.. Простите великодушно... Быдто и не было ничего... – И засмеялся.

Городовой подмигнул студенту.

– Полноте, – смутился студент, – я ж и не требую доказательств.

– А ежели не требуете, – сказал Шипов, – так понимайте, что я не просто, тре жоли, с вами сижу, лясы точу...

– Вы, господин Шипов, видимо, служите? – полюбопытствовал высокий студент.

– Видите ли, душа моя, – ответил Михаил Иванович благодушно, – все мы служим государю – кто где... Вы вот мою манишку разглядываете, а я ведь могу и фрак надеть-с... – И оборотился к городовому: – Верно?

– Святая правда, – сказал городовой. Студенты засмеялись.

– Забавно, забавно, – сказал высокий. – Parlez vous francais? [Говорите ли вы по-французски?]

– Ax, милый, – покачал головой Шипов, – зачем же так-то? Не надо. Я же тебя наскрозь вижу, мон шер... Эй, Потапка, ты чего ж человека на улице позабыл? Веди его сюда, будя. А что, господин студент, как вам сдается этот трактир? Грязнецо ведь. А вы думаете, он мне по ндраву?.. Я в настоящих ресторациях бывал-с, знаю... Чистый ампир-с... Да ведь там с людьми не поговоришь, а здеся я кое-чего могу и узнать. – И засмеялся, очень довольный.

– Забавно, забавно, – повторил высокий. – Да я, кажется, догадываюсь, сударь...

В этот момент появился Потап, а с ним вместе и приятель Шилова.

– А вот и господин Гирос. – сказал Шипов торжественно, – Амадей Гирос. Итальянец.

Гирос церемонно поклонился.

– Ты ведь из итальянцев? – спросил Шипов.

– Конечно, – сказал Гирос. – Отец итальянец, мать итальянка. Чего же еще?.. Опять редька! А я замерз, как собака... – И он ловко выхватил полную рюмку у бородатого студента и опорожнил ее. – О, страшный напиток! Зачем меня на мороз бросили, как веник? – Он взял рюмку высокого и плеснул содержимое в глотку. – Глупый напиток, глупая традиция: сперва пьешь, чтобы согреться, потом тебя бросают на мороз, чтобы ты прочухался, а потом снова пьешь, чтобы согреться... – И захохотал.

Он действительно напоминал тощую огорченную птицу с длинным лиловым клювом, но смеялся при этом ослепительно.

– У вас в Италии небось жарко? – спросил городовой.

– Жарко, жарко, – засмеялся господин Гирос, – уж, как жарко. – И он наклонился к Шилову и зашептал, зашептал...

– Слава тебе господи, – сказал Шипов. – Ступай, Амадей, ступай, голубчик. Все будет пуркуа.

Господин Гирос откланялся, запахнул свое черное добротное пальто, черные рассыпающиеся волосы прикрыл клетчатым картузом и, выставив лиловый нос из-под большого козырька, сказал, поигрывая улыбкой:

– Вы все мне очень пришлись, господа. Беда с вами расставаться. Но долг превыше всего. Избави меня бог позабыть вас!

Дверь хлопнула. Господин Гирос исчез.

Хозяин, не сводящий взора с Шилова, начал понемногу обо всем догадываться. Ах, лиса! Вот лиса! Хотя кто ему нужен-то? Кого он, лиса эдакая, вынюхивает? Кому сети расставляет? Пьет-пьет, а не пьян. Али студенты эти глаз ему колют?.. Дружка своего велел на мороз вытрясти...

– А он и не сидел там вовсе, на морозе-то, – шепнул Потап. – Погрозил мне, да и пошел в гостиницу...

– Уууу, – промычал Евдокимов, – проси гостей по домам расходиться.

– Боюся, – признался Потап.

– А этот ваш Толстой, граф этот ваш, он что, с ума сошел – школу на свои деньги открывать? – спросил Шипов. – Это где ж такое? Это в Туле, стало быть?

– Отчего же с ума сошел? – рассердился высокий студент. – Благородный человек.

"Все устраиваются – кто как, – подумал Шипов, – суетятся-суетятся, а там, глядишь, и жизня вся... Как мышки серенькие, суетятся. А ведь никто себя мышкой считать-то не хочет, вот ведь что. Каждый думает: я кошка, – а на самом-то деле он и есть мышка... Вот ведь как".

И тут он вспомнил, как сам три дня назад бежал, распахнув гороховое свое пальто, затребованный самим Московской городской части частным приставом господином Шляхтиным. Ох, уж как он бежал! Господи мой боже, аи беда какая?.. Прыг-прыг по ступенькам... Ффу! Только глаз не отводить, в глаза глядеть... Прицелочку сделать... Ах ты господи! И вбежал...

Пристав Шляхтин, их благородие, вышли к нему навстречу!

– Ну, Шипов, хватит карманников ловить, ха-ха, есть дела поважнее. Приготовься...

– Лямур, – сказал Шипов для пробы.

– Что?

– Это так, по-французски...

– Ты, ха-ха, и французский знаешь? – удивился Шляхтин.

– Приходилося, – сказал Шипов скромно. – Я ведь у князя, у их сиятельства Александра Васильевича, в доме жил-с...

– Знаю, знаю, братец, все знаю. Вероятно, потому и поручается тебе нелегкое дело... И весьма щепетильное, представь.

– Мерси, – сказал Михаил Иванович смело. – Рад стараться.

Сердце стучало уже спокойно, как и подобает. Шлях-тин не садился. Стоял. Михаил Иванович слушал с достоинством.

– ...Граф Лев Николаевич Толстой в своем имении Ясная Поляна открыл школу для крестьянских детей. Не предосудительно. Пригласил учителями студентов Московского и Санкт-Петербургского университетов. Не предосудительно. Однако большинство студентов исключены из вышепоименованных университетов за различные провинности политического свойства и находятся под надзором...

– Чего это он их туда собрал? – спросил Шипов.

– Вот именно. Но ты смотри, Шипов. Дело это деликатное весьма. Упаси тебя бог раззвонить об том... Может, и нет там ничего такого... Смотри!

– Что вы, ваше благородие, – сказал Шипов, – такого мезальянсу не допустим. Благодетеля моего князя не подведем.

– Деньги получишь в канцелярии. Ступай, – приказал Шляхтин.

Тут сердце у Михаила Ивановича дрогнуло, и он помчался...

"...Ах, вот и я мышка несчастная, – думал он, глядя на студентов, – для вас кошка, а для них мышка-с..."

В этот момент скрипнула бывалая трактирная дверь и некий оборванец с лицом испуганного хорька, кутаясь в невообразимые доспехи, скользнул к стойке. Никто из присутствующих не обратил на него внимания, а тем более Шипов, сидевший к дверям спиною. Но именно Шипов не оборачиваясь вдруг сказал:

– Ай-яй-яй, Яшка, на чужие деньги пить собрался?.. На деньги вдовы? Она дома плачет, а ты с ее кошельком по питейным домам ходишь?

Тут оборванец кинулся на колени и, молясь на спокойный затылок Шилова, запричитал:

– Батюшка, Михалваныч, не погуби! Шипов, все так же не оборачиваясь, сказал:

– А ну, выкладывай кошелек и жди меня, и чтоб не вздумал убечь.

Кошелек, расшитый бисером, почтительно плюхнулся на стол. Шипов потыкал в него пальцем и сказал, обращаясь ко всем:

– Господин пристав велел мне этот кошелек найти. Вот он, нате вам.

Городовой засмеялся, и все в зале засмеялись следом.

– Великий вы человек, – сказал городовой.

Ситуация снова заметно накалилась. Какое-то легкое возбуждение, подобное невидимому электричеству, вспыхивало то здесь, то там. Приглушенный говор усиливался. Все выражали восхищение, глядя, как Шипов вертит в руках спасенный кошелек.

– У меня есть в затылке такая струночка, – засмеялся Шипов. – Как что – она у меня, лямур-тужур, тенькает – и готово. Чей это кошелек? А это, пуркуа, титулярной советницы Фроловой. Она мне сама челом била. Ну?.. Я свою струночку ррраз... И что же вы думаете? Знаю: Яшка украл. Простой мезальянс... А вот он и Яшка. Он-то думал, я за ним по шалманам лазить буду! Много чести. Нет, ты сам придешь да еще в затылочек поклонишься. Сам меня найдешь... – Он поднялся со своего места, потряс кошельком перед изумленными посетителями. – Моя струночка натянутая дрожит ради вас, господа!

– Ура! – закричал хозяин Евдокимов, и все подхватили. Все, кроме студентов.

Они как-то незаметно, бочком-бочком, и выкатились прочь. Шипов только посмеивался им вслед. Тут и остальные посетители, будто получив разрешение, потянулись к выходу, кланяясь Шипову, а некоторые, осмелев, и вовсе подмигивали по-приятельски. Шипов усмехался и отвечал поклоном каждому, словно хозяин бала. Востренькое лицо его раскраснелось. Он был доволен.

– Великий человек-с, – сказал городовой хозяину. – Всех жуликов в кармане держит. У нас в участке как что чего – сейчас Михал Иваныча... Незаменимы-с.

– Ох, правда, – шумно вздохнул хозяин, – великий человек.

– А не стыдно тебе, Потапка, – сказал Шипов, – студентов пужать? Это же я тебе по портрету провел, чтобы ты в разговоры не лез, быдло ты этакое... Ну, тре жоли теперь?

– Нет-с, – ответил Потап глупо, – это не вы-с, а они-с...

"Когда бы вы знали, пустоглоты, на какую я верхушку залетел, вы бы все в ножках у меня валялись", – подумал Шипов.

Не успел он тогда, окрыленный удачей, выскочить из канцелярии с прогонными и прочими ассигнациями за пазухою, как на него налетел, а кто он уж и не помнит, не успел разглядеть, и велел снова ему, Шилову, явиться к господину Шляхтину. У частного же пристава выяснилось, что надлежит Шилову лететь что есть мочи к самому обер-полицмейстеру Москвы, его сиятельству графу Крейцу Генриху Киприяновичу. Шипов побежал, ног под собой не чуя. Губы его стали совсем белые, нос еще более завострился.