Текст книги "Социальная революция в эпоху неолита: от Чаеню к Чатал-Гююку"

Автор книги: Брозиус Бернхард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Индивидуальность и взаимоотношение между полами

Найденные в погребениях дары подчеркивают как социальное равенство, не сильно различаясь по количеству и качеству (Mellaart 1967:245), так и индивидуальные различия между отдельными людьми. Дары варьируют от одной могилы к другой и даже в одном жилище (Mellaart 1963: 100f), доказывая таким образом, что они свидетельствуют о различиях между отдельными индивидами, а не о различии на основе принадлежности к различным классам (Childe 1975: 149f).

Меллаарт не мог себе представить, что обнаруженное им общественное богатство было общим. Поэтому он предположил, что раскопанная им зона была жреческим кварталом, а в остальной части города люди жили куда беднее. Против этого тезиса были выдвинуты весомые аргументы, особенно после публикации результатов изучения скелетов Энджелом в 1971 г. Но уже в 1969 г. было показано, что весь найденный материал больше соответствует обществу без социальной иерархии (Narr 1969: 12/2, см. особенно: Grünert 1982: 194, Hermann 1983: 65-68, и, наконец, на базе результатов работы Меллаарта Hummel 1996: 269). Исследования Ходдера очень быстро дали доказательства того, что Чатал–Гююк повсюду выглядел так же, как и в раскопанной Меллаартом зоне (Hodder 1996b: 360/2f, Balter 1998: 1443/2, Hodder 2003: 10). Таким образом, в Чатал–Гююке отсутствуют те различия между людьми, какие бросаются в глаза в обществе, расколотом на классы. Соответственно, буржуазные археологи характеризуют это общество как эгалитарное (Balter 1999: 891/3, Moore 1998) или обсуждают тонкие различия между эгалитарным обществом и обществом с различиями на основании ранга (об обществе с ранговыми различиями см. Wason 1994: 153-179, о промежуточном обществе см. Hodder 1996b: 366/2, о чисто эгалитарном обществе см. Hamilton 1996: 262/2. Наоми Гамильтон нашла разъясняющие слова в этой дискуссии: «Различия еще не означают структурного неравенства. Уважение к старости, трудовые заслуги, общественное влияние на основе опыта и знаний не противоречат эгалитарному этосу»).

Захоронения в Чатал–Гююке свидетельствуют и об отсутствии общественного разделения труда, поскольку мертвым давали с собой орудия для самой разной деятельности в базовом производстве и в каждом доме имелся свой запас семян (Connolly 1999: 798/2). Следует, однако, признать личную (частичную) специализацию, сообразно склонностям, в деятельности, выходящей за пределы основного производства, о чем свидетельствуют погребальные дары в виде художественных принадлежностей (Mellaart 1967: 248) или меди (Mellaart 1967: 247). Люди в Чатал–Гююке – предположительно в рамках керамического производства – открыли, как из медной руды можно выплавлять металлическую медь, о чем свидетельствуют сохранившиеся шлаки (Mellaart 1967: 259).

Резкое отличие от классовых обществ заметно еще и в том, что погребальные дары не изготовлялись специально для погребения; все они были предметами потребления, которыми люди пользовались при жизни и которые им были оставлены после смерти (Mellaart 1967: 247). И это относится также к украшениям, вероятно, стоящим на грани «шкалы отличий по степени важности». Великолепно обработанные кремневые кинжалы, отшлифованное обсидиановое зеркало, блестящее сильнее, чем античные металлические зеркала (Mellaart 1967: Pl. XIV и XII), а также безупречные орудия из обсидиана (Hamblin 1975: 17), все найденные в погребениях, свидетельствуют как о развитых и различных предпочтениях и способностях тех или иных людей, сумевших их изготовить, так и об уважении со стороны других людей, положивших эти вещи в их могилу, вместо того, чтобы взять себе. Подобные изделия заставили Меллаарта придти к выводу, что столь совершенное изготовление могло быть только делом рук специалистов–профессионалов, тем более, что он не обнаружил отходов, возникающих при производстве (Mellaart 1967: 251, Balter 1998: 1443/2). Но поскольку дома содержались в самой строгой чистоте, обнаружить отходы вообще было трудно (Mellaart 1967: 77). Поэтому при новых раскопках обращалось внимание даже на микроскопические следы отходов в глиняных полах, и анализировался утилизированный домашний мусор. Так удалось обнаружить следы отходов, возникших при обработке камня. Это означает, что такая обработка не была работой специалистов–профессионалов, но осуществлялась в каждой семье или – при более сложных производственных процессах, которые были возможны лишь коллективными усилиями – объединением семей (Connolly 1999: 798f, см. также Balter 1998: 1443/2 и Hodder 1999: 6/1). Погребальные дары, найденные в том или ином доме, изготавливались и использовались там же, а после смерти изготовившего и использовавшего их человека погребались вместе с ним. Ходдер делает вывод, что «не было элиты, обладавшей полным контролем над производством» (Hodder 1996b: 361/2).

Как и «живые дома», изменявшиеся вместе с людьми и приспосабливавшиеся к их меняющимся жизненным обстоятельствам, так и эта связь людей с предметами их повседневной жизни дает целостную картину, состоящую из органических структур и живых отношений.

Действительно выдающимся фактом, заслуживающим особого упоминания, является то, что и женщинам клали в качестве погребальных даров орудия труда, точно так же как и мужчинам (Mellaart 1967: 248) [6] 6
  Это, как представляется, относится к неолитическим культурам вообще, даже к центрально-европейской ленточной керамике (Nordholz 2004: 124). Однако, как кажется, этому уделяется мало внимания.


[Закрыть]. В более поздних, классовых обществах мужчины (из «средних слоев»!) получали погребальные дары, связанные с их профессией, но в женские могилы укладывали только украшения: богатые женщины получали богатые украшения, бедные – бедные украшения. То, что эти женщины работали так же тяжело, как и мужчины (если не тяжелее), никак не отражается в их погребениях. Орудия труда в неолитических женских погребениях отражают естественное признание роли женщины в производстве благ. Это, в свою очередь, заставляет предположить, что в этом обществе не было противоречия между производством и воспроизводством. Дополнением и подтверждением служат настенные рисунки Чатал–Гююка, которые изображают мужчин, танцующих с детьми (Mellaart 1966: Pl. LIV, LV, LIX, LXI), сюжет, вообще не встречающийся в искусстве классовых обществ вплоть до 13 в. до н. э., да и позднее являющийся маргинальным. И – вопреки высказываниям Меллаарта – хоронили не только женщин с детьми, но и мужчин (Hamilton 1996: 253/1).

Однако жители Чатал–Гююка не только клали в могилы женщинам орудия труда, но и погребали мужчин вместе с украшениями, иногда в немалых количествах [7] 7
  То, что Меллаарт придерживался противоположного мнения, объясняется тем, что он часто определял половую принадлежность могил по погребальным дарам (!). Только анатомическое изучение скелетов Энджелом 6 лет спустя выявило подлинное положение дел (Hamilton 1996: 245/2, 258/2).


[Закрыть](Hamilton 1996: 262). Наоми Гамильтон, отвечавшая в команде Ходдера за обработку погребений и тем самым за анализ отношений между полами, сомневается в том, что сама концепция гендера, то есть определения социального пола отдельно от биологического, вообще применима для дискуссий о Чатал–Гююке. Она рассматривает концепцию гендера как привязанную к нашему времени, но принимает во внимание, что люди неолита отнюдь не воспринимали мужчину и женщину как нечто полярное (Hamilton 1996: 262). Действительно, Ходдер еще в 1990 г. выдвинул тезис, что главная полярность в неолитическом мировосприятии могла иметь совсем иную природу (Hodder 1990). Интересно, что и новые размышления над палеолитом привели к аналогичным предположениям (Heidefrau 2004). Автор Эльке Хайдефрау пишет: «По всей вероятности, дискуссия о поле… больше говорит о нашей собственной культуре, – культуре, при которой кажется невероятно важным знать половую принадлежность сидящего напротив (вспомним первый вопрос, который задается при рождении ребенка). Нам кажется почти немыслимой культура, в которой это не так. Так что подобные мысли могли бы открыть перед нами новые горизонты и тем самым обогатить ведущиеся в настоящее время гендерные дискуссии!» (Heidefrau 2004: 148). Со всей очевидностью, тогда речь шла об отдельном, конкретном человеке, и если тот любил украшения, то у него их не отбирали и после смерти – независимо от его пола. А орудия труда изготавливали люди, они владели ими и использовали их, и потому сохраняли их и в могиле – опять‑таки, независимо от пола.

Стремясь опровергнуть прежние представления о матриархате в Чатал–Гююке, Ходдер посвятил специальную статью отношениям между полами (Hodder 2004). В этой статье в «Спектре науки» он приводит впечатляющие доказательства равноправия между полами в Чатал–Гююке. Между мужчинами и женщинами не было значительной разницы ни в еде, ни в величине тела, ни в образе жизни. Из изношенности костей вытекает, что оба пола занимались очень похожей деятельностью. Оба пола вели себя одинаково как в доме, так и вне его, в равной мере были заняты на кухне и в изготовлении орудий. В отличие от народов, и ныне живущих на сопоставимой стадии развития, в Чатал–Гююке нет никакого указания на разделение труда по принципу пола! Только из художественных изображений можно заключить, что вне дома мужчины охотились, а женщины занимались земледелием (как считает Ходдер). На самом же деле настенные рисунки, опубликованные в отчетах Меллаарта о раскопках, показывают в сценах охоты и женщин вместе с мужчинами (Mellaart 1966: Pl. LIIb, LVIb, LXIIb). И одинаковое погребение мужчин и женщин скрепляло равенство даже в смерти.

Солидарность и уход

Социальное равенство, открывшее свободное пространство для развития индивидуальности, приводит к вопросу: «Как люди, являясь равными и свободными, относятся друг к другу?» Ответ дают примеры индивидуальных судеб, открывающиеся в совокупности находок, учреждения и статистические данные изучения скелетов.

Так, судьба охотника, который подвергся нападению первобытного быка, был принесен с охоты смертельно раненым домой, где за ним до самой смерти от гангрены и костоеды самоотверженно ухаживали (Angel 1971: 91), доказывает, что семья и дальше могла получать еду после того, как лишалась важного члена семьи. Девушка, искалеченная вследствие перелома бедра и умершая в 17–летнем возрасте, была похоронена необыкновенно пышно (Mellaart 1967: 246). 17–летнюю девушку, преждевременно родившегося младенца (Mellaart 1967: 102, 246) и мать, скончавшуюся вместе со своим ребенком, перед погребением осыпали красной краской (Mellaart 1967: 246): эта символика должна была обеспечить повторное рождение (Mellaart 1963: 98, 1967: 160-162). Погребение матери, задавленной вместе с ее 12–летним сыном рухнувшей крышей, до сих пор глубоко трогает, даже по фотографии скелета (Balter 1999: 891). Эти ситуации говорят об уходе и поддержке заболевших и свидетельствует о глубоком сочувствии к обойденным судьбой.

Но о попечении за больными свидетельствуют не только индивидуальные судьбы, но и учреждения. Энджел считает, что различные строения в Чатал–Гююке служили самыми настоящими больницами (Angel 1971: 88).

Если сравнить статистические данные по Чатал–Гююку с данными по Эльмали–Каратас (и те и другие см.: Angel 1971:78), городу в том же регионе, но периода не каменного, а раннего бронзового века, то бросается в глаза, что детская смертность во втором городе была на 30% выше, чем в Чатал–Гююке. В городе бронзового века никто не жил дольше 55–60 лет, тогда как в городе каменного века имелось небольшое число жителей в возрасте 60–70 лет! Если вспомнить об огромном прогрессе технической революции эры металла хотя бы на одном–единственном примере плуга, который принес увеличение производительности по сравнению с неолитической копалкой на многие сотни процентов, то подобное падение качества жизни кажется удивительным. Но, в отличие от материального богатства (сегодня обозначаемого как ВВП), качество жизни (детская смертность, продолжительность жизни, обеспечение по болезни, снабжение основными продуктами питания, доступ к образованию, равенство возможностей) гораздо сильнее зависит от общественных отношений, чем от экономической производительности (Sen 1993) [8] 8
  См. там дальнейшую литературу об этой важной взаимосвязи, полностью замалчиваемой неолиберальными экономистами.


[Закрыть].

Переход от каменного века к эпохе металла связан не только с многочисленными техническими достижениями, но и с возникновением классового общества. Классовое общество означает патриархат и эксплуатацию: женщины должны работать почти до самих родов, а затем вернуться к работе как можно скорее после рождения ребенка. Это увеличивает детскую смертность и уменьшает продолжительность жизни женщин. Классовое общество означает также войну, которая снижает продолжительность жизни мужчин.

Средняя продолжительность жизни в Чатал–Г. ююке составляла 32 года (Angel 1971: 78, 80). Хотя сегодня эта цифра пугает, мы должны иметь в виду, что эксплуатируемый класс достиг ее снова только около 1750 г. (Herrmann 1983: 60, см. также Ehmer 1990: 202). Это означает, что у крепостных крестьян 300 лет назад продолжительность жизни была меньше, чем у свободных крестьян в каменном веке!

Так негативные последствия эксплуатации и угнетения на тысячелетия далеко затмили позитивные воздействия технического прогресса.

Чего нет в Чатал–Гююке?

Однако общество характеризуется не только тем, что есть. Столь же важным может быть то, чего нет.

Так, отсутствуют указания на преступления, связанные с собственностью. Воровство как криминальное преступление археологически доказать невозможно, но можно обнаружить проявление особой формы воровства – ограбление могил. Такое ограбление встречается во всех культурах, в которых предметы имеют меновую стоимость (то есть, где измеряется рабочее время, необходимое для их изготовления), ценности эти неравномерно распределены в обществе, а в могилы мертвых укладываются большие ценности, в то время как живые страдают от лишений. Никакие наказания, никакие самые жестокие формы казней, божественные проклятия, ожидание ужасных мук на том свете не мешали людям при этих обстоятельствах грабить могилы. Поэтому ограбление могил всегда присутствовало с самого начала классового общества. В обществах же, где продукты и изделия не имеют меновой стоимости, являясь исключительно предметами потребления, которые изготовляются и делятся среди тех, кому они нужны, но не обмениваются, всякий мотив для ограбления могил отпадает. В Чатал–Гююке не обнаружено ни единого примера ограбления могил, Меллаарт нашел лишь нетронутые захоронения (Mellaart 1989: 23/1). Подобно мотиву для ограбления могил, отпадал и мотив для воровства вообще.

Наибольшее впечатление, по сравнению с ситуацией в классовых обществах (к примеру, сегодняшних!) производит полное отсутствие изображений, говорящих о проявлениях агрессии, таких как «конфликт или борьба, не говоря уже о войне, избиении или пытках. Нет ни малейшего следа тех вещей, какие появляются с началом цивилизации» (Mellaart 1989: 22/2). Равным образом отсутствуют изображения суда и вынесения приговора [9] 9
  Следует учитывать, что изображение сцен борьбы, войн и казней не только служат главной темой искусства позднего классового общества, но и передаются в виде преданий из предшествующей эпохи (Beltran 1982: 44 и др.)


[Закрыть]. Если изображения актов агрессии полностью отсутствуют, встаёт вопрос, чем это отсутствие объясняется: тем, что акты насилия расценивались обществом как нежелательные и потому не подлежали изображению (что уже само по себе обращало бы на себя внимание), или же тем, что в обществе отсутствовало насилие. Ответ дают скелеты Чатал–Гююка.

Нет ни одного человека, останки которого несли бы на себе признаки насильственной смерти; ни одна найденная кость не указывает на насилие со стороны другого человека как на причину смерти (об этом определенно упоминается Меллаартом [1967: 270], косвенно подтверждается Энджелом [1971] и Гамильтон [1996: 255/1]). Ни один человек не погиб, будучи убит или смертельно ранен другим человеком!

Совершенно отсутствует деструктивное обращение с людьми в культовых (религиозных) целях. Не было ни трепанации черепов (Mellaart 1967: 270), как в неолитической Центральной Европе, ни деформации черепов (Angel 1971: 94), как у центрально–американских народов или в Древнем Египте, ни ритуального увечья рук (Mellaart 1967: 194), как в пиренейских пещерах ледникового периода, ни выбивания зубов при инициации (Mellaart 1967: 270, Angel 1971: 97), как у австралийских аборигенов, ни кровавых жертв. Животные забивались в целях потребления, но нет никаких признаков ритуальных убийств (Mellaart 1967: 95f).

И не было войны!

Это относится не только к Чатал–Гююку (Mellaart 1967: 85, Balter 1999: 891/3, Düring 2001: 2) вплоть до последних дней существования поселения (Mellaart 1967: 66), но и на протяжении 1500 лет было характерно для Анатолии (Grünert 1982: 195, Herrmann 1983: 73/1), а с 6500 до 4000 г. до н. э. и для всей балканской культуры (Gimbutas 1996: 331/1, Whittle 1996: 93, 112), «принципиальное миролюбие» которой подчеркивал еще Чайлд (Childe 1975: 170).

Все это вместе выглядит как археология утопии. Но мы должны понимать, что 10 тысяч человек никогда не смогли бы жить столь плотно без всякой центральной власти, если бы они изначально не имели ненасильственных методов для разрешения конфликтов. Если бы в набор стретегий по разрешению конфликтов входило применение насилия, такие поселения, как Чатал–Гююк не могли бы надолго оставаться жизнеспособными: никто не сумел бы помешать распаду поселения. За априорное неприменение насилия говорит и упоминавшееся выше полное отсутствие разрушительности в культовой сфере: люди выработали столь же миролюбивые представления о потустороннем мире, какими были и они сами. Разработанный общественный кодекс поведения и твердая этика «позволяли людям в Чатал–Гююке… регулировать повседневную жизнь… без центральной власти» (Hodder 1998: 10).

«Нельзя не придти к заключению, что люди Чатал–Гююка видели вещи иначе, чем мы. Они сконцентрировались на непрерывности жизни… форме и способе обеспечить ее. Создается впечатление, что они… поняли значение… того факта, что жизнь должна продолжаться; фундаментальная истина, которую мы рискуем потерять из виду» (Mellaart 1989: 11).

Коммунистическое общество

Вероятно, это миролюбие имело, в конечном счете, социально–экономические причины, поскольку все знали, что они могут выжить только вместе («фундаментальная истина, которую мы рискуем потерять из виду»). Однако решающим является тот факт, что люди, сознавая свою взаимозависимость, обходились друг с другом с заботой и миролюбием. Они могли выжить лишь благодаря сотрудничеству, и каждый день жизнь показывала им, что много людей совместно могут сделать такое, что не под силам многим людям по отдельности: Чатал–Гююк, или, как это сегодня обобщенно называют, «неолитический образ жизни» (применительно к Анатолии см.: Özdogan 1997: 27, применительно к Европе см.: Whittle 1996: 355).

Избегая разрушительных действий и не имея на своей шее эксплуататора, отбирающего у них большую часть плодов их труда, люди смогли сократить среднее время работы, необходимой им для удовлетворения своих основных потребностей до менее чем половины продуктивного времени. К такому заключению косвенно пришел Нарр (Narr 1968/69: 419). Более половины времени оставалось у них на удовлетворение и развитие своих потребностей, что отразилось, к примеру, в удивительном производстве потребительских благ (см. напр. Mellaart 1964: 84-92, Mellaart 1967: 259-263), в разнообразии и качестве питания (Mellaart 1967:269, Helbaek 1964, Richards et al. 2003) и в конкретной социальной жизни. Свидетельством этому является искусство, задачей которого было обучение нормам повседневной совместной жизни (Hodder 1998: 10): живопись (Mellaart 1989), музыка (Stockmann 1985), танцы и многочисленные празднества. На основании настенных рисунков (см. напр. Mellaart 1962: Pl. XIV, XV, XVII, XVIII) и того удивительного факта, что бедренные кости у почти половины всех жителей испытали анатомические изменения, какие могут вызывать активные танцы (Angel 1971: 92-94), следует сделать вывод, что празднества организовывались часто. Обнаружение остатков одного из таких празднеств доказало к тому же, что праздники на крышах города удовлетворяли любым запросам (Martin and Russell 2000: 66).

Празднества и танцы вносили существенный вклад в стабильность общества и не давали накапливать слишком большие излишки. И остатки, дошедшие до нас из тех далеких времен, внушают нам, сегодняшним людям, чувство, что возможно сделать даже на уровне каменного века, если общественные отношения гуманны, а человек – свободен.

После того, как социалистическая утопия сгорела в сталинизме, открытие такого общества приобретает особое значение. Оно позволяет собрать эмпирические данные и дает пример связи между коммунистическими производственными отношениями и общественными отношениями, притом в обществе, которое существовало не 80, а 3 тысячи лет.

То, что описанное выше развитие было возможно в каменном веке, еще раз доказывает, что решающим для определения качества жизни и характера общества является не технический стандарт, а общественные отношения. И что такое было бы возможно и сейчас, на нынешнем уровне нашего технического развития, если бы мы, наконец, установили разумные общественные отношения…