Текст книги "Потрошитель"

Автор книги: Брижит Обер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

В результате он один на один с двумя покойниками, двумя слабоумными стажерами, одним верным себе Марселем Бланом и воспоминаниями о секретарше, всегда готовой надраить кофеварку.

«Черт, может, в полицию нравов податься? Или, скажем, в наркоконтроль?» А что – натрахаешься, нанюхаешься, и все забесплатно! Ну как тут исполнять свои обязанности? Трясти пистолетом перед подозреваемыми, которые исчезают, едва появившись? Все, что он может, – это облажаться!

В приступе бешенства Жан-Жан швырнул «Экип» и принялся со страшной силой втаптывать газету в пол, распевая боевой гимн индейцев навахо. Вдруг он осекся: стоя в проеме двери, на него хмуро смотрел комиссар Мартини.

– Жанно, закончите с шейпингом – зайдите ко мне.

Абзац!

Ну не ходи ты в эту закусочную. Далась она тебе! Пойди лучше купи себе чего-нибудь. Хорошо, теперь направо… Да не налево – направо! Будешь ты меня слушаться или нет?! В эти мозги не иначе как микрочип вживили – вот и крутят ею сверху. Точно! Она теле-и радиоуправляема! Одновременно!

Первое, что заприметила Лола, едва совладавшая с абсурдным желанием погулять и поглазеть на витрины, на подходе к ливанской закусочной, – это опущенная железная штора и табличка: «Буду в 18 часов».

«Ну и поделом! Неслась сюда, как дура последняя. Получила? Теперь-то что будешь делать?»

– Поцелуемся? – трепетно отозвалось в ее правом ухе.

Рядом с ней нарисовался верзила брюнет; под синтетической рубахой на костлявой груди, заросшей черными кучеряшками, блистала здоровенная златая цепь.

Этому-то чего надо? Ходячая реклама дверных ковриков! Он что, всерьез собирается поиметь наши прелести – третий размер без силикона?

– Вот увидишь, будешь на седьмом небе, – нежно пролепетал этот тип, лизнув ее уже в левое ухо.

– Сейчас я тебе врежу, дебил – завопила Лола и полезла в сумку за полицейским удостоверением, решив, что пришло время его продемонстрировать.

Бам. Кулак типа врубился в нос Лолы, швырнув ее к стене на радость трем мальчишкам, гонявшим мяч по соседству. Не успела она пощупать, сломан ли нос, как парень выхватил у нее сумку и бросился наутек, затерявшись в пустынных в эту пору переулках.

Born me ни! Она еще и драться не может! О-ла-ла, девочка, да нам с тобой отжиматься придется, карате опять-таки…

– Попалась, которая кусалась. А, тетя? – съязвил один шкет, симпатичный недоумок в не менее симпатичной бейсболке.

– Заткнись! – бросила Лола, поднимаясь на ноги. Ее тошнило, сквозь пальцы из носа сочилась кровь.

– Не будь красивой, а будь учтивой, дура! – рявкнул второй сорванец, так сильно толкнув ее в спину, что она рухнула на четвереньки.

Она уже испугалась, как бы третий, самый старший из них – подросток с тяжелым лицом преступника-малолетки, – не воспользовался ее беззащитной позой и не изнасиловал ее, но тут, слава богу (бывает же такое!), послышался спасительный возглас Марселя Блана:

– Лола! Привет в обед!

Дружно распевая: «Дурочку с улочки кинули в переулочке!» – компания мальчишек брызнула врассыпную.

Марсель помог ей подняться.

– Что случилось?

О подвесную грушу стукнулась.

– На меня напал какой-то парень и отобрал сумку, – едва выдавила она.

– Черт! И как вас угораздило! Куда он побежал?

– Вон туда, в переулок!

В полной боевой готовности – свисток в губах, ладонь на рукоятке пистолета – Марсель потрусил в указанном направлении.

Нет, все-таки как он бегает! Марсель, сердце мое, да ты любую белошвейку, рванувшую на первое свидание, за пояс заткнешь! А твоя жертва! У нее уж как пить дать поджилки от страха трясутся!

В каком-то забытьи Лола присела у фонтана. Затем окунула в воду лицо, руки, смочила затылок…

– Здесь мыться запрещено. Читать, что ли, разучились? – рассердилась пожилая женщина, которую мимо фонтана ежедневно с двух до трех прогуливала ее собака. – Ну и паскуды же эти иностранцы!

Лола промолчала. Ее слишком сильно занимали разбитый нос и затянувшееся отсутствие Марселя…

Ворсистый ковер Марселя упер? Поделом! Реинкарнация в убийцу и насильника мусоров – лучшего тебе и не пожелаешь!

Бац! Будто получив сильнейшую оплеуху, Лола вверх тормашками полетела в воду.

– Не поймал… Проклятие, это еще что такое? – запыхавшись, пробормотал подоспевший Марсель. – Вы бы с купанием-то… поосторожней – так ведь и до воспаления легких недалеко. Я вызвал «скорую помощь». По-моему, вам лучше поехать в больницу. Кажется, у вас нос сломан.

Наглотавшейся воды, трясущейся от холода Лоле оставалось только согласиться и покорно ждать «скорую», а затаившемуся в ней чудовищу – бессильно изнывать от гнева. Небесная воля была налицо: «Ад! Ад! Ад!»

К восемнадцати часам, когда Жан-Жан уже собирался домой, перед ним возникли Лола с Лораном. Лола сменила имидж: теперь у нее была разбитая физиономия и гигантский компресс вместо носа. Лоран, со своей стороны, бравировал пиратской повязкой на левом глазу и заляпанной кровью белой рубашкой.

– Опять стряслось что-то, о чем я не знаю? – навострил уши Жан-Жан: от всех этих дерьмовых дней у него начиналась острейшая мигрень.

– В меня бросили камнем, – отрапортовал Мерье. – Произошло рассечение надбровной дуги. Много крови было, – добавил он, указывая на свою пятнистую ру башку.

– Ну а вы, Тинарелли? С атакой регбистов не совладали?

– Нет. Прошто меня ударил какой-то тип и отобрал шумку, – прошамкала Лола.

– Вместе с удостоверением, надо думать?

– И шлужебным оружием.

– Ну вот, теперь, глядишь, и из нашего пистолета кого-нибудь грохнут… – мирно выдохнул Жан-Жан. И тут началось: – Черт побери! Жандармом из Сен-Тропез меня заделали? Да вы вообще знаете, кого я видел сегодня днем?

Мертвая тишина в рядах полиции.

– Комиссара Мартини! Начальника нашего! Ферштейн? А знаете, что этот самый начальничек мне на ушко шепнул? Любовное признание! И всё – термины на «ЦИЯ»: адаптация, мутация, деградация… Улавливаете, в чем суть?

Гробовое молчание.

– Он ждет результатов! В городе – мертвый сезон. Поэтому изголодавшиеся газетчики набросятся на наших утопленников, как сомалийцы на рисовое зернышко!

Мерье сокрушенно зацокал.

– Пойду обратно в жакушочную! – объявила Лола, бешено вращая глазами, как брошенная львам дева.

Жан-Жану показалось, что у него пробивается грива.

– Ладно уж, – смилостивился он, – завтра пойдете! Сейчас я вас лучше додому подброшу. Самой вам за руль нельзя.

– Она на моей машине приехала, – заметил Мерье, созерцая свои вестоновские мокасины.

– А я думал, вы собираетесь отсканировать досье и послать необходимую информацию вашему приятелю из «Квантико». – Жан-Жан взялся за ручку двери.

– Прямо сейчас?

– Нельзя терять ни минуты, малыш. Все. До завтра.

В дверях им встретился лейтенант Костелло. Лола с интересом взглянула на старого, похожего на гангстера красавца с пропитавшимися иссиня-черной краской редкими волосами и томиком своего любимого Сен-Жон Перса[10]10
  Сен-Жон Перс (1887 – 1975) – великий французский поэт, лауреат Нобелевской премии.


[Закрыть] под мышкой. Он приветствовал их кивком головы. Какая неординарная фигура!

Зато злобное существо в ее голове просто клокотало от бешенства. Вот он, обидчик! Вот она, старая кляча, отправившая его adpatresl[11]11
  К праотцам (лат)


[Закрыть]. Передо мной гад, повинный во всем этом свинстве, и я не могу выдрать ему яйца! Даже будь у меня кусачки! О треклятый небесный запрет!

– А, Костелло! Как нам тебя не хватало! – воскликнул Жан-Жан едва ли не от чистого сердца: сейчас, на фоне его юной охранницы, этот старый кретин вызывал даже какую-то симпатию.

Вернувшийся из отпуска, взятого для участия в поэтическом конкурсе «Золотой словник», Костелло испепелил его мрачным взглядом: низкая душонка капитана Жанно была начисто лишена хоть какого-то поэтического чувства. «Перманентная эрекция торжествующего материализма», – ухмыльнулся он in petto[12]12
  В глубине души (ит.)


[Закрыть].

– У нас тут работенка появилась. Зайди к малышу Мерье – он все объяснит, – сообщил Жан-Жан, похлопав его по плечу, и вышел на улицу.

Перебинтованная Лола Тинарелли смущенно по плелась следом.

Костелло задумался: интересно, расшибла ли эта несчастная голову о стену при мысли о необходимости уступить домогательствам капитана, или же они занимались хард-сексом, как в одной передаче, которую показывали по каналу «Культура»? Сам он не был любителем всего этого. Круг его общения ограничивался несколькими поэтессами, и в те редкие моменты, когда их мистические утехи перерастали в утехи эротические, он приходил к заключению, что заурядная велосипедная прогулка была бы легче для его сердца и полезнее для организма.

Зайдя в офис, Костелло не нашел никого, кроме какого-то человека на четвереньках, по-видимому, техника: тот ковырялся в электрических проводах и с удивлением поглядывал на него. «Странно, что это за крестный отец и почему он столь беспардонно вторгся в полицейское управление?» – раздумывал Мерье.

Усевшись в «БМВ-316» цвета металлик, который он каждое воскресенье вылизывал замшевой тряпкой, Жан-Жан тут же включил кондиционер, электропро игрыватель, регулировку подголовников и прикуриватель.

Лола забилась в самый угол автомобиля, ощутив впившуюся под ребра ручку дверцы. Отказавшись от протянутой сигареты «Мальборо-лайт», она демонстративно уставилась в окно.

Если эта дрянь положит тебе руку на коленку, забудь про его пост и вмажь ему хорошенько. Да еще жалобу на сексуальное домогательство подай. Как вы посмели!

«Если эта „зажигалка" не прекратит так знойно дышать, изнасилую прямо на стоянке, – подумал Жан-Жан, с силой выжимая газ. – Ух как жжет! Прямо жаровня для моих крохотулечек!»

– Какие планы на вечер? – проскрежетал охрипший голос мартовского кота.

– От матери жвонка жду. Она жаболела.

– О, надеюсь, ничего страшного? А то давайте сходим перекусим чего-нибудь?

– А как же ваша жена?

Получил по зубам?

– У нее ужин с подругами, – нагло соврал Жан-Жан.

– Шпашибо, вы очень любежны, но я хочу шпать, – ответила Лола, не отрывая взгляда от глянцевого асфальта.

«Ничего, детка, ты у меня еще получишь, – подумал он, паркуясь у ее дома. – Если большой белый охотник выбрал себе жертву, ей не уйти».

Скрывшись в крошечной квартирке, которую ей посчастливилось снять за три тысячи франков (не считая расходов на коммунальные услуги), – «зато у вас будет свой балкон, и вообще тут спокойно!» – Лола почувствовала себя обреченной на заклание телкой.

Да уж! Тут без хороших ножниц в сумке – никак!

Она сбросила с себя грязную одежду и встала под душ, соблаговоливший отпустить струйку теплой воды («С давлением у нас тут не очень – третий этаж как-никак, зато есть мусоропровод на площадке»).

Таблетку аспирина – и в кровать, мечтала она, и еще какую-нибудь передачу подебильнее включить – что бы выплакаться хорошенько.

Жанно вздохнул: все, что ему оставалось, – это ехать домой на очередной интереснейший вечер в стиле «телевизор – семья – сколько можно заглядываться на девиц – много пьешь – спать пора».

– Спать пора, баламуты! – крикнул Марсель эскадрилье бомбардировщиков, штурмующих новый диван, купленный по каталогу.

– Ладно, пусть еще поиграют. А ты много пьешь! – отметила Надья, указав на полупустую бутылку кьянти.

– Устал очень, – не выдержал Марсель.

Надья поцеловала его в щеку. Она постоянно задавалась вопросом: не является ли их совместная жизнь какой-то ошибкой? Готовы ли они вообще жить друг с другом: он – с малийкой, а она – с представителем галло-романской нации. Как это скажется на их детях? «Не бери в голову, – отвечал Марсель, – что будет, то будет».

Как бы там ни было, она настояла на переезде. О том, чтобы спать в постели его зверски убитой жены Мадлен, не могло быть и речи. Они подыскали трехкомнатную квартиру неподалеку от порта: старый дом на булыжной мостовой, четвертый этаж без лифта, вид на заросший олеандрами внутренний дворик и достаточно солнца, чтобы развесить по окнам горшки с мятой и кориандром.

– Иии-ээха! – гикнул Момо, разогнавшись и заскользив по новенькой плитке, спасаясь от преследовавших его Франка и Сильви – детей Марселя.

Надья улыбнулась. Как они полны жизни! А ведь Момо едва не погиб. Она тряхнула головой – хватит тяжелых воспоминаний. Впредь все будет хорошо, думала она, пока Марсель нехотя поднимался из-за стола, чтобы вынести мусорное ведро.

Отопление отключили пятнадцатого апреля, но по ночам еще было свежо, и Марселя, одетого в трико, знобило. По пути он машинально разглядывал улицу. Вот идут два подростка. На плече одного из них – магнитофон. Бацают звуки рэпа. Вот клошар, присвоивший себе имя Иисус: свернулся калачиком в грязном спальном мешке и дрыхнет себе под навесом супермаркета. По направлению к морю летит заряженная пометом эскадрилья чаек. Вдоль стен, выпучив глаза, крадется кошка – пришло время охоты на крыс в подвале сырной лавки. Франк очень хотел собаку и просто не давал ему прохода. «Мама же обещала!» – изо дня в день канючил этот хитрец. Разумеется, ничего такого Мадлен обещать не могла: ее приводил в ужас малейший беспорядок. Скорее всего малыш просто скучал по матери. Но он никогда о ней не заговаривал. Как и Сильви. На похоронах они не плакали. Они приняли Надью; сразу же сошлись с Момо. Марсель понимал, что, хотя его дети изо всех сил держат себя в руках, горе еще слишком живо. Но что он мог сделать? Как найти с ними общий язык, тем более что он вообще не разговорчив по природе? С тяжелым сердцем он поднялся в квартиру.

Скорчившийся в своем вонючем мешке Иисус охнул и обернулся. Ему снилось, что, шевеля бритвенными лезвиями на кончиках пальцев, над ним склоняется человек с сияющими глазами. «Цыпа-цыпа-цы па, – приговаривал человек с сияющими глазами, – давай потанцуем – приглашает Папа-Вскрой-Консервы!» Иисус мигом очнулся ото сна и жадно присосался к коробке красного вина.

Человек с сияющими глазами сидел за пианино перед стеной, измазанной свежими экскрементами, и улыбался. Он улыбался так широко, что можно было увидеть его десны и кровь, струящуюся из-под воткнутых в них гвоздей.

Его пальцы летали по клавиатуре, под ними рождались волны музыки – алые и горячие, как боль, покойные и бездонно-синие, как ночь.

3

Первые выходные июня обещали быть напряженными и по-весеннему теплыми. На пляжах уже вовсю загорали и, несмотря на то что температура воды не превышала девятнадцати градусов, многие даже купались.

Марсель патрулировал восточный берег вместе с Большим Максом, бывшим напарником старика Жоржа, также убитого Кутюрье. Достоинством Макса было немногословие. В часы досуга он работал диджеем и, вечно недосыпая, зевал днями напролет.

Пока Марсель, сняв фуражку, вытирал испарину, Большой Макс, воспользовавшись этим, заказал чашку кофе у одного знакомого – владельца ларька с сэндвичами.

– А, это ты, чертяка! Как, сцапали? – разулыбался этот низенький жизнерадостный человечек.

– Чего сцапали? – хлопнул глазами Макс.

– «Чего-чего»! Трясучку вашу цыплячью[13]13
  «Цыплята», «курицы» – полицейские на французском жаргоне.


[Закрыть] – вот чего!

– Сцапали, скажешь тоже! Полный параллакс! – вздохнул Макс, прикрывая глаза.

– Кстати, утопленник этот… про которого в газетах еще писали – не второй, а первый… ну, мистраль и все такое, – он у меня кофе-то частенько пил!

– А раньше нельзя было сказать? – рявкнул Марсель.

– Чего говорить-то? Я ведь о нем ничего не знаю! Даже имени. Он бегал.

– Как «бегал»? За девками?

– Да нет! Просто бегал – бегом трусцой занимался. Торпеда чертова! Каждое утро мимо меня жарил!

Марсель достал блокнот.

– Он один бегал?

– Угу… Погодите-ка… Да, как правило – в черных шортах и красной майке. Точно, в ярко-красной майке.

– Во сколько примерно?

– Рано. Часиков эдак в восемь.

Марсель засыпал его вопросами, но торговец больше ничего не знал. Чтобы загладить свою вину, он выставил еще две чашки кофе.

– Ну что же, теперь дело за бегунами! – решил Марсель, резко поднявшись. Он уже представил, как сообщает Жанно имя утопленника.

– Какими еще бегунами! – промямлил Большой Макс, нехотя влача по песку свои ножищи.

– Какие попадутся. Кто-нибудь его точно знает.

– Так ведь уже десять! – зевая, возразил суперлоботряс Макс.

– Чем черт не шутит. Начали!

Отсеяв двадцать два бегуна, они в конце концов вышли на одного типа – невысокого сухощавого спортсмена, который готовился к парижскому марафону и знал Эли.

– Эли?

– Ну да, Эли… Дальше не помню – Шукрун, кажется…

– А как это пишется?

– Еще чего! Мы что тут – визитками обмениваемся? Эли, он быстро бегал! Настоящий профи.

– Что вы о нем знаете? Он француз? Была ли у него работа?

– А почему нет? Безделками всякими на улице торговал. Украшениями. В районе площади Сюке.

Марсель ликовал – он так и знал, что тип с такой внешностью скорее всего обитал в старом городе.

– Знаете его заветную мечту? Участвовать в нью-йоркском марафоне!.. Бедняга, – добавил спортсмен, еще раз взглянув на сделанную в морге фотографию, – теперь ты можешь бегать вечно!

Подталкивая на бегу ноющего Макса, – ну куда тут спешить! – Марсель бросился в участок и, задыхаясь, с улыбкою на губах, влетел в кабинет Жанно, где царила неразбериха.

– Завершенное произведение… четыре буквы, – бормотал Костелло, ткнув ручку в кроссворд.

– Да нелжа мне на шолнце! – отбрыкивалась Лола от наседающего Жан-Жана, у которого начиналось воскресное обострение.

– В «Квантико» склоняются к версии преступления на политико-расовой почве, – объяснял Мерье своим надраенным мокасинам. – По-видимому, мы имеем дело с маньяком из крайне правых, срывающим зло на выходцах из исламского мира.

– Первый точно был евреем! – выкрикнул вбежавший Марсель, едва не сбив Жанно с ног.

Все вопрошающе уставились на него.

– В целом с его личностью все ясно, – пояснил он, переведя дух. – Имя – Эли, фамилия скорее всего – Шукрун. Лоточник. Бегал марафон.

– Вот так-то! – присвистнул Жанно, повернувшись на каблуках. – Браво, драгоценнейший Блан! В отличие от ваших коллег вы не рас-суж-да-е-те – вы дей-ству-е-те! – неожиданно взвизгнул он.

Затем, снова повернувшись к своим подчиненным:

– Лоран, может, хватит стучать по клавиатуре, будто играете на кастаньетах? Спасибо. Костелло! Костел-ло, ау! Заканчиваем с левитацией. Мы – здесь и сейчас, год две тысячи первый, полицейское управление, убойный отдел. Ну вот, замечательно! Продолжайте, Блан. Глаза вы нам уже раскрыли – теперь, глядишь, и жабры прорежутся! А? Лола!

Как ты достал! Неужто неясно, нужен ты мне, как силиконовый вибратор!

К обеду выяснились дополнительные подробности. Имя первой жертвы было действительно Эли Шукрун: тридцать один год, родился в Тунисе, торговал бижутерией вразнос; его лоток видели ежедневно на улице Сент-Антуан; жил на соседней улочке. По словам знавшей его парикмахерши, он был иудейского вероисповедания и носил медальон со звездой Давида, должно быть, сорванный убийцей. Тело его обнаружили во вторник, 21 мая. Вторую жертву звали Камель Аллауи: тридцать два года; последние полгода работал в «Короле шавермы»; холост; проживал один в квартирке на улице Кане. В субботу, как обычно, вышел на работу, но в понедельник, 27-го, уже не явился. В тот же день тело его всплыло на рейде. Поскольку хозяин лавочки не читал по-французски и, следовательно, не видел газет, он ничего не знал о трагедии. Впрочем, ничего странного он не заподозрил: Камель постоянно говорил, что собирается съездить в Агадир навестить больную мать.

– Оба холостяки, оба выходцы из Магриба, обоим тридцать с небольшим, в прошлом – не судимы, – подытожил Жан-Жан. – Одинокие, спокойные, совершенно здоровые люди. Найдены выпотрошенными с интервалом в шесть дней. Какие соображения?

– Я по-прежнему придерживаюсь версии об убийстве на расовой почве, – сообщил Мерье, покручивая новенькими очочками а 1а Билл Гейтс. – У крайне правых большинство голосов в вашем департаменте – так? С другой стороны, в качестве жертв мы имеем одного иудея и одного мусульманина.

Жанно смерил его тяжелым взглядом:

– Если я вас правильно понимаю, Мерье, следующей жертвой должен быть гомосексуалист, а затем – врач, практикующий аборты?

– Я этого не говорил. Я утверждаю только то, что оба убитых подпадают под категории, включенные в черный список неонацистских группировок.

– Я лично могу констатировать лишь насильственную смерть двух жителей Средиземноморья: тот и другой неженаты, атлетического сложения, приблизительно одного возраста, с ярко выраженным волосяным покровом, – сообщил Костелло, теребя золотой браслет с выбитым на нем собственным именем.

– То есть бородатые, так, что ли? – пробубнил Жан-Жан. – Ну да… бородатые, здоровые, загорелые… бородатые… загоратые…

– Гомошекшуалишты? – предположила Лола.

– Хозяин закусочной утверждает, что Камель бегал за каждой юбкой, – возразил Марсель, включившись в мозговой штурм.

– А Эли трахался с булочницей, – ввернул Большой Макс, демонстрировавший какое-то чудное сочетание жеваной полицейской формы с флюоресцентными кроссовками, которые он таки натянул.

– Надо свести в таблицу то, что их объединяет, – сказал Мерье, склоняясь над ноутбуком.

Костелло украдкой глянул на недоконченную сетку кроссворда. С момента гибели его напарника Рамиреса он охладел к работе. Теперь он мечтал только об отставке – отставке в абсолютном смысле слова: в аббатстве Лерен его уже ждала монашеская келья для медитаций. Какое ему дело до жалкой суеты века сего? Какое ему дело до жалкой суеты его пошляка начальника?

– Ладно, – подвел итог пошляк начальник, хрустнув пальцами, – сейчас меня интересует, были ли наши чудики знакомы. Блан с Максом, вы опрашиваете уличных торговцев. Мерье и Костелло, обходите бары и все такое. Лола, остаетесь со мной: займемся досье и попытаемся связаться с семьями погибших.

Подонок! Чужими ногами жар загребать!

Под вечер ноги у Марселя с Максом действительно горели от усталости. Остаток дня они обивали пороги магазинов на горбатых улочках, впрочем – без особого толку. Ни та ни другая жертвы не были завзятыми потребителями: Камель питался в своей закусочной, а Эли покупал главным образом хлеб и фрукты. К тому же никто не видел, чтобы они когда-либо общались друг с другом.

Несколько больший успех ждал Мерье и Костелло.

– Еврейчик сюда частенько забегал – джаз по субботам слушал… Да и араб тоже, – сообщил им старый толстяк, хозяин «Меч-рыбы», уткнувшись вздернутым носом в фотографии из морга.

– Они заходили каждую субботу? – осведомился Мерье, в который раз отказавшись от анисового ликера.

– Частенько, – подтвердил толстяк, ковыряясь в правом ухе. – К нам сюда со всего округа группы съезжаются. По мне, так надо дать шанс молодым: вечер – сто франков вместе с закуской. Мой сын придумал! Его самого от сакса не отодрать!

Со второго этажа продудело звуковое подтверждение. Смочив для приличия губы, Костелло вернул свой бокал на стойку бара. Он не терпел спиртного, и единственным алкогольным напитком, который он себе позволял, был аперитив «Фернет-Бранка» – стаканчик после обеда для лучшего пищеварения.

– Нам не помешало бы поговорить с вашим сыном, месье.

– Вот жопа! Чего вы от парня-то хотите!

– При всей вашей склонности использовать нецензурные выражения, к тому же совершенно некстати, мы тем не менее хотели бы задать ему несколько вопросов. Живо! – прикрикнул Костелло, распахивая пиджак, чтобы продемонстрировать «хольстер».

Старик поморщился:

– Эй! Титу! Спустись-ка сюда – тут к тебе пара легавых…

Саксофон квакнул и замолчал. В бар вошел молодой человек с длинными светлыми волосами, заплетенными в косички «растафари», одетый в линялые шорты и полосатое пончо.

– Что, штраф за байк? Я заплачу!

– Знаете этих людей? – спросил Мерье, сунув ему под нос фотографии.

– Гм… Как сказать… Так ведь у них даже байка нет.

– Ваше имя, фамилия? – вздохнув, спросил Костелло.

– Титу… простите – Дамьен Феллегара.

– Господин Феллегара, попытайтесь вспомнить людей на фотографиях – это очень важно.

– Что-то случилось?

– С ними произошел несчастный случай, – объяснил Мерье.

– Говорил же я ему – барахлит эта тачка!

– Какая тачка?

Дамьен Феллегара поморщился:

– В субботу вечером Камель попросил мой старый «рено-5», чтобы съездить в Ниццу послушать «Пирогениум» – их там в воскресенье ждали. Сам-то я этой развалюхой не пользуюсь – у нее тормоза полетели, но Камель просто с ножом к горлу пристал… пожрать на халяву предложил. Я согласился… и больше его не видел. Думал, завтра вечером подойдет: в полночь у нас Док Комбо играет.

– Был ли он знаком с Эли Шукруном?

– С Эли? Марафонцем?

– Да, марафонцем.

– Нет, они редко сталкивались друг с другом. Эли, он с парнями вообще не особо контачил – этакая, знаете, недотрога навороченная.

– Когда вы видели его в последний раз?

Дамьен в задумчивости покрутил свои косички.

– Та-ак… кажется, неделей раньше, чем Камеля… да, точно! В ту субботу его не было…

«Естественно, если его еще во вторник из-под воды выловили», – думал Лоран, пока Дамьен развивал свою мысль:

– Помню, меня еще очень удивило его отсутствие. Ведь выступала его любимая группа – «Таджина Пастага» из Марселя.

– Не помните, в ту субботу вместе с Камелем Аллауи никто не выходил? – спросил Костелло.

– Не обратил внимания. Было много народу, Камель собирался снять одну подружку, я помогал об служивать клиентов… просто…

– Как зовут эту подружку?

Дамьен смутился: надо же так заговориться! У него не было никакого желания сводить легавых с Джоанной. Что если она растреплет им про «ширяево», которое он иногда доставал ей и другим? Тут уже жареным запахнет! Он прикусил язык.

– Понятия не имею. Заглядывает к нам иногда, но я ее совершенно не знаю, – импровизировал Дамьен. – Он что, в больнице, Камель-то?

– Он в морге, господин Феллегара. За компанию с Эли Шукруном, – буркнул Костелло.

– Вот дерьмо!

– Полностью с вами согласен, господин Феллегара. Именно поэтому нам крайне необходимо поговорить с человеком, который видел его последним, – не унимался полицейский.

Дамьен отвел взгляд:

– Да, а что с тачкой? Надеюсь, в мегаполис наш ее не угнали?

– Кому придет в голову Марсель таким барахлом забивать? Надеюсь, вы поможете нам заполнить пробелы.

Забитый по камилавку, Марсель опустился на лавку перед агентством «Эр Франс». Еще бы: так нагрузиться за обедом да еще в кисель рассадить ноги новыми ботинками! Работа закончилась, и Макс наконец-то отправился к своим ненаглядным дискам. Марсель с трудом поднялся – на обратном пути Надья велела купить хлеба.

– Здорово, Марсель! Чего такой замученный? – раздался голос Жан-Ми, который только что заступил на работу в баре.

– Ноги болят, – ответил Марсель. – А ты как?

– Нормально. Едешь на острова в воскресенье?

– Не знаю. Все от работы зависит – у нас тут запарочка небольшая.

– Эй, ты нас не собираешься новым маньяком порадовать? Хватит с нас прошлогоднего! Черт, стоит только подумать…

Он замолчал, мрачно погрузившись в воспоминания. Марсель, оставив реплику без ответа, нахлобучил каскетку:

– Ладно, до скорого. Созвонимся.

– Пока!

В булочной хлеб закончился. «Извините», – отрезала продавщица, будто бы вопрошая: где ж тебя раньше носило, голова садовая?

Супермаркет закрылся, и под его навесом затрещала неумелая барабанная дробь. Это был клошар Иисус в поношенных джинсах. Прикрыв глаза, с развеваю щимися на ветру патлами, он истово колотил по своему тамтаму. «На хлеб бомжу!» – гласила табличка у его ног. Марсель кинул ему предназначенные на хлеб деньги и подскочил от неожиданности: кто-то хлопнул его по плечу.

– Don't move! – заорал ему в ухо здоровенный американец в ярко-желтых шортах, потрясая фотоап паратом. – Please, Mister Police, I take photo, OK?

– A? – удивился Марсель.

Иисус открыл затуманенный эфиром глаз.

– Photo… You… он…

Из обрывков слов и мимики американца Марсель понял, что от него требуется еще раз кинуть Иисусу мелочь.

– Сувенир! – присовокупил турист с чарующей улыбкой.

– Нет времени, – проворчал Марсель, удаляясь вопреки призывам американца, перед которым, кажется, уже маячила Пулитцеровская премия. – И денег тоже нет!

Оправившись от потрясения, он вошел в свой дом, захлопнув облупившуюся дверь перед носом настырного туриста. Интересно, что этот наглец себе вообразил? Что здесь Голливуд? Что Марселю платят зарплату за оживление местного колорита и теплые воспоминания of France? Может, перед ним еще всей семьей попозировать: Марсель – с длинным батоном под мышкой, Надья – в чадре? Этакая «гостеприимная Франция»? Увольте!

Раздосадованный американец сделал еще несколько Снимков Иисуса. Тот любезно позировал: чесал бороду, пальцы ног с трауром под ногтями… даже задницу – и ту почесал, сжимая свободной рукой горлышко литровой бутылки с перегревшимся пивом. Просто Калькутта какая-то! Вдруг Иисус вздрогнул и стремительно обернулся: на том конце улицы маячила и определенно его разглядывала чья-то тень. Тень, от которой исходила такая стужа, что у него вмиг промерзло все нутро. Но тень тут же исчезла за кузовом грузовика. Американец сунул ему двадцатифранковую бумажку – жмот!

Иисус вновь забил в тамтам. Теперь его взгляд блуждал где-то вдали, блуждал, не замечая человека с сияющими глазами, который был здесь и смотрел на него, тихонько царапая длинными пальцами зассанную стену.

Папаша-Консервы-Вскрой! Пляс начинается твой! Мир в алый цвет облачи…

Кажется, ОН. Кажется, этот самый клошар и есть ОН. Но есть только одно средство узнать. Ему нельзя ОШИБИТЬСЯ. Он уже много ошибался. Но в ЕГО пользу говорят все знаки. Время пришло. Уже были ПОТОПЫ и УРАГАНЫ. Земля теплеет, ведь ОН снизошел через озоновый слой, и земля СОДРОГАЛАСЬ. Да, да, произошло ПРОХОЖДЕНИЕ. Впереди – апокалипсис и СУД. Поэтому ОН пришел за своими.

ОН – здесь, ОН – среди них, и найти ЕГО должен он, Папа-Вскрой-Консервы.

Он просунул руку под плотный серый свитер и потуже ввернул в живот засаженный туда гвоздь – короста растрескалась. Затем еще раз проверил кнопки, которыми были утыканы его предплечья. Из-под кнопок, впитываясь в хлопковую подкладку, потекли ручейки теплой крови.

«Они» – те, кого он ОТКРЫВАЛ, – тоже истекали кровью. И еще сильно кричали. То есть пытались кричать – им мешал кляп из скомканной тряпки, пропитанной бензином. В них не было никакого достоинства. Они тупо валялись внутри его челнока, скользившего по глади ночного моря. Потом, они постоянно теряли сознание – никакие ведра с водой не помогали. САМОЗВАНЦЫ, симулянты – вот кто они такие. Он выбрасывал их в морские ГЛУБИНЫ. В порт он возвращался на веслах, заглушив мотор, – ТИХО, как рыба, рассекающая волны. Ставил баркас на место, а ключ оставлял в небольшом люке у румпеля. Он очень любил эту лодку. В ней он не раз наслаждался рыбалкой. Он очень любил рыбалку. Любил, как трепещет в руках рыба. Любил ее ОТКРЫВАТЬ, ЧИСТИТЬ.

А вот людей ловят не на крючок – их ловят на УКОЛ. Утыкаешь иглу в яремную вену и говоришь: «Это – цианид. Дернешься – покойник!» О цианиде знают все. даже НЕДОТЕПЫ, – хоп, и они в ТЕЛЕЖКЕ, оставленной ему Грэнни[14]14
  Granny – бабка (англ.).


[Закрыть] перед ее ПРОСТИ-ПРОЩАЙ. На ней он отвозил их к лодке для ИСПЫ ТАНИЯ ИСТИНЫ.