Текст книги "Кутюрье смерти"

Автор книги: Брижит Обер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Брижит Обер
Кутюрье смерти

1

Жил-был Человечек,

Человечек – Огуречек.

Домик был у Человечка,

Странный дом у Огуречка,

Человечка – Огуречка.

Почтальон туда вошел.

Носа вмиг лишился он…

Теплый ветер поднимал тугие вихри тяжелых дождевых капель. Люди бежали по улице, легкая летняя одежда липла к их телам. Небо неожиданно потемнело: низкие черные тучи, дальние раскаты грома. Ребятня, обутая во флюоресцирующие пластиковые сандалии, солдатиком прыгала в фонтан, служивший во славу города и украшавший центр площади. Продавец мороженого, которого гроза застала врасплох, принялся судорожно сворачивать свою торговлю.

Дождь, он начался неожиданно, это приятно, как будто провели прохладной рукой по лицу. Автобуса так и нет. Мои ноги – они стоят одна параллельно другой – твердо упираются в землю, двигаю правой, теперь левой, это мои ноги, они мне подчиняются. Пальцы, сжимающие ручки полиэтиленового пакета, вы принадлежите мне, вы мои верные солдаты, небрежно качните пакетом, а вы, мои губы, послушно и лицемерно пробормочите: «Ну и телка!» А тем временем глаза, верные видоискатели хищника, они в упор рассматривают бедного недоумка в форме, который стоически несет под этим ливнем службу, один посреди скопления машин.

Полицейский Марсель Блан устал. Просто вымотался. Он смотрел, как вокруг него бесконечной чередой крутятся, будто в карусели, потоки машин, слушал, как тяжело вздыхают спешащие орды людей. Он изнывал от жары, ему очень хотелось пить, ноги горели, и мочевой пузырь был переполнен. Он сказал Мадлен, что придет вечером часам к восьми. Она будет его сварливо ждать, дети уже получат полагающиеся им затрещины, телевизор будет надрываться… «Еще три месяца все это терпеть, и решение о разводе будет вынесено», – мысленно вздохнул он, приглаживая усы, которые были такими же рыжими, как и коротко подстриженная курчавая шевелюра.

Полицейский Марсель Блан мок под летним дождем, машинально отмечая все, что творилось вокруг него: молоденькая продавщица из книжного магазина слишком громко смеется в компании двух немцев в дырявых джинсах, демонстрирующих свой пирсинг, директор соседнего кинотеатра ведет серьезную беседу с управляющей бельевого магазина, – и мечтал, как он сбежит от всего этого на Багамы с прекрасной брюнеткой из «Короля Шаверны» и они, сорвав одежду, будут кататься по теплому песку безлюдных и экологически чистых пляжей.

В конце концов появился автобус и остановился посреди лужи. Выплюнул толпу нагруженных пакетами пассажиров, которые радостно подставляли дождю лица. Дошла очередь и до молодой женщины в черной юбке с густыми темными кудрями и едва заметной бледно-голубой татуировкой на лбу. За руку она держала проказливого кудрявого мальчишку четырех-пяти лет. Куртка со множеством карманов, перетянутая тяжелым кожаным ремнем в заклепках, подчеркивала ее талию и тугую грудь.

Черные глаза женщины, прежде чем обратиться к мальчишке, случайно встретились с серыми глазами Марселя. Он, сам того не желая, проследил за женщиной взглядом. Что-то завораживало в гордых и резких чертах ее лица, в плавной походке. Мимоходом его взгляд отметил и невысокого мужчину, который переминался с ноги на ногу, помахивая своим пластиковым мешком, но на коротышке не остановился. Девушка просто завладела его воображением. Он видел ее каждый день. Голубая татуировка на лбу указывала на Северную Африку. Ветер пустынь… «М-да… но эти девицы из пустынь не для белого человека», – говаривал Жан-Ми, официант из «Клариджа».

Крики и брань вернули его на землю. Женщина в костюме от Шанель орала на молодого человека, который чуть не задел ее, открывая дверцу своего спортивного автомобиля с открытым верхом. Марсель почувствовал, что необходимо его вмешательство. Женщина качнула копной густых седых волос, проворчала что-то по поводу «этих трусливых фараонов» и удалилась, проведя исподтишка по капоту острым концом своего дорогого зонтика.

Марсель вздохнул. Еще год, и можно подавать на звание лейтенанта. А пока что, поскольку диплома у него не было («Дипломы, это для бездельников», – нудил его отец, починая второй литр красного вина), Марсель и не высовывался: вкалывал по восемь – двенадцать часов в день, так как в разгар сезона народу не хватало.

Коротышка что-то вынул из пластикового пакета и украдкой поднес ко рту.

Марсель посмотрел на часы и подумал, что умирает с голоду.

Коротышка тем временем разглядывал Марселя, который не обращал на него внимания. Он улыбнулся, обнажив противные острые зубы, желтые от курева и отсутствия зубной щетки. Коротышка не любил воду из-под крана, саму мысль о прирученной воде, текущей из душа. Не любил зубную пасту, ее мыльный вкус. Не любил липкость мыла. Его жирную маслянистость, которая заглушала приятный запах кожи. Он сконцентрировался на том, что перетирали его зубы.

Сырое мясо хорошо для десен. Жуйте, челюсти. Насыщайтесь вкусом. Наполняйтесь соком. Перетирайте вкусные волокна прямо под длинным носом этого бедняги Марселя!

Рация Марселя неожиданно ожила: «Срочное сообщение, повторяю, срочное! Тупик Ла Помп, квартал Сен-Луи и Жоффр».

– Иду!

Упругим спортивным бегом полицейский Марсель Блан устремился к переулку, начинавшемуся на другой стороне площади, и таким образом оказался рядом с молодой женщиной с татуировкой. Марсель на бегу корректно поздоровался с ней, приложив два пальца к форменной фуражке. Именно поэтому он не заметил уличного фонаря и врезался в него со всего маху. Удар был такой силы, что отозвался аж у него в пятках. Но долг превыше всего, Марсель не остановился; презрительно фыркая, он продолжил свой бег, несмотря на восхитительную шишку величиной с голубиное яйцо, вспухавшую у него на лбу.

В переулке было сумрачно. Дождь прекратился столь же неожиданно, как начался. Через открытые окна до него долетали звуки телевизоров, включенных на полную мощность: люди садились обедать. Какой-то мальчишка схлопотал пару подзатыльников, старик торопливо заканчивал стирку, под кем-то энергично скрипел матрас. Марсель вгляделся в заваленную всяким мусором улочку, остановился. В конце тупика заливался воем маленький йоркширский терьер.

Он медленно приблизился к собаке, держа руку на кобуре. Собачонка подняла голову, красный бант, украшавший ее макушку, качнулся, и она взвыла еще пуще. Марсель сделал еще шаг.

Тело лежало на земле, наполовину скрытое перевернутым помойным баком. Притулившись в тенечке к противоположной стене, стояла прилично одетая шестидесятилетняя дама, к груди она прижимала сумочку, а ко рту – носовой платок и икала. Марсель приблизился к ней, переводя дыхание, и тут же констатировал, что от дамы невообразимо несет блевотиной. Он глубоко вздохнул, указал на лежавшее тело:

– Что происходит? Этому господину стало плохо?

В ноздри ему неожиданно ударил запах крови, свежей крови. Дама, однако, судя по всему, ранена не была. Значит… В его мозгу пронеслись образы, связанные со сведением счетов, наркодилерами, передозировкой.

Терьер просто надрывался. Марсель осторожно приблизился к распростертому телу – оно было неподвижно, из кучи отбросов торчали только ноги – и услышал рев приближавшихся сирен.

– Вы видели, что произошло? – задал он вопрос, стараясь оттянуть тот момент, когда должен будет наклониться и взглянуть на тело.

– Эт, эт… – икнула дама, не отнимая платка от лица.

Шоковое состояние, поставил диагноз Марсель. Эти пожилые дамы очень впечатлительны. Ладно, хватит оттягивать неизбежное. Он опустился на колени рядом с лежащим среди мешков с мусором мужчиной и уже было собирался положить руку ему на плечо, как вдруг застыл с выпученными глазами.

Во-первых, потому что мужчина, о котором шла речь, был более чем мертв. Во-вторых, потому что речь шла не совсем о мужчине. Проблема была в том, что и женщиной его назвать было невозможно. Если на теле и были брюки, расстегнутая ширинка которых позволяла удостовериться в безусловно мужской анатомии определенных частей тела, то голова, наполовину погребенная под овощными очистками, была головой красивой блондинки с голубыми глазами.

Разрешение этой анатомической несуразности коренилось не в трансвестизме, не в гермафродизме, а попросту в швейном деле. И действительно, аккуратно отсеченную от тела женскую голову присоединили к мужской шее размашистые черные стежки. Их было хорошо видно – неширокая черная полоса на уровне сонной артерии. И это не все, понял Марсель, которого выворачивало на его собственные ботинки, руки тоже пришиты: старые морщинистые руки в коричневых пятнах, к тому же не хватало, да, не хватало одной руки, точнее – куска руки: его как будто… отгрызли…

Он согнулся от непреодолимого приступа рвоты, пока его коллеги заполняли переулок.

– Ну что, Блан, обед не пошел впрок?

Капитан Жанно из криминальной полиции, прозванный Жан-Жаном, смерил взглядом блевавшего Марселя. Тот мгновенно выпрямился.

– Изв'ните, инспект… мой капитан!

Ему было тяжело привыкнуть к новым предписаниям, и он так и не понял, нужно говорить «капитан» или «мой капитан».

Капитан же тем временем взглянул на тело и отвернулся, при этом ни один мускул не дрогнул на его холеном загорелом лице.

– Какую только мерзость не увидишь, – процедил он сквозь сжатые губы.

Невозмутимый, циничный и жесткий – именно такой образ выбрал для себя Жан-Жан с тех пор, как поступил на службу. Он провел свое отрочество, подражая крутым героям американских триллеров, и как следователь чувствовал себя ближе к Малко Ленжу[1]1
  Суперагент, герой серии романов Жерара де Вилье


[Закрыть], чем к Жюлю Мегрэ.

– Костелло, очисти базар от этих болванов, чтоб духу их здесь не было, и заткни псину, будь добр, – бросил он помощнику, которому прилизанные седеющие волосы, выкрашенные в черный цвет, и тоненькие усики придавали сходство с неаполитанским сутенером, коим его отец всю жизнь и был.

После того как его супруга отошла в мир иной по причине сифилиса, Костелло-отец отправил сына во Францию, к своей сестре, весьма набожной вдове, и Антуан Костелло получил прекрасное образование в религиозной школе. Но – вероятно, под влиянием наследственности, примером в одежде и поведении для него до сих пор оставались сутенеры 50-х, однако никто не осмеливался ему об этом сказать, потому что человеком он был крайне образованным, для него не было большего счастья, чем переводить стихи Малларме на древнегреческий.

Сплетя свои длинные пальцы пианиста – или душителя, – лейтенант Костелло предложил начинавшему собираться люду:

– Не будете ли вы столь любезны отойти подальше? Зрелище сие, хотя и поучительно, не из веселых.

Ошеломленные столь заковыристой речью, зеваки попятились – мужик-то, оказывается, к тому же легавый.

Костелло поднял дрожавшую собачонку и протянул ее владелице, которую одна из соседок, одетая на антильский манер, отпаивала холодной водой.

– Этот представитель семейства псовых нуждается в регидратации, – сообщил он соседке, которая открыла рот и закрыла его, не находя ответа на вопрос, почему шавка на языке легавых превратилась в «представителя семейства псовых».

Другой помощник Жан-Жана, Рамирес, наклонил волосатое тело весом в центнер над трупом – его толстые ляжки дрожали под легким полотном бежевых брюк, мясистый рот был раскрыт.

– Шеф, шеф, в'вид'ли, вид'ли, шеф, эта псина сожрала его руку, в'д'ли, шеф? – заикаясь, вопрошал он, выпрямляясь, все еще багровый от проделанного усилия; его сарделькообразные пальцы пробежали по седым, плохо постриженным волосам.

Жан-Жан, от души презиравший своего вульгарного и жирного помощника, молча вздохнул, сдув невидимую пылинку со своей рубашки фирмы «Лакост» цвета лососины.

– Лжец! Мой Зузу никогда бы не позволил себе такого по отношению к не представленному ему господину, никогда!

Старая дама, оскорбленная в лучших чувствах, трясла носовым платком со следами блевотины перед носом у задыхавшегося Рамиреса.

Жан-Жан отечески похлопал Марселя по плечу.

– А может, это Марселю захотелось перекусить, а, Марсель? – счел необходимым спросить капитан, к большому неудовольствию Костелло, который не выносил проявлений цинизма. – Успокойтесь-ка, дамочка, – быстро добавил Жан-Жан, – идите сюда. Я – капитан Жанно, и вы поступаете в мое распоряжение.

Снова зарядил дождь, его капли, как звуки грустной песенки, стекали по коже. Антуан Костелло под насмешливыми взглядами товарищей осенил себя крестным знамением.

– И за тебя я тоже буду молиться, когда ты умрешь… – сообщил он Рамиресу.

Тот, поднеся руку к скрытому под складками жира сердцу, запротестовал:

– Не кликай беду, Тони!

Скрипнув тормозами, остановилась «скорая». Два молодых санитара в белых халатах спрыгнули на землю, отпихнули стоявшего у них на пути Марселя. Уставившись на Жан-Жана, тот говорил себе, что, с одной стороны, этот грязный мудак действительно вообразил себя легавым из какого-нибудь фильма, а с другой – впервые ему будет что рассказать своей будущей бывшей жене…

– Вот бардак! – выругался один из санитаров, поднимая тело.

И это еще было слабо сказано.

Выходя из автобуса, коротышка поскользнулся, едва не разбив лицо. Какой-то верзила расхохотался. Коротышка спокойно посмотрел на него. Верзила отвернулся.

Люди – как собаки, им нужно показывать, кто хозяин.

Едва переступив порог своего дома, он бросился на канапе – старинный мягкий диван, наследство некой тетушки, которую он едва знал. Включил ящик. Это был большой новый телевизор: суперплоский экран, жесткий прямоугольник – цифровые технологии, что говорить. Он любил телевизор. Подписался на кабельное. Тридцать шесть каналов – щелк-щелк-щелк – день и ночь напролет, от зари до зари: шум, картинки, музыка, постоянный калейдоскоп движущегося мира. А движение он любил. Коротышка включил Евроспорт.

Если немного повезет, я сумею еще досмотреть матч. Все справедливо: обмен голами на мокром поле, дождь прямо-таки повсюду, еще одно испорченное лето… Ты посмотри-ка, как этот болван промазал, ну, давай, шевели задницей, кретин!

Не прекращая поносить игроков, коротышка поднес к носу ладонь, наслаждаясь исходившим от нее сладковатым запахом. Он улыбнулся сам себе, обнажив желтые острые зубы. Он видел репортаж о каннибалах, живших на островах Самоа, которые регулярно подтачивали себе клыки, и решил последовать их примеру.

Эти дикари – люди прагматичные и изобретательные. Близкие к природе, как и я. А что такое природа, если не масштабно организованное убийство? Конечно, нечего философствовать, надо дойти до ледника, приготовить новый ассортимент…

Он встал, лениво потянулся, почесал промежность. Зажег сигарету и долго вдыхал дым. Он чувствовал себя невероятно хорошо. Он никогда не думал, что это доставит ему такое наслаждение. Раньше он довольствовался подвернувшимися под руку трупами. В активе у него было несколько прекрасных композиций, например песокрысокот с шестью лапами и тремя хвостами. Но разве можно сравнивать?

Подстеречь добычу, напасть на нее, быстро убить, перенести к себе в нору, разложить на столе – натюрморт in situ[2]2
  In situ – в месте нахождения (лат.)


[Закрыть], – видеть, как пила оставляет свой след в плоти добычи и эта плоть открывается, поддается и обнажает переплетения кровяных сосудов, поднажать, допилить, услышать, как хрустит кость, отделить от тела члены и голову, которую взять за волосы и поднять так, чтобы рука почувствовала ее тяжесть… Это как глотнуть неразбавленной водки или совершить необыкновенное путешествие, путешествие за пределы реальности, что позволено лишь охотничьей элите.

Он открыл дверцу объемного морозильника, губы его растянулись в восхищенной улыбке. Он впервые перешел на людские существа. Нет, это было, если быть точным, во второй раз. Первый, однако, по-настоящему в счет не шел, потому что это вышло не специально. Он закрыл глаза, он не хотел об этом думать, никогда не хотел об этом думать. Он представил себя в сквере на закате – запах листьев, чириканье воробьев. Он терпеливо ждет, долго, дрожа от возбуждения. С обычными подопытными кроликами такой радости от охоты нет. Просто умирающие твари, которым он делал смертельный укол в привычной тишине лаборатории. Не было ветра в ветвях деревьев, ни о чем не подозревающих прохожих, столь близких и столь далеких предупреждающих знаков этого магического ожидания.

Коротышка вновь переживал каждый свой поход за добычей, секунда за секундой, мускулы его начинали подрагивать при этих воспоминаниях. Сдавленный крик ужаса кассирши, тут же прерванный острым лезвием бритвы, ее полная грудь навалилась на него, он ощутил вес мертвого тела. Старик валялся в скошенной траве и ничего не соображал. Он даже глаз не открыл, не заметил, как перешел из ночи земной в ночь вечную. А тот молодой парень попробовал было бороться, но с полиэтиленовым пакетом на голове особо не посопротивляешься, да и потом, он ему тут же нанес удар в сердце, весьма сильный.

Коротышка стряхнул пепел в пепельницу.

На самом деле самым сложным было незаметно затащить их в пикап. У него, слава богу, есть большой ящик на колесиках из-под компрессора. Никто никогда не обращает внимания на парней в синих робах, которые таскают за собой подобные вещи.

А вот если этот идиот Марсель Блан думает, что никто не замечает, как он ведет себя, когда видит эту женщину, то он ошибается! Слишком темная кожа… разрезы на темной коже должны выглядеть не так привлекательно. Как рисунок на темной бумаге. Или же надо резать глубже, чтобы обнажился розовый цвет внутренностей. Все дело в контрастах. Правда, кому что нравится…

Коротышке нравились высокие насиликоненные блондинки со следами былой красоты. К несчастью, блондинкам он не очень нравился.

Эрблен, судмедэксперт, – в полицейском управлении запросто Док-51, – присел на краешек стола Жан-Жана, который занимался тем, что скреплял степлером кипу розово-желтых бумажек с кипой грязно-зеленых. Жан-Жан потел. Воздух был тяжелым и липким, настоящие тропики. В предгорьях бушевала буря, мухи злобствовали, народ пребывал в скверном настроении. Жан-Жан поднял глаза на Эрблена, пытаясь найти на его худом морщинистом лице хоть какой-нибудь намек. Еще во время своей интернатуры Эрблен взял привычку топить эмоции в литрах пастиса – поэтому-то его и прозвали Док-51[3]3
  Пастис (pastis) – общее название крепких французских анисовых настоек. Наиболее известные марки – Перно (Pernod) и Рикар (Ricard). «Пастис-51» – это отдельная 45-градусная разновидность, ароматизированная лакрицей и карамелью. Название воспевает 1951 год, когда послевоенная Франция официально возобновила розлив спиртного с анисом.


[Закрыть], – и он постоянно пребывал в облаках прекрасного настроения. Эрблен вытер лоб старым носовым платком, украшенным созвездием различных пятен, а затем, вздохнув, аккуратно сложил его, убрал в карман.

– Никогда такого не видел… просто пазлы!

Он трескуче рассмеялся, закашлявшись в конце концов. Кашель был хриплым, как у алкоголиков.

Пазлы из человеческой плоти, раскроенной по мерке, мрачно подумал Жанно.

– Телу лет тридцать, – снова заговорил Эрблен, когда приступ кашля прошел. – Тело принадлежит крепкому мужчине, очень волосатому, в полном расцвете сил. Голова принадлежит двадцатипятилетней женщине, я бы сказал, скорее двадцатишестилетней. Ну а руки, м-да, руки, тут я склоняюсь к мысли о старике, лет семидесяти пяти; наверное, бродяга или что-то в этом роде, руки все в дырках, как дуршлаг.

– В дырках – от чего?

– От уколов. Шприц, инспектор. Шприц, наполненный героином или дешевым красным вином! Хотел бы я знать, в каком состоянии все остальное… – пробормотал Док-51 жизнерадостно.

– Остальное?

– Правильнее – останки. Да-да, милый мой Жанно, человеческие тела имеют обычно две руки, две ноги, торс, голову… Значит, хочешь не хочешь, где-то существуют недостающие куски наших жертв – во множественном числе. Ладно, на этом я должен удалиться, сегодня день рождения внучки.

– Поцелуйте ее от меня. Скажите, Док, чтобы сшивать плоть, наверное, нужна какая-нибудь суперигла, нет?

– Простая хирургическая игла или одна из тех толстых игл, которыми пользуются для шитья джинсов и кожи. Знаете, кожу ведь легко проткнуть, – хихикнул он.

Жанно тоже хохотнул.

– А нельзя ли узнать, отчего они умерли?

– Нет, нельзя! Все, чем мы располагаем, не имеет повреждений. Если есть следы, то они на недостающие кусках. В конце концов, Жан-Жан, вы нам их предоставите, не так ли?

– Да, может, обнаружим в бюро находок. Но шансов мало. – Жанно опять издал смешок. – Пока, до свидания, доктор!

Спрятавшись за дымом неизменной сигары, Костелло с отвращением следил за обменом репликами, полными вымученного юмора. Нет, этот Жан-Жан просто-напросто пустышка.

2

Полицейский Марсель Блан предавался мечтаниям на городской площади. Сегодня стало еще жарче – ни дуновения ветерка. Просто расплавленный свинец, как говорится в книгах. Марсель вспомнил вчерашний вечер: вместо того чтобы закатить ему очередную сцену, Мадлен превозносила его как героя. Первый раз за пятнадцать лет их совместной жизни он занимается чем-то стоящим! – заявила она, тряхнув копной обесцвеченных волос. Совершенно омерзительное убийство, о котором надо срочно сообщить всем подружкам, воскликнула она, округлив свои полные губки, некогда соблазнившие Марселя, и сложив полные ручки на внушительной груди. За этим последовали интенсивные телефонные переговоры.

Все, однако, было просто: Мадлен наотрез отказывалась принимать то, что их бракоразводный процесс в самом разгаре. Марсель пожал плечами: хватит думать о Мадлен, она слишком долго дохнуть ему не давала. Пора перестать заводиться.

Один из его коллег переходил вдалеке площадь, и Марсель тут же подумал, что выглядят они теперь точь-в-точь как американские фараоны – голубая рубашка с погонами и фуражка с козырьком. Мадлен утверждала, что, хоть в кепи, хоть в фуражке, мудак мудаком и останется. Стоп! Сказано же: «Ни слова про Мадлен!» Изгнав из своих мыслей, как выгоняют назойливую муху, весьма плотский и мстительный образ жены, Марсель принялся размышлять о зловещей вчерашней находке.

Очевидно, что убийца не мог действовать прямо на Площади. Происходило это в каком-то помещении, где он мог соединять трупы, готовя свою мрачную постановку. Но почему надо было выставлять свое… произведение прямо тут, в центре города? Да и ехать с таким сокровищем в машине – дело рискованное. Так, может быть, он готовил свое преступление неподалеку? Может, он живет где-то рядом?

Девицу удалось идентифицировать. Муж опознал ее по фотографии в утренней газете. Черно-белая фотография, сделанная в морге, только лицо с закрытыми глазами. Кассирша из супермаркета, о ее исчезновении заявлено двумя днями раньше. Выйдя из магазина, она решила срезать дорогу, пройдя по скверу, но в итоге оказалась разрезанной на куски. До дому она так и не дошла, понятное дело.

Муж в панике позвонил в полицию около одиннадцати вечера. В супермаркете подтвердили, что она действительно всегда ходила через сквер, говорила, что, когда все подростки заделались наркодилерами, бояться нечего. Была вероятность, что и старый бродяга наркоман тоже посиживал в сквере. Так, может быть, и убийца жил неподалеку? Но дело поручено не Марселю. На него возлагалась миссия помогать старикам переходить дорогу и гонять собак, чтобы те не писали на цветы у памятника павшим героям, который возвышался в центре площади у фонтана.

Господи, да почему же все эти отпускники так истошно вопят? Капли пота скатились из-под козырька. Марсель украдкой вытер глаза, рыжие усы его были влажными.

Резко затормозил четырнадцатичасовой автобус, чуть не перевернув при этом скутер, владелец которого заорал: «Педик чертов!» – а водитель послал его в ответ в жопу. Марсель вздохнул. Двери с пришепетыванием отошли в сторону, выпустив из чрева автобуса молодую женщину с татуировкой. За одну ее руку уцепился мальчишка, в другой она держала продовольственную сумку и что-то обсуждала со стариком в сером полиэстеровом костюме, который выкрикивал ей в ответ нечто непонятное.

Марсель машинально свистнул какому-то типу, поехавшему на красный. Женщина обернулась. Какой у него должен быть идиотский вид с этим свистком во рту! Провинившийся водитель делал вид, что совершенно ни при чем. Хорошо же, подумал Марсель, давай, вали, мерзавец, ты свое еще получишь!

В гараже было прохладно. Коротышка, зажав в тонких губах окурок, вертел в руках медальон со святым Христофором, с которым никогда не расставался. Он размышлял, склонившись над мотором машины Жанно.

Вечером разбросаю все остатки по пляжу. То-то будет утром рыбакам сюрпризик. Развлекутся немного, а то все медузы да мешки полиэтиленовые. А потом, послезавтра – жирный заголовок в газете, можно посмаковать его за кофе, пока Марсель будет жать из всех сок. Очень мне нравится, когда заголовок во всю полосу. И ведь говорят про меня, про мое произведение. А отвращение и крики скоро сменит страх, он будет коварно подтачивать души. И это не конец, нет, это только начало, друзья мои… Впрочем, надо разжиться свежатинкой. Медальон поблескивал над карбюратором, который он неторопливо вытирал тряпкой. Да-да, свежатинкой. Он поднял голову, обвел взглядом площадь. Чем плоха хоть эта девчонка с желтым рюкзачком, она покупает курево для своего папаши. Выглядит вполне аппетитно… Как ее зовут-то? Ах да, Жюльет! Жюлъет… Чудесное имя для трупа.

В это мгновение в гараже появился Жанно – пружинистый шаг, занятой и злобный вид, все как обычно. Ну и тип этот Жанно, настоящая вонючка… Считает себя крутым, в духе «Смертельного оружия»… Я тебе покажу смертельное! Коротышка бросил окурок на цементный пол и тщательно, как консьерж, раздавил его.

Так, теперь глаза. Поднимаем взгляд от мотора, смотрим прямо в лицо, вялая улыбка, абсолютно тупой вид.

Господи, да у этого парня на лице написано, что он совершенно туп! Жан-Жан, уперев руки в бока, просто навис над коротышкой.

– Ну что? Машина готова?

Теперь голос. Точная имитация голоса механика конца двадцатого века.

– Нет, не могу понять, в чем дело. Может, загвоздка в зажигании… Не сердитесь, я этим займусь…

– Знакомая песня! Ладно. Зайду часов в пять. Будет готово?

– Никаких проблем! Хорошего дня, инспектор! – крикнул в спину быстро удалявшемуся Жан-Жану коротышка.

– Хорошего дня, тупица! – процедил Жан-Жан сквозь безукоризненно белые зубы.

Все в этом гараже идиоты, подумал он. Он вообще окружен идиотами и тупицами, которые вечно жалуются и бахвалятся своими мелкими корыстными делишками. Он остановился перед витриной парфюмерного магазина, чтобы удостовериться, что его светло-кремовая рубашка с маркой «Версаче» нигде не торчит из идеально сидящих кремовых брюк, сшитых в Лондоне по мерке, – можно себе позволить такую небольшую вольность. Он наклонился, провел ладонью по шикарной куртке из натуральной замши и двинулся дальше – чудная загадочная улыбка играла на его угловатом лице.

В шесть утра во вторник юный голландец, спавший на пляже, встал, чтобы облегчиться, и споткнулся о влажный матрас.

Изучив матрас, юный голландец, ввиду того что оный матрас оказался наделен глазами и прочими причиндалами, хотя и взлетел очень высоко по причине вдыхания матрасных эманации, понял, что имеет дело с трупом, который значительно задержался на земле; тут юноша принялся выть так жалобно, что взволнованные окрестные жители предупредили полицию.

Вышеуказанный труп оказался на самом деле неким извращенным произведением лоскутного шитья, соединившим две ноги старого наркомана-бродяги, тело кассирши из супермаркета в форменной одежде и

голову тридцатилетнего бородача; все это было наскоро сметано крепкой черной ниткой – так чинят рыболовные сети, словом, творение под стать трупу, выброшенному на морское побережье.

Вытирая руки о носовой платок, Док-51, чье благоухающее анисом дыхание прорывалось даже через запах настойки акации, констатировал, что трупы в некоторых местах хранили на себе следы человеческих зубов – то ли их кусали, то ли грызли, то ли жевали… Да, именно так, хранили на себе следы человеческих зубов!

При этом сообщении секретаршу Жан-Жана вырвало, но в пустую чашку из-под кофе, что свидетельствовало о самообладании, которое в дальнейшем будет пылко вознаграждено Жан-Жаном за закрытыми дверями туалета.

Наступил четверг, и все было тихо.

– Жюльет! Сходи за молоком, будь добра!

– Мама, ну мама! Реклама же!

– Жюльет! Выключи телевизор и иди за молоком!

– Но ведь темно…

– Не дури и поторопись!

Жюльет выключила телевизор и вприпрыжку выбежала из дому. Теплый ветер обдувал ее кожу, как включенный в сеть фен. Ей захотелось холодной кока-колы. Ну ее мать и горазда жрать…

Низенький мужчина совершал пробежку в сквере, посматривая, не пройдет ли случайно здесь девочка. Из-за жары народу было немного. Она появилась неожиданно на повороте пепельно-белесой аллеи. Живот свела судорога при одной мысли о том, какая у нее нежная кожа. Девчонка напевала глупейший телевизионный хит. Она улыбнулась коротышке, как делала это при встрече с ним каждый день. Он ей даже нравился, потому что строил идиотские рожи, как какой-нибудь шут. Потом, он чинил как-то папину машину, когда та не хотела двигаться с места.

– Жюльет, иди сюда, посмотри! – позвал он ее не очень громко. – Котенок, совсем маленький…

– Некогда! Я должна купить молока!

– Его, наверное, кто-то выкинул, он наверняка умрет. Не хочешь взять?

– У меня уже есть собака… А где там котенок? Маленький, да?

– Да, совсем. Он здесь, за кустом, посмотри…

Но Жюльет увидела только сухую желтую траву. Сильные руки сдавили ей горло, острая коленка ударила по почкам, и ее юная шейка хрустнула, как шейка котенка. Мужчина открыл большую спортивную сумку из непромокаемой ткани (подарок по почте из хорошего магазина) и запихал в нее девчонку. Сломанная шея при этом издала тихий хруст.

Удаляясь, коротышка насвистывал песенку из «Убийцы»[4]4
  Имеется в виду известный фильм «Убийца» (1931) Ф. Ланга.


[Закрыть] – это его очень забавляло. Чего он только не прочел и не посмотрел про убийц! И про их психическую организацию, и так далее и тому подобное. Все, конечно, вранье. Например, что мы какая-то особенная раса. Живем по другим законам, высшим, естественно, по сравнению с вашими. Как бы там ни было, эти «психопаторы» только и хотят, чтобы все были одинаковыми, занимали в обществе отведенное место, как тряпки какие-нибудь, или полотенца, или коровы, которых пасут. Не укладываешься в схему, и раз – подравняли! Все, что власти могли придумать, так это то, что он стал жертвой тяжелой травмы и это помешало ему нормально развиваться.

«Ты перенес тяжелую травму. Травму, которая не позволила тебе нормально развиваться». Психопатор десять лет подряд впаривал это мне в отстойнике, отстойнике для людей. И все потому, что я выдрал ухо у одной из тех безмозглых туш, с которыми меня заставляли говорить. Травма, думал я, – это оказаться здесь, со всеми этими ссущими отбросами человечества, это выдерживать вашу промывку мозгов, вот что я думал, и ничего не отвечал, и приказывал своим губам говорить «да», а глазам – гореть интересом. Я – другой, которому приходится быть тише воды, ниже травы и жить в чужой шкуре, да так, чтобы она не треснула.