Текст книги "Земля, о которую мы разбились"

Автор книги: Бриттани Ш. Черри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава 1

Грэм

2017

Два дня назад я купил цветы для кого-то, кто не был моей женой. С того самого момента я не выходил из офиса. Повсюду была разбросана бумага: блокноты, записки, скомканные листы с бессмысленными каракулями и перечеркнутыми словами. На моем столе стояли пять бутылок виски и нераспечатанная коробка сигар.

Мои глаза горели от усталости, но я не мог их закрыть, тупо уставившись на экран компьютера, набирая и удаляя слова снова и снова.

Я никогда не покупал цветы для своей жены.

Я никогда не дарил ей конфеты на День святого Валентина, считал мягкие игрушки нелепостью и понятия не имел, какой у нее любимый цвет.

Она тоже не знала, какой у меня любимый цвет, но я знал ее любимого политика. Я знал ее взгляды на глобальное потепление, она знала мои взгляды на религию, и мы оба знали наши общие взгляды на детей. Никаких детей в нашем доме.

Мы ставили эти принципы превыше всего; они держали нас вместе. Мы оба были увлечены карьерой, и у нас было мало времени друг для друга, не говоря уже о семье.

Я не был романтиком, и Джейн не возражала, потому что она тоже не была романтиком. Нас нечасто видели держащимися за руки или целующимися на публике. Мы не любили прижиматься друг к другу или выражать свои чувства в социальных сетях, но это не означало, что наша любовь была ненастоящей. Мы просто любили по-своему. Мы были логичной парой, которая понимала, что значит быть влюбленными, преданными друг другу, но мы никогда по-настоящему не погружались в романтические аспекты отношений.

Наша любовь была продиктована взаимным уважением, в ней была определенная структура. Каждое важное решение всегда было тщательно продумано и часто включало диаграммы и таблицы. В тот день, когда я сделал ей предложение, мы составили пятнадцать круговых диаграмм и блок-схем, чтобы убедиться, что мы принимаем правильное решение.

Романтично? А может, и нет. Логично?

Абсолютно.

Вот почему меня встревожило ее внезапное вторжение в мой рабочий процесс. Она никогда так не поступала, и вмешательство в мой дедлайн было более чем странным.

Мне оставалось еще девяносто пять тысяч.

Девяносто пять тысяч слов, прежде чем рукопись отправится в редакцию через две недели. Девяносто пять тысяч слов – это в среднем шесть тысяч семьсот восемьдесят шесть слов в день. Это означало, что следующие две недели своей жизни я проведу перед компьютером, с трудом отрываясь от экрана, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Мои пальцы работали на предельной скорости, печатая так быстро, насколько это возможно. Багровые мешки под глазами выдавали мое изнеможение, а спина болела от долгого сидения в кресле. И все же, когда я сидел перед компьютером с зудящими пальцами и глазами зомби, я чувствовал себя самим собой.

– Грэм, – сказала Джейн, отрывая меня от моего мира ужаса и возвращая в свой. – Нам пора идти.

Она стояла в дверях моего кабинета. Мне показалось странным, что ее волосы были кудрявыми, ведь обычно она их выпрямляла. Каждый день она просыпалась на несколько часов раньше меня, чтобы укротить свою кудрявую белокурую копну. Я мог бы пересчитать все разы, когда я видел ее с естественными кудрями, по пальцам одной руки. Ее волосы были растрепаны, а вчерашний макияж размазался по лицу.

Я видел свою жену плачущей всего два раза с тех пор, как мы сошлись: один раз – когда она узнала, что беременна, семь месяцев назад, и другой – когда четыре дня назад пришли плохие новости.

– Разве тебе не нужно выпрямить волосы? – спросил я.

– Сегодня я не буду этого делать.

– Ты всегда выпрямляешь волосы.

– Я не выпрямляла волосы уже четыре дня, – она нахмурилась, но я не стал комментировать ее разочарование. В тот вечер мне не хотелось разбираться с ее эмоциями. За последние четыре дня она превратилась в развалину, полную противоположность той женщине, на которой я женился, а я был не из тех, кого волнуют чужие эмоции.

Джейн нужно было взять себя в руки.

Я снова уставился на экран компьютера, и мои пальцы снова забегали по клавиатуре.

– Грэм, – проворчала она, ковыляя ко мне со своим очень беременным животом. – Нам пора идти.

– Я должен закончить свою рукопись.

– Ты не переставал писать последние четыре дня. Ты ложишься в три часа утра, а встаешь в шесть. Тебе нужен перерыв. Кроме того, мы не можем опаздывать.

Я прочистил горло и продолжил печатать.

– Я решил, что мне придется пропустить это глупое мероприятие. Прости, Джейн.

Краем глаза я заметил, как у нее отвисла челюсть.

– Глупое мероприятие? Грэм… это похороны твоего отца.

– Как будто это должно что-то для меня значить.

– Но это и правда что-то для тебя значит.

– Не надо решать за меня. Это унизительно.

– Ты устал, – сказала она.

Ну вот, ты снова решаешь за меня, что я должен чувствовать.

– Я посплю, когда мне стукнет восемьдесят или когда я стану моим отцом. Уверен, сегодня он спит особенно крепко.

Она поморщилась, но мне было все равно.

– Ты что, пил? – обеспокоенно спросила Джейн.

– За все года, что ты меня знаешь, разве я когда-нибудь пил?

Она окинула взглядом все окружающие меня бутылки с алкоголем и тихо выдохнула.

– Знаю, прости. Просто… ты поставил на стол еще несколько бутылок.

– Это посвящение моему мертвому отцу. Пусть он сгниет в аду.

– Не говори плохо о мертвых, – сказала Джейн, прежде чем икнуть и положить руки себе на живот. – Боже, ненавижу это ощущение. – Она убрала мои руки с клавиатуры и положила их себе на живот. – Как будто она бьет меня по всем внутренним органам по очереди. Это просто ужасно.

– Очень по-матерински, – с издевкой сказал я, не убирая рук.

– Я никогда не хотела детей, – выдохнула она и икнула еще раз. – Никогда.

– И вот мы здесь, – ответил я. Через два месяца Джейн придется родить живое человеческое существо, которое постоянно будет нуждаться в ее любви и заботе, и мне казалось, что она все еще не пришла к этому осознанию.

Если кто и был способен на проявление любви еще меньше, чем я, – это моя жена.

– Боже, – пробормотала она, закрывая глаза. – Сегодня ощущается особенно странно.

– Может, нам стоит поехать в больницу, – предложил я.

– Хорошая попытка. Ты едешь на похороны своего отца.

Черт.

– Нам все еще нужно найти няню, – сказала она. – Фирма дала мне несколько недель декретного отпуска, но они мне не понадобятся, если я найду приличную няню. Желательно маленькую пожилую мексиканку с грин-картой.

Я недовольно нахмурил брови.

– Ты же понимаешь, что это звучит отвратительно и по-расистски? Особенно в присутствии твоего мужа – наполовину мексиканца.

– Какой из тебя мексиканец, Грэм? Ты не знаешь испанского языка.

– И поэтому я не могу быть мексиканцем? Понятно, спасибо, – холодно ответил я. Порой моя жена становилась мне совершенно ненавистна. И хотя мы соглашались во многих вещах, иногда слова, вылетавшие у нее изо рта, заставляли меня усомниться во всех диаграммах, которые мы когда-либо делали.

Как кто-то настолько красивый мог быть настолько уродливым?

Стук.

Стук.

Не убирая руку с живота Джейн, я почувствовал, как у меня сжимается сердце. Эти слабые удары напугали меня. Я точно знал, что не подхожу для отцовства. История моей семьи наглядно демонстрировала, что из моего рода не выходит ничего хорошего.

Я просто молился, чтобы ребенок не унаследовал мой характер или еще хуже – характер моего отца.

Джейн прислонилась к моему столу и начала перекладывать мои идеально разложенные бумаги, в то время как мои пальцы все еще лежали на ее животе.

– Пора идти в душ и одеваться. Я повесила твой костюм в ванной.

– Я же сказал тебе, что не могу поехать. У меня дедлайн.

– А твой отец уже перешел черту дедлайна, и теперь мы должны отправить его рукопись в последнее путешествие.

– Его рукопись – это его гроб?

Джейн нахмурилась.

– Нет. Не говори глупостей. Его тело – это рукопись, а гроб – это переплет.

– Чертовски дорогой переплет. Я не могу поверить, что он выбрал гроб, отделанный золотом, – я замолчал и прикусил губу. – Хотя если подумать, это в его стиле. Ты же знаешь моего отца.

– Сегодня там будет очень много народу. Его читатели, его коллеги.

Сотни людей соберутся в одном месте, чтобы отпраздновать жизнь Кента Рассела.

– Это будет настоящий цирк, – простонал я. – Они будут оплакивать его, пребывая в абсолютной печали и трагично закатывая глаза в неверии. Они начнут рассказывать свои истории, делиться болью: «Только не Кент, не может быть. Благодаря этому великому человеку я занялся писательством. Только из-за него я уже пять лет не притрагивался к спиртному. Не могу поверить, что он ушел. Кент Теодор Рассел – мужчина, отец, герой. Нобелевский лауреат. Мертвец». Мир будет скорбеть.

– А ты? – спросила Джейн. – Что ты будешь делать?

– Я? – Я откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Я закончу свою рукопись.

– Тебе грустно, что он ушел? – спросила Джейн, потирая свой живот.

Ее вопрос на мгновение задержался у меня в голове, прежде чем я ответил:

– Нет.

Я хотел по нему скучать. Я хотел его любить. Я хотел его ненавидеть.

Я хотел его забыть.

Но я ничего не чувствовал. Мне потребовались годы, чтобы научиться ничего не чувствовать к отцу, стереть всю боль, которую он причинил мне и тем, кого я любил больше всего на свете. Единственный способ избавиться от боли – это запереть ее на замок и забыть все его дурные дела, забыть свои мечты о заботливом отце.

Заперев боль, я разучился чувствовать себя полноценным человеком.

Джейн не возражала против моей запертой души, потому что она тоже ничего не чувствовала.

– Ты ответил слишком быстро, – сказала она.

– Самый быстрый ответ всегда самый честный.

– Я скучаю по нему, – низким голосом сказала Джейн, пытаясь выразить свою боль по поводу потери моего отца. Можно сказать, что Кент Рассел стал лучшим другом миллионов благодаря своим книгам, вдохновляющим речам, искусно сконструированной личности и бренду, которые он продавал миру. Я бы тоже скучал по нему, если бы не знал, кем он был на самом деле.

– Ты скучаешь по нему, потому что никогда его не знала. Прекрати хандрить из-за человека, который не стоит твоего времени.

– Нет, – резко ответила она с болью в голосе. Ее глаза наполнились слезами – в который раз за последние несколько дней. – Не смей этого делать, Грэм. Не обесценивай мою боль. Для меня твой отец был хорошим человеком. Он был добр ко мне, когда ты был холоден, и заступался за тебя каждый раз, когда я хотела уйти, так что не надо говорить, чтобы я перестала хандрить. Ты не можешь решать, что мне чувствовать, – сказала она, и я ощутил, как все ее тело сотрясается от слез.

Я склонил голову, смущенный ее внезапной вспышкой, но затем мой взгляд упал на ее живот.

Гормональный взрыв.

– Ого, – ошеломленно пробормотал я.

Джейн резко выпрямилась.

– Что такое? – спросила она немного испуганно.

– Я думаю, у тебя просто случился эмоциональный срыв из-за смерти моего отца.

Она глубоко вздохнула и застонала.

– О боже, что со мной такое? Эти гормоны превратили меня в размазню. Я ненавижу все, что связано с беременностью. Клянусь, после этого я сделаю стерилизацию, – поднявшись, она вытерла слезы и сделала более глубокий вдох. – Ты можешь сделать мне сегодня хотя бы одно одолжение?

– Какое?

– Можешь притвориться, что тебе грустно? Если люди увидят, что ты улыбаешься на похоронах, – пойдут ненужные разговоры.

Я одарил ее преувеличенно хмурым взглядом.

Она закатила глаза.

– Хорошо, а теперь повторяй за мной: мой отец был по-настоящему любим и нам будет его очень не хватать.

– Мой отец был настоящим ублюдком, и никто не будет по нему скучать.

Она похлопала меня по груди.

– У тебя почти получилось. А теперь иди одевайся.

Ворча себе под нос, я поднялся с кресла.

– О! Ты заказывал цветы для церемонии? – крикнула Джейн.

Я стянул свою белую футболку через голову и бросил ее на пол ванной.

– Пять тысяч долларов за бесполезные растения для похорон, которые отправятся на помойку всего через несколько часов.

– Людям понравится, – сказала Джейн.

– Люди – идиоты, – ответил я, вставая под обжигающе горячую струю душа. Я изо всех сил старался придумать, какую речь произнести в честь человека, который был героем для многих, но дьяволом для меня. Я пытался откопать воспоминания о любви и заботе, о том, как я им гордился, но ничего не вышло. Ничего. Никаких настоящих чувств.

Мое сердце – которое он превратил в камень – оставалось совершенно пустым.

Глава 2

Люси

– Здесь покоится Мари Джой Палмер, дарительница любви, мира и счастья. Как жаль, что она покинула этот мир. Ее уход стал неожиданностью и принес всем невыразимую боль.

Я посмотрела на неподвижное тело Мари и вытерла шею маленьким полотенцем. Раннее утреннее солнце светило в окна, и я изо всех сил старалась перевести дыхание.

– Трагичная смерть от горячей йоги, – тяжело дыша, вздохнула Мари.

Я рассмеялась.

– Тебе придется встать, Мари. Тренеру нужно подготовиться к следующему занятию. – Я протянула руку истекающей потом сестре. – Пошли отсюда.

– Иди без меня, – театрально сказала она, размахивая невидимым флагом. – Я сдаюсь.

– Ну уж нет. – Я схватила Мари за руки и потянула на себя, несмотря на ее сопротивление. – Ты прошла курс химиотерапии, Мари. Горячая йога тебе нипочем.

– Я не понимаю, – заскулила она. – Я думала, что йога должна приносить покой и умиротворение, а не ведра пота и всклокоченные волосы.

Я ухмыльнулась, глядя на ее вьющиеся волосы, собранные в узел на макушке. Она была в ремиссии уже почти два года. С тех пор мы старались жить на всю катушку и даже открыли цветочный магазин.

Мы быстро приняли душ и вышли на улицу, где нас тут же ослепило жаркое летнее солнце.

– Какого черта мы решили приехать на велосипедах? – застонала Мари. – И как мы вообще оказались на горячей йоге в шесть часов утра?

– Потому что мы заботимся о своем здоровье и хотим быть в самой лучшей форме, – усмехнулась я. – К тому же наша машина в мастерской.

Она закатила глаза.

– Значит, теперь мы живем той жизнью, где перед работой едут в кафе на велосипеде и заказывают круассаны?

– Ага! – отозвалась я, отстегивая велосипед от шеста и запрыгивая на него.

– И под круассанами ты подразумеваешь?..

– Смузи из зеленой капусты? Да, так и есть.

Она снова застонала, но на этот раз еще громче.

– Ты нравилась мне куда больше, когда не заботилась о своем здоровье и вся твоя диета состояла из тако и конфет.

Я улыбнулась и начала крутить педали.

– Давай наперегонки!

Само собой, я первая оказалась у входа в «Зеленые мечты». Мари зашла в кафе через несколько минут и всем телом навалилась на прилавок.

– Серьезно, Люси, мне нравится обычная йога, но горячая йога? – она замолчала, сделав несколько глубоких вдохов. – Горячая йога может вернуться в ад, откуда она и пришла, и умереть долгой мучительной смертью.

К нам подошла улыбчивая девушка.

– Доброе утро, дамы! Что я могу для вас сделать?

– Текилу, пожалуйста, – сказала Мари, поднимая голову от стойки. – Можете налить ее в картонный стаканчик, если хотите. Тогда я смогу пить по дороге на работу.

Официантка растерянно уставилась на мою сестру, и я усмехнулась.

– Мы возьмем два зеленых сока из автомата и два ролла с картошкой и яйцом.

– Звучит неплохо. Какую лепешку предпочитаете: из цельной пшеницы, шпината или льняного семени? – спросила девушка.

– О, пицца с фаршированной корочкой подойдет как нельзя лучше, – ответила Мари. – С чипсами и сырным соусом.

– Из льняного семени, – засмеялась я. – Мы выбираем лепешку из льняного семени.

Когда нам принесли еду, мы заняли столик, и Мари набросилась на нее, как будто прибыла из голодного края.

– Итак, – начала она, набив щеки как бурундук. – Как поживает Ричард?

– Он в порядке, – кивнула я. – Постоянно занят, но у него все хорошо. Из-за его последней работы наша квартира выглядит так, будто по ней пронесся шторм, но он молодец. С тех пор как Ричард узнал, что через несколько месяцев у него будет выставка, он постоянно паникует и пытается поймать вдохновение. Кажется, он не спал уже несколько ночей, но для него это нормально.

– Мужчины странные, и я не могу поверить, что ты живешь с одним из них.

– Точно, – я засмеялась. Мы с Ричардом не могли съехаться целых пять лет, потому что я не хотела бросать Мари, когда она болела. Теперь мы жили вместе уже четыре месяца, и мне ужасно это нравилось. Я любила его. – Помнишь, что мама говорила о жизни с мужчинами?

– Да. Как только ему станет настолько комфортно, что он начнет снимать обувь и без спроса копаться в твоем холодильнике, – с ним пора прощаться.

– Мудрая женщина.

Мари кивнула.

– Мне следовало придерживаться ее советов: может быть, тогда я смогла бы избежать встречи с Паркером. – На несколько секунд глаза Мари потемнели, но она тут же сморгнула боль и улыбнулась. Она почти не говорила о Паркере с тех пор, как он ушел от нее два года назад, но всякий раз, когда с ее губ срывалось его имя, казалось, что над ней нависло облако печали. Но она отгоняла это облако от себя, не позволяя пролиться дождем на ее голову и испортить ей жизнь. Она изо всех сил старалась быть счастливой, и по большей части так оно и было, хотя иногда ей все же приходилось испытывать мимолетные секунды боли.

Секунды, когда она предавалась воспоминаниям, секунды, когда винила себя, секунды, когда чувствовала себя одинокой. Секунды, когда она позволяла своему сердцу разбиться, прежде чем торопливо начать собирать его обратно по кусочкам.

На каждую секунду боли Мари считала своим долгом найти минутку для счастья.

– Ну, теперь ты живешь по ее правилам и чувствуешь себя лучше, чем когда-либо, верно? – сказала я, пытаясь помочь ей избавиться от облака над головой.

– Верно! – воскликнула она, и в ее глазах снова вспыхнула радость. Чувства – очень странная штука. В одну секунду человек может загрустить, а потом вдруг зажечься от счастья. Больше всего меня поражало, как люди могут испытывать и то и другое одновременно. Мне показалось, что в этот момент Мари испытала щепотку обоих чувств: немного грусти вперемешку с радостью.

Мне казалось, что это прекрасный способ проживать жизнь.

– Ну что, приступим к работе? – спросила я, вставая со стула. Мари застонала от досады, но согласилась и потащилась обратно к своему велосипеду, чтобы отправиться к нашему магазину.

«Сады Моне» были нашей мечтой, воплотившейся в жизнь. Магазин был декорирован по мотивам картин моего любимого художника Клода Моне. Когда мы с Мари наконец добрались до Европы, я планировала провести много времени в саду Моне во французской деревушке Живерни. Копии его работ были развешаны по всему магазину, и время от времени мы делали по ним цветочные композиции. Связав наши жизни с банковскими кредитами, мы с Мари работали не покладая рук, и в конце концов звезды сошлись в нашу пользу. В один момент мы думали, что так и не откроем магазин, но последний банк все-таки одобрил запрос Мари. Несмотря на то, что работа теперь занимала все наше время, – я даже не думала о друзьях и развлечениях, но не могла пожаловаться на то, что провожу дни в окружении цветов.

Помещение было небольшим, но в нем умещались десятки различных видов цветов: попугайные тюльпаны, лилии, маки и, конечно же, розы. Мы обслуживали все виды мероприятий; моими любимыми были свадьбы, а худшими – похороны.

Сегодня был один из худших дней, и настала моя очередь доставлять заказ.

– Ты уверена, что не хочешь, чтобы я устроила свадьбу Гарретта, а ты – похороны Рассела? – спросила я, собирая белые гладиолусы и розы, чтобы погрузить их в грузовик. Должно быть, почившего очень любили, – судя по размеру заказа. В него входили десятки белых роз для украшения гроба, пять мольбертов с лентами, на которых было написано «Отец», и дюжины разнообразных букетов, которые должны были быть размещены вокруг церкви.

Меня поражало, какими прекрасными могут быть цветы, предназначенные для такого печального случая.

– Уверена. Но я могу помочь тебе погрузить все в фургон, – сказала Мари, поднимая одну из коробок и направляясь обратно в переулок, где была припаркована наша рабочая машина.

– Если ты займешься этими похоронами, я перестану каждое утро таскать тебя на горячую йогу.

Она захихикала.

– Если бы я получала по монетке каждый раз, как слышу от тебя эти слова, – я бы уже была в Европе.

– Нет, клянусь! Больше никакого пота и отдышки в шесть часов утра!

– Ты врешь.

Я молча кивнула.

– Да, я вру.

– И мы больше не будем откладывать путешествие по Европе. Мы ведь точно поедем туда следующим летом? – спросила Мари, прищурившись.

Я застонала. С тех пор как она заболела два года назад, я все время откладывала нашу поездку. Умом я понимала, что ей уже лучше, что она здорова и сильна, как никогда, но маленькая часть моего сердца боялась уезжать так далеко от дома. Вдруг ей станет плохо в другой стране?

Я тяжело сглотнула, но согласилась. Мари широко улыбнулась и с довольным видом направилась в заднюю комнату.

– И в какую же церковь мне ехать? – спросила я вслух, подбегая к компьютеру, чтобы открыть нужный файл. Арена «Пантеры» в Милуоки. Я застыла на месте и прищурилась, перечитывая эти слова.

– Мари! – крикнула я. – Тут написано, что похороны будут проходить на арене в центре города… это правда?

Она поспешила обратно в комнату, посмотрела на экран компьютера и пожала плечами.

– Вау. Это объясняет такое количество цветов. – Мари провела рукой по волосам, и я улыбнулась. Каждый раз, когда она делала это движение, мое сердце переполнялось радостью. Ее растущие волосы были напоминанием о том, что ее жизнь продолжается, и о том, как нам повезло. Я была так счастлива, что цветы в фургоне предназначались не для нее.

– Да, но кто устраивает похороны на арене? – в замешательстве спросила я.

– Должно быть, кто-то очень важный.

Пожав плечами, я решила не слишком об этом задумываться. Я прибыла к арене за два часа до церемонии, чтобы все подготовить, но здание уже было окружено многочисленной толпой. На центральных улицах Милуоки собрались сотни людей, а возле входа на стадион расхаживали полицейские.

Отдельные люди писали записки и вывешивали их у дверей; некоторые плакали, в то время как другие были увлечены какими-то серьезными обсуждениями. Когда подъехала к черному входу, чтобы выгрузить цветы, один из работников арены запретил мне входить в здание. Он толкнул дверь и загородил вход своим телом.

– Извините, но вы не можете сюда войти, – сказал мужчина. – Сегодня у нас эксклюзивный доступ, – у него на шее висела большая гарнитура, и то, как он слегка прикрыл за собой дверь, чтобы я не заглядывала внутрь, было подозрительно.

– О, нет, я просто привезла цветы для церемонии, – начала объяснять я, и он закатил глаза.

– Еще цветы? – проворчал мужчина и указал на другую дверь. – Можете выгрузить их за углом, у третьей двери. Точно не пропустите.

– Хорошо. Эй, а чьи это похороны? – спросила я, привстав на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь.

Работник стадиона бросил на меня недовольный взгляд.

– За углом, – рявкнул он и захлопнул за собой дверь.

Я подергала за ручку и нахмурилась.

Заперто.

Однажды я перестану быть такой настырной, но, очевидно, не сегодня.

Я улыбнулась себе под нос и пробормотала:

– Мне тоже было очень приятно с вами познакомиться.

Заехав за угол, я поняла, что мы были не единственным цветочным магазином, с которым связались по поводу похорон. Три фургона стояли в очереди передо мной, и они тоже не могли попасть внутрь: служащие собирали цветочные композиции прямо у дверей. Не успела я поставить машину на стоянку, как сзади появились рабочие и принялись колотить в заднюю дверь, чтобы я ее открыла. Как только я это сделала, они начали бесцеремонно хватать цветы, и я съежилась от того, как одна из женщин грубо сжала в руке венок из белых роз. Она перебросила его через плечо, совершенно уничтожив зеленую молюцеллу.

– Осторожно! – крикнула я, но они словно оглохли.

Закончив, рабочие захлопнули мои двери, подписали бумаги и вручили мне конверт.

– А это еще зачем?

– Разве тебе не сказали? – женщина тяжело вздохнула и уперла руки в бока. – Цветы нужны только для вида, и сын мистера Рассела распорядился, чтобы после мероприятия их вернули флористам. В конверте находится ваш билет, а также пропуск за кулисы, чтобы вы могли забрать ваши цветы. Иначе их просто выкинут.

– Выкинут? – воскликнула я. – Как расточительно.

Женщина подняла бровь.

– Да, они ведь не завянут через пару дней, – с сарказмом сказала она. – Так вы хотя бы можете их перепродать.

Перепродать цветы с похорон? Ну конечно, это же абсолютно нормально и совсем не похоже на безумие. Прежде чем я успела ответить, она помахала мне рукой, даже не попрощавшись.

Открыв конверт, я нашла свой билет и карточку, которая гласила: «Пожалуйста, предъявите эту карточку после мероприятия, чтобы забрать цветочные композиции. В противном случае они будут уничтожены».

Мои глаза несколько раз перечитали билет. Билет.

На похороны.

Я еще ни разу не присутствовала на таком странном событии. Свернув за угол, на главную улицу, я заметила, что у входа собралось еще больше людей, которые расклеивали письма на стенах здания.

Мое любопытство достигло пика, и после того, как я несколько раз объехала здание в поисках парковки, мне на глаза попалась стоянка. Я припарковала фургон и вылезла наружу, чтобы посмотреть, на чьих похоронах я оказалась. Ступив на набитый битком тротуар, я заметила женщину, которая стояла на коленях и что-то писала на клочке бумаги.

– Извините, – сказала я, похлопав ее по плечу. Она подняла голову и лучезарно улыбнулась. – Простите, что беспокою, но… чьи это похороны?

Женщина поднялась, все еще ухмыляясь во весь рот.

– Известного писателя Кента Рассела.

– Не может быть.

– Да. Все пишут хвалебные речи о том, как он спас их жизни, и приклеивают их скотчем к стене здания, чтобы почтить его память, но, честно говоря, я гораздо больше хочу увидеть Г. М. Рассела. Жаль, что для этого пришлось прийти на похороны.

– Г. М. Рассел? Подождите, вы говорите о величайшем авторе триллеров и хорроров всех времен?! – выпалила я, наконец-то осознав происходящее. – О боже мой! Я его обожаю!

– Вау. Как же ты сразу не сообразила? Сначала я подумала, что у тебя крашеные волосы, но теперь вижу, что ты самая настоящая блондинка, – пошутила женщина. – Это большое событие, потому что Г. М. почти не появляется на людях, сама знаешь. На книжных мероприятиях он почти не общается с читателями, а только натянуто улыбается и не разрешает себя фотографировать, но сегодня мы точно сможем сделать пару фотографий. Это. Просто. Невероятно.

– Фанатов пригласили на похороны?

– Да, это было прописано в завещании Кента. Все деньги пойдут на лечение детей. Мне удалось урвать очень хорошие места. Моя подруга Хизер должна была составить мне компанию, но у нее роды начались раньше срока. Эти глупые дети вечно все портят.

Я засмеялась.

– Тебе не нужен лишний билет? – спросила она. – Почти в первом ряду! К тому же я бы предпочла сидеть рядом с поклонницей Г. М., а не с очередным фанатом Папы Рассела. Ты была бы в шоке, если бы узнала, сколько людей пришло ради него. – Она сделала паузу, приподняла бровь и принялась рыться в своей сумочке. – С другой стороны, может, и нет, учитывая, что он отбросил копыта и все такое. Ну вот, они открывают двери, – женщина протянула мне свой запасной билет. – И кстати, меня зовут Тори.

– Люси, – с улыбкой сказала я, но немного помедлила. Все же мне казалось странным присутствовать на похоронах незнакомца на огромной арене, но опять же… Где-то внутри этого здания находился Г. М. Рассел вместе с моими цветами, которые вскоре отправятся на помойку. Мы добрались до наших мест, и все это время Тори не переставала делать фотографии.

– Потрясающие места, правда? Не могу поверить, что я отхватила этот билет всего за две тысячи!

– Две тысячи?! – ахнула я.

– Представляешь? Так дешево! И все, что мне нужно было сделать, – это продать свою почку какому-то чуваку по имени Кенни на черном рынке.

Она повернулась к пожилому джентльмену, сидевшему слева от нее. Ему было где-то под семьдесят, но он выглядел очень представительно. На нем был классический плащ, из-под которого виднелся коричневый замшевый костюм с бело-голубой бабочкой в горошек. Он повернулся к нам с искренней улыбкой.

– Эм, извините, но мне просто любопытно: сколько вы заплатили за свое место?

– О, я ничего не платил, – сказал он с самой доброй усмешкой на свете. – Грэм был моим студентом. Меня пригласили.

Тори восторженно вскинула руки.

– Погодите, я не верю своим глазам. Вы профессор Оливер?!

Он ухмыльнулся и кивнул.

– Пойман с поличным.

– Да вы же словно… Йода для нашего Люка Скайуокера! Вы Волшебник за спиной Оза. Вы же, черт возьми, профессор Оливер! Я читала все статьи Грэма и должна сказать, что это просто потрясающе – встретить человека, о котором так хорошо отзывался сам Г. М. Рассел! Ну, насколько он вообще способен хорошо отзываться о людях. Вы меня понимаете, – она усмехнулась. – Можно пожать вам руку?

Тори продолжала говорить почти все мероприятие, но остановилась в тот момент, когда Грэм вышел на сцену, чтобы произнести прощальную речь. Прежде чем открыть рот, он снял пиджак, расстегнул манжеты рубашки и мужественным движением закатал рукава до локтя. Я могла поклясться, что он закатывал каждый рукав в замедленной съемке, а затем потер губы и тихо выдохнул.

Вау.

Он был так небрежно привлекателен, что у меня перехватывало дыхание.

Грэм оказался гораздо красивее, чем я думала. Вся его внешность была темной, очаровательной и в то же время крайне неприветливой. Его короткие, черные как ночь волосы были приглажены назад свободными волнами, а острый квадратный подбородок покрывала легкая щетина. Его медная кожа была гладкой и безупречной, нигде не было видно ни единого изъяна, за исключением небольшого шрама, пересекавшего шею, но и это совсем его не портило.

Из романов самого Грэма я знала, что шрамы тоже могут быть красивыми.

Он ни разу не улыбнулся, но это не было удивительно: в конце концов, мы были на похоронах его отца. Но когда он заговорил, его голос звучал плавно и немного холодно, словно виски со льдом. Как и все остальные на арене, я не могла оторвать от него глаз.

– Мой отец, Кент Рассел, спас мне жизнь. Каждый день он вдохновлял меня быть не только лучшим рассказчиком, но и лучшим человеком.

Следующие пять минут его речи привели к тому, что сотни людей заплакали, затаили дыхание и начали жалеть, что они сами не являются родственниками Кента. Я никогда не читала рассказов Кента, но благодаря Грэму у меня вдруг появилось желание приобрести хотя бы одну из его книг. Он закончил свою речь, поднял глаза и натянуто улыбнулся.