Текст книги "Карла"

Автор книги: Божена Немцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

VI

Наступило последнее воскресенье масленицы. Шум и гомон стоят по всей деревне с самого раннего утра. А как суетятся парни! Вот один выбежал из дома, вот выскочил со двора второй, оба нарядные, намытые, словно на свадьбу собрались.

Спустился с чердака и Петр, правда, еще не совсем одетый. На нем черные башмаки, начищенные до блеска, чулки белые как снег, желтые кожаные штаны и богато расшитый короткий синий жилет, застегнутый всего на два крючка, чтобы видна была жестко накрахмаленная и отглаженная белая рубашка. Остальную одежду – синюю куртку, также на красной подкладке, черный шелковый платок и красную шапку – Петр нес на руке.

– Где тут у вас, мама, кусок зеркальца? – обратился Петр к матери, хлопотавшей в кухне у очага.

– Не приставай ко мне с такими пустяками, видишь, что я занята у божьего огня[10]10
  Огонь, согласно поверьям, высшая благодать, оттого именуется «божьим».


[Закрыть], – отмахнулась та от сына.

Маркита подкладывала в огонь хвою.

– А вы не знаете, Маркита? – спросил ее Петр.

– Да откуда ж мне знать, хлопец. У девчат спроси, они в чулане. В чулане Гана месила тесто, а Карла в углу что-то мастерила.

– Ну вот, тебя только нам тут и не хватало. Уматывай отсюда, не видишь, что мы заняты божьим даром?[11]11
  «Божьим даром» в тех местах называют хлеб.


[Закрыть] – закричала на брата Гана, едва тот появился в дверях.

– Ладно, ведь не сглажу я вам его, вы только скажите, где у вас зеркальце?

– Давай-ка я завяжу тебе платок сама! – откликнулась Карла, подскочила к Петру и мигом завязала ему платок, приговаривая при этом:

– Ну зачем парню зеркало?

– А во что же ты глядишься, когда веночек повязываешь? – спросил Петр.

– Я гляжусь в Ганину щечку, – засмеялась Карла.

– А я буду глядеться в твои глаза, – ответил ей смехом Петр, надевая куртку.

– Ну, это будет туманное зеркальце, Петр, – сказала Карла, вдевая красную ленту в верхнюю петлю куртки.

– Оно не было бы туманным, если бы ты его не закрывала нарочно черными занавесками, – сказал Петр, касаясь рукою ее глаз.

– Вы только посмотрите, как он ей зубы заговаривает, – вмешалась в их разговор Гана.

– А вот снимет праздничный наряд, сразу заговорит иначе, – засмеялась Карла и тут же добавила: – А теперь проваливай, нам некогда!

– Ладно уж, ухожу! – успокоил их Петр, откинул назад длинные черные волосы и надел шапку. – Вы на музыканта дайте побольше, а то мы с вами не будем танцевать, – подсказал он им уже в дверях.

Перед домом росли две пихты. Петр отломил зеленую веточку, прикусил ее зубами и поспешил в трактир, где собрались уже остальные парни и среди них волынщик[12]12
  Волынщик – музыкант, играющий на волынке, народном духовом инструменте.


[Закрыть]. На волынке – сплошь цветы, волынщик – весь в лентах, и, словно у дружки на свадьбе, из жилетки у него торчал розмарин. Шапку украшало петушиное перо. Парни подходили к нему и каждый угощал его вином. Маленький плотный волынщик толкался среди них и время от времени с ухмылкой тискал мехи. Волынка издавала протяжный жалобный звук, доносившийся до самой площади, где собралась ребятня со всей деревни, чтобы увидеть, как парни пойдут к девчатам.

Это было самое начало «ворачек», гулянья, которое обычно проходило в последний день масленицы. Парни подходили к девушкам, а те должны были дать им по монетке. На эти деньги парни покупали сладкого вина и угощали им в трактире девчат. Потом три дня и три ночи танцевали, и нога волынщика, отбивавшая такт, не знала отдыха. Потому-то парни и носились с ним как с писаной торбой.

Только успели Карла и Гана одеться, как во дворе раздались звуки волынки.

– Ах боже, до чего же прекрасно, когда играет музыка! – горячо вздохнула Гана, протирая лавки и стол, и без того сверкавшие чистотой. – Когда я слышу волынку, у меня сердце в груди прыгает!

И вот уже милая ее сердцу волынка запищала в дверях, волынщик воздевал глаза к небу, смеялся и кривлялся, шатался из стороны в сторону, словно у него начинались судороги. Однако всем это очень нравилось, и смех не умолкал. Жена старосты ему первому поднесла угощение, а староста похлопал по плечу и сказал:

– Я всегда говорю, что самый лучший волынщик у нас в Страже.

Волынщик на эту любезность ничего не ответил, согнулся влево, сдавил мехи волынки и подпрыгнул. А Гана стояла у стола и с такой любовью смотрела на него, что все парни ему завидовали.

После того как Гана заплатила серебряный талер, а Карла дала монету поменьше, парни двинулись в соседний дом. Так из одного двора в другой, из дома в дом обошли они всю деревню и снова вернулись в трактир.

Тем временем девушки нарядились в платья, которые надевали только на вечеринки, и тоже отправились в трактир. Парни встретили их песнями, музыкой, угостили сладким вином, а потом начались танцы.

Гана и Карла все время держались рядом, вместе пришли, вместе ушли, да и в кругу танцевали бок о бок. Если кто-нибудь из чересчур развеселившихся парней прижимал к себе Гану слишком уж сильно, Карла тотчас же это замечала, словно у нее и на затылке были глаза, и наступала ему на ногу так, что тот от боли даже приседал с криком:

– Побойся бога, я же без ног останусь!

– Ничего, я за тебя приду на твою свадьбу, понял?– смеялась Карла и продолжала танцевать, как ни в чем не бывало.

– Ну... это самое... кума, надо бы нам с тобой потанцевать, чтобы твои лен вырос длинным, а мои жилы под коленками не стали бы короче, – обратился к Марките развеселившийся Барта, когда в первый день праздника они встретились перед трактиром. Уже некоторое время отношения между ними были натянутые из-за того, что Барта все уши прожужжал ей о замужестве Карлы. Маркита ведь не знала о том, что Барте в свою очередь прожужжал все уши Петр, уговаривая, чтобы он сосватал его.

– Мне не до танцев, но раз надо, значит, надо... – как-то неохотно ответила Маркита.

– Да что с тобой... это самое... ходишь, как будто у тебя голова чем-то забита. Что ж ты мне не расскажешь, ведь я все-таки... это самое...

кум тебе.

– Отчего же не рассказать. Часто вижу во сне покойного Драгоня и думаю – нет ему в чужой земле покоя. Что ты на это скажешь, кум? Тебе он никогда не снится? Надумала я пойти весной на Святую гору, помолиться за него.

– Сходи, Маркита... это самое... мне тоже надо в Клатов за оловом, так что я... это самое... пойду с тобой. Мне он тоже снится.

– А он тебе при этом ничего не говорит? – спросила испуганно Маркита.

– Погоди-ка, тут он мне недавно приснился. Я его учил... это самое... артикулу, а он обругал меня дураком и не захотел учиться. Он всегда был такой. Он был... это самое... добрый малый, только упрямый. Карла вся в него. А что с девчонкой происходит? Она уже давно какая-то невеселая, на личико тучки набегают.

– А-а, у девчат как легко захмурится, так легко и прояснится, – ответила Маркита.

– Это самое... кума, вот ты не согласна, но ты еще вспомнишь, как я говорил, что она любит Петра... ты не согласна... а я бы с удовольствием...

– Давай не будем об этом, – оборвала его кума, не дав ему договорить.

Они вошли в трактир, битком набитый молодежью. Барта готов был накрутить ус на палец, да пришлось пустить в ход локти, чтобы пробиться к столу, где сидели те, что постарше.

Весело кончился первый день гулянья, на другой день после полудня Барта неожиданно привел с собой в трактир гостя. Это был его племянник который служил в Пльзни. Его отпустили к дяде на праздники.

В Страже его знали, и все, кто был в трактире, шумно приветствовали гостя. Солдат сразу же почувствовал себя как дома, снял мундир и пошел танцевать. Был он красив, и девчата украдкой поглядывали на него. Одна хвалила его лицо, другой нравился мундир, третьей – как он танцует, что считалось наиболее ценным достоинством.

– Карла, – сказала Гана, когда под утро они пошли подоить и накормить коров, – а племяннику Барты военный мундир идет правда?

– Я бы не сказала. И что ты в нем нашла? Просто самодовольный ветрогон, да к тому же рыжий, ты заметила? – ответила ей Карла и пытливо глянула своими темными глазами Гане в лицо.

– Не знаю, только мне нравится военная форма.

– Раньше ты мне про это никогда не говорила, – сказала с упреком Карла.

– Я только сегодня обратила на нее внимание, – сказала Гана равнодушно, откровенно зевнула и присела на скамеечку в хлеву. – Глаза у меня до того слипаются, что я уже ничего не вижу. Даже на камень бы легла и уснула как убитая. Да вот коров надо подоить, накормить да убрать за ними и снова на танцы... То-то завтра... будет... когда...

И не договорила. Прислонила голову к стене... уснула.

Карла, сложив руки, немного постояла около нее, пристально поглядела на подругу, глубоко вздохнула, взяла подойник и пошла к коровам

Молоденькая прислуга, прибежавшая вслед за ними, хотела разбудить Гану, но Карла не дала, пусть, мол, поспит немного, она за нее все сама сделает. И действительно все сделала сама, а Гана спала больше часу. Но потом им снова пришлось отправиться на танцы, чтобы парни не подняли их на смех и не сказали, что они сони, а ноги у них пудовые. Позориться им не хотелось.

VII

На третий день праздника парни с утра ходили по деревне. Они наряжались кем только могли, ко всем приставали, любая попавшаяся старуха должна была прыгать вместе с ними. «Выше, еще выше, чтобы лен высоким вырос!» – выкрикивали они после каждого прыжка. Один нарядился медведем, другой обмотал себя стеблями гороха и надел на топорище турнепс[13]13
  Турнепс – кормовая репа.


[Закрыть] что должно было изображать голову, третий бегал на четвереньках и хватал всех за ноги, словом, вытворяли кто что мог, и, как это водится на свете, чем глупее была выходка, тем одобрительнее ее принимали. И так куролесили до самой ночи. К вечеру женщины постарше постепенно разошлись, ушла из трактира и Маркита.

И тогда Карла, подсев к Барте, шепнула:

– Крестненький, доставьте мне удовольствие!

– Говори, какое... ты же знаешь... это самое... для тебя я готов синеву с неба снять, если бы это было возможно.

– Этого я не прошу. Одолжите-ка мне лучше костюм вашего племянника, я хочу нарядиться солдатом. Только без шума.

– Ну и чертенок! Ладно, будет тебе костюм, – пообещал Барта и стал гладить усы, – смотри на все веселее!

– Я буду веселиться и куролесить до самой ночи, если вы так хотите, только сделайте то, о чем я прошу.

Барта отозвал своего родственника в сторонку, поговорил с ним, и, как только он дал согласие, оба незаметно вышли, а вслед за ними выскользнула Карла. Никто этого не видел. Прошло немного времени, и Барта привел в трактир солдата и крестьянского паренька. Все сразу же паренька заметили, потому что он был стриженый, на солдата сперва внимания не обратили, приняв его за племянника Барты.

Вдруг кто-то крикнул:

– Гляньте-ка, Йирка Бартов к нам в крестьяне подался!

Парни обступили пришедших и стали разглядывать их с головы до пят.

– Так ведь это же Карла, ей-богу! – воскликнул Петр, хлопнув переодетую девушку по плечу.

– Этот сразу узнал, – ухмыльнулся Барта. Карлу обступили со всех сторон, вертели и так, и этак, восклицая:

– Как будто на нее шили! А мужские штаны ей больше идут, чем юбка!

– А ну-ка, отойдите, хочу быть парнем что надо! – крикнула Карла, сильной рукой раздвигая молодежь.

– Как же нам тебя звать, раз уж ты теперь парень? – спросил кто-то.

Карла смутилась. Но переодетый крестьянином солдат тут же решил:

– Что святая Каролина, что святой Карел одинаково святые, так будем называть ее Карел.

– Стало быть Карел, – согласилась молодежь.

Тут Карел, как мы пока будем называть Карлу, взял со стола наполненный вином стакан, подошел к Гане, обнял ее за талию, дал ей пригубить, а затем, подняв стакан над головой, стал перед волынщиком и запел звучным голосом:

 
Спасибо стократное
Золотой моей матушке.
Что баюкала меня
В пестром одеяле.
 
 
Растила, растила
Для кого – не знала.
А когда сын вырос,
В солдаты забрали.
 

Парни повторили за Карелом последний куплет, волынка поддержала мелодию, Карел, осушив стакан до дна, еще крепче прижал к себе Гану, и закружились они в танце, как веретена.

– Ну, что ты на это скажешь, Милотова... это самое... – засмеялся Барта. Если бы этот парень не был девкой, я бы сказал, что это парень, и чертовски ладный парень!

– Ты прав, Барта, если бы тетка не была дядькой, то была бы теткой, а если бы в голове у Барты не было столько хмелю, он бы не тянул себя за нос, – сказала жена старосты и засмеялась, наблюдая, как Барта не может найти свои усы. Он хотел ей что-то ответить, но тут подошел Карел и пригласил свою хозяйку на танец. Пришлось жене Милоты идти танцевать, что поделаешь, раз уж пошел такой маскарад.

– Ну, кажется, ты уже со всеми потанцевала, теперь давай со мной, – предложил Петр, хватая Карлу за фалду.

– Парню с парнем танцевать, все равно что есть хлеб с хлебом, – засмеялся Карел.

– Тоже мне парень нашелся! Да хоть ты бороду отрасти, все равно парня из тебя не выйдет, – стал дразнить ее Петр.

– Осторожней, Петр, а то столкнемся! Я ведь не Карла.

И, наклонившись к нему, зашептала на ухо:

– Послушай меня и займись-ка Барой Йокшевой, дивчина стоящая, да и любит тебя, это я точно знаю.

Не успел Петр ответить, а Карел уже снова обхватил Гану и танцевал с нею. После того как Карла переоделась, Гана была словно в дурмане. Хотя она прекрасно сознавала, что это Карла, однако когда подруга ее обнимала и шептала «Гана, золотая моя, милая!», сердце сладко замирало и девушка даже перестала понимать, где она, что с ней происходит, и то бледнела, то становилась красной, как калина.

– Не пойму, что творится, только с тех пор, как ты переоделась, меня словно кто-то околдовал. Голова идет кругом! Похоже, нас кто-то сглазил, – жаловалась Гана, отдыхая после танца.

– Оботрись белым платочком, – посоветовал ей Карел. Девушка послушалась, но и это не помогло. Стоило лишь Карелу ласково взглянуть на нее, пожать руку, как снова происходило то же самое.

Было около полуночи, когда молодежь стала расходиться. Старшие уже давно были дома. С песнями и музыкой парни провожали девушек до самых ворот.

Гана и Карла шли первыми – потому что они дали на гулянье денег больше других и еще потому, что Гана была дочкой старосты.

– Помни свое слово, Карел! – крикнул солдат-отпускник вслед Гане и Карелу, когда они входили во двор.

– Я его сдержу, – услышал он в ответ.

Петр домой не пошел. Он рассердился на Карлу и назло ей провожал Бару.

– Гана! – начал Карел, когда они вошли в ее каморку и он сел рядом с нею на сундук. – Гана, скажи мне честно, я тебе нравлюсь, такой как сейчас? И ты пошла бы за меня замуж, если бы я на самом деле была парнем?

– Ни за кого другого! Ты мне очень нравишься такой, как сейчас! – воскликнула Гана и по привычке обняла подружку за шею. – Если бы ты была парнем, я бы до самой смерти ни за кого другого не пошла! – прошептала она и в изнеможении положила голову ему на плечо.

– Обещай мне это перед богом и дай мне твою руку! – торжественно произнес Карел. Гана, не понимая, что делает, приняла все это за шутку хотя ей было не до шуток. Но голос Карела проник ей в самое сердце, и, подав ему руку, она произнесла:

– Обещаю!

– Смотри же, что бы ни случилось, обещание свое выполни! – сказал Карел и, крепко обняв Гану, целовал ее лицо и глаза, называл ее самыми нежными словами, а девушка на его горячие поцелуи отвечала также горячо.

– А теперь иди спать. Да хранит тебя господь. Помни же, что ты мне обещала!

Сказав это, он еще долго-долго не выпускал ее из объятии, наконец отпустил и убежал из каморки в свой чулан.

Вскоре он вышел оттуда, тихонько подкрался к Ганиному окошку, прислонил голову к холодной стене и горько заплакал. Потом перекрестился, еще раз окинул взором двор и тихо вышел из ворот.

VIII

Едва рассвело, Маркита была уже на ногах. Ее охватила тревога. Ночью ей приснился страшный сон, а Карлы дома не оказалось. Маркита отправилась ее искать.

Поскольку в деревенских домах замков на дверях не бывает, то достаточно взяться за скобку, поднять защелку, и входи хоть в хозяйскую комнату.

Маркита вошла беспрепятственно. В комнате было тихо. В полутьме она разглядела только свернувшегося клубком на печи котенка. Почуяв Маркиту, он спрыгнул вниз и стал тереться о ноги. В клетке заворковали голуби, которых хозяйка держала на случай зубной боли[14]14
  Согласно поверью, зубная боль проходит, если взять голубя в руки.


[Закрыть]. Полотняные занавески, спускавшиеся до самого пола перед хозяйским ложем, были задернуты, а это означало, что староста с женой еще утопают в груде подушек, наваленной чуть не до потолка.

У колодца умывалась молодая служанка.

– Карла уже встала? Где она? – спросила Маркита.

– Не знаю, может, у Ганы в каморке.

– Помилуй бог! – тихо воскликнула Маркита и направилась в каморку.

Там, разметавшись в постели, спала девушка. Она была так хороша, что казалось, будто на подушку упала роза.

Маркита поглядела на нее, прошептала: «Благослови тебя господь!» – и вышла.

Она поднялась на чердак. Там храпел, будто орехи сыпал, Петр. Здесь Карлы тоже не было. Не оказалось ее ни в хлеву, ни в конюшне, ни дома.

– Где же может быть эта беспутная девка? – сокрушалась Маркита, как неприкаянная бродила по двору, молилась и перебирала четки.

Ожидание было томительным, и она решила помочь служанке управиться с коровами, но, заслышав голос хозяина, вошла в комнату.

– Пошли вам бог доброе утро! Скажите, куда подевалась моя девчонка, Карла? Я уж и не знаю, где ее искать.

– Ты у Ганы была? – спросила жена Милоты.

– Как раз оттуда, там, кроме нее, никого.

– Может, она осталась у Барты? Он так обрадовался, когда она переоделась солдатом! А и вправду, статный парень получился! – сказал Милота, блаженно потягиваясь.

– Ты о чем это, хозяин? Кто парень? Что сказал Барта? – стала испуганно расспрашивать Маркита и сильно побледнела.

– Ну как же, племянник Барты одолжил Карле свою одежду, и она ходила в ней, как парень.

– Несчастная! И кто ее на это подбил? – запричитала Маркита.

– С чего ты взяла, Маркита, что это плохо? Военный костюм ей был к лицу, все сказали, что она настоящий парень, а Барта утверждал, что если бы покойник Драгонь...

– Ну что, ну что покойник! – закричала Маркита в отчаянии. – Наверное, Драгонь приснился ему и все рассказал... нет, мальчишка сам... он с Бартой поделился... ох, горе мне, это бог меня наказывает! – горевала Маркита, заломив руки.

Хозяевам показалось, что все это им мерещится.

– Какой мальчик, Маркита? Что за чепуху ты мелешь? Уж не заболела ли ты? – спросила ее хозяйка.

– Нет покоя ему на том свете! Согрешили мы перед богом, совесть его мучит и мне спать не дает. Что же мне теперь делать? Отнимут они у меня сына, и умрет он там же, где и его отец!

Хозяйка побледнела. Хозяин же, встряхнув Маркиту за плечи, велел ей:

– Говори толком, чтобы можно было понять, что случилось?

– Простите меня, люди добрые... посоветуйте... я не знаю, что мне делать... Карла вовсе не девочка, она – мальчик! – воскликнула Маркита, закрыла лицо руками и заплакала.

Хозяева остолбенели, словно пораженные громом.

– Да слыханное ли это дело! Такого не может быть! Как же это случилось? – спросил Милота.

– Я расскажу вам, как это случилось, – вздохнула Маркита так. будто камень с души у нее свалился. И стала рассказывать:

– Вы знаете, как страдал Драгонь оттого, что должен был служить в солдатах, и сколько я из-за этого пролила слез. Когда у нас первый мальчик умер, мы даже не жалели, потому что это был мальчик. Молили мы бога, чтобы во второй раз он послал нам девочку. Но бог рассудил иначе, родился мальчик. Тут мы перед господом и согрешили. Чтобы спасти его от солдатчины, обманули добрых людей и выдали за девочку. Но бога не обманешь... Драгонь умер... Девочка, я хотела сказать – мальчик, был у меня единственной радостью. Я очень следила за тем, чтобы не открылся обман. Даже Барта ничего не подозревал. Вы же знаете, вся деревня об этом болтала, но и тогда мне удалось обман скрыть. Пока он был маленьким, все получалось хорошо, но чем он старше становился, тем больше одолевало его мальчишеское естество и только слезы мои заставляли его молчать. Я все время ему говорила: «Ты уж потерпи, пока не наступит время, когда тебя по закону уже в солдаты не возьмут. А там бог нам поможет».

Он, однако, становился все печальнее и говорил мне: «Вы же видите, мама, многие идут в солдаты и возвращаются. Почему бы и мне не пойти, чем я хуже других? Вы за меня не бойтесь». А я все не могла решиться. Да еще тут с некоторых пор каждую ночь стал мне сниться Драгонь, был он всегда опечаленный, я вся измучилась от этих тревожных снов. И подумала я, значит все-таки взяли мы грех на душу, не надо было нам это делать. А когда в воскресной проповеди пан священник сказал, что бог наказывает тех, кто его воле противится, меня даже мороз по коже пробрал и я долго не находила себе места. Задумала я сегодня пойти на святую исповедь, да с паном священником посоветоваться. Только господь бог рассудил иначе, и все открылось само. А кто же про это Барте сказал, неужто сам мальчик?

– Не думаю я, что Барта знает правду, это получилось случайно. Господь бог помутил твой разум, Маркита, ты сама проговорилась.

– Что ж, пусть будет так. Зато теперь я спокойна, и душа Драгоня тоже обретет покой. Сегодня явился он мне между двенадцатью и часом ночи я видела его так, как вас, но будто в тумане. Помню, однако, хорошо, что был он в военной форме, как в молодости, только грустный. Я даже пошевелиться не могла, но готова жизнью поклясться, что не спала. Он хотел осенить меня крестным знамением, но тут запел петух и видение пропало. Я молилась до самого божьего утра.

Пока Маркита рассказывала, во дворе все ожило, в комнату сперва вошел Петр, потом пришла Гана, а Карлы не было. – Где Карла? – спросила у них мать.

– Да где же ей быть? – ответил Петр. – Она пошла с Ганой домой, и больше я ее не видел.

– А я видел ее час спустя после полуночи, – сказал один из батраков,– она стояла у дома Барты с его племянником.

– С кем она стояла? Тебе сослепу померещилось! – гаркнул на него Петр.

– Померещилось так померещилось, тебе лучше знать, – проворчал батрак.

– Давай-ка, Йирка, быстро к Барте и спроси, не там ли Карла, – велел Милота батраку, и тот немедля пошел.

– Эй, Петр, теперь уже можешь не злиться. Ставь на Карле крест, она такой же мужик, как ты да я, – сообщил хозяин сыну.

Петр сразу не понял, о чем это отец говорит, и тот вкратце обо всем ему рассказал.

Зато Гана все поняла тут же. Карел ей снился целую ночь, и, проснувшись утром, она продолжала слышать его задушевный голос, чувствовала его поцелуи и шептала со слезами на глазах: «Пусть это будет правда!» Она сразу все поняла, сразу в это поверила.

– Ну что ж, потерял я невесту, зато нашел хорошего товарища, – бодро заявил Петр.

– Правильно, Петр! – поддержал его отец.

Гана же, уткнувшись в фартук, плакала.

– Ну чего ты плачешь, Гана? – спросила мать и заглянула ей в лицо. Она, по-видимому, догадалась, что творится в девичьей душе, и потому сказала с необычной нежностью:

– Перестань, девонька, не плачь. Я потеряла дочь, ты подружку, а у отца стало одним сыном больше. Со временем все уладится. Теперь у нас одной парой трудолюбивых рук стало меньше, придется и за них поработать. Пойди-ка, Гана, приготовь работникам завтрак.

Сказав это, хозяйка взяла дочь за руку и увела ее из комнаты.

В это время вернулся батрак с вестью о том, что Барта с племянником и Карлой ночью уехали в Кдыню, что повез их брат Барты, но к восьми они собирались вернуться.

Новость эта опять повергла Маркиту в слезы, и Милоте стоило труда успокоить ее. Еле дождались восьми часов. Петр даже выходил на дорогу встречать. Барта сдержал слово – вернулись они вовремя, но без Карлы. Всю дорогу он то гладил, то накручивал усы и сердито ворчал:

– А меня-то зачем впутали в это дело?

Увидев Петра, он побледнел. Но Петр тут же подошел к нему, спросил про Карлу и рассказал обо всем, что за это время у них произошло.

– Ну, Петр, ты вроде как бы грех с моей души снял, – обрадовался Барта, на сердце у него стало совсем легко, и он поспешил к дому старосты.

– Ну... это самое... кума, – начал он еще с порога, – попутал тебя черт! Если бы я знал про это раньше... ну да ладно, коль уж так получилось. Карла... или нет, Карел посылает тебе и всем вам привет. Ты уж его прости, но дольше ему уже было не вытерпеть. Просит тебя не плакать, а молиться, чтобы господь бог вернул бы его в добром здравии. Поехал он прямо в Прагу к пану надпоручику... и сам пойдет в солдаты.

И хотя Маркита знала, что тем дело кончится, она горько заплакала.

– Перестань плакать... это самое... Карел правильно сделал. Куманек возьмет его служить к себе, и станет он капралом. Ты за него не бойся, артикулу я его научил, а это самое трудное... Да, чтобы не забыть. Он просил передать, что заходил к тебе ночью, хотел проститься, но ты спала. Оно и лучше, считай, что Карел с тобой попрощался. Ты, Петр... это самое... не забывай Бару... А тебе, Гана, он посылает вот это... и велит помнить то, что ты обещала.

С этими словами он вытащил красный платок из кармана и подал его Гане. В нем были завернуты пояс и девичий веночек Карлы.

Гана плакала навзрыд.

– Ну , пусть все решает господь бог, ему лучше знать, кому что полезнее. Весною, если будем живы, здоровы, съездим в Прагу, Маркита. А теперь за работу и в костел на помазание! – распорядился Милота, и все послушно разошлись по своим местам. Маркита отправилась делать работу, которую раньше делала ее дочь.

Когда в деревне стало известно о том, что произошло, кумушки-сплетницы обрадовались: «Так ведь мы и раньше говорили – тут что-то не так!»