Текст книги "Карла"

Автор книги: Божена Немцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

IV

Каждый год понемножку подрастают елочки в соседнем лесу и, как елочки, год от года подрастали Карла и Гана. Они были очень дружны, и в деревне про них говорили «двойчата», потому что даже одевали их одинаково: на красных юбках ленты одного цвета, одинаковые фартучки и пояса, белые полоски девичьих веночков, повязанных над лбом, были вышиты синим, красным и черным шелком. Волосы у каждой заплетены в одну косу с красным бантом на конце, а второй завязан на затылке. Так их одевали, когда они с Маркитой отправлялись в костел или же когда она брала их с собой на посиделки, а так каждый день они ходили босиком, в темных юбчонках, в рубашках с длинными рукавами и воротниками, застегнутыми на булавки. Веночки же носили всегда.

Карла уже два года пасла гусей и делала это с большим удовольствием. Каждый день рано утром, позавтракав, она клала в мешок по куску хлеба себе и Гане, взяв подружку за руку, шла с хворостиной выпускать гусей. Птицы с гоготом разлетались по двору, но стоило Карле их покликать «гай, гуси, гай, гай», как они собирались и вперевалку шагали за нею на пастбище.

Когда на пастбище собирались все пастушки и пастухи, там становилось весело. Они пели, играли в «солнышко» и в «водяного», в «бедного солдата», в жмурки и во всякие другие игры. Бывало, усядутся все в кружок и кто-нибудь постарше рассказывает байку, тут же сочиненную.

Барта, когда бывал в поле, частенько заглядывал к ним, учил делать артикул, чему всегда были рады мальчишки. При этом обычно присутствовала Карла, и ее, как девочку и свою любимицу, Барта всегда назначал офицером. Но, как только про это узнала Маркита, обоим влетело как следует.

– Чертова девка, один ветер в голове! – выругала она дочку. А Барте сказала: – Ты с мальчишками играй, а девчонку мне муштрой не порть.

Тот стал крутить усы и ушел, словно его холодной водой окатили. Но когда он снова заглянул на пастбище и мальчишки стали просить, чтобы он их учил приемам, обойтись без Карлы солдат никак не мог, потому что она всегда была у него главным героем и самой способной ученицей.

Барта учил ее не только делать артикул, но и вырезать прялки, мешалки, поэтому много свободного времени на пастбище она провела с пользой.

Зимой Карла с остальной ребятней ходила учиться в деревню Медаков, где находились костел и школа. Две горы отделяли Медаков от Стражи. Не раз случалось идти в метель и бураны, в туман, когда впереди на шаг ничего не было видно, но Карла так хорошо знала дорогу, что могла туда добраться с закрытыми глазами.

Карла училась в школе уже третью зиму, когда жена Милоты привезла Гане с большой ярмарки доску, на которой черным по белому были обозначены все буковки, а над ними нарисован петух. Петух понравился Гане больше всего. Получила она также сумку, украшенную пестрыми лоскутками.

– Можешь теперь и в школу идти, – сказала мать, отдавая ей доску и сумку, – читать научишься.

Услышав, что вместе с Карлой она будет ходить в школу, Гана запрыгала от радости.

Карла рассказывала ей, как хорошо в школе, особенно когда пан учитель выйдет из класса, а мальчишки начинают прыгать по партам. И как здорово бывает идти домой через лес, где мальчишки ломают еловые лапы, а девчонки съезжают на них с горы.

– А когда Петр сталкивает меня в снег, я леплю снежки и, бывает, так его отделаю, что иногда даже шишек набью, – завершала свой рассказ Карла, а Гана слушала про геройские дела школяров не мигая, затаив дыхание.

Жена Милоты отдала Гану под охрану Карлы. Петр в ту зиму в школу уже не ходил, так что приводила ее домой Карла. Однажды лишь случилось приключение: Гана оступилась с тропинки в канаву, растянула ногу и не могла на нее ступить. Карла взяла ее на спину и донесла до самого дома. Маркита над больным местом пошептала, помазала черной мазью, и к утру все прошло.

Хотя половина из того, чему зимой детей научили, летом забывалась, за четыре зимы Гана все же выучилась читать книжку, а арифметикой овладела настолько, что сосчитать сколько будет дважды пять могла без помощи пальцев. Мать сказала: этого ей хватит, я, мол, сама столько не знаю.

Карла знала побольше: она умела читать, писать и считать, а кроме того, могла даже прочесть бумаги, которые староста получал от властей. Все удивлялись ее способностям, а хозяйка постоянно твердила, что девочка, родись она парнем, могла бы стать учителем.

Дни катились как волны, и неожиданно для себя девочки превратились в девушек, от которых матери стали требовать уже настоящей работы. Парни на улице заглядывались на них, а когда речь заходила о дочке старосты, не раз поговаривали: «Кому же все-таки Гана достанется?»

Гана была круглолица, синеока, очень миловидна. Замечали, что с возрастом она становится похожа на мать, а жена Милоты считалась самой красивой во всей деревне.

Карла была не так миловидна, как Гана, но кто попристальней вглядывался в ее смуглое лицо, тому она начинала нравиться. Несмотря на молодой возраст, фигура у нее была хорошо развита, казалось, что она будет намного выше и шире в кости, чем мать. Серые с черными ресницами глаза под густыми бровями и волосы цвета воронова крыла были тоже от матери, а от отца красивый нос и ямочка на подбородке. Только рот был великоват. Однако же, когда она смеялась, все любовались ее ровными белыми зубами. Она была ловкая и проворная, как форель, толковая в любой работе, так что стоило ей лишь взглянуть, и она уже знала, что надо делать.

Она умела и прясть, и ткать, и готовить, и стирать. Могла сшить рубаху и вышить фартук. Траву косила и серпом, и косой. Жала и косила ловко, ни одна девушка не могла жать, стоя на коленях так долго, как Карла. Пахала и сеяла не хуже Петра, а он не мог так быстро вскочить на коня, как это получалось у нее. Во время дойки Гана могла говорить коровам самые ласковые слова, и все равно они не стояли так послушно, как у Карлы, хотя та на них покрикивала. Одним словом, ладная была девушка, и жена Милоты, видя Карлу за работой, часто говаривала: «Это у нее от Маркиты золотые руки». Поэтому ни Милоту, ни его жену не огорчило, когда заметили, что Петру Карла нравится. Такая дивчина лучше, чем кусок поля.

Маркита в дочке души не чаяла, на нее возлагала все надежды. Пока девочка была маленькая, берегла ее пуще золота, и чем старше, тем дороже Карла для нее становилась. Многие бабы тут позлословили, ведь в любой деревне, в каждом городе есть свои кумушки-сплетницы. Маркиту обвинили в том, что она носится с Карлой, как с прокурорской дочкой.

Чаще всего причиной была зависть: все знали, что Петр любит Карлу, а в семье старосты ничего не имеют против. Петр был парень красивый, в доме полный достаток, а Карла всего лишь дочь старостиной батрачки.

Потому-то завидовали и говорили: «Это уж Маркита постаралась, ведь она правая рука старостихи».

Все сильно заблуждались, будто шло это от Маркиты. Когда речь заходила о замужестве дочки, она, наоборот, говорила: «Карле выходить замуж нельзя, ни за Петра она не пойдет, ни за кого другого».

И снова было непонятно, почему нельзя, ведь Маркита зря такое не скажет. Однажды жена Милоты спросила у нее:

– Скажи-ка, Маркита, отчего ты говоришь, что Карла замуж не пойдет? Почему? В чем тут дело?

– Не могу я тебе сказать, не требуй этого, ведь ты меня знаешь.

– На что ж еще девка, как не для того, чтобы замуж выходить? – расстроилась жена Милоты.

– Выйдет Карла замуж или нет, на свете все останется как было, – ответила Маркита.

Хозяйке все же это показалось странным, поведала она о своих сомнениях Милоте и уговорила его потолковать с Петром, что он на это скажет, да и уверен ли он, что Карла его любит.

– Ну-ка, Петр, скажи мне честно, нравится тебе Карла? – спросил Милота сына, когда на другой день утром они вдвоем ехали в поле.

– Мне-то она нравится, да вот я ей не нравлюсь, – огорченно ответил Петр.

– Ну, вы же говорили между собой об этом? – выпытывал у него Милота.

– Вы что, отец, думаете, я буду с нею про такое говорить? Да она кого хочешь на смех поднимет. Ее, как осу, лучше не трогать. Тому, кто попробует ее хоть чуть приласкать или обнять за талию, она тут же вцепится в волосы. На прошлой неделе Вавра Бурдов зашел полюбезничать с нею, так Карла плюхнула ему ведро воды на голову только потому, что не захотел уйти, когда она велела.

Милота громко рассмеялся и сказал:

– Карла немножко дикая, зато когда это пройдет, хорошая из нее жена будет. А вам, парням, не надо зря девчат обижать, к ним лучше с ласковыми словами подходить, и тогда они вас будут любить.

– Я люблю Карлу так, как надо, а она ничего и слышать про это не хочет, – пожаловался Петр.

– А ты не спеши, жди своего часа, там видно будет, – успокоил его отец.

Жена Милоты думала, что мужу уже все известно, а он пока знал не более того, что и раньше. Сомнения не покидали ее, а так как ни с Маркитой, ни с Карлой говорить про это она не могла, то поделилась своей печалью с доброй знакомой. Эта добрая знакомая сказала еще кому-то, постепенно о разговоре узнала вся деревня, и каждый стал строить свои догадки. Какой-то бабе пришло в голову, а нет ли у Карлы порчи. Сказала она другой бабе, та третьей, и уже известная «добрая знакомая» принесла жене старосты весть о том, что на теле у Карлы отвратительное родимое пятно, из-за которого Маркита не хочет отдавать ее замуж, опасаясь, как бы после свадьбы у Петра не возникло к ней отвращение.

Маркита ничего не знала, когда же ей про это сказала жена Милоты, она страшно рассердилась.

– Чтоб за этой бабой смерть пришла! Ведь моя дочка такая, что воды не замутит, а все кому-нибудь да мешает, как репа у дороги. Господь бог лучше знает, что к чему. Какая она есть, такая и будет, люди другой ее не сделают, – причитала Маркита плача.

– Не печалься, Маркита, мало ли что люди болтают. Да и сердцу не прикажешь, если Петру нравится Карла, он на это не обратит внимания, – успокаивала ее жена старосты.

Маркита твердила, что тело у Карлы, как ореховое ядрышко, только слова ее мало убеждали. Хозяйка ей верила во всем, но тут засомневалась, сочтя, что нет другой причины, по которой Маркита не хотела выдавать дочь замуж.

Разговоров ходило много, кто-то порок преувеличивал, кто-то преуменьшал, один сказал так, другой этак – догадок было хоть отбавляй.

Петра все это огорчало, но Милота сказал ему однажды:

– Что ты ходишь, как вымолоченный сноп? Красотой сыт не будешь, была бы дивчина здоровая. А всех бабьих сплетен и на лошади не объедешь.

Петр послушался отца и держался с Карлой так же естественно, как и прежде. Она же хорошо знала, что он верит россказням, и подзадоривала его еще больше. Стоило ему подойти к ней поближе, как она бывало скажет:

– Ты меня бойся, Петр, бойся, я ведь с пятном.

А когда он попытался было обнять ее за талию, оттолкнула, сказав:

– Проваливай, у меня змея на груди. Если кто до меня дотронется, она ужалит.

Так смеялась Карла над всеми и не огорчалась тем, что о ней болтали. Ближе всех принимал сплетни к сердцу Барта:

– Ведь я же... это самое... я все же крестный ей... уж я то знал бы. Все это бабьи сплетни. Так грязью замутили чистую воду, что ее... это самое... и пить не стоит.

– А знаешь, Барта, – сказал ему однажды Милота, когда тот чересчур уж стал возмущаться, – не бывает дыма без огня, тут что-то не так. Только какое нам до этого дело! Коли уж суждено им пожениться, так все равно поженятся, пусть кто что хочет, то и говорит. Оставим это!

Единственная, кого эти разговоры ничуточки не трогали, была Гана. Когда подружки обращались к ней:

– Гана, тебе-то лучше знать, скажи нам, как оно на самом деле? – она отвечала:

– Откуда я знаю!

– Ну как же, вы вместе спите, вместе одеваетесь.

– Не спим мы вместе и не одеваемся. Какая бы Карла ни была, я с нею дружила и буду дружить.

В конце концов к этому привыкли и вспоминали все реже. Большинство, однако, осталось в убеждении, что какой-то порок в Карле есть.

V

Жатва позади, скошены овес и отава. Полотно девушки отбелили, перья ощипали. Настали длинные, с туманами вечера, «на белом коне приехал Мартин»[6]6
  Имеется в виду первый снег, начало зимы, которые народ в этих краях связывает с праздником святого Мартина в середине ноября.


[Закрыть], пришло время зимних посиделок.

Хозяйки готовили себе и прислуге пеньку для пряжи на летнюю одежду мужчинам, на веревки, на мешковину. Старухи запасали кудель для грубой ткани, девушки же заправляли прялки мягким льном, чтобы получились тонкие прочные нити, из которых потом сами и ткали.

У Барты хорошо пошла торговля прялками. Каждый парень, который решался подарить девушке прялку, что считалось публичным признанием в любви, покупал ее обязательно у Барты, потому что никто, кроме него, не умел так искусно украшать. И каждый из парней старался послать своей девушке по возможности самую красивую прялку.

Первую неделю посиделки проходили в доме у старосты. Под вечер Карла достала с чердака прялку, вырезанную из дерева сливы, украшенную цветочками, птичками, сердечками и всякими узорами из олова.

На прялку она накрутила белоснежного льна и красиво обвила ее красной гарусной ленточкой. Кончик ленты закрепила булавкой, у которой головка была из искусственных гранатов в виде розы с двумя желтыми железными листочками. В лен воткнула веретено, а на него насадила красное яблоко. Выглядело все это очень красиво.

Карла любовалась своей рукотворной красотой, когда в дверях появилась Маркита.

– Чья это прялка? —спросила она у Карлы.

– Разве вы не узнаете ее, мама? Это та, что я летом сделала.

– Значит, ради нее ты лучину жгла и глаза себе портила, да? А зачем же ты для себя ее так разукрасила? Ведь ни у одной хозяйской дочки такой не будет, а ты батрачка. Не показывай ее, скажут еще, что ты хвастаешься перед подругами, – сказала мать.

– Так ведь я не для себя ее украсила. Я подарю ее Гане!

– Ты что, спятила? Это неприлично, парни засмеют вас! Оставьте это им, – выговаривала ей мать.

– Уж меня-то как-нибудь не высмеют, а то я им скажу кое-что. Гана пока никого из парней не любит, почему бы ей не взять эту прялку? Ну, возьмет она ее, так кому какое до этого дело?

– Хозяйка для нее жениха присмотрела, Томаша Косину, который на обмене[7]7
  В пограничных районах Чехии и Германии в те времена был обычай обмениваться мальчиками, которые, поселившись в семье, учились ремеслу, а заодно и языку.


[Закрыть] в Германии. Он летом вернется. Только про то никто не ведает, и ты знай, да помалкивай, даже Гана знать не должна, – предупредила Маркита.

Карла даже опешила.

– И все-таки я подарю! А не возьмет, так брошу в печку! – крикнула она и схватила прялку.

– Богоматерь Клатовская! Чем дальше, тем больше ты становишься дикарем, что же из тебя потом будет! – вздохнула Маркита.

Карла через двор побежала с прялкой в дом. Гана была в горнице одна, расставляла скамейки для прях.

– Вот это да! До чего же красивая прялка! Кто тебе ее прислал? – спросила она Карлу, любуясь прялкой с нескрываемым удовольствием.

– Мне ни от кого не надо, это тебе!

– От кого? – спросила Гана удивленно и отдернула руку от прялки.

– Да бери же, я ее тебе дарю. Я же знаю, что парня у тебя нет, ну, вот я и сделала тебе прялку сама. А лен на ней тот, что мы сеяли, пололи и дергали.

– Ах боже, что за радость ты мне доставила! – воскликнула Гана, и глаза ее при этом засияли от счастья. – Такой прялки не будет ни у кого... Слушай, Карла, а что я скажу, когда меня спросят, кто мне ее подарил?

– А ты не говори, пусть ломают голову. Никто не угадает, а нам будет смешно.

– Но маме-то я должна сказать?

– Как хочешь.

– Не дело вы затеяли, так нельзя, – отругала их жена Милоты, однако на просьбу Ганы никому не говорить, от кого прялка, пообещала, что пока посиделки не кончатся, не скажет.

Пришли девчата, принесли с собою прялки, кто совершенно новенькую, кто прошлогоднюю. Каждая хвалила свою, но когда увидели прялку Ганы, долго рассматривали ее и удивлялись.

– От кого? От кого? – со всех сторон сыпались вопросы, но Карла сказала:

– Вам этого знать нельзя.

– Так ведь мы все равно увидим, – сказали девчата, намекая, что скоро придут парни.

В железные гнезда, подвешенные к потолку, вставили горящие лучины, девушки уселись в кружок на скамеечках и лавках, перекрестились и принялись прясть и петь песни.

Вскоре подошли парни. «Теперь-то мы узнаем, кто кого любит», – подумали девчата.

Каждый парень, у которого была избранница, садился либо рядом, либо за нею. Те, у кого милых не было, остались посреди кружка, меняли догоревшие лучины, ходили от веретена к веретену, рассказывали сказки, а некоторые помогали хозяину лучину щепать.

К Гане с одной стороны подсела Карла, а с другой – Петр. Это удивило и парней, и девчат, ведь они рассчитывали узнать, кого же себе выбрала Гана. Спросили Петра, но тот ничего не знал. Девушки стали допытываться у Карлы, но она держалась загадочно, так что никто ничего не узнал. И все посиделки Карла пробыла рядом с Ганой, словно караулила ее, поэтому ни один из парней не посмел подсесть к ней, опасаясь Карлы, которая могла так высмеять, что перед девчатами стало бы стыдно.

Наступили рождественские праздники, и посиделки кончились. Веселье началось девичьей колядой[8]8
   Коляда – рождественским обряд в славянских странах, сопровождается обходом соседей и обрядовыми песнями.


[Закрыть].

Жена Милоты напекла для девочек гнетанок, вкусных, прямо таявших во рту лепешек на сметане и масле с изюмом, орехами и корицей.

– Кого же мы будем угощать ими? – спросили друг друга девушки, получив каждая по одной для своего парня.

– Мы сделаем так: твою съедим пополам, а мою я отдам Петру, – решила Карла.

Гана, как всегда, с нею согласилась.

После полудня на деревенской площади собралась вся взрослая молодежь и дружно с песнями отправилась в Медаково. На девушках были суконные курточки и красные платки.

День выдался солнечный, но морозный, обильно выпавший снег скрипел под ногами, а разбросанные по холмам деревни, казалось, были занесены по самые крыши. Парни валяли друг друга в снегу, двое прихватили с собою санки и катали на них девчат с гор. Гана же все время старалась быть рядом с Карлой.

– До чего все-таки зимой печально! – сказала Гана, оглядывая занесенное снегом пространство и темневшие зеленью леса. – Ни травинки не видно, ни птички не слышно, ни лесного шума.

– Все спит! – заметила ей на это Карла и тряхнула стоявшую у дороги пихту, ветви которой провисли под тяжестью снега.

– Видно, потому мне и не хочется петь, когда зимой я иду через поле. А летом – всюду зелень, в поле, в лесу весело, и не хочешь да невольно запоешь.

– И мне тоже летом весело. А как же должно быть хорошо там, где все время тепло и круглый год лето, как в той земле итальянской, про которую нам вчера рассказывал Барта.

– И все-таки я бы не хотела там жить, даже если бы меня кормили булочками и в золото наряжали, – задумчиво сказала Гана.

– А вот я бы хотела свет повидать! – ответила ей на это Карла.

– Да ты только поднимись на Перси пресвятой Девы Марии[9]9
  Так называют одну из гор на Шумаве. Перси – грудь (устар.)


[Закрыть] и увидишь край света!

– Э, нет, девонька, Барта рассказывал мне как-то, что свет очень большой, даже если пройдешь во сто крат дальше, чем до Клатов, все равно по всюду будут земли да моря, и так без конца.

– Вот видишь, куда тебя может занести. Никто тебя там не знает, никто тебе там «здравствуй» не скажет. Ты даже и не думай об этом. Лучше, чем у нас, нигде нет. Я бы даже в Пажежницы жить не пошла, – кивнула Гана в сторону деревни, до которой было меньше часу ходьбы.

– А что, если бы тебя посватал парень из Пажежниц?

– Я бы не пошла за него, пусть он хоть на колени передо мной падает, – стояла Гана на своем.

– Карла! Гана! – стали звать их ушедшие вперед. – Догоняйте! Или может у вас уже ноги заболели?

Девушки бросились догонять остальных.

В Медакове направились прямо в трактир. Там девушки отдали своим избранникам лепешки, а те за это угостили их яблоками и вином

И опять все с интересом ждали, кому Карла и Гана отдадут свои лепешки, и снова все удивились, когда увидели, что Петр получил лепешку от Карлы, а Гана разделила с нею свою и приняла от нее яблоки. Тут все собственными глазами убедились, что Гана никого себе не выбрала, а может, не осмелилась выбрать.

Надвигались сумерки, когда молодежь отправилась домой. Парни были под хмельком, озорничали, валили друг друга в снег, кидались снежками, одним словом, дурачились как могли.

Девчата, сбившись в кучку словно стадо овец, убежали вперед. Оставив парней одних, они перешли под охрану Карлы, которая, как пастух, шагала впереди остальных, на голову возвышаясь над ними. Девушки тоже разгулялись, они весело пели, помахивая платочками над головой, но никто из них не озорничал, как парни. Поэтому парней они прогнали, а с теми, кто продолжал приставать к ним, расправилась Карла.

По возвращении домой каждый должен был еще сделать свои обычные дела. У Ганы и Карлы тоже хватило работы, прежде чем они смогли пойти спать. Гана отправилась в свою комнатку, Карла к себе, где она обычно спала с Маркитой.

– Спокойной ночи, Гана! Пусть тебе приснится хороший сон! – проходя мимо ее окошка, крикнула Карла и чуть задержалась возле него.

Гана поспешно распахнула окно и позвала Карлу:

– Зайди ко мне, поболтаем еще немного, мне не хочется спать.

– Нет, Гана, я останусь стоять под окошком, а ты считай, что это к тебе парень пришел.

– Ишь что выдумала! – засмеялась Гана. Она поставила локоть на подоконник и, подперев ладонью голову, задумчиво посмотрела на небо, усыпанное звездами.

– Ты обратила сегодня внимание на Манку и Томаша? – спросила она подругу, не спускавшую с нее глаз.

– Как же можно было не обратить на них внимания? Оба хороши собой, один лучше другого, эти будут жить вместе, как голубки, – ответила Карла.

– Я так думаю, Карла, что должно быть самая большая радость на свете, это когда двое любят друг друга, да? – шепнула Гана.

– Недаром же говорится: где настоящая любовь, туда и ангелы слетаются, – ответила ей на это Карла.

– Ох, Карла, страшно становится, как подумаю, а вдруг отдадут меня наши за нелюбимого! – вздохнула Гана.

– Да зачем же тебе выходить за него?

– Как же я не выйду, если должна родителей слушаться... Я тогда умру! – сказала кроткая девушка. Из голубых ее глаз выкатились две слезинки, упали на зеленый мох в окне и засверкали, как две капли росы.

– Не плачь, Гана, – порывисто произнесла Карла, опустив свою голову ей на плечо, – не будет этого. Я не допущу, чтобы ты вышла за нелюбимого, лучше уж я убью его. Пусть меня лишат жизни, только бы никто тебя не терзал.

– Ох, я знаю, что ты меня любишь! – горячо воскликнула Гана и погладила Карлу по ее черным волосам.

– Ложись спать, Гана, спокойной ночи! – Карла быстро отпрянула, и Гана, привыкшая к ее порывистости, тихонько пожелала ей спокойной ночи и закрыла окошко.