Текст книги "Бабушка (др. изд)"

Автор книги: Божена Немцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

X

На Жерновский холм взбираются пять путниц: это бабушка, пани-мама, Кристла, Манчинка и Барунка. У первых двух на головах белые платки, спущенные на лицо в виде навеса, на девушках круглые шляпки. Они, как и взрослые, подобрали свои платья и несут на спине котомки с провиантом.

– Мне послышалось, как будто поют, – сказала Кристла, когда они были уже на вершине холма.

– Я также слышала.

– И я также, – отозвались девочки; – пойдемте поскорее, бабушка, чтоб не ушли без нас, – понуждали они бабушку и хотели уже бежать.

– Ах вы глупенькие, если вожак завидит нас, так уж не уйдет без нас, – говорила, удерживая их, бабушка, – и девушки, успокоившись, пошли рядом с остальными. На вершине пастух стерег овец и издалека еще приветствовал их.

– Не помочит нас, Иозо? – спросила пани-мама.

– Будьте покойны, до послезавтра выдержит. Помяните и меня в своей молитве. Счастливого пути!

– Дай-то Господи! Мы тебя не забудем.

– Как же это, бабушка, Иоза узнает, когда будет дождь и когда хорошая погода? – спросила Барунка.

– Перед дождем червяки вылезают из земли и взрывают ее кучками; черные медведки[89]89
  Медведка – живущее в земле насекомое из семейства сверчковых.


[Закрыть] выглядывают из нор, ящерица прячется, и паук тоже, а ласточки летают чуть не по земле. Пастухи ведь целый день в поле, и когда им нечего делать, они наблюдают за насекомыми, как они живут и движутся. Для меня самый лучший календарь – горы и облака. По ясности неба около гор и по облакам я узнаю, когда будет хорошая и когда дурная погода, когда быть ветру, крупе или снегу, –  отвечала бабушка.

У Жерновской часовни стоит толпа богомольцев – мужчины, женщины и дети. Не одна мать несет с собой ребенка, чтобы поручить его покровительству Матери Божией, надеясь этим возвратить его утраченное здоровье или упрочить его счастие.

Вожак Мартинец стоит на пороге часовни; его высокий стан выдается над всеми, так что одним взглядом он может окинуть всю толпу, доверившуюся ему. Заметив, что бабушка и остальные уже пришли, он сказал:

– Ну, теперь мы все налицо и можем отправиться в путь, а прежде всего помолимся еще раз Богу.

Богомольцы встали на колени пред часовней и молились; их примеру последовали и крестьяне, стоявшие тут же на площади. После молитвы все покропились святою водой; один из подростков взял высокий крест, на который невеста Томшева повесила венок, а Кристла пожертвовала пунцовый бант: мужчины встали вокруг вожака, а за ними женщины, группируясь по возрасту; но не трогались с места, потому что хозяйки еще отдавали приказания, хозяева напоминали прислуге, чтоб были повнимательнее к огню и хозяйству; дети клянчили, чтоб им принесли гостинца; старушки просили и за них помолиться Богородице. Потом Мартинец запел звучным голосом: Богородица Дево радуйся! Богомольцы хором подхватили ноту, мальчик поднял выше увенчанный крест, и толпа двинулась за ним по дороге к Святоневицам. Перед каждым крестом, перед каждою часовенкой, останавливались и читали «Отче наш» и «Верую». Молились у каждого дерева, где кто-нибудь с благочестивою мыслью повесил образ Девы Марии, – у каждого креста, поставленного на месте, где случилось когда-либо несчастие.

Барунка и Манчинка внимательно следили за Мартинцем и пели вместе с другими. Но когда дошли до Красной Горы, то Барунка вдруг начала расспрашивать бабушку:

– Бабушка, где это Турин, откуда была та немая девочка?

Но на этот раз она не угодила бабушке, которая и отвечала ей:

– Идя на богомолье, ты должна мыслью обратиться к Богу и ни о чем другом не думать. Пойте или молитесь про себя.

Девушки начали петь, но тут вошли в лес, где в траве еще краснелись ягоды, которые жаль было оставить без внимания; девочки охотно рвали их, причем шляпки их съехали с головы, а платья опустились, – были новые хлопоты; потом обе вспомнили о бухтах и вытащили по куску из котомок. Бабушка и пани-мама не обращали на них никакого внимания, – до того были погружены в молитву; но Кристла, идя с Анчой, иногда оглядывалась и бранила девочек: «Хорошие вы богомолки, нечего сказать!» – смеялась она над ними.

К вечеру богомольцы пришли в Святоневицы; остановились пред местечком; женщины обулись, оправили немножко свои платья и потом уже вошли в местечко. Прежде всего подошли к ключу, вытекавшему недалеко от церкви семью струями из под дерева, на котором висел образ Девы Марии. У колодца богомольцы встали на колени и помолились; потом каждый напился воды и трижды помочил себе глаза и щеки. Эта чистая и холодная вода считается чудотворною, и тысячи людей обязаны ей своим исцелением. От колодца богомольцы направились на гору к освещенной церкви, из которой слышались различные мелодии, потому что процессии приходили из разных концов, и каждая из них пела свои духовные песни.

– Ах, бабушка, как здесь хорошо! – шепнула Барунка.

– Еще бы, встань на колени, да молися, – отвечала ей бабушка.

Девочка встала на колени возле старушки, припавшей головой к самому полу и горячо молившейся пресвятой Матери Божией, образ которой блестел на алтаре, озаренный множеством свечей, украшенный венками и букетами, которые пожертвовали большею частию невесты и девушки, молившие Пречистую о покровительстве их любви; образ был украшен дорогими пеленами, увешан богатыми украшениями, пожертвованиями всех удрученных тяжкими недугами и искавших и нашедших исцеление у его подножия. По окончании молитвы вожак переговорил с церковником обо всем, что было нужно, и повел своих овечек на ночлег. Отводить им квартиры вовсе не было нужно: как ласточки прилетают весной и поселяются опять в старых гнездах, так и богомолки направились туда, где находили каждый год приют и небогатое угощение, но зато приветливый взгляд, хлеб с солью и чистую постель. Пани-мама и бабушка останавливались у управляющего каменноугольными копями. Это были старые люди, «Старого света», как говорила бабушка, поэтому они и были у них как дома. Управляющиха, услыхав, что пришли жерновские богомолки, обыкновенно дожидалась их вечером на лавочке перед домом, чтобы зазвать их к себе. Прежде чем шли спать, хозяйка показывала пани-маме свои сокровища: целые кучи полотна, канифасу и пряжи, что опять напряла и чем с году на год увеличивала запас свой.

– Кому, почтеннейшая, готовите все это, когда вы дочку свою уже выдали замуж? – спрашивала с удивлением пани-мама.

– Но ведь у меня три внучки, а вы знаете, полотно и нитки всего нужнее в приданом.

Пани мама вполне соглашалась с этим, но когда тут случался управляющий, то он всегда говорил:

– Ну, матушка, уж опять разложили, не назначить ли торг?

– Ох, батюшка, это словно жесть, не расторгнется и в пятьдесят лет[90]90
  Не расторгнется и в пятьдесят лет – в оригинале игра слов: trh – торг и дыра.


[Закрыть].

Управляющиха очень жалела, что она не могла угостить бабушку ничем кроме хлеба, потому что эта последняя все время богомолья питалась только хлебом с водой. Этот обет был свят, и нельзя было нарушить его. Пани-мама тоже любила ночевать у управляющихи, и ложась на пуховые подушки, всегда говорила с удовольствием:

– Отличная постель: человек точно в снег упадет.

Кристла с Анчой остановились у одной вдовы, не имевшей ничего кроме домика; спали они на сене на подволоке, где им постлала хозяйка. Но они и на камнях хорошо бы уснули. В эту ночь однако они не остались на подволоке, а слезли по лесенке в сад.

– Не правда ли, ведь здесь в тысячу раз лучше, чем там наверху? Сад – наша комната, звезды – наши свечки, а зеленая трава – наша постель, – говорила Кристла, закутываясь в платье и ложась под дерево.

– Здесь будем спать, моя милая, – отвечала Анча, ложась возле нее; – а ты послушай, как храпит старая Фоускова, точно камни сыплются, – добавила она со смехом.

– Хорошо, думаю спать возле нее! Как ты думаешь, придут завтра? – спросила Кристла, обращаясь к своей подруге,

– Еще бы не придти! – отвечала утвердительно Анча; – Томеш прискачет как на лошади, а чтобы Мила не пришел, так этого быть не может, потому что он тебя любит.

– Кто знает, еще об этом между нами не было и речи.

– Зачем тут речи? Это и без речей узнается. Я не помню, чтобы Томеш сказал мне когда-нибудь, что он меня любит, а мы очень любим друг друга, и вот уже скоро свадьба.

– А когда же решено быть свадьбе?

– Отец хочет передать нам хозяйство и перейти в келью; так когда она будет достроена, тогда будет и свадьба, как-нибудь около Катеринина дня[91]91
  Екатеринин день – 24 ноября (7 декабря). Святая Катерина считается покровительницей брака.


[Закрыть]. Хорошо бы было, если бы наши свадьбы были в один день.

– Полно, что ты говоришь, как будто рука уже в рукаве, а все то еще за горами!

– Чего нет, то может быть. Семья Милы будет рада, если Якуб попадет в вашу семью, а твоему отцу достался бы хороший сын; никто бы лучше не годился для вашего хозяйства и для тебя. Что правда, то правда: Якуб лучший парень во всей деревне, и Люцина, судейская дочка, горько, думаю поплачет о нем.

– Видишь ли, и этот камень поперек нашей дороги, – отвечала Кристла со вздохом.

– Миленькая, это еще больше чем один камень. Что ты думаешь, Люцина мало весит? Она и сама по себе не засиделась бы в девках, да отец ей еще прикинет на весы мешочек гульденов.

– Тем хуже!

– Над этим однако не ломай головы: хоть отец ее и судья, но еще не Бог знает что, а Люцина со всеми своими деньгами не стоит твоей подошвы. Ведь Мила-то не слепой!

– Но если все это на него обрушится, да еще не примут его во двор, так он угодит в солдаты.

– Не смей об этом и думать! Если управляющий будет смотреть косо, так его можно будет умаслить, понимаешь?

– Что же, это бы можно, да не всегда оно бывает удачно. Впрочем, в Святоянскую ночь мне снилось, что Мила пришел ко мне, и судя по этому мы бы должны были соединиться теперь: но сон – только сон, а бабушка говорит, что не должно ни верить всуе, ни стараться узнать от Бога то, что Он нам предназначил в будущем.

– Но ведь бабушка не Евангелие!

– Я бабушке верю как Евангелию: она искренно советует человеку, и все говорят, что она отличная женщина; все что она ни скажет – святая правда.

– Конечно, и я считаю ее такою; но я готова спорить, что она в молодости тому же верила, чему и мы. Все старые люди таковы! Наша мать тоже все жалуется на то, что нынешняя молодежь только и знает что удовольствия, танцы, да веселье, а разуму нет у нее и на маковую росинку. Этого, говорят, в их время не бывало; но я хорошо знаю, что наша прабабушка в молодости ни на волос не была лучше нас, а состарившись и мы то же запоем. Теперь же поручим себя покрову Богородицы и уснем, – заключила Анча, закуталась в свое платье и через минуту, когда Кристла посмотрела ей в лицо, она уже спала.

Одна из женщин, спавших на подволоке, качала ребенка, который не переставал кричать.

–А что, матушка, ваш ребенок каждую ночь так плачет? – спросила другая, просыпаясь.

– Вот уж две недели – каждую ночь. Уж я варила ему все, что только советовали,– и мак, и козий лист, – да ничто не помогает. Кузнечиха говорит, что у него нутряная сыпь. Я решилась посвятить его Матери Божией, или пусть выздоровеет, или пусть Бог возьмет его к себе.

– Положите его завтра под струю, так чтобы вода три раза перекатилась через него; это помогло также моей девочке, – посоветовала женщина, повернулась на другой бок и заснула.

Утром богомольцы, столпившись около церкви, протягивали друг другу руки со словами: «Простите мне», потому что шли к принятию св. Тайн. В это время за Кристлой и Анчой неожиданно раздались знакомые голоса: «Простите и нас!»

– И без покаяния отпускаем вам грехи ваши, – отвечала Анча, протягивая руку Томшу, потом и Кристла, покраснев немножко, подала руку Миле. Парни предались во власть вожака Мартинца и пошли с остальными в церковь.

По окончании службы каждый шел в баню, причем старухи и старики ставили себе банки, без которых им чего-то не доставало. После купанья покупались гостинцы с богомолья. Пани-мама накупила целую кучу образочков, четок, фигурок и различных вещей того же сорта.

– Ведь у меня челядь, да еще приедут помольщики, каждый хочет, чтоб я ему дала гостинца с богомолья, – заметила она бабушке.

Возле бабушки стояла старая Фоускова, также бабушка; ей хотелось купить фисташковые четки, но когда купец сказал ей, что они стоят двадцать крейцеров, то она печально положила их на прилавок, говоря, что это дорого.

– Дорого! Это дорого? – вскричал с азартом купец; – так вы верно во всю свою жизнь не имели фисташковых четок в руках! Купите себе пряничные.

– Ну, батюшка, другому не будут дороги, а для меня это дорого, потому что у меня всех-то денег только полгульдена ассигнациями.

– За это вы не купите фисташковых четок, – отвечал купец.

Фоускова отошла, но бабушка догнала ее и звала с собой к другому купцу, у которого товар гораздо дешевле. И что же? Этот купец отдавал за пустяки все, так что Фоускова на свой маленький капитал купила не только фисташковые четки, но и образочки и другие мелочи. Когда же они отошли от лавки, Барунка сказала:

– А ведь вы, бабушка, заплатили купцу все, чего не доставало; я хорошо видела, как вы ему мигали, чтобы Фоускова не заметила.

– Ну видела так видела, а рассказывать нечего! Да не ведает шуйца, что творит десница[92]92
  Шуйца – левая рука. Десница – правая рука.


[Закрыть], – отвечала бабушка.

Кристла купила себе серебряное колечко, на котором были изображены два пылающие сердца. Мила тотчас купил тоже кольцо, на котором были две сложенные руки. Все эти вещи богомольцы отдавали освятить, и каждый берег как святыню освященное кольцо или образок, четки или книгу.

Окончив все хлопоты, богомольцы поблагодарили своих хозяев, помолились еще раз у чудотворного источника, и поручив себя покрову Богородицы, отправились домой. В Ртинском лесу, недалеко от девяти крестов, они остановились отдохнуть у ручья. Томимые жаждою, все столпились у ручья, и увидав как Кристла поила Милу из своей пригоршни, все стали просить, чтоб она и их напоила, что она и сделала с удовольствием. Старые расселись на траве, рассказывали, кто что купил и о процессиях из других мест, бывших в одно время с ними в Святоневицах. Девушки разбрелись по лесу рвать цветы для венков, а парни между тем поправляли могилу и ее девять деревянных крестов.

– Скажите-ка мне, Анчинка, зачем здесь эти девять крестов? – спросила Барунка, ровняя цветы для венка, который вила она для Анчи.

– Слушайте же, я вам расскажу. Недалеко отсюда есть старый разрушенный замок, называемый Визембургом. В давние времена в этом замке был паж Герман, который любил девушку из деревни, что недалеко отсюда. Ухаживал за нею еще один, да тот ей не нравился, и она дала слово Герману. Уж и свадьба была назначена. Утром в тот день к Герману пришла его мать, принесла алых яблок и спросила его, почему он так задумчив. Он отвечал ей, что и сам не знает этого. Мать просила его не ездить, потому что она видела в эту ночь дурной сон; но он вскочил, простился с матерью и сел на лошадь. Лошадь не шла из ворот, и мать снова начала его упрашивать.

– Сын мой, останься дома, это дурное предзнаменование, тебе грозит неудача.

Но он не послушался, ударил лошадь и выехал за мост. Лошадь взвилась на дыбы, не желая дальше двигаться. Мать в третий раз умоляла сына, но Герман пренебрег ее мольбами и поехал к невесте. Когда они поехали венчаться, то именно на этом вот месте наскочил на них со своими товарищами тот другой парень, ухаживавший за невестой. Противники сразились, и Герман был убит. Невеста, увидав это, вонзила в себя нож; свадебные гости убили соперника, и таким образом здесь погибло, говорят, девять человек. С тех пор эти кресты каждый год поправляют, а мы проходя летом мимо, иногда вешаем на них венки и каждый раз помолимся за души убитых.

Так окончила Анча свои рассказ, но Фоускова, искавшая вблизи грибов и слышавшая часть его, сказала, качая головой: «Это не так, Анча! Герман был пажом в Лютоборском замке, а не в Визембурском, а невеста была из Святоневиц. Он был убит раньше, чем приехал к невесте, с дружкой[93]93
  Дружка – представитель жениха; шафер, сопровождающий жениха к венцу.


[Закрыть] и сватом; невеста ждала его и не дождалась. Когда садились за стол, зазвучал похоронный колокол, и невеста три раза спрашивала мать свою, по ком звонит; мать отвечала ей различно; наконец привела невесту в комнату, где лежал убитый Герман. Невеста увидав его, пронзила себе сердце. Их всех тут и похоронили. Так я слышала», – добавила Фоускова.

– Кто же может разрешить, кто из нас прав, ведь это было давно? Конечно, что было то прошло! Но все таки дурно, что так случилось. Лучше бы было, если б они могли соединиться и жить счастливо.

– Тогда бы о них никто не знал, мы бы не поминали их и не вешали бы венков на их могилу! – отозвался Томеш, оправляя погнувшийся крест.

– Да что же в этом? Я бы не хотела быть такою несчастною невестою! – порешила Анча.

– И я тоже! – вскричала Кристла, выходя из-за дерева с готовыми венками.

– Ну и я бы не желал быть убитым в день свадьбы, – проговорил Мила; – но Герман был все-таки счастливее своего противника. Для него было бы тяжело видеть, как другой ведет в свой дом  ту, которую он сам любит. За его соперника мы должны больше молиться, потому что он умер в беде и несчастии, а Герман умер счастливый и любимый Богом.

Девушки повесили венки на кресты, оставшиеся цветы разбросали по могиле, поросшей мхом, и помолившись воротились к отдыхавшим. Минуту спустя вожак взялся за палку, мальчик поднял крест, и богомольцы с песнью направились к дому. На перекрестке, недалеко от Жернова, ожидали их домашние. Заслышав пение и завидев издалека развевающуюся красную ленту, дети со всех ног бросились навстречу матерям, будучи не в состоянии дольше дожидаться гостинца. Прежде нежели процессия дошла до деревни, мальчики уже играли на новых дудках, пищали на пищалках, бегали с деревянными лошадками; девочки несли куклы, корзиночки, образочки и пряничные сердечки. Помолившись у часовни, богомольцы поблагодарили своего вожака, мальчик поставили крест в часовне, венок с лентою повесили на алтарь, и все разошлись по домам. Когда Кристла при прощании подала Анче руку, то Анча заметила у нее на руке серебряное кольцо, и сказала с улыбкой: «Это не то кольцо, которое ты купила!» Кристла покраснела и не успела ничего ответить, потому что Мила шепнул Анче: «Она мне отдала сердце, а я ей руку!»

– Выгодный промен! Дай Бог вам счастья! – отвечала Анча.

Возле мельницы, у статуи под липами, сидела семья Прошка, и пан-отец, частенько посматривая на Жерновский холм. Ожидали богомолок. Когда уже солнце последними лучами освещало верхушки толстых дубов и гибких ясеней, в тени кустов забелели белые платки и быстро замелькали соломенные шляпки. «Уже идут!» – закричали дети, смотревшие всех прилежнее на косогор, и все трое бросились к мосткам, ведшим чрез реку на косогор. Прошек с женой и с паном-отцом, вертевшим табакерку и прищуривавшим глаза, пошли за ними навстречу бабушке и пани-маме. Дети целовали бабушку и прыгали вокруг нее, как будто целый год ее не видали. Барунка уверяла родителей, что ноги у нее вовсе не болят. А пани-мама спросила пана-отца: «Что нового?»

– Остригли плешивого! Случилось такое несчастие, пани-мама, – отвечал пан-отец с серьезным видом.

– От вас никогда не добьешься толку! – сказала с усмешкой пани-мама, ударяя пана-отца по руке.

– Когда вы дома, так он вас дразнит, а нет вас, так он хмурится и нигде себе места не найдет, – заметила пани Прошкова.

– Это всегда так, кумушка: мужья нас всегда ценят, когда мы не с ними.

Потом рассказывалось о том о сем, и не было конца россказням. Святоневицкое богомолье хотя и не было редким событием для обитателей долинки, потому что повторялось каждый год; но все-таки оно было настолько замечательно, что доставляло материал для разговора на целые две недели. Если же кто-нибудь из соседей отправлялся в Вамберицы, то об этом толковали четверть года до отъезда и четверть по возвращении, а о богомолье к Марии Цельской рассказывалось от лета до лета.

XI

Княгиня с Гортензией уехали, уехал и отец. Улетели из-под крыши и щебетуньи-ласточки. В Старом Белидле несколько дней было грустно как на пепелище: мать плакала, и дети, глядя на нее, также плакали.

–Ну, Терезка, не плачь! – говорила бабушка; – слезы ни к чему не послужат; ведь, выходя за него, ты знала что тебя ожидает, и теперь ты должна все сносить терпеливо. А вы, дети, молчите; молитесь за тятеньку, чтоб он был здоров, а весной, Бог даст, он опять вернется.

– Когда прилетят ласточки, да? – спросила Аделька.

– Да, да! – подтвердила бабушка, – и девочка утерла слезы.

И в окрестностях Старого Белидла все становилось тихо и грустно.

Лес был уже не так част; когда Викторка спускалась с горы вниз, то ее можно было видеть издалека. Косогор желтел: ветер и волны уносили Бог знает куда целые кучи сухих листьев; все украшения сада были упрятаны в кладовую. В саду цвели только астры, ноготки и иммортельки[94]94
  Иммортель – то же, что бессмертник; растение, у которого цветы сохраняют при высыхании натуральный цвет и вид.


[Закрыть]; на лугу за плотиной краснелись зимовики, а ночью светились блуждающие огоньки. Идя гулять с бабушкою мальчики никогда не забывали своих бумажных змей, которые они пускали на горе. Аделька гонялась за ними, ловя прутиком легкие «волокна бабьего лета»[95]95
  Волокна бабьего лета – паутина.


[Закрыть], пролетавшие мимо. Барунка собирала бабушке красную калину и терновник, необходимые для лекарств, или рвала шиповник для домашнего употребления, или же из коралловой рябины делала украшения Адельке на шею и на руки. Охотно сидела с ними бабушка на горе над замком. Оттуда были видны зеленые луга долины, где паслось господское стадо; видны были городок и замок, на небольшой возвышенности среди долины, и его прекрасный парк. Зеленые жалюзи у окон были закрыты; на балконе не было цветов; розы около белых каменных перил повяли; вместо господ и слуг с позументами[96]96
  Позумент – шитая золотом или серебром тесьма для оторочки одежды.


[Закрыть] по саду ходили работники, прикрывавшие хвоем грядки, на которых уже не было видно пестрых  цветов; но зато в них хранились семена для лучших цветов, долженствовавших увеселять взор повелительницы, когда она снова возвратится к ним. Редкие иностранные деревья, лишенные своей зеленой одежды, были укутаны соломой; фонтан, бивший прежде серебряною струей, был закрыт досками и мхом; а золотые рыбки спрятались на дно пруда, поверхность которого покрылась листьями, болотником и зеленою плесенью. Дети смотрели вниз, вспоминая о том, как все было хорошо в тот день, когда они с Гортензией ходили по саду, когда завтракали в зале, и невольно подумали они: «Где-то она теперь!» Бабушка любила смотреть за противоположный Жлицкий косогор, за деревни, рощи, пруды и леса, на Новый Город, на Опочно и Добрушку, где жил ее сын; а вон там за Добрушкой, между гор, была и маленькая деревенька, в которой жило столько дорогих для нее людей. Когда взоры ее обращались к востоку, то встречали полувенец Крконошских гор, от хребта Гейшовины до Снежки, покрытых снегом и досягающих до облаков. Показывая за Гейшовину, бабушка говорила детям:

– Там я знаю каждую тропинку; там, в тех горах, – Кладско, где родилась ваша мать, а вон там Вамберицы и Варта; в тех краях провела я столько счастливых лет.

Она задумалась, но Барунка прервала ее размышление вопросом:

– Там в Варте сидит Сибилла на мраморном коне, не правда ли?

– Говорят, что около Варты, на одной из вершин. Сидит, говорят, на мраморном коне, сама тоже из мрамора вытесана, и держит руку поднятую вверх. Когда она уйдет в землю, так что не будет видно и кончика ее пальца, тогда говорит, исполнится ее предсказание. Мой отец рассказывал, что видел ее, и что тогда уже конь ее был по грудь в земле.

– А кто эта Сибилла? – спросила Аделька.

– Сибилла была мудрая женщина, имевшая дар предсказывать будущее.

– А что она предсказывала? – спросили мальчики.

– Я вам об этом уже много раз рассказывала, – отвечала бабушка.

– Мы уже забыли.

– А вы бы должны были помнить.

– Я, бабушка, еще хорошо помню! – отозвалась Барунка, внимательно слушавшая бабушку: – Сибилла предсказала, что много бед обрушится на Чешскую землю, что будут войны, голод, мор; но всего хуже будет тогда, когда отец сына, сын отца, брат брата не будут понимать; не будет выполняться ни данное слово, ни обещание; потом будет еще хуже: Чешская земля будет разнесена во все стороны на конских копытах.

– Ты хорошо запомнила! Но не дай Бог, чтоб это когда-нибудь исполнилось! – сказала со вздохом бабушка.

Барунка, стоявшая на коленях у ног бабушки, сложила руки на ее коленях и с ясным взором, доверчиво обращенным на ее серьезное лицо, спросила:

– А какое это пророчество, что вы нам рассказывали, помните, о Бланицких рыцарях, о Св. Вацлаве и Св. Прокопе.

– Это пророчество слепого юноши, – отвечала бабушка.

– Ах, бабушка, мне иногда так страшно, что я вам и пересказать не могу! Ведь и вы бы не хотели, чтобы Чешская земля была разнесена на конских копытах?

– Глупенькая, могу ли я желать такого несчастия? Мы каждый день молимся о благосостоянии Чешской земли, нашей матери. Если б я видела мать свою в опасности, то могла ли я быть равнодушна? Что бы вы сделали, если бы кто-нибудь захотел убить вашу маменьку?

– Мы бы закричали и заплакали, – отозвались мальчики и Аделька.

– Вы – дети! – сказала с улыбкой бабушка.

– Мы бы должны были помочь маменьке, не так ли бабушка? – отвечала Барунка, и глаза ее загорелись.

– Так, девочка, так! Это правда: крик и плач не помогают, – сказала старушка и положила руку на голову внучки.

– Но, бабушка, мы маленькие, мы не могли бы помочь! – заметил Ян, которому не понравилось, что бабушка так мало о нем думает.

– Разве вы забыли, что я вам рассказывала о маленьком Давиде, убившем Голиафа? Видите ли, и маленький много может, если только твердо верит в Бога, – помните это. Когда вырастете, узнаете свет, узнаете доброе и злое, когда начнутся соблазны и вы доживете до искушения, – тогда вспомяните свою бабушку, что она вам говорила, когда гуляла с вами. Видите ли, я пренебрегла хорошим житьем, которое предлагал мне прусский король, и охотнее работала до упаду, чтобы только дети мои не отчуждались от родины. Любите теперь и вы Чешскую землю, как мать свою, выше всего; работайте и вы для нее, как послушные дети, и предсказание, которого вы так боитесь, не выполнится. Я не дождусь времени, когда вы будете взрослые, но надеюсь, что вы не забудете слов бабушки, – говорила старушка растроганным голосом.

– Я никогда их не забуду, – шептала Барунка, пряча лицо в колени бабушки.

Мальчики стояли молча: они не поняли бабушкиных слов так, как Барунка; а Аделька, прижавшись к бабушке, проговорила плаксивым голосом:

– Ведь вы, бабушка, не умрете, не правда ли?

– Все на свете до поры до времени, милая девочка! Бог и меня потребует к себе.

Несколько минут длилось молчание. Бабушка задумалась, а дети не знали, что начать. Вдруг услыхали над собою шум, и, взглянув вверх, увидели отлетавшую стаю птиц.

– Это дикие гуси, – сказала бабушка; – они никогда не летают большими стаями; всегда только одна семья, и в полете у них особенный порядок. Посмотрите: вон два летят впереди, два позади, а остальные один возле другого, вдоль или поперек; иногда только они располагаются полукругом. Галки, вороны, ласточки летают большими стаями; несколько птичек летит впереди и выбирают место для отдыха стаи; позади и по сторонам летят стражи, охраняющие в случае опасности маток и  птенцов, потому что часто встречаются неприятельские стаи, и тогда начинается война.

– Да как же, бабушка, птицы могут вести войну, когда у них нет рук, чтобы держать сабли и ружья? – спросил Вилим.

– Они ведут войну иным способом и природным оружием: клювом и крыльями они бьют так же больно как люди острым оружием. Каждый раз в таких войнах их много погибает.

– Так они дураки! – заметил Ян.

– Ну, милый мой! У людей есть рассудок, но они грызутся насмерть из-за малости, а часто из-за ничего, – отвечала бабушка, вставая с лавочки и понуждая детей идти домой. – Видите, солнце уже закатывается в красную тучу, завтра будет дождь. Да и Снежка уже в чепце, – добавила бабушка, взглянув на горы.

– Бедный Бейер! Ему много придется вытерпеть, если нужно будет ходить по лесу! – сказал с состраданием Вилим, вспомнив о крконошском охотнике.

– Каждый род жизни имеет свои неудобства, и кто себе выберет какой-либо род жизни, тот должен уже сносить и доброе и худое, хотя бы пришлось от этого умереть, – отвечала бабушка.

– Я буду тоже охотником и с радостью пойду к пану Бейеру, – сказал Ян, и запустив свой бумажный змей, побежал с горы. Вилим последовал его примеру, потому что заслышал колокольчики стада, которое пастух гнал домой. Дети с большим удовольствием смотрели на красивых коров, в особенности на идущих впереди, у которых на шее, на красных кожаных ошейниках, висели медные колокольчики, звучавшие на различные голоса. Было заметно, что коровы понимали этот значок: они гордо покачивали головами со стороны на сторону и болтающиеся звонки звенели сильнее. Аделька, увидав их, тотчас запела: «Вот, вот! Коровы идут, молоко со сливками несут!»  – и потащила бабушку с горы; но бабушка искала глазами Барунку, стоявшую еще на горе. Она засмотрелась на облака, из которых поближе к западу образовывались прекрасные картины. То выступали на светлом поле темные горы с огромными расселинами странной формы, то лес, то маленькие возвышенности и на них замки и церкви; то на равнине воздвигались стройные колонны и портики в греческом стиле, а на западе разливался пурпуровый блеск, обрамленный золотыми иероглифами и проблесками. Но вот эти горы, леса и замки расплываются и на их месте возникают новые чудесные формы. Девочке это нравится до того, что она зовет бабушку опять на гору: но бабушке не хочется взбираться еще раз, она говорит, что у нее ноги уже не молодые, и девочка поневоле должна присоединиться к другим.

В праздник всех Святых[97]97
  Праздник всех Святых – Dusicek – праздник душечек (душ) – 1 ноября.


[Закрыть] дети по обыкновению пошли встречать бабушку и говорили дорогой: «Сегодня нам бабушка принесет из церкви свечки!» И бабушка принесла свечки.

– Так как мы не можем идти на кладбище молиться за души усопших, то мы зажжем свечки дома, – говорила она.

Каждый год бабушка справляла праздник усопших дома с детьми. Вечером она приклеивала зажженные свечки вокруг стола, называя при каждой душу, за которую зажигалась свеча, потом она всегда прилепляла несколько лишних безымянных свечей, говоря:

– Пусть эти горят за тех, кого никто не помянет.

– Бабушка, я также зажгу одну за ту несчастную свадьбу в Гертинском лесу?

– Зажги, зажги, девочка! Наша молитва может быть им приятна.

Зажигалась еще одна свечка, и бабушка становилась с детьми на колени около стола и все молились, пока горели свечки. «Да светит им вечный свет, и да почивают они с миром!» – заканчивала молитву бабушка, а дети должны были сказать «аминь!»

Неделю спустя после праздника усопших бабушка, разбудив утром детей, объявила им, что приехал Св. Мартин на белой лошади[98]98
  11 ноября отмечается День Святого Мартина. В Чехии считается, что в этот день начинается зима и можно ждать первого снега – это Святой Мартин приезжает на белом коне.


[Закрыть]. Дети вскочили с постелей, подбежали к окну, и все вокруг было бело. О зелени не было и помину ни на косогоре, ни на вербах у реки, ни на ольхах у ручья. В лесу зеленели только елки и сосны, но ветки их от тяжести снега нагнулись книзу. На рябине, росшей недалеко от дома, висело несколько замерзших кистей и сидела ворона. Домашняя птица притихла на дворе и с удивлением смотрела на новинку. Только воробьи весело скакали по завалине и подбирали зерна, оставленные курами. Кошка, возвращаясь с лова, на каждом шагу отряхала лапку и торопилась на печку. Собаки же, мокрые по колени, весело играли в снегу.