Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Борис Поплавский

Путешествие в неизвестном направлении

1

 
Ласточки горят в кафе шумят газеты
В облаках проходят президенты
Спички гаснут отцветает лето
Дождь шумит над полосатым тентом
Город снова мой.
Сколько лет душа грустит в притоне
Слушая чеканный стук шаров Бедная душа иных миров
Иди домой.
Нет я слаба
Я здесь в истоме
Я здесь раба
Говорите громче ярче звуки
Я свои рассказываю муки
Падаю на дно пустых зеркал.
 

2

 
Слишком рано на яркие звезды
Горы смотрят и гаснут готовясь к отъезду.
Возвращаются звезды в тела
Раскрываются синие бездны
Там где только что пена цвела.
 

1928

Раскаяние

 
Как черный цвет, как красота руки,
Как тихое поскребыванье страха,
Твои слова мне были велики
Я растерял их, молодой неряха.
 
 
Не поднимайте их, они лежат
На грязном снеге, на воде страницы,
Слегка блестят на лезвие ножа,
В кинематографе сидят, чтоб веселиться
 
 
А здесь, внизу, столпотворенье зол,
Деревьев стон и перекресток водный,
Где ядовитый носится озон,
Опасный дух, прекрасный и холодный.
 
 
Горбясь в дожде, в паноптикум иду,
Пишу стихи и оставляю дома,
Как автомат, гадающий судьбу —
Автоматический рояль незаведенный.
 

Возвращение в ад

(Лотреамону)

 
Еще валился беззащитный дождь,
Как падает убитый из окна.
Со мной шла  радость,  вод воздушных дочь,
Меня пыталась обогнать она.
 
 
Мы пересекли город, площадь, мост,
И вот вдали стеклянный дом несчастья.
Ее ловлю я за цветистый хвост
И говорю: давайте, друг, прощаться.
 
 
Я подхожу к хрустальному подъезду,
Мне открывает ангел с галуном,
Дает отчет с дня моего отъезда.
Поспешно слуги прибирают дом.
 
 
Встряхают эльфы в воздухе гардины,
Толкутся  саламандры у печей,
В прозрачной ванной плещутся ундины,
И гномы в погреб лезут без ключей.
 
 
А вот и вечер, приезжают гости.
У всех мужчин под фалдами хвосты.
Как мягко блещут черепа и кости!
У женщин рыбьей чешуи пласты.
 
 
Кошачьи, птичьи пожимаю лапы,
На нежный отвечаю писк и рев.
Со мной беседует продолговатый гроб
И виселица с ртом открытым трапа.
 
 
Любезничают в смокингах кинжалы,
Танцуют яды, к женщинам склонясь.
Болезни странствуют из залы в залу,
А вот и алкоголь – светлейший князь.
 
 
Он старый друг и завсегдатай дома.
Жена-душа, быть может, с ним близка.
Вот кокаин: зрачки – два пузырька.
Весь ад в гостиной у меня, как дома.
 
 
Что ж, подавайте музыкантам знак,
Пусть кубистические запоют гитары,
И саксофон, как хобот у слона,
За галстук схватит молодых и старых.
 
 
Пусть барабан трещит, как телефон:
Подходит каждый, слышит смерти пищик.
Но медленно спускается плафон
И глухо стены движутся жилища.
 
 
Все уже зал, все гуще смех и смрад,
Похожи двери на  глазные щели.
Зажатый, в них кричит какой-то франт,
Как девушка под чертом на постели.
 
 
Стеклянный дом, раздавленный клешней
Кромешной радости, чернильной брызжет кровью.
Трещит стекло в безмолвии ночном
И Вий невольно опускает брови.
 
 
И красный зрак пылает дочки вод,
Как месяц над железной катастрофой,
А я, держась от смеха за живот,
Ей на ухо нашептываю строфы.
 

Танец Индры

 
В полдневном небе золото горело,
Уже стрела часов летела в мрак.
Все было тихо. Только иностранец
Опять возобновил свой странный танец,
Смеясь, таясь и побеждая страх.
К какому-то пределу рвался он,
Где будет все понятно и ничтожно,
И пел Орфей, сладчайший граммофон.
Старик писал таинственную книгу,
Там ласточки с бульвара рвались вдаль,
А даль рвалась к танцующему мигу:
Он выражал собой ее печаль.
 

По ту сторону Млечного Пути

 
Я слушаю так далеко не слышно
Так много снегу за ночь прибывает
Кто там кричит за ледяной рекой
Там в снежном замке солнце умирает
Благословляя желтою рукой
Как холодно здесь осенью бывает
Какой покой
Как далеко один здесь от другого
Кричи маши так только снег пойдет
Железная дорога понемногу
Сползает к морю в бездну на покой
Вы умерли Прощайте недотроги
Махнуло солнце жалкою рукой
Спокойно угадав свою дорогу
Сойдет в покой
Здесь холодно бывает слава Богу
 

Черный и белый

 
Сабля смерти шипит во мгле,
Рубит головы наши и души,
Рубит пар на зеркальном стекле,
Наше прошлое и наше грядущее.
 
 
И едят копошащийся мозг
Воробьи озорных сновидений,
А от солнечного привиденья
Он стекает, как на землю воск.
 
 
Кровью черной и кровью белой
Истекает ущербный сосуд,
И на двух колесницах везут
Половины неравные тела.
 
 
Я на кладбищах двух погребен,
Ухожу я под землю и в небо,
И свершают две разные требы
Две колдуньи, в кого я влюблен.
 

1924

На границе

 
Скучаю я и мало ли что чаю.
Смотрю на горы, горы примечаю.
Как стражник пограничный я живу.
Разбойники мне снятся наяву.
 
 
Светлеют пограничные леса,
Оно к весне – а к вечеру темнеют,
И черные деревьев волоса
Расчесывает ветер, рвать не смея.
 
 
Бежит медведь: я вижу из окна.
Идет контрабандист: я примечаю.
Постреливаю я по ним, скучая.
Одним ли меньше? Пропасть их одна!
 
 
Так чрез границу, под моим окном
Товары никотинные клубятся.
А наши – все бывалые ребятца —
Бегут поймать их, прямо иль кругом.
 
 
И я нескучной отдаваясь лени,
Торговли незаконной сей не враг,
Жду меж страной гористою добра
И зла страной, гористою не мене.
 

Невероятный случай

 
Увы, любовь не делают. Что делать?
Необходимо для большой ходьбы
Любить вольно. Но ведь любовь не дело,
Мы в жизни как поганые грибы.
 
 
Мы  встретились  случайно в  кузовке.
Автомобиль скакнул, дрожа всем телом,
И прочь побег, как будто налегке.
А мы внутри своим занялись делом.
 
 
Смотрела Ты направо. Я туда ж.
Смотрел направо я и Ты за мною.
Медведь ковра к нам вполз, вошедши в раж,
Я за руку его. Ты за руку рукою.
 
 
Но мы потом расстались навсегда,
Условившись встречаться ежедневно.
Грибы поганые, нас выбросили гневно
Обратно в жизнь, не сделавши вреда.
 

Жизнеописание писаря

 
Таинственно занятие писца,
Бездельничает он невероятно.
От счастья блеет – хитрая овца,
Надеется без устали бесплатно.
 
 
Он терпеливо предается сну
(С предателями он приятель первый),
Он спит и видит: черт унес весну
И заложил, подействовав на нервы.
 
 
Потом встает и как луна идет,
Идет по городу распутными ногами,
Купается в ручье как идиот,
Сидит в трамвае окружен врагами
 
 
И тихо, тихо шевелит рукой —
Клешнею розовою в синих пятнах,
Пока под колесом, мостом, ногой
Течет река беспечно и бесплатно.
 
 
И снова нагло плачет. Как он смел
Существовать, обиднейший из раков?
И медленно жуя воздушный мел
Слегка шуршать с солидностью дензнака.
 
 
А он жужжит и жадно верезжит,
Танцует, как холеная собака,
Пока кругом, с вопросом на руках
Сидят враги в ужасных колпаках.
 

Музыкант ничего не понимал

 
Скучающие голоса летали
Как снег летает как летает свет
Невидный собеседник был согласен
(За ширмами сидели мудрецы)
 
 
А музыкант не нажимал педали
Он сдержанно убийственно ответил
Когда его спросили о погоде
В беспечных сверхъестественных мирах
 
 
Как поживают там его знакомства
Протекции и разные курорты
И как (система мелких одолжений)
Приходит вдохновение к нему
 
 
А за роялью жались и ревели
Затравленные в угол духи звука
Они чихали от ужасной стужи
Валящей в белый холодильник дня
 
 
Они летали пели соловели
Они кидались точно обезьяны
Застигнутые облаками снега
Залитые свинцовою водой
 
 
И медленно валились без изъяна
В оскаленные челюсти рояля
Затравлены рвались не разрываясь
В блестящих деснах лаково лились
 
 
Вились впотьмах струились из фиала
И боком пробегали точно рак.
 

Другая планета

(Жюлю Лафоргу)

 
С моноклем, с бахромою на штанах,
С пороком сердца и с порочным сердцем,
Ехидно мним: планеты и луна
Оставлены Лафоргом нам в наследство.
 
 
Вот мы ползем по желобу, мяуча.
Спят крыши, как чешуйчатые карпы,
И важно ходит, завернувшись в тучу,
Хвостатый черт, как циркуль вдоль по карте.
 
 
Лунатики уверенно гуляют,
Сидят степенно домовые в баках,
Крылатые собаки тихо лают.
Мы мягко улетаем на собаках.
 
 
Блестит внизу молочная земля
И ясно виден искрометный поезд.
Разводом рек украшены поля,
А вот и море, в нем воды по пояс.
 
 
Вожатые забрали высоту,
Хвост задирая как аэропланы,
И на Венеру мы летим – не ту
Что нашей жизни разбивает планы
 
 
Синеет горный неподвижный нос,
Стекло озер под горными тенями.
Нас радость потрясает как поднос,
Снижаемся с потухшими огнями.
 
 
На ярком солнце для чего огни?
Но уж летят, а там ползут и шепчут
Стрекозы-люди, бабочки они,
Легки, как слезы, и цветка не крепче.
 
 
Вот жабы скачут, толстые грибы,
Трясясь встают моркови на дыбы
И с ними вместе, не давая тени,
Зубастые к нам тянутся растенья.
 
 
И шасть-жужжать и шасть-хрустеть, пищать,
Целуются, кусаются – ну ад!
Свистит трава как розовые змеи.
А кошки! Описать их не сумею.
 
 
Мы пойманы, мы плачем, мы молчим.
Но вдруг с ужасной скоростью темнеет.
Замерзший дождь, лавины снежной дым.
Наш дирижабль уже лететь не смеет.
 
 
Пропала насекомых злая рать,
А мы, мы вытянулись умирать.
Замкнулись горы, синий морг над нами.
Окованы мы вечностью и льдами.
 

Клио

 
Увы бегут Омировы преданья
Ареевы решительные сны
Улисовы загробные свиданья
Еленины волосные волны
 
 
Все это будет не приподнимаясь
Не возмущаясь уплывать туда
Туда где руки белые ломая
Танцует сон неведомо куда
 
 
Беспочвенно безветренно бесправно
Падет твоя рука на крупный дождь
И будет в мире тихо благонравно
Расти пустая золотая рожь
 
 
Скакать года как воробьи над калом
И раки петь – сюда балда сюда
Где изумрудный яд на дне бокала
Танцует не предчувствуя вреда
 

Орфей

1

 
Солнце светит снег блестит не тая
На границе снега ходит фея
В золотых своих лучах блистая
Слышен голос снежного Орфея
Стеклянное время блестит в вышине
Где я Далеко
Я счастье рока
Усталый приди ко мне
К снежной руке прикоснись
Покачнутся весы золотые
Ты забудешь прошедшую жизнь
Ты как лед просветлеешь на солнце
Зимы неземной
 

2

 
Соколы тихо летят
Солнце заходит
Темная рябь над рекой
Колокол бьет
Время на пляже проходит
Вечер уж там на свободе
Белое солнце горит
Трубы и шумы в народе
Там Христос нам махает рукой и уходит
В темную рябь над рекой
Солнце заходит
Соколы тихо улетают домой
 

Ледниковый период

 
Слишком жарко чтоб жить
Слишком больно чтоб думать
Руки липнут Зачем
Слышишь голос дрожит
Ах как больно и страшно вас слушать
Как высок тот кто нем
На высокой поверхности снега
Утопая бились кусты
Газ уходил в зеленое небо
Руки долго ломали деревья
 

У парома

 
Кто вы там в лодке
Мы летние духи
Смотрим на флаги
Слушаем синий дни
Смех в отдаленьи
Кто-то там в черные тучи
Тихой походкой
Вошел и упал на колени
Море у ног
Он одинок
С белым ликом белее бумаги
Он не сможет сдержать долгожданное счастье
Солнце раскрылось
Живите долго
 

Долговременность сквозь мгновение

 
Камень сквозь снег проступает
Ночь проступает сквозь день
Медленно день убывает
Темнеет день Времени нам не хватает
Слишком скоро усталость приходит
Слишком рано темнеет
И уже ночь
Мы открыли бы страшные тайны
Мы простерли бы души к звукам
Мы коснулись бы черных рук
Страшных дивных последних мук
 

Мнемотехника

 
Черное дерево вечера росло посредине анемоны
Со сказочной быстротой
Опять что-то происходило за границами понимания
Изменялись окна стекла касались времени
А за окном была новая жизнь
Все меняло свое название как в те прошлые годы
Железо улыбок звучало ударами дождевых лилий
Потом все прошло и снова была ночь
 

Допотопный литературный ад

1

 
Зеленую звезду несет трамвай на палке,
Народ вприпрыжку вырвался домой.
Несовершеннолетние нахалки
Смеются над зимой и надо мной.
 
 
Слегка поет гармоника дверей,
В их лопастях запуталось веселье
И белый зверь – бычок на новоселье —
Луна, мыча, гуляет на дворе.
 
 
Непрошенные мысли-новобранцы
Толпятся посреди казармы лет.
Я вижу жалкого ученика при ранце,
На нем расселся, как жокей, скелет.
 
 
Болтает колокольня над столицей
Развязным и тяжелым языком.
Из подворотни вечер белолицый
Грозит городовому кулаком.
 
 
Извозчики, похожие на фавнов,
Поют, махая маленьким кнутом.
А жизнь твоя, чужая и подавно,
Цветет тяжелым снеговым цветком.
 
 
Пускай в дыму закроет пасть до срока
Литературный допотопный ад!
Супруга Лота, не гляди назад,
Не смей трещать певучая сорока.
 

2

 
Как лязгает на холоде зубами
Огромный лакированный мотор!
А в нем, едва переводя губами,
Богач жует надушенный платок.
 
 
Шагают храбро лысые скелеты,
На них висят, как раки, ордена.
А в небе белом, белизной жилета,
Стоят часы – пузатая луна.
 
 
Блестит театр золотом сусальным,
Ревут актеры, тыча к потолку,
А в воздухе, как кобель колоссальный,
Оркестр лает на кота-толпу.
 
 
И все клубится ядовитым дымом,
И все течет, как страшные духи,
И лишь во мгле, толсты и невредимы,
Орут в больших цилиндрах петухи.
 
 
Сжимаются как челюсти подъезды
И ширятся дома как животы,
И к каждому развязно по приезду
Подходит смерть и говорит на ты.
 
 
О нет, не надо, закатись, умри,
Отравленная молодость на даче!
Туши, приятель, елки, фонари,
Лови коньки, уничтожай задачи.
 
 
О, разорвите памяти билет
На представленье акробатки в цирке,
Которую песок, глухой атлет,
Сломал в руках, как вазочку иль циркуль.
 

Учитель

 
Кто твой учитель пенья?
Тот, кто идет по кругу.
Где ты его увидел?
На границе вечных снегов.
Почему ты его не разбудишь?
Потому что он бы умер.
Почему ты о нем не плачешь?
Потому что он это я.
 

Был страшный холод

 
Был страшный холод, трескались деревья.
Снаружи  сердце перестало биться.
Луна стояла на краю деревни,
Лучом пытаясь обогреть темницы.
Все было тихо, фабрики стояли,
Трамваи шли, обледенев до мачты,
Лишь вдалеке, на страшном расстояньи
Дышал экспресс у черной водокачки.
Все было мне знакомо в темном доме,
Изобретатели трудились у воронок,
И спал, сраженный неземной истомой,
В гусарском кителе больной орленок.
 

Стихотворения, не вошедшие в книги

«Скоро выйдет солнце голубое…»

 
«Скоро выйдет солнце голубое».
«Почему же, детка, голубое?» «Так!»
Тихо розы расцветали на обоях.
Спал воздушный шар на высотах.
 
 
Дети были целый день на пляже,
Поздно вечером вернулись в город.
Под зонтами в синих экипажах
Укатили все обедать в горы.
 
 
Это лето было всё в закатах,
Всё в предчувствии миров иных.
Ночью пела синяя Геката,
Днём грустило солнце с вышины.
 
 
На вершину мира восходили
Улыбаясь умирать часы,
Голубые сны-автомобили
У прибрежной пели полосы.
 
 
За окном сияла водяная
Синяя стена, песок и флаги.
На шезлонге девочка больная
Склеивала домик из бумаги.
 
 
«Этот домик, он зачем?» «Для кошки».
«Нет, возьму его с собой на небо.
Буду там медведицу в окошко
Я кормить с ладони чёрным хлебом».
 
 
«Ну, а это что за поезд в поле?
С ватным дымом он куда идёт?»
«Папа, папа, уж отходит поезд
И весна меня в окно зовёт».
 
 
Папа вышел. Гавань флот покинул.
Хлопал парус тента. С моря дуло.
Тихо на бок голову откинув
Меж игрушек девочка заснула.
 
 
Странный ангел появился с моря,
На кривых колесах поезд ожил
И над белым паровозом в горы
Поднялся дымок на винт похожий.
 
 
Девочка вошла в вагон картонный,
Мир сиял ей флагами, годами.
И отельный старичок садовник
Подлетел к её окну с цветами.
 
 
Поезд тронул. От балкона в вечность
Полетела вслед ему оса.
Кто-то странный подойдя навстречу
В лоб поцеловал её отца.
 

1929

«Мы ручей спросили чей ты…»

 
Мы ручей спросили чей ты
Я ничей
Я ручей огня и смерти
И ночей
А в ручье купались черти
Сто очей
Из ручья луна светила
Плыли льды
И весну рука схватила
Из воды
Та весна на ветке пела
Тра-ла-ла
Оглянуться не успела
Умерла
А за ней святое солнце
В воду в ад
Как влюблённый из оконца
За глаза
Но в ручей Христос ныряет
Рыба-кит
Бредень к небу поднимают
Рыбаки
Невод к небу поднимает
Нас с тобой
Там влюблённый обнимается
С весной
В нём луна поёт качаясь
Как оса
Солнце блещет возвращаясь
В небеса
 

Покушение с негодными средствами

Ж.К.

 
Распускаются розы тумана
Голубые цветы на холме
И как дымы костров Авраама
Всходит фабрик дыханье к зиме
 
 
Спит бульвар под оранжевым светом
Розоватое солнце зашло
Сердце зло обожжённое летом
Утонувшее счастье нашло
 
 
Стынет воздух и медленно меркнет
Уж скользят ветровые ужи
На стене католической церкви
Курят трубки святые мужи
 
 
В этот час белый город точёный
Покидает мадонна одна
Слышен голос трубы золочёной
Из мотора где едет она
 
 
Сквозь туман молодому Розини
Машет ангел сердец молодых
Подхожу: в голубом лимузине
Вижу даму в мехах голубых
 
 
Но прозрачно запели цилиндры
Шины с рокотом взяли разбег
И с мадонной как мёртвый Макс Линдер
Полетел молодой человек
 
 
А кругом возмущались стихии
И лиловая пери гроза
Низвергала потоки лихие
Мы качались как стрекоза
 
 
Сон шофера хлестал по лицу и
Заметал бездорожье небес
(А на месяце синем гарцуя
Отдавал приказания бес)
 
 
Зеленели волшебные воды
Где айсберги стоят, короли
Океанские сны пароходы
Все в огнях, погружались вдали
 
 
Из воды возникали вулканы
Извергая малиновый дым
Алюминиевые великаны
Дирижабли ложились на льды
 
 
Буря звёзды носила в тумане
Что звенели как колокол губ
И спешили с кладбищ меломаны
Труп актёра и женщины труп
 
 
Петухи хохотали из мрака
Голоса утопающих дев
Прокажённые с крыши барака
Ядовитые руки воздев
 
 
И мадонна кричала от страха
Но напрасно: мы валимся, мы
Головой ударяем о плаху
О асфальтные стены тюрьмы
 
 
Мы в гробах одиночных и точных
Где бесцельно воркует дыханье
Мы в рубашках смирительных ночью
Перестукиваемся стихами
 

«Перечисляю буквы я до ша…»

 
Перечисляю буквы я до ша
Немногие средь них инициалы
Бесцветны вечера и зори алы
Одна привыкла ты встречать душа
 
 
Сколь часто принимала не дыша
Ты взоров жён летящие кинжалы
Но что для тех мучительное жало
Кто смерти не боится бердыша
 
 
И ты как прежде нищая горда
Когда мечтаний светлая орда
Уничтожала скудные посевы
 
 
Но высохла кровавая бурда
Земля светла под снегом и тверда
Случайных ран давно закрыты зевы
 

1924

«Я вам пишу из голубого Симферополя…»

 
Я вам пишу из голубого Симферополя,
Потому что теперь никогда не увижу.
Осыпаются листья картонных тополей
На аллеях сознанья изорванных книжек
 
 
Когда на фоне дребезжащей темноты
Зажгутся полисы бессмысленных видений,
Галлюцинации разинутые рты
Заулыбаются на каждом блике тени.
 
 
Всех найдете на осеннем тротуаре,
Только больше с каждым лишним годом.
Глаза голодные мечтой о самоваре
<С> в нем опрокинутым дешевеньким комодом.
 

«Копает землю остроносый год…»

 
Копает землю остроносый год
Но червяки среди земли какие
Смотри собрались улицы в поход
Держа ружьё как черенок от кия
 
 
Смотрю как над рекою страх и млад
Обедают. Смотрю на лошадей
На чайную посуду площадей
Садится вечер как больной солдат
 
 
Оно неведомо чрез улицу летит
И перестало. Возвращаюсь к ночи
И целый день белесых бород клочья
Срезает небо и опять растит
 

1924

Простая весна

 
На бульварах сонного Страстного
Улыбаюсь девушке публичной.
Все теперь я нахожу приличным,
Все избитое теперь остро и ново.
 
 
О весенний солнечный Кузнецкий,
Над твоей раскрашенной толпою
Я один, насмешливый и детский,
Зло смеюсь теперь моей весною.
 
 
Я живу без символов и стиля —
Ежегодный цикл стихов весенних.
Знаю все – от фар автомобиля
До задач о трубах и бассейнах.
 

1917

Караваны гашиша

Наталии Поплавской

 
Караваны гашиша в апартаменты принца
Приведет через сны подрисованный паж.
Здесь, в дыму голубом, хорошо у пекинца,
У него в золотых обезьянах палаш.
 
 
За окном горевал непоседливый вечер,
И на башне, в лесах, говорили часы,
Проходили фантомы, улыбались предтечи
Через дым на свету фонарей полосы.
 
 
У лохматого перса ассирийское имя,
Он готовит мне трубку, железный чубук,
Вот в Эдеме, наверно, такая теплыня,
Покрывает эмалью ангел крылышки рук.
 
 
Варит опий в дыму голубом притонер,
А под лампой смола, в переплете Бэкон.
Мне Ассис постелил из лоскутьев ковер.
Полоса фонарей через клетки окон.
Харьков, 1918
 

«Вот прошло, навсегда я уехал на юг…»

Асе Перской

 
Вот прошло, навсегда я уехал на юг,
Застучал по пути безучастный вагон,
Там остался в соборе любимый амвон,
Там остался любимый единственный друг.
 
 
Мы ходили с тобой кокаиниться в церкви,
Улыбались икон расписные глаза,
Перед нами огни то горели, то меркли,
А, бывало, видений пройдет полоса.
 
 
Это было в Москве, где большие соборы,
Где в подвалах курильни гашиша и опия,
Где в виденьях моих мне кривили улыбки жестокие
Стоэтажных домов декадентские норы.
 
 
У настенных икон ты поставь по свече,
На амвоне моем обо мне говори.
Я уехал на юг, ты осталась в Москве.
Там теперь на бульварах горят фонари.
 

Харьков, октябрь <1918>

Стихи под гашишем

 
«Вы купите себе буколику, —
Мне сказал поваренок из рамки, —
Подзовите волшебника к столику,
Не пугайтесь его шарманки.
 
 
Закажите ему процессию,
Подберет на хрустящих дудках,
А на хрип, улыбнувшись невесело,
О попавших туда незабудках.
 
 
Закажите себе буколику,
Оживите постель пастушью,
Рассыпая гашиш по столику,
Поцелуйте ладони удушью».
 

Харьков, сентябрь 1918

Ода на смерть Государя Императора

Посвящается

Его Императорскому Величеству

 
Потускнели главы византийских церквей,
Непонятная скорбь разошлась до Афин.
Где-то умер бескрылый в тоске серафим,
Не поет по ночам на Руси соловей.
 
 
Пронесли через степь клевету мытаря,
А потом разложили гуситский костер.
В истеричном году расстреляли царя,
Расстрелял истеричный бездарный актер.
 
 
А теперь не пойдут ко двору ходоки,
Не услышат прощенья и милости слова,
Только в церквах пустых помолятся да снова
Перечтут у настенных икон кондаки.
 
 
От Байкальских озер до веселых Афин
Непонятная скорбь разошлась по стране.
Люди, в Бозе бескрылый почил серафим,
И Архангел грядет в наступающем дне.
 

Харьков, осень 1918

Мои стихи о водосвятии

И. Волошину

 
Вот сегодня я вспомнил, что завтра крещенье,
Но меня надоедливо душат сомненья.
Здесь, где кресточек опустят в поток,
Неужели в сугробах устроят каток,
Неужели, как прежде, как в дивную старь,
Пронесут золоченый огромный фонарь:
И несчетных церквей восковая дань
Осветит на руках дьяконов Иордань?
А тогда-то над войском святого царя
Пролетят огневые слова тропаря.
А когда в топорами прорубленный крест
Патриарх в облаченье опустит крест,
Понесут но домам кувшины с водой,
От мороза покрытые тонкой слюдой,
Понесут вот не те ли, кто в церкви святой?
В медальоне Антихриста голову вставили,
А над ней херувимов лампаду вставили,
И штыком начирикали: «Здесь
Служите молебны мне».