Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Борис Поплавский

«Прекрасно сочиняешь Александр…»

 
Прекрасно сочиняешь Александр
Ты мифы кои красят наши яви
Хоть ведомо бесплоден олеандр
Литературы и в судьбах бесправен
 
 
И слов нема как говорит народ
Чтоб передать как люба «Свора верных»
Поваднику безделий суеверных
Которым учишь ты певцов народ
 
 
Спокойный сон неверие мое
Непротивленье счастию дремоты
В сем ваше обнаженье самоё
Поэзии блистательные моты
 
 
Необорима ласковая порча
Она свербит она молчит и ждет
Она вина картофельного горше
И слаще чем нерукотворный мед
 
 
Приятно лжет обакула любви
И счастья лал что мягко греет очи
И дальних путешествий паровик
Завидев коий ты забыл о прочем
 
 
Приятно пишет Александр Гингер
Достигши лучших чем теперь времен
И Свешников нежнейший миннезингер
И Божнев божий с неба обронен
 
 
Все нарастает неживая леность
На веки сыпля золотой песок
Уж стерлась берегов определенность
Корабль в водах полуночи высок
 

«Бело напудрив красные глаза…»

Александру Гингеру

 
Бело напудрив красные глаза,
Спустилась ты в назначенное время.
На чьих глазах к окну ползет лоза?
Но результаты очевидны всеми.
 
 
Нас учит холод голубой, внемли,
Ах, педагоги эти: лето, осень;
Окончили на небесах мы восемь
И в первый класс возвращены земли.
 
 
Рогатой лошади близки ли лоси?
Олень в сродстве, но ах, олень не то.
Мы носим холодом подбитое пальто,
Но харч точим, они же, блея, просят.
 
 
Непредставимо! Представляюсь вам,
Но ударяет вдруг огромный воздух.
Писать кончаю? Твари нужен отдых,
Он нужен Богу или даже львам.
 

1924

«Ворота ворота визжат как петел…»

 
Ворота ворота визжат как петел
Как петли возгласили петухи
Свалился сон как с папиросы пепел
Но я противен я дремлю хи! хи!
Который час каморы иль амура
Но забастовка камерных часов
Лишь кот им злостно подражает: ммурра!
Спишь и не спишь. Немало сих особ
Валюсь как скот под одеяло тая
Как сахар в кипяченом молоке
Как ток палящий на продукт Китая
Шасть мочится латунной по руке
И я храплю простой солдат в душе
Сигнув от неприступного постоя
Хозяйка повторяет букву «ше»
Зане се тише но терпеть не стоит
 

1. X.1924 На улице

«Как в ветер рвется шляпа с головы…»

 
Как в ветер рвется шляпа с головы,
Махая невидимыми крылами,
Так люди, перешедшие на Вы,
Стремятся разойтись к своим делам.
 
 
Как башмаки похожи па котурны,
Когда сквозь них виднеются персты.
Доходит жизнь до неурочной урны,
И станет тень твоя, чем не был ты.
 
 
Как любим мы потертые пальто,
Что пулями пробитые мундиры.
Нам этой жизни тление свято
И безразличны неземные клиры.
 
 
И как лоснятся старые штаны
Подобно очень дорогому шелку,
Докучливые козни Сатаны
Вместим в стихи, не пропадут без толку.
 
 
Прекрасен наш случайный гардероб,
Взошлем хвалы небесному портному.
Как деревянный фрак скроит он гроб.
Чтоб у него мы не смущались дома.
 

1924

«Мальчик думает а я остался…»

 
Мальчик думает а я остался
Снова не увижу Южный крест
Далеко в раю над ним смеялся
Чей-то голос посредине звезд
 
 
Милый милый от земли до рая
Простираются миры зари
Острова заката где играют
С ангелами мертвые цари
 
 
В океане там двойные зори
В облаках закаты-города
А когда приходит вечер – в море
Розовая синяя вода
 
 
Улетаем мы грустить на звезды
Закрываем в дирижабле шторы
А кругом идет блестящий дождик
Из промытых синих метеоров
 

«Я звал Тебя весна слегка мычала…»

 
Я звал Тебя весна слегка мычала
Быть может день или уже года
Но ты молчала пела отвечала
И разговаривала как всегда
 
 
Летели дни качались и свистели
Как бритва на промасленном ремне
И дождики как легкие метели
Кружились надо мною и во мне
 
 
Пропала ты ты растворилась Белла
В воздушной кутерьме святых ночей
Мечта почто пред жизнию робела
Ужасной лампы в тысячу свечей
 
 
Раздваивается на углу прохожий
Растраивается на другом углу
В ушко мне ветер входит как в иглу
Он воздухом сшивает наши кожи
 
 
Я с улицы приоткрываю дверь
И снова вижу улицу за дверью
Была ли жизнь, была, их было две
Два друга два мошенника две пери
 
 
Так клоун клоуна пустою палкой бьет
Довольные своим ангажементом
Иль гоночный автомобиль ревет
От сладкой боли под рукой спортсменки
 
 
Но клоуны дерутся не сердясь
И в гонщиц влюблены автомобили
И мы в свое отчаянье рядясь
Не франтами всегда ль пред Вами были.
 

1925

«Не неврастении зеленая змея…»

 
Не неврастении зеленая змея
Что на углу виется в мокром дыме
Тобою в лоб укушена фантазия
Она мертва хотя и невредима
 
 
Зеленые зеленые дома
И воздух плотный что хороший саван
И коридор ползучий как роман
 

1925

«Садится дева на весы…»

 
Садится дева на весы
Свой задний вес узнать желая
И сходит человек в часы
Из вечности то есть из рая
 

1925

«Лесничий лестницы небесной Ты не без…»

 
Лесничий лестницы небесной Ты не без
Небес отличия. Несправедливый орден
Неисправимый но заправский ордер
Завеса Ты но всуе о Зевес
Один какой счастливою рукой
Пристали козыри. Ах женщина пристала
Порукой быть рекою о рек кой
Пристало быть податливым металлом
Иду по лестнице Иакова двояко
Надземная машина не спешит
Вояка шасть на яка всадник яко
А пеший? Правда есть куда спешить.
Вздыхает метко <нрзб.>, смекает
Блоха я съешь на сколько беготни
Козел я зол я головой мотаю
О немочь не могу не иметь мошны
Мошны крестьяне хоть на них креста нет
Ощерится священник – не щерись.
А чуб до губ но от губы их станет
Оставит для нелепых фельдшериц
Для снисходительных и ловких падчериц
Поэты медицинский персонал
Немалые больницы над каналом
То мочите клиента по началу
Потом она же а потом она же
Мы клеили любови картонажи.
 

1925

«Фонарь прохожему мигнул…»

 
Фонарь прохожему мигнул
Как закадычный друг
Но слишком яркий луч лягнул
В лицо ударив вдруг
 
 
Упал прохожий как солдат
С стрелой луча в груди
Ее не вытащить назад
Он мертв хоть невредим
 
 
Так прикоснулась Ты перстом
Слегка ко лбу зимы
И пал стоящий над постом
Солдат слуга Фомы
 
 
Ты невидимо подошла
Как серый снег сухой
И виселицы обняла
Пеньковою рукой
 

1925

«В серейший день в сереющий в засёрый…»

 
В серейший день в сереющий в засёрый
Беспомощно болтается рука
Как человек на бричке без рессоров
Как рядовой ушедшего полка
 
 
Лоснящиеся щеки городов
Намазаны свинцовою сурьмою
И жалкий столб не ведая годов
Руками машет занявшись луною
 
 
И было вовсе четверо надежд
Пять страшных тайн и две понюшки счастья
И вот уже готов обоз невежд
Глаголы на возах в мешках причастья
 
 
Беспошлинно солдатские портки
Взлетают над ледовыми холмами
И бешено вращаются платки
За черными пустыми поездами
 
 
Склоняется к реке словесный дым
Бесшумно убывая как величье
И снова город нем и невредим
Стирает с книг последние отличья
 
 
Стеклянные высокие глаза
Катаются над городом на горке
А слез летает целая гроза
Танцующая на крыше морга
 

«Не буффонаду и не оперетку…»

 
Не буффонаду и не оперетку
Но нечто хилое во сне во сне
Увидела священная кокетка
Узрела в комфортабельной тюрьме
 
 
Был дом силен и наглухо глубок
А на чердачном клиросе на хорах
Во тьме хихикал черный голубок
С клешнями рака и глазами вора
 
 
И только мил хозяин белобрыс
Продрав глаза тянулся сонно к фторе
Длиннейшей лапой домовая рысь
Его за шиворот хватала он не спорил
 
 
И снова сон храпел сопел вонял
И бесконечным животом раздавшись
Царил все комнаты облапив все заняв
Над теми что заснули разрыдавшись
 
 
И долго дива перьями шурша
Заглядывая в стекла билась пери
Пока вверху от счастья антраша
Выкидывал священный рак за дверью
 

«Бездушно и страшно воздушно…»

 
Бездушно и страшно воздушно
Возмутительно и лукаво
Летает стокрылое счастье
В него наливают бензин
 
 
На синее дерево тихо
Влезает один иностранец
Он машет тоненькой ручкой
Арабы дремлют внизу
 
 
Они танцевали как мыши
Обеспеченные луною
Они оставались до бала
Они отдавались внаем
 
 
И было их слишком мало
И было их слишком много
Потому что поэтов не больше
Не больше чем мух на снегу.
 

«Блестит зима. На выгоне публичном…»

 
Блестит зима. На выгоне публичном
Шумит молва и тает звук в трубе
Шатается душа с лицом поличным
Мечтая и покорствуя судьбе
 
 
А Александр курит неприлично
Шикарно дым пускает к потолку
Потом дите качает самолично
Вторично думает служить в полку
 
 
И каждый счастлив боле или мене
И даже рад когда приходит гость
Хоть гость очами метит на пельмени
Лицом как масло а душой как кость
 
 
Но есть сердца которые безумно
Бездумно и бесчувственно горят
Они со счастьем спорят неразумно
Немотствуют и новый рвут наряд
 
 
На холоде замкнулся сад народный
Темнеет день и снег сухой шуршит
А жизнь идет как краткий день свободный
Что кутаясь в пальто пройти спешит
 

«Я Вас люблю. Любовь она берется…»

 
Я Вас люблю. Любовь она берется
Невесть почто, а Вы какой-то бог.
Я падал об землю; но ох! земля дерется.
Коль упадешь, шасть в глаз, в адамов бок.
 
 
Оставил я валяние злодея
И шасть летать, но ох, лета, лета!
Не позволяют мне: я молодею.
Спешит весна, та ль? О не та, не та!
 
 
Что некогда. Но некогда! Стенаю:
Стена я, говорит судьба; но ба!
Я расставляю знаки препинанья
И преткновенья, гибели, слова.
 
 
Моей любви убийственны романы.
С романом чай, с ромашкой чай? Не то.
Но пуст карман. Я вывернул карманы
Жилета и тужурки и пальто.
 
 
Вы все ж такая. Каюсь: где! где! где!
Слова найти, ти, ти, та, та, ту, ту.
Встаю на льду, вновь падаю на льде:
Конькам судьбы доверивши мечту.
 

«Отъездом пахнет здесь, смердит отъезд…»

 
Отъездом пахнет здесь, смердит отъезд:
Углем прозрачным, кораблем железным.
Оркестр цыганский перемены мест
Гимн безобразный затянул отъезду.
 
 
Одно из двух, одно из трех, из этих:
Быть на земле иль быть на море там,
Где змей, змей выплывает на рассвете,
Которого боится капитан.
 
 
Там, где качается железный склеп двухтрубный,
Гам, где кончается шар беспардонно круглый.
 
 
Где ходит лед, как ходит человек,
Гоняется за вами в жидком мраке.
И ударяет челн по голове,
Ломая нос, как футболисты в драке.
 
 
Где есть еще крылатые киты,
Чтобы на них поставить дом торговый.
И где в чернильной глубине скоты
Живут без глаз – Ты жить без глаз попробуй.
 
 
Где в обморок впадает водолаз,
Как в море пал без звука ручеишко,
Пока над ним, лишь для отвода глаз,
Его корабль уносит ветр под мышкой.
 

«Летящий снег, ледящий детский тальк…»

 
<Летящий> снег, ледящий детский тальк
Осыпал нас как сыпь, как суесловье
Взошел четверг на белый пьедестал,
Мы все пред ним покорствуем, сословья.
 
 
На слове нас поймала, поняла,
Ударила печали колотушкой.
Как снег с горы, нас не спросясь, смела,
Бежим барашки, скачет волк-пастушка.
 
 
Ты бьешь нас, ножницами нас стрижешь,
Летит руно, как кольца над окурком.
Зима Большой безделия снежок.
Безмыслия приятнейшая бурка.
 
 
Днесь с пастбищ тощих нас зовет декабрь.
Но глупому барану в дом не хотца.
Баран, баран, почто ты не кентавр,
Лишь верхней частью с ним имея сходство.
 
 
Уж сторож тушит над полями свет.
Почто упорствовать, строптивый посетитель?
Но, утомись игрой, ушел служитель.
Сплю в горном зале, на столов траве.
 

«На! Каждому из призраков по морде…»

 
На! Каждому из призраков по морде.
По туловищу. Будут руки пусть.
Развалятся отяжелевши орды.
Лобзанья примут чар стеклянных уст.
 
 
Бездумно дуя голосом, падут,
Как дождь, как пепел, на пальто соседа.
Понравятся, оправятся, умрут.
Вмешаются в бессвязную беседу.
 
 
Пусть синий, пусть голубизны голяк
Их не узнает, как знакомый гордый.
Зад, сердца зад публично заголя,
Но кал не выйдет, кал любови твердый.
 
 
Они падут, они идут, иду.
Они родились по печаль, полена.
Они в тебе, они в горбе, в аду,
Одиннадцать утерянных колена.
 

«Невидный пляс, безмерный невпопад…»

 
Невидный пляс, безмерный невпопад.
Твой обморок, о морока Мойра.
Приятный, но несладкий шоколад
Выкачивает вентилятор в море.
 
 
Видна одна какая-то судьба
И краешек другого парохода.
Над головой матросская ходьба.
Охота ехать. На волка ль охота?
 
 
Что будет в море? Мор ли? Водный морг?
На юте рыба? Иль в каюте? Ибо
Комический исторгнули восторг
Комы воды. Кому в аду! Счастливо!
 
 
Так бóсую башку облапошив,
Плясали мысли, как лассо лапши.
Отца ли я? Отчаливало море.
Махала ты нахалу тихо, Мойра.
 

Песня первая

 
Не удадай гуны она вошла инкогнито
И на лице ее простой ландшафт
Идут на нет и стонут в море вогнутом
Кому спускается ее душа
 
 
В кольцо гуны включен залог возврата
И повторение и вздох высоких душ
И пустельги и прочих рата трата
Нога луны горит во сне в аду
 
 
Забава жить двуносая загава
Качает мнимо этот маятник
Пружины нет но есть любовь удава
Вращающая огни и дни
Дудами баг багария бугует
Рацитого рацикоко стучит гоось
Бооогос Госия богосует
Но ей луна впилась от веку в нос
Косо осмáрк пикельный спилит
Доремифа соля сомнинолла
Чамнага мнази погибать соля
 

Песня вторая

 
Всего стадий у луны шесть
Надир и зенит
Офелия и перигелия
Правое и левое
Париж и Лондон
Но Ты поскýкал скýкики
Но помукай мукики
Но ты покукай кукики
Но ты помракай мракики
Но сракай сракики
Подстава у нее триангулическая
Радиус длиной со срадий
Пуписи отрицают это
Но острогномы смеются над глазом
Глубина ее сто сорок тысяч ног
Водоизмещение ее отрицательное
Широты у нее не наблюдается
 

П<есня> трет<ья>

 
Первый ангелас: Мууу тууба промутись к муукам
Вторый ангелас который оказывается тем же самым
где-то близко и сонно: Буси бабай дуси дамай самумерсти не замай
Третий ангелас который оказывается предыдущим громко
и отрывисто как будто его ударили сзади ногой в сезади:
Усни Усни кусти, такомай, шагомай, соуууоу пик
Свертилиллиолололосяся
Кружится и танцует на одном месте
первый ангел опять все тише: Муууудрость
Гуна вдруг просыпается и говорит
Non mais merde
И тотчас же все рыбы исчезают
 

Песня четверт<ая>

 
На луне живут я и моя жена
На луну плюют я и моя жена
Луна не любит ни меня ни моей жены
У попа была луна
Он ее убил
Но увидев что она моя жена
Он ее похоронил
И надпись написал
Здесь останавливаться стро запрещается
а также défense d’afficher свои чувства
Оооочень это пондравилось
Тогда я дал попу по пупу
Толстому по толстой части
и с тех пор
Сетаси молчат
Гунаси мрачат
Стихаси звучат
Ангеласи мычат
Во сне
 

Дадафония

 
Зеленое синело сон немел
Дымила сонная нога на небосклоне
И по лицу ходил хрустящий мел
Как молоко что пляшет на колонне
 
 
Как набожно жена спала внизу
Вверху сидела в золотом жилете
Пила лозу что бродит на возу
Изнемогала в обществе скелета
 
 
Беспомощно но мощно о мощна
Таинственная мышь в стеклянной чашке
Как шахмат неприступная грешна
Сомнительна как опера-ромашка
 
 
Журчи чулан освобождай бездумье
Большое полнолунье ублажай
Немотствуй как Данунцио в Фиуме
Ложись и спи на лезвии ножа
 
 
Ржа тихо, нежно ржа, прекрасно ржа.
 

Париж, март 1926

«Закончено отмщение; лови…»

навылет на бегу

В. Кемецкий

 
Закончено отмщение; лови!
Клочки летящие последних дней и ложных
Но белых белых белых,
Белых белых белых; белых! плеч любви
Не забывают (это невозможно)
 
 
Стекает ниц холеный бок лекала
Сползает жизнь наперекор навзрыд
Покрыта мягким белым лунным калом
Она во сне невнятно говорит
 
 
Не возвращайтесь и не отвращайтесь
Скользя по крышам падая слегка
Слегка бодая головой прощайтесь
Как лошадь-муза <нрзб.> старика
 
 
В вращающемся голосе в ответе
Рождается угроза роза «у»
Доподлинно одна на ярком свете
Она несет на лепестках луну
 
 
Отравленное молоко несет сиренью
Шикарной ленью полон рот (вода)
Сгибает медленно пловец твои колени
Как белый лист бумаги навсегда.
 

Париж, 1926

Человекоубийство

 
Уж ночи тень лежала на столе
(Зеленая тетрадь с знакомым текстом)
Твой взгляд как пуля спящая в стволе
Не двигался; ни на слово, ни с места.
 
 
Судьбой ли был подброшен этот час
Но в нищенском своем великолепье
Рос вечер, ширились его плеча.
(Дом становился от часу нелепей).
 
 
Но руки протрезвились ото сна
И разбежась подпрыгнули к рояли
В окно метнулась грязная весна
В штанах с косой но мы не отвечали
 
 
Удар но перламутровым зубам
Прозрачной крови хлест в лицо навылет
Из ящика пила взвилась к гробам
Толкается кусается и пилит
 
 
Летят цветы за счастье за доску
И из жерла клавирного из печи
Прочь вырываются прокляв тоску
Отрубленные головы овечьи
 
 
Выпрыгивают ноги в добрый час
Выскальзывают раки и клешнею
Хватают за нос палача врача
Рвут волосы гребенкой жестяною
 
 
И снова отвращаются назад
Назад стекают пятясь в партитуру
Пока на красных палочках глаза
Листают непокорную халтуру.
 
 
Но вдруг рояль не выдержал, не смог
Подпрыгнул и слоновыми ногами
Ударил чтицу, животом налег
Смог наконец разделаться с врагами
 
 
И грызть зубами бросился дугой
Взлетела челюсть и клавиатура
Вошла в хребет с гармонией такой
Что содрогнулась вся архитектура
 
 
Выплевывая пальцы, кровь меча
На лестницу ворвалось пианино
По ступеням слетело дребенча
И вырвалось на улицу и мимо
 
 
Но было с нас довольно. Больно с нас
Стекали слезы пот и отвращенье
Мы выползли в столовую со сна
Не мысля о погоне ни о мщенье,
 
 
Мы выпили паршивого вина.
 

2. VI.1926

Télégraphie Sans Fil

 
В восхитительном голосе с Марса
В отвратительном сне наяву
Рассекалась зеленая вакса
Разносила на пальцах молву.
 
 
Первый, первый, первейший из первых
Тише пела (так шмыгает мышь)
Так летает священная гейша
Накреняя прозрачный камыш.
 
 
Так над озером прыгает птица
Вверх и вниз не умея присесть
Так танцует над домом зарница
Где пустая гостиная есть.
 
 
Издается фигляру сдается
Что она под шумок умерла
Погрузилась в чернила колодца
Раскаленная света игла.
 
 
В лед вошла и потухла оставшись
Черной черточкой вялой строки
На веленевый полюс упавши
Где кочуют пингвины-стихи.
 

1926

«Как медаль на шее у поэта…»

 
Как медаль на шее у поэта
Как миндаль на дереве во рту
Белое растерзанное лето
Подымалось на гору в поту
 

1926

«Розовело небо, холодело…»

 
Розовело небо, холодело,
Ранний час был дик, как иностранец.
На земле молиться надоело,
Над холмом возник жестокий глянец.
 

«В осенний день когда над плоским миром…»

A Paud Fort

 
В осенний день когда над плоским миром
Родилась желтоносая луна
Встает из гроба русая Эльвира
Дочь мраморной жены и колдуна
Но впрямь Эльвира не узнала мира
Умри умри несчастная Эльвира
И вот по тоненьким вершинам елок
Идет к заставам королева дев
Над нею плачет робкий глас Эола
И леший руки черные воздев
Эльвира в город по вершинам елок
Идет идет не слушая Эола
Эльвира в городе свистят в дыму машины
На шее пери белое боа
И к ней плывут шикарные мужчины
По воздуху и разные слова
Эльвиру жмет пернатое боа
Эльвира слышит разные слова
Эльвира-пери отвернись от мира
Проснись проснись безумная Эльвира
А через год над крышами вокзала
Ревел как белый тигр аэроплан
И в нем Эльвира нежно танцевала
Под граммофон под радио джаз-банд.
 

1926

«Напрасным истреблением страстей…»

 
Напрасным истреблением страстей
Мы предавались на глазах гостей
Они смеялись жались забивались
Нас покидали и не возвращались
 
 
Был темен вечер той последней встречи
И дождь летел со скоростью картечи
Но ты нескромно прежде весела
Хотела тихо встать из-за стола
 

1926

Бардак на весу

Владимиру Кемецкому

 
Таинственный пришлец не спал подлец
Он шаркал шаркал тонкими ногами
Он грязною душой в одном белье
Ломался беспредметно пред врагами
 
 
Варфоломеевская ночь была точь-в-точь
Точь-в-точь такой же, водною с отливом
Спала спала убийственная ночь
Счастливейшая из всех счастливых
 
 
В тумане лунный рак метал икру
Лил желчь и длил молчание бесплатно
Потом измыслив некую игру
Зашел. И вот! во сне, в белье, халатно.
 
 
На сальный мир стекает свет – светает
Уж тает ледяная ночь уже сквозит
Другая жизнь не мертвая святая
Что ночью слышит, видит Вечный Жид
 
 
О блядь! Дневная гладь весна ночная
Сгинь подлежащий сон, парящий стон
Вращающаяся и ледяная
Игла весны входящая в пальто
 
 
Средь майской теплоты где ходят льды
Побоище невидное, а выше
Переползающие в дыму столы
И там на них поэты сняв портища
 
 
Алло Алло но спит облезлый сонм
Уже издавши образцовый стон
Оставившие низший телефон
Проклявшие печатный граммофон
 
 
И голый голос тонет без воды
Прозрачный череп стонет без беды
Возвратный выдох молкнет на весу
Прелестный призрак виснет на носу
 
 
Безумно шевеля рукой клешней
С зажатой в ней плешивою луной
Покойник жрет проворно колбасу
В цилиндре пляшет нагишом в лесу
И с ним в него впившись волшебный рак
Трясется в такт как образцовый фрак
Раскачивается небес барак
Кракк!!!!
 

Письмо швейцара

 
На вешалке висят печаль и счастье
Пустой цилиндр и полное пальто
Внизу сидит без всякого участья
Швейцар и автор, зритель и не то
 
 
Танцуют гости за перегородкой
Шумит рояль как пароход, как лед
И слышится короткий рев, короткий
Сон музыканта, обморок, отлет
 
 
Застигнутые нотами робеют
Хотят уйти но вертятся, растут
Молчат в сердцах то фыркают слабея
Гогочут: Раз мы в мире ах раз тут
 
 
И в белом море потолков плафонов
Они пускают дым шикарных душ
Заводят дочь стихи и граммофоны
В пальто и университет идут под душ
 
 
Потом издавши жизнеописанье
Они пытаются продать его комплект
Садятся в сани запрягают сами
И гордо отстраняют дым котлет
 

Любовь к испанцам

 
Испанцы это вроде марокканцев
Прекраснейшие люди на планете
Они давно носили брюки клешем
Трень тренькали на саблях в добрый час
 
 
На красном солнце пели и лениво
Лениво умирали в тот же вечер
(Пилили горло бритвою шикарной
Еще пилок и голос ик да ик)
 
 
Прекрасно молчаливо и хвастливо
Не зная о законе Альвогадро
Вытягивали в струнку нос залива
Чтобы на нем стоял футбольный мяч
 
 
Затягивали бесполезный матч.
 

Dionisus Au Pôle Sud

А.А.В.

 
Revue en un acte
Personnages
 
 
Personnages
Marie – Solveig – Hélène – Venus – Anne —
principe femme dans la nature
Jesus – Dionisus – principe androgyne corrélation
du passif et de l’actif
Marie alias «Sophie» – Sephira devenant par
réfraction Sophie Achamot âme humaine
Christ non encore né – conscience humaine – ratio
Ange
Voyageurs
et snobs ex.
 
 
Розовый крест опускался от звезд
Сыпались снежные розы окрест
Путник не тронь эти странные розы
Пальцы уколешь шипами мороза
Милый не верь ледовитой весне
Все это только лишь розовый снег…
В розовом фраке волшебник Христос
Там собирает букеты из роз
Вечером выползли толстые раки
В проруби призрак в сиреневом фраке
Утром хихикали красные груди
Сонно лежали убитые люди.
Чу по шоссе точно палец по торе
Едет за сыном мадонна в моторе!
Как на холсте Одильона Редона
Скачет в карете красотка мадонна.
Но опускается занавес снега
Загромождает дорогу телега.
Ангел шофер поднимись над дорогой
(Нерасторопны лакеи у Бога).
Но хохотал огнедышащий поезд
Дева Венера срывает свой пояс;
Шубу снимает Диана во сне
Ева стремительно сходит на снег
Дива опомнись проснись обернись
Умер в хрустальных цепях Адонис
Он утонул белозубый охотник
Плачет отец его Праведный Плотник
Но как спортсмен как кочующий жид
Сольвейг мадонна на лыжах бежит
Брызжет сиянье на нежную леди
Анну Диану боятся медведи;
В разнообразном холодном сиянье
Призрак скользит по стране без названья,
Там где себя устрашается голос
Что произносит фамилию «полюс».
И наконец под горой из стекла
Видит Елена два белых крыла
Зрит полосатое знамя и звезды,
Сквозь неподвижный разреженный воздух.
Дом воплощение неги и скуки
Запахи кухни и трубные звуки…
И в полосатой зеркальной стене
Видит она как в прозрачном вине
Ходят прекрасные дамы и лорды
Нежны холодны прелестны и горды
По бесконечным гостиным кочуют
В розовых платьях бесстрастно танцуют
И в невозвратном счастливом жужжанье
В радостном небе летят горожане
И среди них восхитительный денди
С синим моноклем на шелковой ленте
Гладко постриженный, в возрасте, в теле
Здесь Дионис проживает в отеле.
Вышел; прилично приветствовал мать
Стал дорогую перчатку снимать.
Но не пожались различные руки
Сольвейг на снег опадает от скуки
Сольвейг на смерть оседает от смеха
Лает в ответ ледовитое эхо
Грудь неестественный смех разрывает
Сольвейг ослабла она умирает.
Франт не успел дотянуться до тела
Тело растаяло оно улетело.