Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Борис Поплавский

Под землю

Сергею Кузнецову

 
Маленький священник играл на рояле
В церкви заколоченной, в снежную ночь.
Клавиши тихо шумели и врали
Им было с метелью бороться невмочь.
 
 
Она сотрясала иконостасы,
Гасила лампады и плакала в трубах.
Тихо склонясь к земле ипостаси
Кутались в жесткие, желтые шубы.
 
 
А в глубоком снегу засыпал проходимец
В белой рубашке с черным крестом.
Он в маленьком свертке нес в церковь гостинец,
И заснул заблудившись под тощим кустом.
 
 
А белые зайцы смотрели из норок,
О чем-то шептались – хотели помочь.
А волки царапались в двери собора
Но лапками разве чугун превозмочь.
 
 
И карлики, ангелы белых снежинок,
Его покрывали своими лучами
Там, где уснувши в тепле пелеринок
Елки сияли звездами-свечами.
 
 
И все было глухо и тягостно в чаще.
Над всем были снежные толщи и годы,
Лишь музыка тихо сияла из Чаши
Неслышным и розовым светом свободы.
 
 
И плакали волки. А мертвый был кроток
Исполнив заветы Святого Грааля
И только жалел что оставил кого-то
В подземной часовне за черным роялем.
 

Звёздный яд

Иде Григорьевне Карской

 
В гробовом таинственном театре
Неземные на столах лежали.
Их лечил профессор Мориатри
От желанья жить и от печали.
 
 
В классе был один самоубийца.
Он любил с ним говорить о розах,
А другой боящийся разбиться
Углублялся с ним в свои неврозы.
 
 
А Ник Картер утром приходил.
Он смотрел сквозь лупу в очи мертвых
Размышлял: Профессор здесь вредил.
Он разведал адрес самых гордых.
 
 
Каждой ночью в бездну прилетая,
С золотой звездой в кармане фрака
Здесь смеясь, грустя и сострадая
Он поил их звездным ядом мрака.
 
 
Синие смотрели в океаны,
Черные на башне звали ночь.
Белые спускались за туманы,
Алые в зарю летели прочь.
 
 
А Ник Картер под дождем рыдал:
Ведь не усмотрел, а как старался,
Но профессор вдруг покинул даль,
И к нему со скрипкою подкрался.
 
 
Бедный сыщик тихо вытер слезы.
Прямо в сердце револьвер приставил.
И случилась с ним метаморфоза
Ангелом он этот лик оставил.
 

Саломея I

 
Тихо ангел гасил фонари.
Вот еще один там погас.
Синий, белый в лучах зари
Проскакал надо мной Пегас.
 
 
Странный призрак в бледном огне
Отдалился он и исчез.
Кто-то страшно крикнул в окне
При паденье последних звезд.
 
 
Город спал на больших якорях
На канале, что пуст и мал.
Далеко в рассветных морях
Утонувший кораблик спал.
 
 
Это детство мое отошло
В океан голубой без предела.
Свесив ноги в черном трико
Смерть махала на мачте белой.
 
 
На корме был прекрасный флаг
Бледно-алый с звездой золотой
Но высоко почти в облаках
Смерть лежала черной фатой.
 
 
Саломея! Бушует рок,
Развевает флаги судьба.
У твоих остроносых ног
Умирает в песке звезда.
 
 
Голубой и смешной матрос
Отравился вином из роз,
А высокий его пароход
Мимо мола ушел в поход.
 
 
Он напрасно бежит по земле,
Все пытаясь кричать, свистеть.
Смерть играет в саду на трубе,
Звон сиреней несется с аллей.
 
 
Пожалей, его пожалей!
Помоги ему умереть.
 

Саломея II

 
Розовеет осенний лес.
На холмах, я плачу, я жду,
Саломея, Тебе с небес
Посылает детство звезду.
 
 
Ты живешь на лесистой горе,
Где над замком флаги грустят,
Дремлют карлы в высокой траве
Над стенами стрижи свистят.
 
 
Дальний берег окутан мглою,
Душный вечер горит, горит.
Там, где море слилось с рекою,
Уж маяк неземной царит.
 
 
Голубой и смешной матрос
Нагружает свой пароход
Миллионами белых роз,
И уходит с зарей в поход.
 
 
Саломея! Слышишь, трубит
Пароход у земных маяков?
Нынче ночью в бурю судьбы
Он уходит без моряков.
 
 
Будет детство свое искать,
Никогда его не найдет.
В океане, где спит тоска,
Разобьется о вечный лед.
 
 
Буря рока шумит в сиренях.
Голос с моря: «Я жду, я жду!»
Саломея на зов сирены
Вознесла над землей звезду.
 
 
На огромной башне железной,
Вся в раздумье, смотрит в туман;
Брось ее в голубую бездну,
Отпусти корабль в океан.
 
 
Безвозвратно плаванье юных,
Голубых и смешных сердец.
Волны всходят по лестнице лунной,
Голос с моря: «Конец! конец!»
 
 
Все мгновенно, все бесконечно;
Ветер встречный, прощай, прощай.
Напевая в сиренях млечных
Буря смерти несется в рай.
 

1929

Розы Грааля

Ольге Николаевне Гардениной

 
Спала вечность в розовом гробу.
А кругом все было тихо странно.
В синюю стеклянную трубу,
Ангелы трубили про судьбу
В изумрудном небе утром ранним.
 
 
В темном доме призрак спал на стуле,
На рабочий стол облокотясь.
А в большом окне огни июля
Молча гасли, медленно тонули,
На огромной глубине светясь.
 
 
Высока заря над Ронсевалем,
Неподвижен вечер, кончен путь.
За стенами рыцари Грааля
Розу белую в снегу сорвали
И кого-то улыбаясь ждут.
 
 
Осветил закат святые своды.
Высоко на башнях спят цари.
А над ними в ясную погоду
Корабли весны идут как годы
С них играет музыка зари.
 
 
Колокол отбил часы разлуки.
Высоко в горах сияет осень.
Подойдет к дверям, забудет муку,
И в землей испачканную руку
Вложит розу золотой оруженосец.
 
 
Тихо скажет лето миновало.
Повернулся золоченый шар.
Посмотри как все возликовало!
Лишь цари прочли в закате алом,
Что вернулась к нам Твоя душа.
 

Успение

Софии Григорьевне Сталинской

 
В черном мире, где души враждебны,
Где закаты погибнуть зовут,
Тихо яблони в платье свадебном
Из предместья в поле идут.
 
 
В ярко-желтое дымное море
Легче им на заре отлететь,
Чем в пыли отцветать у дороги.
Ах, как дети хотят умереть.
 
 
Только редко над их ореолом
Раскрываются в небе глаза,
И с прекрасным журчаньем веселым
Прилетает из рая гроза.
 
 
А наутро выходит приезжий
В мокрый сад погрустить в гамаке.
Видит – яблоня в белых созвездиях
Умирает на мокром песке.
 
 
И вступая в тяжелое лето,
Сестры нежно завидуют ей,
Отошедшей в закат средь рассвета
В бледно-розовом дыме ветвей.
 

1930

Жалость к Европе

Марку Слониму

 
Европа, Европа как медленно в трауре юном
Огромные флаги твои развеваются в воздухе лунном.
Безногие люди смеясь говорят про войну,
А в парке ученый готовит снаряд на луну.
 
 
Высокие здания яркие флаги подняли
Удастся ли опыт? На башне мечтают часы.
А в море закатном огромными летними днями
Уходит корабль в конце дымовой полосы.
 
 
А дождик осенний летит на асфальт лиловатый
Звенит синема, и подросток билет покупает.
А в небе дождливом таинственный гений крылатый
В верху небоскреба о будущем счастье мечтает.
 
 
Европа, Европа сады твои полны народу.
Читает газету Офелия в белом такси.
А Гамлет в трамвае мечтает уйти на свободу
Упав под колеса с улыбкою смертной тоски.
 
 
А солнце огромное клонится в желтом тумане,
Далеко-далеко в предместиях газ запылал.
 Европа, Европа корабль утопал в океане,
А в зале оркестр молитву на трубах играл.
 
 
И все вспоминали трамваи, деревья и осень.
И все опускались грустя в голубую пучину.
Вам страшно, скажите? Мне страшно ль? Не очень!
Ведь я европеец! смеялся во фраке мужчина.
 
 
Ведь я англичанин, мне льды по газетам знакомы.
Привык подчиняться, проигрывать с гордым челом,
А в Лондоне нежные леди приходят к знакомым.
И розы в магазинах вянут за толстым стеклом.
 
 
А гений на башне мечтал про грядущие годы.
Стеклянные синие здания видел вдали,
Где ангелы люди носились на крыльях свободы,
Грустить улетали на солнце с холодной земли.
 
 
Там снова закаты сияли над крышами башен,
Где пели влюбленные в небо о вечной весне.
И плакали – люди наутро от жалости страшной
Прошедшие годы увидев случайно во сне.
 
 
Пустые бульвары, где дождик упав и уставши
Прилег под забором в холодной осенней истоме.
Где умерли мы для себя ничего не дождавшись
Больные рабочие слишком высокого дома.
 
 
Под белыми камнями в желтом холодном рассвете,
Спокойны как годы, как тонущий герцог во фраке,
Как старый профессор летящий в железной ракете
К убийственным звездам и тихо поющий во мраке.
 

1930

Дух музыки

 
Над балом музыки сияли облака,
Горела зелень яркая у входа,
Там жизнь была, а в десяти шагах
Синела ночь и плыли в вечность годы.
Мы танцевали нашу жизнь под шум
Огромных труб, где рокотало время,
Смеялся пьяный видя столько лун
Уснувших в розах и объятых тленьем.
На зовы труб, над пропастью авгурной,
С крылами ярких флагов на плечах,
Прошли танцоры поступью бравурной,
Как блеск ракет блуждающих в ночах.
Они смеялись, плакали, грустили.
Бросали розы к отраженьям звезд,
Таинственные книги возносили,
Вдали смолкали перейдя за мост.
Все исчезало, гасло, обрывалось,
А музыка кричала «Хор вперед»,
Ломала руки в переулке жалость
И музыку убить звала народ.
Но ангелы играли безмятежно.
Их слушали: трава, цветы и дети,
Кружась, танцоры целовались нежно
И просыпались на другой планете.
Казалось им они цвели в аду,
А далеко внизу был воздух синий.
Дух музыки мечтал в ночном саду
С энигматической улыбкой соловьиной.
Там бал погас. Там был рассвет, покой
Лишь тонкою железною рукой
Наигрывала смерть за упокой
Вставало тихо солнце за рекой.
 

1930

Angelique

 
Солнце гладит прозрачные льды.
Спит лицо восходящей зимы.
 
 
Солнце греет пустые цветы,
Что растут за стеной темноты.
 
 
Нежный мир пребывает во льду.
Спит с полярной звездою на лбу.
 
 
Но совсем на другой стороне
Сам себя видит отрок во сне.
 
 
На ките, на плешивой луне,
Дом любви видит призрак в стекле,
 
 
Металлических птиц в хрустале,
Пароход на зеленой скале,
Аполлона что спит в земле.
 
 
Но поет граммофон под землей,
Дева ходит в реке ледяной,
 
 
И над крышами дворцов и дач
Пролетает футбольный мяч.
 
 
Этот мир, фиолетовый блеск.
Страшный рев отлетающих звезд.
 
 
Дикий шик опереточных див.
Возвращающийся мотив.
 
 
И проходит процессия душ
Под мечтательный уличный душ,
 
 
И у каждой печаль и вопрос,
Отрицательный адский нос.
 
 
А над ними на хорах в тюрьме,
Ряд иной проплывает во тьме,
 
 
Удивительных спящих лиц,
Не глядевших, не павших ниц.
 
 
Но меж ними волшебство и дождь,
Слой безумный, там адова дочь,
 
 
Отвратительный прекрасный цирк
Где танцовщицы и мертвецы.
 

1926–1930

В отдалении

 
Было тихо в мире, было поздно.
Грязный ангел забывал свой голод
И ложился спать под флагом звездным
Постепенно покрывавшим город.
 
 
А над черным веером курзала.
Где сгорел закат костер печали,
Тихо небо растворяло залы.
Ночь на башне призраки встречали.
 
 
Голоса их были безмятежны.
Все что было спало перед ними
На святой равнине белоснежной.
Все что будет плыло еле зримо.
 
 
На краю небес, на грани ночи
Просыпались звезды, снились очи.
Далеко внизу луна всходила.
И ночная птица тихо выла.
 
 
С башни пело время, гасла башня
И луна кралась в одной рубашке.
Грязный ангел спал в лучах рассвета.
И к нему с небес плыла комета.
 

1928

Зима

Абраму Минчину

 
Розовый свет опускается к белой долине,
Солнце встает, занимается небо души.
Ангел танцует в лучах золотой мандолины,
В парке замерзших деревьев блестят камыши.
 
 
Утро зимы начинается заревом снега.
Падает вечность бесшумно на теплую руку,
Чистая вечность спускается к телу, как нежность.
И исчезает припав к воплощенному духу.
 
 
Мертвое солнце на розовом айсберге дремлет,
Тихо играет в темнице оркестр заключенных.
Черные души с огнями спустились под землю.
В небо поднялись священные тени влюбленных.
 
 
Снег мироздания падает в воздухе черном.
Дева рассвета блуждает среди экипажей;
Тихо за ней наклоняясь процессией скорбной
Шествуют сонные, желтые призраки газы.
 
 
Все засыпает, на башнях молчат великаны.
Все изменяется к утренним странным часам,
Серое небо белесым большим тараканом
В черное сердце вползает нагим мертвецам.
 

1930

Вспомнить – воскреснуть

 
В безысходном кривом переулке
Черный, страшный фургон проезжал,
На камнях ежедневной прогулки
Карлик солнце раздавлен лежал.
 
 
Мы спустились под землю по трапу,
Мы искали центральный огонь,
По огромному черному скату
Мы скользнули в безмолвье и сон.
 
 
В бесконечных кривых коридорах
Мы спускались все ниже и ниже.
Чьих-то странных ночных разговоров
Отдаленное пение слышим.
 
 
«Кто там ходит?» – «Погибшая память».
 – «Где любовь?» – «Возвратилась к царю»
Снег покрыл, точно алое знамя,
Мертвецов, отошедших в зарю.
 
 
Им не надо ни счастья, ни веры,
Им милей абсолютная ночь,
Кто достиг ледяного барьера
Хочет только года превозмочь.
 
 
И свернувшись в кровати, как дети
Великанов ночных обмануть,
В мир зари отойти на рассвете,
Отошедшую память вернуть.
 

Остров смерти

Дине Григорьевне Шрайбман

 
Сонно алые трубы пропели мою неудачу,
Мне закрылись века, покрывается снегом река,
Я на острове смерти лежу неподвижно и плачу.
И цветут надо мной безмятежно огни облака.
 
 
Там весна золотая и странное долгое лето,
И какие-то белые башни, где сонная музыка
Тихо к ним подлетает из темного неба комета,
Но играющий в башне священной не спит и не слышит.
 
 
Там на большой высоте повторяется голос пропевший.
Все встречаются снова смеясь на большом расстоянье.
Точно зимнее солнце больное сквозь лес облетевший
В отдалении видит покинутый сон мирозданья.
 
 
Я забыл имена, я уснул посредине дороги,
Молча желтую шляпу снял древний каштан надо мною,
Солнце долго прощаясь стояло на синем пороге
И ушло, показавшись над холодом красной луною.
 
 
На траве излучается иней. Как в будущем мире,
Сквозь туман отдаленные трубы поют на вокзале.
Я давно Тебя видел уснувшей в зеленом эфире,
Было много народу и звезды горели в курзале.
 
 
Плыл на розовом небе таинственный флаг охлажденья,
Отдаленная музыка в гладкое море вливалась,
Где-то в воздухе чистом (казалось то плакал младенец).
Отдаленное пенье пустого трамвая рождалось.
 
 
Я тогда уже понял, что мало мне вечности будет
Чтоб обдумать, какой был над морем таинственный вечер,
В ожидании снега смеялись и морщились люди,
И газетчик о смерти кричал у подъезда аптеки.
 

Дух воздуха

Анне Присмановой

 
Дева осень вышла из рая.
Небо сине до самого края.
 
 
Тихо в вышних морях светлооких
Тонет белый корабль одиноких.
 
 
Под березою в желтом лесу
Спит прекрасный лесной Иисус.
 
 
Кроткий заяц стоит над ним
Греет лапу о желтый нимб.
 
 
Дева осень ты хороша,
Как погибшая моя душа.
 
 
Ты тиха, как рассветная мгла
В которой она от земли ушла.
 
 
Боже Господи, как легко,
Как глубоко, как от земли далеко.
 
 
В темном доме она жила.
Никому не сделала зла.
 
 
Много плакала, много спала.
Как хорошо что она умерла.
 
 
Если Бога и рая нет,
Будет сладко ей спать во тьме.
 
 
Слаще, чем лежать в золотом раю
Куда я за ней никогда не приду.
 

1927–1930

Lumiere Astrale

 
Тише. Тайно – в этом мире
Меркнет свет.
Дым ползет и мрак ложится
Дышит снег.
Возникает смех и гаснет
Смерть царей,
И поет красив и ясен
Граммофон.
В небе реет кроткий орлик
В золотом венке;
Спит с иглой железной в горле
Жизнь в мешке.
А на солнце тихо тает
Ледяной дворец,
Где о будущем мечтает
Боль сердец.
Духи ночи щурят очи
И молчат,
И блеснув огнями в ночи
Дышит ад.
 

1926–1930

Мистическое рондо III

 
Кошкам холодно. Они зевают
Да. Да.
А над башней мира тихо пролетают
Бабочки года.
 
 
Ангелы кирпич таскают белый
Строят дом,
А другие спят в лесу без дела
Золотом.
 
 
Дева осень их околдовала
Синевой
В нежный детский лоб поцеловала
Под горой.
 
 
Кто там ходит в бездне напевая?
Спать пора.
В синеве песок переливают
Два царя.
 
 
Царь дневной тщедушен хил и нежен
Смотрит он,
Как песок спадает белоснежный
На балкон.
 
 
Ищет в книге он святые звуки
Книга спит.
Белые сложив страницы руки
На груди.
 
 
А ночной король на солнце ходит
С мертвой головой,
Бабочек он тонкой сеткой ловит
Голубой.
 
 
И тогда стекает время жизни
Как вода,
Что несет Офелию к отчизне.
Навсегда.
 

Морелла I

 
Фонари отцветали и ночь на рояле играла,
Привиденье рассвета уже появилось в кустах.
С неподвижной улыбкой Ты молча зарю озирала,
И она отражаясь синела на сжатых устах.
 
 
Утро маской медузы уже появлялось над миром,
Где со светом боролись мечты соловьев в камыше.
Твой таинственный взгляд, провожая созвездие Лиры,
Соколиный, спокойный, не видел меня на земле.
 
 
Ты орлиною лапой разорванный жемчуг катала,
Ты как будто считала мои краткосрочные годы.
Почему я Тебя потерял? Ты как ночь мирозданьем играла,
Почему я упал и орла отпустил на свободу?
 
 
Ты, как черный орел. развевалась на желтых закатах,
Ты, как гордый, немой ореол, осеняла судьбу.
Ты вошла не спросясь и отдернула с зеркала скатерть
И увидела нежную девочку – вечность в гробу.
 
 
Ты, как нежная вечность, расправила черные перья,
Ты на желтых закатах влюбилась в сиянье отчизны.
О, Морелла, усни, как ужасны огромные жизни,
Будь, как черные дети, забудь свою родину – Пэри!
 
 
Ты, как маска медузы, на белое время смотрела,
Соловьи догорали и фабрики выли вдали,
Только утренний поезд пронесся, грустя, за пределы
Там где мертвая вечность покинула чары земли.
 
 
О, Морелла, вернись, все когда-нибудь будет иначе,
Свет смеется над нами, закрой снеговые глаза.
Твой орленок страдает, Морелла, он плачет, он плачет,
И как краска ресниц, мироздание тает в слезах.
 

Морелла II

 
Тихо голос Мореллы замолк на ином берегу,
Как серебряный сокол луна пролетела на север.
Спало мертвое время в открытом железном гробу,
Тихо бабочки снега садились вокруг на деревья.
 
 
Фиолетовый отблеск все медлил над снежною степью,
Как небесная доблесть, в Твоих неподвижных глазах
Там, где солнце приковано страшною черною цепью,
Чтоб ходило по кругу, и ангел стоит на часах.
 
 
Пойте доблесть Мореллы, герои ушедшие в море,
Эта девочка вечность расправила крылья орла.
Но метели врывались и звезды носились в соборе,
Звезды звали Мореллу, не зная, что Ты умерла.
 
 
Молча в лунную бурю мы с замка на море смотрели,
Снизу черные волны шумели про доблесть Твою,
Ветер рвался из жизни и лунные выли свирели,
Ты, как черный штандарт, развевалась на самом краю.
 
 
Ты, как жизнь возвращалась, как свет улетающий в бездну
Ты вступила на воздух и тихо сквозь воздух ушла,
А навстречу слетали огромные снежные звезды,
Окружали Тебя, целовали Тебя без числа.
 
 
Где Ты, светлая, где? О, в каком снеговом одеянье
Нас застанет с Тобой Воскресения мертвых труба?
На дворе Рождество. Спит усталая жизнь над гаданьем,
И из зеркала в мир чернокрылая сходит судьба.
 

Серафита I

 
Электрических скрипок взыванье рождалось во мраке,
На огромном экране корабль опускался ко дну,
Дождь шумел на асфальте. Трещала рулетка в бараке.
На пороге свободы Ты вспоминаешь ли эту весну?
 
 
Ты глаза закрывала и в страшную даль уходила.
В граммофоне Тангейзер напрасно о смерти кричал.
Ты была далеко, Ты быть может на небо всходила,
Мир сиял пред тобою как утренний снег и молчал.
 
 
Разрывались созвездья и в розах рождались миры,
Но средь пения жизни я пал у невидимой двери.
О! Мария, там в бездне Ты имя мое помяни,
Я быть может услышу, я может быть вспомню тот берег.
 
 
Так был сон Твой глубок, что могла незаметно разбиться
Золотистая нить. И уже Ты казалось не дышишь.
Я из грохота жизни Тебя умолял опуститься.
Умолял и надеялся может быть Ты не услышишь.
 
 
Только голос родился. Ах, я не понял сначала,
Он в таком утомленье рождался, так долго летел,
Точно птица, что вечность крылами над морем качала.
Он себе удивлялся и сам себя слушать хотел.
 
 
«Я с Тобой навсегда. Я на небе Тебя не теряю.
Это темное имя я в круги зари унесла.
Засыпаю, теряюсь, слабею, лечу, умираю.
Ангел белое имя со мною над хаосом зла».
 
 
Только свет точно желтое лезвие вышел из мрака.
Представленье кончалось, дождливая гасла весна.
Быстро время проходит, но сердце не ведает страха.
Сердце слышит как молятся в круге зари имена.
 

Серафита II

 
Ночь подвигалась вперед. Все само от себя отличалось,
Все превращалось в ином. Было время Тебе появиться.
В подземелье мы пели и девушка в карты играла,
Только я выходил и молчал и пытался молиться.
 
 
И к вину возвращался. О, если бы Ты не пришла!
Мы со всею любовью, со щедростью, с братской печалью,
Все же сделали б то что хотели сияния зла,
Потому что никто ничего о рассвете не знали.
 
 
Все казалось иным. Было время Тебе снизойти.
Было что-то в заре, что уже не хотело проснуться.
Солнце в бездне молилось, ему не хотелось взойти,
А заплакать, погаснуть и в саван лучей завернуться.
 
 
А гитара кричала: Мы лучшего были достойны,
Но они отвернулись, они позабыли о нас.
Только в худшей судьбе, лишь во тьме и в грязи непристойной,
Наша звездная участь безумной печалью слышна.
 
 
Пейте черные звезды! Но вспыхнуло вдруг мирозданье.
Ты вошла не спросясь. Даже руку поднять не успели.
Мы не ждали Тебя. Ты сквозь бездну пришла на свиданье
Глубоко под землей мы играли, мы врали и пели.
 
 
И была Ты тиха, как рассвет над фабричным кварталом,
Хороша точно пыльная ветка в пустых городах.
Ты у грязной стены прислонившись как пьяный стояла,
И в глазах Твоих слезы сияли как птицы в лесах.
 
 
Ты смотрела на лица, на пепел, на сданные карты
И молчала, готовая тысячу раз умереть.
Мы из тьмы исступленья, в смятенье и в дыме азарта
Созерцали готовую тысячу раз умереть.
 
 
И петух закричал точно ангел над миром позора.
Ты простерла ладони и тихо сказала что – «Скоро».
 

Стоицизм

 
В теплый час над потемневшим миром,
Желтоносый месяц родился,
И тотчас же выстиранный с мылом,
Вдруг почувствовал: осень, сад.
 
 
Целый день жара трубила с башни,
Был предсмертный сон в глазах людей.
Только поздно улыбнулся влажно
Темно-алый вечер чародей.
 
 
Под зеленым сумраком каштанов
Высыхал гранит темно-лиловый.
Хохотали дети у фонтана,
Рисовали мелом город новый.
 
 
Утром птицы мылись в акведуке,
Спал на голых досках император.
И уже средь мрамора и скуки
Ад дышал полуденный с Евфрата.
 
 
А над замком под смертельным небом,
Распростерши золотые крылья,
Улыбалась мертвая победа
И солдат дремал под слоем пыли.
 
 
Было душно. В неуютной бане
Воровали вещи, нищих брили.
Шевеля медлительно губами
Мы в воде о сферах говорили.
 
 
И о том, как отшумев прекрасно
Мир сгорит, о том, что в Риме вечер,
И о чудной гибели напрасной
Мудрецов детей широкоплечих.
 
 
Насмехались мокрые атлеты,
Разгоралась желтая луна
Но Христос склонившийся над Летой
В отдаленье страшном слушал нас.
 
 
В море ночи распускались звезды,
И цветы спасались от жары,
Но уже проснувшись шли над бездной
В Вифлеем индусские цари.
 
 
И слуга у спящего Пилата
Воду тихо в чашу наливал,
Центурион дежурный чистил латы
И Иосиф хмуро крест стругал.
 

1930