Текст книги "Встречь Солнца"
Автор книги: Борис Некрасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
– Давно бы так, – примирительно сказал Щелкачев. – Нам с тобой лаяться времени нет, а проработку в другом месте получишь, не уйдет это от тебя.
– Знаю, – отмахнулся парень. – Так как же теперь ее, а?
– Вытащим. Снимай-ка телогрейку, жарко будет.
Решили приподнять задок машины. Из реки натаскали камней и стали подкладывать их под домкраты, пока нижние не достигли твердого грунта. После этого дело пошло веселее, и вскоре им удалось вырвать из болотного месива задние колеса.
Чтобы сдвинуть машину с места, надо было подвести под колеса надежную опору. И опять в ход пошли камни. Ими забили образовавшиеся под колесами ямы.
– Вот теперь цепляйся, – вытирая рукавом комбинезона лицо, облегченно сказал Щелкачев.
За три с половиной часа, обмениваясь короткими фразами, они успели все же немного познакомиться. Теперь Александр Павлович знал, что этого рыжего паренька зовут Сашей Костылевым, что он всего несколько недель назад приехал из Москвы и что это его первый самостоятельный колымский рейс, хотя в шоферском деле он не новичок: полгода гонял машину по подмосковным дорогам.
– И какому же это чудаку взбрело в голову посылать тебя в первый рейс по таким дорогам? Или сам напросился? – поинтересовался Щелкачев.
– Какой там сам! Соколов чуть ли не под зад коленом из кабинета выставил. Я ему говорю, что мне бы сначала трассу освоить, а он в крик: «У меня не детский сад». И вот, пожалуйста. Хорошо еще, что на обратном пути сел, хоть груз до места довез.
– Да, такие дела, Саша. – сказал Александр Павлович. – Не гнев начальства страшен. Если горнякам не помочь, то у них прокол с планом может получиться. Мало нам от этого чести. Ну, попробуем?
– Попробуем.
– Давай! – высовываясь из окна кабины, скомандовал Щелкачев.
Дружно заревели моторы. Как струна, натянулся стальной трос, и машина Костылева медленно выползла на твердую дорогу. Александр Павлович сдал назад и подождал, пока Саша отцепит трос. Молодой водитель подошел к машине Щелкачева.
– Ну, спасибо. Считай, я твой должник. На всю жизнь.
Александр Павлович отшутился:
– Зачем же так надолго? Поможешь ты кому-нибудь на трассе – и можешь считать свой долг оплаченным. Наше дело такое. Без взаимной выручки далеко не уедешь.
Через четверть часа они были у развилки, от которой шла дорога на «Боевитый». Свернув на нее, Щелкачев остановил машину, вышел из кабины.
– Ну, будь здоров, тезка. Дома встретимся.
– До свиданья. Жинке привет передать?
– Начальнику передай, когда песочить будет, – смеясь, крикнул Щелкачев уже из кабины, и машины двинулись в разных направлениях.
И почти тут же в беду попал сам Александр Павлович. На небольшом повороте он почувствовал вдруг, что машина не слушается руля. Правда, он успел притормозить, но правое переднее колесо уже соскользнуло с дороги и погрузилось в коричневую торфяную жижу. «Рулевая тяга лопнула», – сообразил Щелкачев.
Отсюда, с подъема, ему была видна удалявшаяся по направлению к трассе; машина Костылева. Затеплилась надежда: может быть, оглянется. Влез на кабину и стал махать кепкой.
И Костылев увидел. Дверца его кабины открылась, и, посылая прощальный привет, несколько раз мелькнула рука.
Александр Павлович спустился на землю, присел на подножку машины и с досадой швырнул кепку под ноги.
Но ему повезло. Не прошло и часа, как со стороны Чекчана послышался приближающийся рокот мотора.
Александр Павлович вышел на дорогу и, подняв руку, остановил «газик», заляпанный грязью по самую крышу.
Шофер открыл дверцу, кивнул головой в сторону хорошо видной отсюда машины Щелкачева и деловито спросил:
– Припухаем?
Рядом с ним лежало несколько убитых гусей. На заднем сиденье спали два пассажира. От них несло терпким запахом винного перегара.
– Передай на «Скальном», браток, диспетчеру, что я тут намертво засел. Скажи ему, что сам без буксира не выберусь.
– Может быть, помочь?
– Бесполезно. Рулевая тяга полетела. Не забудь передать.
– Чего ж я забуду? Дело ясное.
Один из пассажиров открыл глаза.
– В чем дело, Юрочка? Приятеля встретил?
– Все мы приятели здесь, на трассе, – не очень любезно ответил шофер и вылез из машины. – Пойдем посмотрим, что у тебя там.
– Ехать надо, – строго заметил пассажир.
– Ему тоже надо, да не может вот.
Шоферы подошли к застрявшей машине. Юрочка полазил вокруг нее и предложил;
– Давай мы ее на дорогу вытащим. Все меньше возни будет, когда буксир пришлют.
Водитель «газика» вернулся к своей машине и высадил пассажиров. Они покричали, потом отошли в сторону от дороги и присели на камни. В руках одного из них мелькнула фляга.
Щелкачеву припомнился сегодняшний разговор со Степаном о Соколове. «Так же вот начальство на охоту возил. Только этот-то, по всему видать, парень стоящий…»
Словно прочитав его мысли, Юрочка, вылезая из машины, сказал:
– Начальнички мои по поводу непредвиденной остановки снова прикладываются. Надоело мне это. Плюну на все и уйду куда-нибудь на базу. Лучше на лесовозке бревна таскать.
– Чего так сердито? Или охоты не любишь?
– Так ведь это у них не охотой, а командировкой называется. Туда ехали два дня, обратно вот уже сутки качу, с прохладцей. А на прииске полного дня не пробыли. В конторе бумагами пошелестели, с начальником пообедали и – «заводи, Юрочка».
Только на следующий день утром машина Щелкачева была отбуксирована на «Скальный», а оттуда попутным бензовозом до автопарка.
Соколов кричал так, что в стакане на письменном столе жалобно дребезжала чайная ложка.
– Подвести меня сговорились? Перед секретарем райкома опозорить? Не выйдет! Я вас за этот саботаж – в следственные органы!..
И он засопел часто и сердито.
«Как насос», – вспомнил вдруг Щелкачев детдомовского завхоза и усмехнулся. Эта улыбка окончательно взбесила начальника автопарка. Переводя дух и с ненавистью глядя на Щелкачева, он заключил:
– Сдай машину Федорову и, пока не разберемся, можешь к своему дружку Савеличеву в подручные идти. Я ему приказал оба гаража убрать. Все!
Щелкачев, не сказав ни слова в свое оправдание, вышел из кабинета, взял у секретарши лист бумаги и, примостившись у краешка стола, написал: «Прошу освободить от работы в автопарке…»
Когда он из окна своей квартиры увидел весело шагавшего по улице Костылева, обида всколыхнулась в нем. Как же так: он выручил этого желторотого из беды, а тот даже не остановился, когда он сам попал в беду…
С тем Александр Павлович и вышел из дому.
– Свинья ты, братец, самая настоящая, – сказал он, не протянув руки Костылеву. – С такой подлой душонкой здесь долго не наработаешь, к маме запросишься…
Саша перебил:
– Погоди, погоди. Что-то не пойму ничего…
– Не, прикидывайся! Почему не остановился, когда увидел, что я машу тебе? Ты ж дело сорвал, горняков подвел, на весь наш коллектив пятно посадил.
Вот тут-то лицо Костылева и расплылось в улыбке.
– Во-первых, откуда я мог знать, что ты помощи просишь? Я думал, что ты со мной никак расстаться не можешь. А во-вторых, что ты на дороге вместо меня дежурить остался, я узнал только на «Скальном». А в-третьих, сердитый дядя, я с диспетчера слово взял, что он за тобой первую же машину пошлет, а сам за тебя на прииск поехал. Вернулся вот и сразу к тебе потопал, чтобы доложить, что задание выполнено.
Щелкачев оторопел – уж больно неожиданно все оборачивалось – потом, положив руку на Сашино плечо, сказал с чувством:
– Молодец, парень! Прости, что плохо подумал. Настоящий ты человек! А ну-ка пойдем!
Когда Костылев скрылся за дверью Соколовского кабинета, Щелкачев подошел к столу секретаря. Заявление его лежало в стороне. Никаких пометок на нем не было: видно, у Соколова оно еще не побывало. Александр Павлович взял заявление и разорвал его на мелкие клочки. С досадой на самого себя подумал: «Хорош! Как девчонка, обиделся. Уходить задумал. От кого уходить? От любимой работы, от таких вот замечательных ребят?»
Он вышел из конторы. На щите у здания висело объявление:
«Завтра, 10 июля, в 8 часов вечера состоится открытое партийное собрание. Повестка дня: «Итоги Пленума ЦК КПСС и задачи автотранспортников». Докладчик секретарь райкома КПСС тов. Супрунов».
– Вовремя! Что ж, поговорим, товарищ Соколов!..
Вскоре Александр Павлович уехал с семьей в отпуск. И вот сейчас возвращался один, отозванный из отпуска до срока. Его назначили начальником гаража на «Морозный».
Глава III
1
Выйдя с Васькой в тамбур, Александр Павлович веско сказал:
– Играть в карты и пить водку кончили. Ясно?
Васька презрительно сплюнул.
– Неужели непослушные детки помешали дяде изучать классическую литературу? – И назидательно добавил: – Между прочим, здесь не женский монастырь и даже не профсоюзный дом отдыха. Так что каждый развлекается, как умеет. Не лез бы ты, дядя, не в свое дело.
Все так же спокойно, не повышая голоса, Щелкачев сказал:
– Я не собираюсь тебя уговаривать. Согласен ты или не согласен, мне наплевать. Если подобное повторится, я на ближайшей станции сдам тебя милиции.
– Ха! Хотел бы я посмотреть, как это будет выглядеть.
– Да, и еще посоветую. Брось-ка ты, парень, небылицы плести. А то от твоей брехни уши вянут.
– Нет, вы посмотрите на этого чудака! – обращаясь к воображаемой публике, патетически воскликнул Васька. – Скажите, пожалуйста! Ни тебе, выходит, по маленькой пропустить, ни даже разговоров вести нельзя. Да ты знаешь, что каждое мое слово – это вроде как научный факт, что я сам…
– Знаю. Насмотрелся на вашего брата за четырнадцать лет. За версту узнаю.
– Ах, вот что! Еще один землячок, стало быть, выискался. Очень приятно, – галантно раскланялся Васька. – Вы что ж, позвольте спросить, опером или по части охраны служили? Или, может быть, из перековавшихся?
– Нет, я шофер.
– Водила! – Васька присвистнул. – Работяга и, скажите на милость, какой сознательный. Ну-ка, ну-ка, повернись в профиль. Первый раз непьющего колымского водилу вижу. А скажи-ка, за четырнадцать лет тебя ни разу не били?
– Бить пробовали, а вот битым быть не доводилось. – Александр Павлович взялся за ручку двери.
– Э, дорогуша! Куда же ты? – Васька схватил его за плечо и рывком повернул к себе. – Я, может быть, все-таки очень хочу знать, как это ты меня с поезда будешь ссаживать, подлая твоя…
И не договорил. Нестерпимая боль пронизала правую руку от плеча до локтя, и она повисла как плеть. В ту же секунду левая его рука оказалась за спиной, он был в полной Власти Щелкачева.
Александр Павлович открыл наружную дверь и подтолкнул Ваську на самый край площадки, так что его тело почти повисло в воздухе.
В лицо Ваське ударил холодный ветер. Внизу, совсем близко, угрожающе грохотали колеса. Земли не было видно, только чуть поодаль, рядом с вагоном, бежали желтые квадраты окон.
Животный страх овладел Васькиным существом. В груди похолодело, ноги обмякли и, если бы не сильные руки Щелкачева, он мешком свалился бы вниз, в темную ночь, туда, где угадывалась стремительно летящая земля.
– Теперь тебе все понятно, мокрица?
– П-по-н-нятно, – невнятно пробормотал Васька.
Щелкачев прислонил его к стенке тамбура. Васька был бледен, на лбу поблескивали капельки пота.
– Все понятно? – переспросил Щелкачев.
– Все, – тяжело дыша, сказал Васька. Лицо его исказила жалкая улыбка. – Как в ноте. Свободные договаривающиеся стороны пришли к соглашению.
– Вот видишь, по-хорошему всегда можно договориться, – усмехнулся Александр Павлович.
– Чистая работа. На ком это ты упражнялся, на медведях, что ли?
– Это к делу не относится. Хотя, по правде сказать, не думал, что после войны эта наука против своих пригодится. А впрочем, – Александр Павлович презрительно махнул рукой, – какой ты свой? Гвоздь в колесе, и только.
Оставив Ваську в тамбуре, Щелкачев вернулся в купе, молча сгреб со столика карты и швырнул их в открытое окно. Туда же последовала и бутылка с остатками водки. Взглянув на вытянувшиеся лица ребят, Александр Павлович расхохотался.
– Точка, ребята! Хватит! Хлестать водку и сражаться в «очко» даже колымчанам необязательно.
Сергей попытался возразить:
– Что мы, пьяницы? А так неудобно все-таки. Карты и вино товарища, а не наши…
– Ну, с товарищем этим мы уже договорились. Он самым сознательным оказался.
Васька появился только через час. Приглаживая пятерней мокрые волосы, он скосил глаза на пустой столик и понимающе кивнул головой.
– Ясненько. Санобработочку уже произвели. Разрешите вопросик? У меня на медицинскую тему. Если, скажем, человек случайно руку подвернул до невозможной терпимости, то это надолго?
– Покажи. – Щелкачев пощупал Васькину руку и сказал успокаивающе: – Ничего. Дня три-четыре покряхтишь, и пройдет. Следующий раз будешь осторожнее.
Григорий спросил участливо:
– Упал?
– Оступился вроде, – неохотно буркнул Васька и полез на верхнюю полку.
Утром Васька перебрался в другой вагон. Несколько раз потом ребята видели на стоянках его сутуловатую фигуру возле ларьков, среди прогуливающихся по перрону пассажиров.
Беседуя с Сергеем и Григорием, Александр Павлович не пытался опровергать Васькины истории. В применении ко вчерашнему дню Колымы многое в них было правдой.
Щелкачев рассказывал о других временах и других людях, и Колыма поворачивалась к ребятам своей чистой стороной.
Новая жизнь смотрела на них с фотографий, которые показывал им Александр Павлович. Вот ему вручают переходящий вымпел «Лучшему экипажу района». А вот он возле машины, с которой автокран сгружает гигантский ковш для виднеющейся среди холмистых отвалов драги. На одной поблескивают озорные глаза Саши Костылева, того самого, который прошлым летом выручил Александра Павловича. А еще на одной маленький Гришутка Щелкачев деловито крутит ручки огромного радиоприемника. Колонна автомобилей на горном перевале; Александр Павлович с девушкой-чукчанкой в национальном костюме и пожилым человеком в горняцкой форме на слете передовиков производства в Магадане; Мария Яковлевна в мужнином комбинезоне с лопатой в руках на работах по озеленению поселка; возле автомобиля, окруженный школьниками, Александр Павлович с указкой в руке…
– Впрочем, чего там говорить. Приедете – сами увидите, – резюмировал Щелкачев. – Жизнь интереснее любых рассказов и картинок.
В Хабаровске Александр Павлович распрощался с ребятами. Дальше он решил лететь самолетом. Сергею и Григорию предстоял более долгий путь: поездом до Находки, а оттуда пароходом до Нагаева.
На прощанье Щелкачев посоветовал:
– В Магадане проситесь на «Морозный». Прииск молодой, дела хватит. И все-таки хоть одна знакомая душа будет. Идет?
– Идет!
2
От Хабаровска до Находки и при посадке на теплоход ребята Ваську не видели и, когда он предстал перед ними на палубе в синем плаще и зеленой, сползающей на глаза велюровой шляпе, они с трудом его узнали. Довольный произведенным эффектом, Васька объяснил:
– Получил багаж – тот, который малой скоростью… Высокий класс работы железнодорожников!
Но ни Сергей, ни Григорий не выказали большого желания возобновить знакомство, и Васька поспешил распрощаться:
– Ну-ну, любуйтесь природой. А я – человек общественный, меня общество дожидается. Приветик!
И он снова исчез.
На палубе было полно людей. Пассажиры наслаждались терпким, насквозь просоленным морским воздухом, с восторгом наблюдали, как багровело, остывая, погружающееся в воду солнце.
Только равнодушные люди могут не любить море. Оно дышит, живет, ласкает или гневается, баюкает или вызывает на бой, меняется каждую минуту и никогда не повторяет себя. Когда же солнце и море, огонь и вода словно сливаются воедино, когда солнце не опускается в море, а, плавясь, разливается по нему, – кто останется равнодушным и, положа руку на сердце, посмеет сказать, что безразличен к красоте природы?!
Сорокин и Полищук, никогда прежде не видевшие моря, были подавлены его расточительным великолепием и лишь изредка обменивались восторженными возгласами.
Их внимание привлекало все: и одинокая чайка, чье оперение ярко розовело, как только она соскальзывала на неподвижных саблевидных крыльях к окрашенной закатом воде, и две черные точки вдали – головы тюленей, и неожиданный всплеск рыбы у борта, и таинственные тени, что нет-нет да и мелькнут за кормой в зеленоватой воде…
Солнце скрылось, посуровело море. Потянул легкий ветерок. И вот уже безлунная осенняя ночь принялась неторопливо раздувать в темнеющем небе искорки звезд – все больше, все ярче. Иным, холодным внутренним светом засветились отбрасываемые форштевнем волны, заструился за судном голубоватый мерцающий след.
Лишь свежая, пронизывающая прохлада осенней ночи прогнала Сергея и Григория с палубы в твиндек.
А утром пассажиров подняла с коек «болтанка». Сразу же за проливом Лаперуза негостеприимное Охотское море встретило их штормом. Оно обрушивало высокие мутно-зеленые волны на судно, словно старалось сбить его с курса, заставить повернуть обратно. Облака, обгоняя волны, цеплялись своими серыми, грязными лохмотьями за их гребни.
Внешне в жизни судна ничто не изменилось. Все так же размеренно сменялись вахты, и все так же настойчиво звучала из репродукторов совсем не к случаю полюбившаяся судовому радисту песня «Черное море мое». Только все меньше пассажиров оставалось на палубе, да наиболее наблюдательные из них заметили, что со спасательных шлюпок исчезли брезентовые чехлы.
Сергей и Григорий крепились, стараясь не сдаться перед морской болезнью. Еще бы! Ведь в приключенческих романах она являлась только уделом женщин да юмористических персонажей. Неизвестно, чем кончилось бы их негласное соревнование со стихией, если бы не вмешательство бесстрастного голоса диктора. Он невежливо прервал прославляющего морское житье лирического тенора и предложил всем пассажирам покинуть палубу.
Крепнущий шторм вздымал уже такую волну, что она нет-нет да и обрушивалась вдруг на носовую часть судна, дробилась там об оснастку на бесчисленное множество пенных ручейков. Ручейки стремительно мчались по накренившейся палубе, сливались в один поток и шумным водопадом низвергались обратно в море.
Судно переваливалось с волны на волну, обнаженные лопасти винтов били по воде, и за кормой вырастал, выше верхней палубы, громадный веерообразный фонтан.
Сергей буркнул, что если бы не глупое распоряжение покинуть палубу, То он с удовольствием бы полюбовался еще этой свистопляской. Но это был последний мужественный ход в состязании, и друзья спустились в твиндек.
На этом, собственно, и закончилось их знакомство с морем. Трое суток длился еще этот рейс, и все три дня и ночи Охотское море подтверждало свою славу самого беспокойного в Тихом океане.
Только когда теплоход вошел в закрытую от ветров бухту Нагаева и его якоря со скрежетом сползли за борт, изнуренные морской болезнью пассажиры рискнули подняться на палубу.
Была глубокая ночь. Узкий серп молодого месяца отбрасывал на чуть колеблемые волны робкое сияние, которое не было в силах состязаться с буйным разливом береговых огней. Прямо перед судном мощные прожекторы выхватывали из темноты складские помещения, силуэты стоящих у стенки транспортов, ажурные конструкции портальных кранов. Справа же, дальше, огни, занимая невидимый склон сопки, громоздились друг на друга, как будто стремились оторваться от земли и утвердиться по соседству со звездами, чтобы затмить их. А еще дальше полыхало в полнеба неподвижное зарево.
Золотые блики, будто оброненные этим гигантским заревом, плавали в чернильной воде залива.
– Смотри! Смотри, Гриша! Северное сияние!
Морозный ветерок пробрался под гимнастерки, но спуститься вниз за шинелями друзья не решались, словно опасаясь, что вся эта красота может внезапно исчезнуть.
– Северное сияние, говорите? – откликнулся стоявший рядом с ними пожилой мужчина в наброшенном на плечи зимнем пальто и меховой шапке. – Это ты хорошо сказал – северное сияние. Правильно определил. Только не то сияние, о каком ты думаешь. Город это светится – Магадан…
– Зарево вон то? – недоверчиво спросил Сергей.
– Оно. А прямо перед нами – поселок Нагаево. А еще правее, где огни к самой воде спускаются, – Марчекан. Завод. В общем-то, конечно, все это тоже Магадан.
– А красные огни вверху, это что – маяк? – спросил Григорий.
– Нет, не маяк. Это, брат, наша Эйфелева башня. Слыхали, в Париже есть такая? – Он улыбнулся, и на смуглом скуластом лице блеснули белые зубы. – А мы чем хуже? Взяли и свою построили. Это телевизионная мачта.
– Так здесь и телевидение есть? – В голосе Сергея слышалось удивление и даже некоторое разочарование: что, мол, за обман? Ехали на край света, а тут…
Собеседник рассмеялся:
– А вам сразу белого медведя подавай? Была здесь одна престарелая белая медведица в городском парке. И та не здешняя. Лет десять назад ее моряки из Заполярья привезли.
Григорий обиделся.
– Не такие уж мы несмышленыши. Знаем, куда едем. И медведи на Колыме есть, и не везде еще как в Магадане.
– Правильно, – примирительно согласился тот. – А я разве спорю? Хватит на вашу долю и медведей и медвежьих углов. А главное – работы хватит. Край большой, его еще обживать и обживать надо. Между прочим, знаете, чем знаменита наша телевизионная вышка?
– Чем?
– От нее начинается самая длинная улица в мире.
– Это в Магадане-то? – недоверчиво хмыкнул Сергей.
– В Магадане. Еще несколько лет назад называлась эта улица – Колымское шоссе. А это самое шоссе, или, как у нас называют, трасса, тянется без малого на тысячу сто километров. Да-да. До самой реки Индигирки. Сейчас центральной улице новое имя дали: проспект имени Ленина.
Сергей спросил:
– А вы здешний, магаданец?
Собеседник улыбнулся:
– Магадан в два раза моложе меня. А здешний – верно. Ороч я. Вы небось и о национальности такой не слыхали никогда?
Снова загрохотала якорная лебедка, и теплоход медленно двинулся к причалу. Сергей и Григорий быстро оделись и, захватай чемоданы, поднялись на палубу.
Все так же горели огни на берегу бухты, но уже не таким ярким казалось поднимающееся из-за сопок зарево. Звезд стало меньше, на темном еще небе проступили очертания покрытых снегом сопок.
Ветер стих, ничто не нарушало висевшей над бухтой тишины, только ласково шелестела бегущая вдоль бортов вода.
Прошло еще около часа, пока теплоход, медленно развернувшись, встал к причалу. Началась разгрузка. Шумный и пестрый людской поток вынес Сергея и Григория по широким сходням на берег и прибил к небольшой группе людей. В центре этой группы они увидели Ваську и снова едва узнали его, настолько несвойственным для его обычно нагловатой физиономии было плаксивое, растерянное выражение.
– Что же это получается, граждане! – апеллировал он к окружающим. – Хватают порядочного человека за рукав и – будь здоров! Может, я на пароходе в иллюминаторах стекла бил или не теми словами обругал кого? Это ж чистый произвол местной милиции. Ищут какого-то Крючкова, а я, согласно родному папе, всю сознательную жизнь – Клыков. Вот и приезжай осваивать эти самые богатства!
Милиционер, молодой, статный парень, весело подмигнул Ваське.
– Давай, давай, заливай, братец, пока не у следователя.
Милиционер удовлетворенно хохотнул и, обращаясь к стоявшему за спиной Васьки молодому человеку в «москвичке» и коричневой кубанке, сказал, кивнув в сторону синей «Победы» с красной полосой вдоль кузова:
– Будем приглашать гражданина в машину, товарищ Москалев? Да ты не прячь, не прячь руку. Видал я уже твою особую примету, – с улыбкой обратился он снова к Ваське.
Москалев, видимо молодой сотрудник уголовного розыска, сохраняя нарочито суровый вид, сказал строго:
– Пройдемте в машину, гражданин.
Васька растерянно оглянулся, словно ища поддержки, взгляд его встретился со взглядом Сергея. Васька попытался изобразить на своем лице улыбку, но от этого оно только исказилось еще более жалкой гримасой. Надвинув шляпу на глаза, он медленно пошел к машине. Хлопнула дверца, и «Победа», рассекая толпу, двинулась из порта.
Сергей и Григорий миновали серое двухэтажное здание морского вокзала и вышли к автобусной остановке.
Рассвело. Вдоль берега змеилась далеко видная отсюда дорога. Снег покрывал окрестные сопки только до половины, но Промерзлая земля была твердая как камень. Сквозь утреннюю морозную дымку там, наверху, куда убегала дорога, проступали очертания высоких городских зданий, по склону лепились небольшие белые домики.
– Смотри, Гриша. Как ваши украинские мазанки.
– Нашел сходство! Всего и общего-То, что белые, – с некоторой обидой возразил Григорий.
На автобусной остановке выстроился длинный хвост. Немногим меньше было народу и у стоянки такси. И хотя через каждые четыре-пять минут переполненные автобусы увозили в город десятки людей и горы чемоданов, а юркие «Победы» и «Волги» так и сновали туда и обратно, очереди, казалось, не уменьшались.
Сергей и Григорий пристроились в конец очереди на автобус, но в это время вынырнувший из ворот порта «газик» резко затормозил возле них. Дверца машины открылась, и ребята узнали своего ночного собеседника.
– Подсаживайтесь, довезу до города, – предложил он. – Садитесь, садитесь. Машина все равно пустая.
Сергей и Григорий влезли в машину и сразу же прилипли к окнам. Бодро фыркнув, «газик» рванулся с места.
Трудно найти человека, который испытал чувство разочарования при первом знакомстве с Магаданом. Потом может быть всякое. Разно складываются людские судьбы, и не для всех Магадан становится родимым домом. Но первое впечатление неизменно: город, пронизанный светом, жизнеобильный и жизнерадостный. Трудно сказать, что создает это впечатление. Вероятно, все понемногу: и трех– четырехэтажные здания светлых тонов с большими окнами, и лиственницы вдоль улиц, нежно-зеленые весной, золотые осенью, в блестках инея зимой, и серебристые столбы фонарей с молочно-белыми плафонами, и блестящий асфальт, и веселые цвета машин, и всегда по-праздничному нарядные горожане.
Тот, кто приезжает на Север впервые, редко видит город таким, каким он бывает, когда северная природа начинает проявлять свой неуравновешенный характер: если он прилетает самолетом, стоит летная погода и Магадан не кутается в туманы и не накрыт густой сеткой дождя; морская же навигация открывается, когда над городом отбушуют метели и поздняя весна окончательно вступает в свои права.
Впрочем, настоящим магаданцам родной город люб и в ненастье. Именно настоящим магаданцам, каких еще несколько лет назад не было. В Магадане жили и работали люди, которые считали себя ленинградцами, москвичами, киевлянами, одесситами, тбилисцами – кем угодно, но только не магаданцами. Теперь иначе. Все реже можно встретить жителя Магадана, которой не говорил бы с гордостью: наш город! И, находясь в отпуске, где-нибудь в милом сердцу Ленинграде или Тбилиси, большинство из них, уезжая обратно, говорит: пора домой. А это значит, что Магадан обозначен уже не только на географических картах, айв людских сердцах. Тепло этих сердец сильнее северных пург и морозов, и, может быть, в этом и есть главный секрет того впечатления, какое производит Магадан на приезжих…
Работник отдела кадров совнархоза встретил Сергея и Григория пулеметной очередью заученных фраз:
– Садитесь, садитесь, товарищи! Как же, как же, всегда рады молодому пополнению. Есть какие-нибудь вполне конкретные пожелания или доверитесь нашим авторитетным рекомендациям?
Он лихорадочно перекладывал «входящие» и «исходящие», разыскивая, видимо, какой-то документ, говорил, не поднимая головы от бумаг. Над столом мелькали роговая оправа огромных «дипломатических» очков и затылок с тщательно прилизанными длинными прядями белесых волос, которыми хозяин тщетно пытался замаскировать лысину.
Наконец нужная бумажка нашлась, кадровик вскочил из-за стола и исчез за дверью, буркнув на ходу:
– Думайте пока. Я на одну секунду…
Друзья уже свыклись с мыслью, что поедут работать на «Морозный», и менять свое решение не собирались.
А кадровик исчез надолго. Разговаривать они не решались, так как здесь же, за небольшим столом в углу кабинета, работала еще одна сотрудница отдела – черноволосая девушка лет восемнадцати. Недовольное, даже несколько сердитое выражение ее лица никак не гармонировало со здоровым румянцем, небольшим курносым носиком и маленькими пухлыми губами, еще не знавшими помады.
Девушка первая нарушила молчание:
– Скучно, товарищи?
Глаза у нее были светлые и неожиданно веселые.
– Времени жалко, – сказал Сергей. – Лучше бы по городу походили еще.
– Это насчет устройства на работу?
– Да нет. В городе работы мы не ищем. Контора да писанина всякая нам не подходят, – ответил Григорий.
Девушка покраснела, некоторое время помолчала, а потом сказала горько и укоризненно:
– Не всякий, кто в конторе работает, от трудной жизни прячется. Есть такие, что и хотели бы от этого сидения избавиться, да не могут пока.
Григорий, не догадываясь, что попал в больное место, стал подтрунивать:
– Оно точно. У одного застарелый ревматизм, второй последний год до пенсии дотягивает, третьего мама с папой от себя отпустить не могут…
Сергей видел, что разговор этот неприятен девушке, что слова Григория глубоко задевают ее, и поспешил на выручку:
– Ну, ты тоже перегнул. Мало ли какие обстоятельства могут быть: учеба или из родных кто-нибудь болен, или еще что.
Девушка благодарно посмотрела на Сергея.
– Чудаки тоже! Уж и пошутить нельзя! – добродушно согласился Григорий и спросил: – Где этот товарищ запропастился? Забыл про нас, что ли?
– Сковородников? – Девушка презрительно усмехнулась. – Этот может.
– А товарищ вроде вежливый…
– Это он после собрания перековывается, где его за барское отношение к людям прорабатывали. Покрикивать перестал, а на большее его не хватает.
В эту минуту появился Сковородников.
На широком лоснящемся его лице, обнажая два ряда золотых зубов, сияла самодовольная улыбка. Увидев Полищука и Сорокина, о которых он и в самом деле забыл, Сковородников напустил на себя официально холодный вид.
– Прошу извинить. Неотложные дела. Думали?.
– Мы уже давно надумали на «Морозный» ехать.
Сковородников откинулся на спинку стула и удивленно посмотрел на них.
– На «Морозный»? А почему именно на «Морозный»? Слышишь, Кузнецова, куда рвется народ? И кто это им расписал, что там труднее, чем в другом месте?
– Где труднее, где легче, мы не знаем. А что работы там много, это нам говорили. И приглашали нас туда.
– Ну-ну-ну. – примирительно занукал Сковородников. – «Морозный» так «Морозный». Выпиши путевки, Катя. Только смотри, по ошибке три не напиши.
Катя с силой ткнула ручку в чернильницу и подвинула к себе чистый бланк.
– Давайте документы.
Перо царапнуло по бумаге и осыпало ее мелкими чернильными капельками. Катя швырнула ручку на стол и посадила на бланк жирную кляксу.
