Текст книги "Катавасия в Анденнах"

Автор книги: Борис Виан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава XXII Дорога

– Прижми железку! – приказал Майор, снова влезая в Кадиллачку.

Антиох бросил сцепление, и тачка совершила устрашающе гигантский скачок вперед.

– Сегодня вечером нам кровь из носа надо быть в Байонне, – сообщил Майор. – Сейчас одиннадцать утра. Газуй!

– Успеем, – дал краткий ответ Антиох.

Шесть часов спустя они въехали в Шартр, немножко не уложившись в намеченный график, так как задержались в пути ровно на пять часов сорок две минуты, чтобы чуток подзаправиться.

Кадиллачка катила себе с музычкой по дороге в Орлеан, когда начался джаз и на горизонте возник аэроплан. При ближайшем рассмотрении это был последний писк моделей истребителя, и догнать легковушку для него было раз плюнуть.

Антиох нажал грибовидную педаль акселератора – «поганку», какботают по фене бандюги, – и автомобиль замедлил ход, ибо педали управления располагались в произвольном порядке на случай угона, чтобы сбить с толку похитителей, за которыми, кстати, всегда нужен глаз да глаз.

Самолет пронесся на бреющем полете впритирку с шоссе, и очередь из пулеметного ствола разнесла в щепки кору узловатого дуба-великана, глубоко впечатав в его ствол буквы Д. А. А потом он принялся метать над машиной мертвые петли.

Майор взялся за ручку корзинки с аппаратом Морзе и послал в эфир несколько отрывистых сигналов, причем Адельфину они показались тарабарщиной. Да и где уж ему, моржу ушастому, было уловить хоть словечко, когда он не знал азбуки. Телеграфный же аппарат в Кадил-лачке был передатчиком с на удивление мощными выходными данными и легко перекрывал те трубные звуки, что неслись из глотки Серафимьо, который заодно сходил по-маленькому не сходя с места.

В следующий миг истребку надоело летать вокруг да около, и, набрав высоту, он стремительно растворился в облаках.

Погода стояла – чудесней не придумаешь. На ясное до дна сине-зеленое небо просто невыносимо было смотреть. Вот отчего им любовался только близорукий Адельфин. Для остальной троицы погода была как погода, и точка. Далеко-далеко было слыхать, как перепелки на дубах свистели и свиристели на зубах хрустели, а может, и наоборот.

Наконец слово взял Антиох Тамбретамбр.

– Дундурек это, вот кто!.. – прошептал он, выжимая педаль сцепления, чтобы оборвать визг в коробке передач.

Теперь пассажиры могли расслышать, что он там шепчет.

– Небольшой урок истории! – зычным голосом объявил Майор и повернулся лицом ко всей шатии.

Глава XXIII

Не Северная, но Америка

– Как кое-кто догадывается, – начал урок Майор, речь пойдет о небезызвестном Дундуреке Атлантипе.

Тут он прикусил язык при воспоминании о незабываемых приключениях. Перед его мысленным взором предстал невеликий городишко в Андах, где Дундурек верхом на мулете, редкой помеси мула муллы с буйнопомешанным мулатом, луженой глоткой распевал гимн древних ацтеков, собирая под свои знамена несметную рать.

Инком он был из ряда вон выходящим. Как-то раз вышел он поутрянке из дому, а вечером вернулся под щитом, на котором победно притаранил головы ста одиннадцати врагов нации. Антиох с Майором так душевно оттянулись втом памятном набеге, что пришлось им срочно рвать когти из страны, однако Дундурек регулярно – не мытьем, так катаньем – не давал им забыть о себе.

Мыслимое ли дело, подумалось ему, простым человеческим языком описать те баснословные подвиги. И Майор закончил экскурс в историю такими словами:

– Я все сказал.

Имеющие уши Адельфин и Серафимьо услышали. И поняли одно: среди них присутствует тот, кто не нуждается в комментариях.

Глава XXIV
Улетный кот

В девять часов вечера миниатюрная горничная Господина Брюзгальтера, толстого ювелира с улицы Даранац, высунула голову в окно, желая убедиться, что Йаккопо Бедакурриц, ейный хахаль, ее поджидаючи, стоит столбом в условленном месте у четвертого дорожного знака. Она едва успела протянуть руку и схватить на лету и за шкирку дико домашнего котяру неопределенной масти, совсем недавно отрикошетившего от передка шикарной белоснежной тачки и витающего в облаках с поднятым трубой хвостом. В результате легкого сногсшибательства он не повредил себе ничего, кроме хвостового оперения.

Летучий кот появился на свет от скрещивания Мируса Первого с дальним родственником плода любовных игр между курицей и кроликом, о чем поведал нам Реомюр на страницах своего «Избранного» (в серии под редакцией Жана Ростана). Все коты этого семейства были с перьями на хвосте. Джойс («Улисс», страница 985) замечает, что этот новоприобретенный признак уродства имеет некое отношение к тайному удовлетворению, каковое ощущают в концевой части позвоночника, называемой копчиком, те, кто сгруппировался для дефекации в позе орла, однако нам еще никогда не удавалось самолично проверить истинность Джойсова утверждения, на наш взгляд, вполне отвечающего характеру дарования маститого ирландца.

Миниатюрная же горничная (по имени Марья) предложила коту чашечку лекарственной ромашки, от которой тот не отказался, преисполненный признательности, и спустилась к своему любовнику, который от нее не отказался, преисполненный признательности.

А Майор со товарищи – ибо то были они – шуровали по хитросплетенным и плохо мощенным улицам города. Обогнув церкву, они окончательно потерялись из виду на пустынной дороге, и лимузин застопорил у двери с низкой притолокой. У двери, аккуратно отделанной муниципальными объявлениями.

Глава XXV
Подземелье

Четверо мужчин молча вылезли из тачилы и молниеносно прошмыгнули в пройму двери, – не устояв под шквалом критических замечаний Майора, она открылась настежь, даже не пикнув. Туда же своим ходом проследовала легковушка Кадиллак. Она умела хорошо себя везти и источала запах козла. Лишь только они продвинулись на несколько метров, дверь обиженно захлопнулась с густым скрежетом, и Антиох повернул первый попавшийся под руку выключатель. Полился сладчайший музон. Заработала радиостанция Теэссэф. Антиох пошарил как следует и в конце концов нащупал другой выключатель. На этот раз настоящий. Раздался чуть слышный щелчок, и пол уехал из-под ног четверки друзей; весь их квартет ухнул в пустоту.

Падение было скоротечным, зато контакт с каменным полом мрачного подземелья оказался не столь уж бесполезным. Адельфин, к примеру, посеял белую беретку, хотя отчетливо помнил, что по привычке натянул ее на уши. А Майор отреагировал круто – круче могут быть только яйца. Для него это было делом принципа. Выхватив из кармана гранату, он зафигачил ее в глубины подземелья. Матовая вспышка, и... на Серафимьо градом посыпался строительный мусор, ему не хватило смекалки остаться в лежачем положении.

Адельфин прощупал левый ГЛ8Э побратима и удалил наиболее крупные бульдики, тогда как Антиох почел своим долгом вкратце прояснить ситуацию. Он сунул руку в брюки, извлек сильный электрический фонарик и так шуганул пучком ослепительного света окружающие потемки, что те всем скопом попадали в обморок.

Местечко было то еще. Темно-синие дерьмотиновые обои, все в брызгах селитры, лентами свисали со свода, раскуроченного взрывом гранаты, и теряли спои концы на земле, в груде хлама и зарослях растений, а говоря точнее – в шапках для чайников, в камнеломке и в пупочной траве, использованной не по назначению врача... В одном углу можно было даже наткнуться на расстроенный саксофон, в раструбе которого свила себе гнездышко семейка прусаков. Подземелье имело форму прямоугольника с облупленными стенами, выложенными то ли бутовым, то ли отборным рвотным камнем.

От разрыва фанаты кое-где пострадали свод и верхняя часть одной из малых сторон подземелья. Их попросту снесло. В образовавшейся с подачи Майора бреши было ни зги не видать, хотя мертвящая чернота склепа выглядела посвежевшей, прямо как новенькая. Синеватый дымок цеплялся за выпирающие закраины развалин.

Отблеск фонарика подчеркнул эти зубристые неровности дыры, и вдруг в провале нарисовалась сизая фигура с размытыми контурами, поколебалась в сумеречной мути и снова скрылась за стеной.

Антиох мигом погасил источник света и пукнул в соль мажоре, дабы предупредить сподвижников о надвигающейся опасности.

Серафимьо, промежду делом рассеянно предававшийся содомскому греху с Графом, вскочил и предусмотрительно укрылся за широкой спиной Майора. Тот обернулся с выпученными глазами, чуя какой-то подвох, но протестовать не стал, так как все равно ни черта не видел.

Антиох прицелился в сторону дыры и метнул вслепую еще одну гранату. Неестественное мычание сотрясло своды пещеры, и струя горячей жижи окатила четверых мужиков, которые в ужасе попятились, ибо узнали запах жабьей крови.

Глава XXVI
 Гадина

Из-за стены сейчас доносилась приглушенная топотня, перемежавшаяся душераздирающими шлепками, как если бы по кастрюлям с жидковатым картофельным пюре прокосолапил гиббон. Смельчак Антиох вновь направил луч фонарика на пробоину, которая в ответ ощерила пасть и чуть-чуть увеличилась в объеме за счет новой, бледно-алой, как кровь рыбы, красочки. В круглом свете трепыхалась чья-то пятерня, пока не ухватилась за один из клыкастых выступов, и в дыру сначала просунулась шестидесятилетняя голова с немыслимой бородой лопатой, а почти следом – изнуренные мощи плечистого старца исполинского роста. Из-под мышки его костистой правой руки торчал свернутый трубочкой и пожелтевший от времени свиток.

– Я приплыл на лодке... – сообщил он задыхаясь. – Я шел на запах крови Жюля... бедняга Жюль... вы его ухайдокали... А ведь он так обожал долбойогов.

– Кто такой Жюль? – поинтересовался Серафимьо, у которого заклинило соображалку.

– Жюль!.. Чертяка!.. – отвечал старикан. – Редкострахус, гигантеа лазуриа окейанус средних размеров... вполне половозрелая особь... пойманная давным-давно... Ах, дело было в Малиопии, я пить хочу, во рту как в попе-и-ик!..

Его придушил приступ неизвестной науке рыкоты, и он как-то меньше ростом стал, что ли.

– Рукопись... прочтите... не пожалеете... – прокряхтел он из последних сил. – А я уж пойду, пока не поздно.

Он явно собирался отдать концы.

– Ну-ну, дедок, – подбодрил его Майор. – Спокуха!.. Не хватало еще, чтоб вы так, за здорово живешь, взяли и смотались... Волков бояться...

– Да уж... – тяжко вздохнул старикашка. – Я, пожалуй, все же пойду... ведь у меня острый дерьмотит!..

И, отбросив манускрипт, он отмочил великолепное сальто назад прогнувшись и шмякнулся по другую сторону дыры. Заскрипели весла в уключинах, и раздалось пение бурлаков на Волге в исполнении хора сорванных голосов, орущих благим матом, а потом все стихло... кроме гнетущего плеска Жюлевой крови, бившей ключом из проточины внизу стены.

– За работу, братцы! – встрепенулся Майор. – Не дадим утопить себя в подземелье, как слепых устриц.

Он взялся сдирать со стен обвислый дерьмотин и сваливать тряпье вместе с деревяшками вдоль опорных столбов.

Товарищи по битвам лихорадочно помогали ему, ни о чем не спрашивая. Через пятнадцать минут груда бросовых стройматериалов двухметровой толщины почти сравнялась по высоте с прорехой. Майор щелкнул зажигалкой, поджигая эту кучу разношерстных предметов.

– Ща так припечет – чертям жарко станет, – прояснил он свою задумку. – Ни в жисть не потечет.

Антиох давно разрюхал, что к чему, а вот двое других лишь теперь обменялись восхищенным взглядом.

– Не дымновато будет? – тем не менее вякнул Адельфин.

После трехсекундного замешательства он постучал.

– Войдите! – ответил бодрый голос необыкновенно приятного тембра.

Голос человека, которому удалили все миндалины в возрасте двадцати трех лет.

– Барон д'Элда? – с порога спросил Жеф.

– Он самый, – сказал мужчина, изящно привставая навстречу посетителю, и пребольно треснулся коленкой о выпирающее снутри ребро среднего ящика бюро.

Рост Барона д'Элда не превышал 1 м 87. Он был белобрыс и бледен, а его голубые глаза с вечно полуприкрытыми веками производили на каждого, кто их видел, такое впечатление, словно веки скрывают какую-то глубинную работу мысли. А был ли он семи пядей во лбу? Туп как дуб? Мало кто мог сказать что-либо вразумительное по этому поводу. Высокое шишковатое чело без пяти минут гения увенчивало сей портрет лица, типического в своей заурядности.

Барон помассировал коленку, чуть слышно ругаясь, как кучер, и указал посетителю на стул.

– Жеф Префно? – осведомился он.

– Попали в самую точку, – ответил тот, кто пришел, скосив глаза на синий конверт письма, которое отправил не далее как позавчера с целью назначить Барону день встречи.

Только что упомянутый элегантно смахнул конверт в долгий ящик стола, по-интеллигентски положил икру правой ноги на коленную чашечку другой и во всеуслышанье изрек тоном, не терпящим возражений:

– Так: два лимона, и ни франком меньше!

Посетитель смущенно почесал в затылке. Его наичистейшие с виду ногти были усеяны желтыми пупырчатыми крапинками, какие всегда выскакивают от неумеренного употребления средства «Нью-Пук», способствующего пищеварению.

– Я не хотел тратить более одного миллиона девятисот девяноста семи тысяч... У меня напряженка с финансами.

– Пожалуй, вы приблизительно верно оцениваете стоимость этой вещицы, – сказал посмеивающийся в бороду Барон. – Добавьте еще семь кусков – и по рукам.

– Раз уж от судьбы все равно не уйти, – со вздохом промямлил Жеф. – Чек?

– Веников не вяжем, – сказал Барон, достал невесть откуда чековую книжку и подмахнул скрепя сердце.

После краткого рукопожатия Жеф покинул помещение, унося свой чек.

Оставшись один, Барон схоластическим жестом промокнул платком лоб и позвонил секретарше.

Ее роль исполняло интересное белоголовое существо со вздернутым носиком.

– Азор, – начальственным тоном сказал ей Барон, – зарегистрируйте это письмецо, – он протянул ей конверт, – и принесите досье под номером 7509.

Чтобы придать своему предприятию необходимый грандиозный размах, Барон нумеровал досье начиная с цифры 7508, и, хотя прошло уже больше года, эта метода не дала ни единого сбоя.

Профессия Барона д'Элда требовала высокого артистизма. Он был своего рода художником, виртуозом по части блефа и шантажа. Жеф Префно стал его последней жертвой; от рождения добронравный и простодушный донельзя, миляга Жеф носил булавку дли галстука с чудной головкой, где перекатывался ртутный шарик, и конечно, пальцем не шевельнул, чтобы не дать себя наколоть и облупить как липку. Тем паче что та штуковина, которую он сейчас выкупил у перекупщика, по самой природе своей могла чудовищно скомпрометировать любого, сколь бы блестяще ни начиналась его карьера.

На следующий день дворецкий Жефа по обыкновению зашел пропустить с ним с утра пораньше по стаканчику бананжуйского аперитива и нашел в кресле труп. Скрюченные пальцы держали за горлышко початую бутылку вина, откуда он намеревался отхлебнуть в тот самый момент, когда его нежданно-негаданно настиг смертельный удар судьбы. Он покончил с собой одним точно рассчитанным ударом резиновой дубинки.

В своем логовище Барон усмехался кривой усмешкой хищного зверя, который обнаружил, что его верхний левый клык замазан какой-то мудреной шпаклевкой. Такие пломбочки ставила некогда зубной врач из Севра по имени Генриетта.

Затем он на семь лет опустился на дно».

Глава XXIX Продолжение манускрипта

На этом захватывающем месте Антиох поднял голову. Ангельская улыбка осветила его четко прорисованные черты.

– Ну и сволочь! – прошептал он одними губами цвета гранатового мяса, и в этих устах хлесткое словцо прозвучало ласкательным прозвищем.

Затем он продолжил...

«...Дождь зарядил на целый день. Грязный дождь с привкусом серы и озона, липкий дождь, который, казалось, с неохотой отклеивался от позеленевших стекол, где лениво перетекали с места на место аляповатые мутно-синие жемчужины, а потом собирались всем гуртом в какой-нибудь каменной выемке, на чье изготовление затратили столько кропотливого труда ветер и норка-кайфо-ломка, этот мелкий вредитель кайфа, селящийся в раковинах преимущественно в гадюшниках Парижа. Герань на окне, засохшая много лун назад, иногда вздрагивала всеми пожухлыми листьями и дрожала долго и волнительно, после чего тотчас впадала в почти растительную спячку.

Вечер был не за горами. Ночные тени уже подтягивались к Западным потайным воротам крепости, готовые затопить город своей предательски мягкой сиреневой краской.

Заблудившееся такси, беспомощная скорлупка в мертвенно-бледной воде, что разъедала и без того ржавые никелированные колпаки и усугубляла общее предлетальное состояние битого-перебитого кузова, на малой скорости протрусило мимо, забрызгав стены, окна и древний дорожный знак, возле которого полукруглая решетка для чистки обуви, обшарканная за чрезмерное усердие и потерявшая внешний лоск от некультурного обхождения, отбросила слепой блик под колеса чиркнувшего по ней сигнального маячка.

Там и сям совершали моцион или переминались с ножки на ножку барышни в меховых манто, траченных хитрой на выдумку молью и местами уже облезающих, судя по бутоньеркам в петлицах и аншлагам рукавов; барышни прикрывали свое физиогномическое убожество маской деланной веселости и толстым слоем жаростойкой штукатурки; шел сорок шестой год войны, и нехватка рисовой пудры начинала сказываться

Тем временем ночь окончательно прибрала юрод к рукам. Справа от дорожного знака с размахом открылась дверь, чем-то похожая на калитку. Из проймы мешкотно высунулась продолговатая, настороженная и прохиндейская морда, лишенная какого бы то ни было выражения, кроме космической злобы. Длинный, белый, костистый палец нежно распрямился и накрыл звонок, замер в нерешительности и вдруг всей тяжестью навалился на кнопку.

Глухо как в танке. Ток опять отключили.

Рычащий от ярости мужик ВЫТЯНУЛСЯ во весь рост на пороге и, скрестив ноги, прыгнул на ни в чем не повинный подошвоскреб. Сполох глухого разрыва, и жилище рухнуло со звоном бьющегося стекла и баханьем явно недооцененных балок. Черная воронка дымилась на месте того, что когда-то, еще пару секунд назад, являло собой обшарпанную конуру.

Все происходящее, что характерно, никого особенно не удивило. Да и удивлять-то, собственно, было некого; кроме того, почти все соседские дома были снабжены отскребалками для обуви.

И тогда в ночи цвета сажи, вспыхивавшей то тут, то там ничего хорошего не предвещающими зарницами, кто-то залудил пропитым голосом безумно старый джазовый мотив, еле-еле передвигая ноги с таким топаньем, что дрожмя дрожала мокрая мостовая. Какой-то пьяный ежик шел восвояси, налакавшись вдребадан. С тех пор как крепость аперитивов снова достигла полутора градусов (1,5°), количество случаев алкогольного опьянения приняло угрожающие размеры.

Пьянчуга уже орал как резаный:

Приветный свет ко мне струится отовсюду-Электрик втюрился и пробки поменял... Блин... в свой последний час... парам-пампам... я буду Стрелять... парам-пампам... большой оригинал.

Какие уж тут сомненья. Барон д'Элда возвращался с ночной гастроли по кабакам и начисто позабыл слова старинного джазового романса.

Глава XXX
 Продолжение продолжения манускрипта

Когда он приблизился к криво выскочившему номеру семь, хотя точно такой же только что бросился ему в глаза с расплывшегося рыхлого дома, он, казалось, протрезвел в мгновение ока. Его стан снова стал стройным, а походка легкой, как у крадущейся в бирманских джунглях членистоногой гибкой сорокопятки.

Он застыл во тьме, протянул руку к звонку и ткнул пальцем в пустоту, которой все было до лампочки.

– Ах, проказник!.. – проскрежетал он. – Карузо опять развязал.

Пляшущий лучик его могучего карманного фонарика показал ему как на ладони всю хаотическую изнанку дымящейся блевотины.

– Поди разбери, где тут приложена опись! – вздохнул он. – Опись, да... меню... что-то типа того... или кое-что другое... – процедил он сквозь зубы.

Он потушил свой светильник и подошел к соседней двери.

На его энергичный стук ногой выбежала и распахнула дверь девка с полной пазухой грудей и рыжими спутанными локонами вокруг пухлявой мордашки. Вонью порока несло от этого пропащего, отверженного людьми существа... Не всеми, однако.

– У тебя есть где приткнуться на ночь? – спросил ее Барон.

– А то! – отвечала она, раздвигая полы пеньюара.

– Годится, – одобрил Барон, принюхиваясь к запахам самки, поднимавшимся снизу, меж тем как в его монашеском воображении замелькали препохабнейшие картинки.

Глава XXXI Опять этот манускрипт

На заре кошелка загнулась от истощения. Барон основательно почистил свои перышки и выбросил окоченевшее тело в костер, еще с вечера занявшийся в развалинах соседнего дома. А потом позвонил.

На звон пришлепала мегера в рубище.

– Здорово, Жакоб, – любезно приветствовал ее Барон. – Где Карузо?

– Перекинулся, – прошамкала старая перечница.

– Долбак! Я знал, что этот отмороженный плохо кончит, – сказал Барон. – А Дюшепоп где?

– Окочурился. – А Тотор?

– За галстук, чай, закладывает у Болтконски...

– Канай отсюда и без Тотора не возвращайся... Карга пошлендрала горе мыкать в стоптанных шлепанцах со следами штопки на одном, практически незаметной.

Ровно через десять секунд вкатился Тотор. Ни слова не говоря, Барон пожал ему руку.

Тотором оказался молодой человек лет двадцати в костюме-тройке сомнительно голубого цвета, с безупречной стрелкой на брючинах, в небесно-голубом же саржевом галстуке и мягкой шляпе. Он носил перчатки красной кожи. Ничто в его ухватках не давало повода для кривотолков, он, казалось, только вчера кончил Гарвард.

«Варвар кончил» – так, кстати сказать, называют конюхи стойловый шлягер – арию случки в исполнении ржущего племенного жеребца, когда этот неутомимый производитель покрывает кобыл, чтобы им не было боязно стоять ночью одним-одинешеньким и грызть денник...

На деле ему было шестьдесят три года, и он тщательно скрывал свой возраст. Барон использовал его в предприятиях, требующих особого такта и изощренности: в такие дни он посылал Тотора куда-нибудь в провинцию, чтобы развязать себе руки и действовать в полной безопасности, не рискуя попасть впросак из-за раздолбайства своего бездарного помощничка.

– Тотор, изволь принести досье за номером 7510, церемонно повелел Барон.

Тотор протянул руку к предмету мебели резного красного дерева эпохи Людовика XV, притулившемуся в глубине алькова, где Барон ночь напролет предавался плотским утехам. Третий вертучий ящичек повернулся на шарнирах задом наперед, и Тотор извлек тощую стопку листиков туалетной бумаги превосходного качества.

– Столько вам хватит? – поинтересовался он.

– Д-да... – прикинул на глаз Барон и запихнул ее в правый карман штанов. – А теперь гони камушки.

– Все шито-крыто, прошло как по маслу, – поделился Тотор, преподнося Барону пригоршню рубинов. Самый мелкий приблизительно в шестьдесят два карата.

– Беру вот этот, – заявил Барон и оставил себе один – вышеописанный.

Тотор подошел к окну и бросил в окружающую среду остальные сто сорок восемь рубинов.

– Надеюсь, ты не собирался мне фуфло втюхать и кинуть на бабки? – дружелюбно спросил Барон и сощурил свой проницательный глаз, словно прицелился в румяное братское чувырло Тотора.

– Вы же не малолеток, – отрубил Тотор. – Сколько мне причитается?

Прыжком кугуара Барон подскочил к Тотору и расчетливым ударом маховика уложил его, бездыханною, к своим ногам.

– Фильтруй базар! – пояснил Барон и взял себя в руки. Чуть погодя Тотор с видимым усилием снова открыл зенки...

– Забыл сказать, босс... – просвистел он. – Болтконски хотел с вами стрелку забить...

И вновь впал в беспамятство. Ухмыльчивый Барон весь так и просиял от радости, удостоверившись, до какой степени одно его присутствие способно гальванизировать подчиненных. Он вытянул шейный платок черного шелка из второй внутренней анатомии уже известной тумбочки, раздел по дороге вешалку, избавив ее от шляпы и воздушного плащика, и съехал по перилам. Самый низ лестницы декоративно украшал шар из синтетической меди, который после спуска Барона скукожился и отпал. А тот, легкий как ветер, в несколько грациозных прыжков преодолел расстояние, что отделяло его от пользующегося заслуженно дурной славой кабаре, где очень отрицательный персонаж, пахан с кликухой Болтконски, смешивал горячительные микстуры без названия под стойкой бара из елколипта.

При появлении Барона смешки и сальные шуточки завсегдатаев, с оглушительным грохотом бившиеся о перегородки вдоль тесного подвала, разом смолкли. Кое-где брызнули сдавленные возгласы восхищения, ибо верзи-листая фигура недюжинного фрайера произвела впечатление даже на тех алкашей, кто уже мало на что реагировал.

– Ты, Барон, по делу или как? – спросил Болтконски для отвода глаз.

– Да, отойдем в сторонку! – в тон ему уклончиво ответил Барон.

Они расположились в закутке притона, у стены, где за отсутствием под рукой угольного карандаша некий поддатый график-любитель намарал куском угля сцену повешения герцога де Гиза в Генеральных Штатах в году 1789.

И тогда-то, покуда вокруг них потихонечку-полегонечку разгорался хлебурный тарарам, Болтконски выложил свой План...

В самый кульминационный момент, когда Барону предстояло узнать единственно недостающее звено в цепи малозначительных подробностей, где-то под потолком сухо кашлянул выстрел, и Болтконски отдал поганую душу дьяволу, пока его продырявленная туша сползала под стол.

Барон выхватил свой шпалер и разнес вдрызг тысячеваттную лампочку, имевшую глупость освещать эту сцену ужасов. Затем, перемахнув одним прыжком через бесформенную груду тел, копошащихся во тьме и испускающих утробные рыки и бранные крики, он добрался до двери и ухлебал под покровом ночи, ибо семь часов пролетело с тех пор, как он переступил порог вертепа...