Текст книги "Кряка"
Автор книги: Борис Тихомолов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– Ладно, это мы у него узнаем, – сказала Лида, засовывая тетрадь за пояс своих шаровар. – Садись на багажник, поехали!..
Замкового они увидели на окраине станицы. Надвинув на глаза широкополую соломенную шляпу, он шёл посреди дороги, тяжело загребая ногами пыль. Его длинная, сутулая фигура была видна за целый километр.
Лида свернула в сторону, подъехала к палисаднику и затормозила возле врытой между двумя тополями скамейки:
– Давай подождём его здесь. Прислонив велосипед к ограде, девочки уселись на скамью. К ним, важно кококая, подошёл петух, покосился круглым с золотым ободочком глазом, потряс бородой, явно выпрашивая подачку.
Дина нашла в кармане крошку от булки, бросила. Петух подошёл, наклонился, перевернул клювом крошку и стал звать кур.
Тотчас же, откуда ни возьмись, прибежала рыжая хохлатая курица, проворно склюнула крошку и укоризненно уставилась на петуха: "Подумаешь, чем угостил!
Стоило из-за этого крик поднимать!"
Петух не смутился. Он вытянулся во весь свой рост и, распустив крыло, пошаркал им по чешуйчатой, украшенной огромной шпорой ноге. Курочка нырнула в сторону, бросилась ловить кузнечика.
В это время во дворе сердито гавкнула собака. Рыжий мордастый кот, распушив хвост, пулей вылетел из подворотни. Увидев девочек, он сделал вид, будто за ним никто не гнался, присел, полизал шёрстку на спине и, нервно подёргивая хвостом, пошёл на другую сторону улицы.
Замковой, уже совсем было подходивший к тому месту, где сидели девочки, неожиданно остановился, проводил недовольным взглядом неторопливо шествующего кота и... повернул назад.
Девочки удивлённо переглянулись:
– Чего это он?
Дина фыркнула, зажав ладонью рот:
– Кошка дорогу перешла! .
Лида укоризненно посмотрела на подругу:
– Ну, это ты зря. Сейчас уж этому никто не верит.
– А он верит! – возразила Дина. – Мне бабушка рассказывала. В леших верит, в оборотней... – Лида вскочила, схватила велосипед.
– Чего же мы сидим? Уйдёт ведь. Надо догонять. Садись скорее!.. Данило Фёдорович! Данило Фёдорович! – закричала Лида, изо всех сил крутя педалями, – Подождите! Мы вам тетрадь привезли!
Замковой остановился, сдвинул шляпу на затылок.
– Тетрадь? – спросил он, подозрительно оглядывая выпуклыми глазами спрыгнувших с велосипеда девочек. – Какую тетрадь?
– Да вашу. Вот эту вот. Вы её у председателя забыли.
Замковой протянул руку, взял тетрадь и, не глядя, сунул её в карман поношенной полотняной блузы.
– У председателя? – поворачивая назад, хмуро переспросил он. – Обидел меня нынче председатель. Стариком обозвал. Сказал, что мне на пенсию давно пора, что я путаю. Обругал за кормушки с поилками. А чего ругать-то? Что я, без соображения, что ли?
Замковой зашагал размашисто, так что девочки едва за ним поспевали.
– И правильно он вас за поилки с кормушками ругал, – вставила Лида. Мы утят привезли, а поилок нет.
Замковой резко остановился, сердито выпучил на Лиду глаза:
– И ты, рыжая, о том же? Значит, я путаник? А в тетради у меня что записано?
Он полез трясущейся рукой в грудной карман, достал потёртый футляр с очками.
Водрузив на мясистый нос старенькие, перевязанные нитками очки, вынул тетрадь и, неторопливо перелистывая страницы, принялся искать записи.
– Да вы не там ищете! – потеряв всякое терпение, сказала Лида. – В своей-то тетради уж заплутались.
Замковой свирепо, сверху вниз посмотрел на Лиду.
– Ты!.. Ты... кто такая?! – задыхаясь от возмущения, еле выговорил он. – Ты...
чего мне указываешь?!
– Ну, а как же! – в свою очередь, обозлилась Лида. – Запись ваша сделана в мае.
а вы ищете в феврале!
Не в силах выговорить слово, зоотехник молча снял очки и, не попадая, стал совать их в карман. Лицо его побагровело, губы дрожали, шепча что-то непонятное.
– И правильно, правильно ругал! – разошлась Лида. В её голосе уже слышались слезливые нотки. – Вам и дела нет, что утятам не из чего пить, что яиц не запасли сколько нужно! А запись ваша... вы не цифры, а грибы какие-то нарисовали, поэтому и напутали... – Лида рывком закинула ногу через раму. – Поехали, Дина, к председателю!
Замковой остался один. Растерянно топчась и разводя руками, он долго смотрел вслед ершистым девчонкам и едва снова тронулся в путь, как перед самым его носом, гонясь за молодым воробышком, чёрной молнией промчалась кошка. Замковой плюнул сердито и, погрозив ей вслед кулаком, свернул в переулок.
С самого раннего утра ему сегодня положительно не везло, и это было, конечно, не к добру.
Председатель встретил его улыбкой. Кивнув на стул, сказал сочувственно:
– Садись, пожалуйста, Данило Фёдорович, я сейчас, – и снял трубку с зазвонившего телефона.
Это тоже было не к добру. Уж лучше бы он громыхнул этой трубкой по столу, обругал бы как следует, накричал, так как он, зоотехник, действительно виноват – спутал даты на целых пять дней и поэтому увёз кормушки в другое, более нужное, по его мнению, место.
Данило Фёдорович сел на краешек стула, положив большие руки себе на колени, и стал ждать, когда председатель кончит разговаривать по телефону.
– Да, да, всё сделано!.. – сказал председатель в телефонную трубку. Оркестр! А как же – будет, будет...
Потом он слушал некоторое время, бросая взгляды на Данила Фёдоровича, и вдруг, покраснев, откинулся на стуле, засмеялся деланным смехом:
– Да нет, Иван Тимофеевич, что вы! Не было, не было! Да, конечно, он и сам это понял...
Иван Тимофеевич – это первый секретарь райкома. Замковой хорошо его знал и очень уважал, хотя за последний разговор и был обижен на него. Стал расспрашивать: не трудно ли? Намекать на преклонный возраст, на пенсию. Про план говорил, который в этом году увеличился в восемь раз.
Положив трубку, председатель как-то смущённо почесал в затылке и сказал неуверенно:
– Там, Данило Фёдорович, машина стоит, с кормушками и поилками. Ящики с яйцами для кормления утят. Поезжай, отвези сам. Ну и... – председатель замялся, – по дороге подумай, может, тебе отдохнуть надо, а?
Замковой вытянул шею, руки его беспокойно задвигались.
– Ну, может, на курорт поедешь, – продолжал председатель. – Или как?..
Зоотехник моргнул выпуклыми глазами, нагнулся, подобрал с пола упавшую шляпу, хотел сказать что-то, но только махнул рукой, поднялся и, не оглядываясь, вышел.
На дворе было знойно. Серая клушка, растопырив крылья, раскидывала ногами конский навоз. Вместе с навозом отлетали в сторону неловко подвернувшиеся цыплята. Две буланые лошади, запряжённые в линейку, фыркая и позванивая удилами, звучно жевали в подвешенных торбах овёс. Под ногами у них дрались воробьи.
Подошёл шофёр, оскалил зубы в широкой улыбке, тряхнул пушистым кучерявым чубом:
– Ну что, дедуля, поедем, что ли? Мне вот так в одно место смотаться надо.
Данило Фёдорович свирепо посмотрел на нахального, парня, хотел послать его подальше, ко всем чертям, но не смог вымолвить ни слова, только кадыком задвигал.
"И этот тоже – "дедуля"! – с горечью подумал он, открывая дверку машины. – Как сговорились всё равно".
Сзади чей-то звонкий голос попросил:
– Данило Фёдорович, возьмите нас с собой! . Замковой обернулся. Перед ним с патефоном в руках стояла Лида, в белой кофточке, в синих шароварах; две рыжеватые косички топорщились в разные стороны.
Данило Фёдорович сердито ткнул пальцем чуть ли не в самое курносое Лидино лицо:
– Тебя? Ни за что! – залез в кабину, хлопнул дверкой.
Лида побледнела от обиды, но тут же пришла в себя.
– Ладно! – сказала она, сверля зоотехника взглядом. – Не нуждаюсь. Всё равно я буду на месте раньше вас. Поезжайте, дедушка!
Замковой раскрыл рот от изумления. Шофёр, замотав от смеха чубом, включил скорость, рванул машину. Он очень торопился, часто посматривал 'на часы. С крутого спуска слетел как на крыльях. Замковой и опомниться не успел, как машина уже стояла с выключенным мотором возле раскрытых дверей коровника.
Навстречу вышла .молоденькая учительница, выбежали девочки. Поздоровались хором.
Увидев поилки с кормушками, захлопали в ладоши и тут же стали выгружать.
Замковой прошёл в коровник. Поглядел на утят, потрогал рукой трубы отопления, заглянул в ларь.
Рядом, в большой пустой бочке, кто-то сопел и скрёб дно. Данило Фёдорович подошёл ближе. В бочке замолкло, показалась голова с косичками. Смахнув со лба пот, Женя сказала:
– Здравствуйте, Данило Фёдорович! Замковой отпрянул, замахал руками и опрометью бросился на улицу. В выпуклых глазах его светился ужас. Влетел в кабину, прохрипел удивлённому шофёру:
– Оборотень!.. Скорей! Скорей!..
А наверху, едва машина вскарабкалась на подъём, Замковой опять увидел проехавшую на велосипеде ту же самую девчонку, которая только что сидела в бочке.
– Скорей! – сказал он шофёру. – Скорей!.. – и привалился в изнеможении к спинке сиденья. В тот же день он сказал председателю:
– Всё, Александр Спиридонович, отработался! Оформляй на пенсию, – и, криво улыбнувшись, спросил: – А духовой оркестр будет?
КРЯКА СОВЕРШАЕТ ПОДВИГ
Из тех шестидесяти яиц, что собрала Дина, утят вывелось пятьдесят. Сначала девочки потеряли их из виду – они растворились в общем стаде. Лишь изредка мелькнёт где-нибудь красный хохолок и пропадёт. Но скоро они стали попадаться на глаза всё чаще и чаще. Едва выйдут девочки с полными вёдрами свежезамешанного корма, как в толпе утят начинается движение. Расталкивая встречных, со всех концов огороженного досками загона спешат к кормушкам красные хохолки. Кряка был первым. Вставая на цыпочки, он широко раскрывал клюв и, хрипло крича, требовал угощения.
Поведение Кряки и его братцев действовало возбуждающе на всех утят. Они тоже вставали на цыпочки и тоже кричали, прося есть. Поднимался такой галдёж, что из соседнего коровника прибегали ребята посмотреть.
Серёжа Овсиенко откровенно завидовал:
– Это Крякина шайка утят будоражит. Смотри, смотри, как лопают! Вот ненасытные какие! Конечно, ваши утята будут лучше расти. – И приставал к Дине: – Дина, дай нам хоть парочку! Ну что тебе – жалко? На обмен.
– Иди, иди отсюда! – прогоняли его Захаровы. – Ишь чего захотели! Отдай ему племенных. Да мы с ними на выставку поедем.
– У-у, жадины! – ворчал Овсиенко. – А я ещё вам поилки делал. Ладно. Не дадите по-доброму – выкраду!
– Мы тебе выкрадем! – сердились Захаровы. – Таких нададим, что и не захочешь.
Попробуй только!
Утята из Крякиной шайки стали баловнями всей бригады. То их угостят хлебушком, то зелёным луком, то варёным мясом. Особенно они любили мясо. А так как им перепадало угощение довольно часто, они держались рядом, далеко не уходили.
Кряка, развалившись где-нибудь поблизости в тени камышового навеса, дремал вполглаза, насторожённо вслушиваясь в разговор девочек. Конечно, он не понимал, о чём они говорят, но зато хорошо знал два слова:
"Кряка" и "шайка", так как эти слова всегда предшествовали кормлению.
– Надо пойти угостить Крякину шайку, что ли! – нарочито громко говорила Дина, кроша в тарелку мясо.
Этого было достаточно. Кряка вскакивал как ошпаренный и, выкатив глаза, с криком бросался к дверям. Вслед за ним вскакивала его шайка, затем шумливой волной поднимались все двадцать тысяч голов.
Девочки разом выходили с вёдрами и рассыпали горстями корм, а Дина и сестры Захаровы в это время угощали варёным мясом Кряку и его шайку.
Вольготная жизнь была у Кряки и его братиков! Кормят на славу, угощают разными лакомствами. Кроме того, Кряке удалось найти потайной ход в "лазарет", где находились больные и слабые утята. Каждый день после сытного обеда проникал он туда и наедался вволю мелкорубленным крутым яйцом. Поэтому зоб у Кряки был всегда набит до отказа, и он, чтобы сохранить равновесие, старался держаться вертикально, отчего выглядел очень важным и солидным. Кряке было от роду всего двадцать дней, а походил он по росту на взрослую утку. Хорошо выглядели и остальные его сорок девять братиков.
Жить бы да не тужить им, но вот одно отравляло их существование красные хохолки, привлекающие внимание других утят.
Только задремлет, бывало. Кряка где-нибудь в тени, как вдруг кто-то дёргает за хохолок, щиплется больно. Вскочит Кряка испуганно, поморгает глазами – может, крыса? Глядь, а перед ним утёнок. Разозлится, стукнет его по голове и снова ложится спать. Но сон перебит. Лежит, закрыв глаза, сердится. Вдруг опять кто-то: дёрг-дёрг!
Кряка вскакивает – стук! Летит кувырком изумлённый утёнок. Но ведь всех-то не перестукаешь – двадцать тысяч!
Так и выщипали утята у Крякиных братиков хохолки. И стали они теперь лысые и некрасивые. Только у Кряки осталось несколько пушинок с красными кончиками.
* * *
Глубокая ночь, тишина. Из-за полуоткрытой двери жилого помещения слышится сонное дыхание спящих девочек. Дина с книжкой на коленях сидит в яслях на соломе. Чутко прислушиваясь, она внимательно вглядывается в тёмные углы – нет ли где крыс?
Прошлой ночью, дежуря, Аня Титаренко уснула в яслях, и крысы утащили несколько утят. Только лапки нашли да клювики. Нахальные крысы, бесстрашные! Поэтому Дина, хоть она и не очень-то уверена в своей храбрости (она боится даже мышей!), держит возле себя палку.
Но всё спокойно, никого не видно. Может быть, потому, что девочки вчера забили кирпичами и замазали глиной все крысиные норы? Мерное посапывание за стеной навевает дремоту. Дина встряхивает головой и, чтобы развлечься, пытается читать.
Но строки прыгают перед глазами, расплываются.
Кряка в это время спал как раз под яслями, где сидела Дина. И ему снился сон, будто нырнул он в заветный ход к больным утятам и только было приступил к еде, как откуда-то из-за угла выскочил маленький утёнок и с ходу вцепился Кряке в хохолок. Кряка мотнул головой. Утёнок не отпускал и при этом щипался больно за самую макушку. Это было невозможной наглостью. Разозлившись страшно, Кряка вырвался, вскочил, бросил воинственный клич и, размахнувшись, изо всех сил стукнул противника клювом между глаз. Только после этого он проснулся окончательно, но так как всё ещё был очень зол, то, не разглядывая, кто потревожил его сон, размахнулся ещё раз – трах! и обмер. Перед ним сидела, удивлённо моргая глазами, громадная, седая от старости крыса. Голый хвост её тянулся змеей, а из открытой пасти устрашающе торчал длинный и острый, как бритва, единственный зуб.
Крыса не торопилась. Много ей пришлось перевидеть на своём веку, но такого, чтобы какой-то паршивый утёнок, которому и от роду-то всего двадцать дней, так щедро раздавал удары, она встретила впервые. Это её обескуражило, к тому же она знала, что у неё только один зуб. Будь у неё хоть ещё один снизу, она бы в два счёта перекусила горло этому нахалу.
Кряка инстинктом предков видел перед собой смерть: щетинистые обломки усов, холодные насторожённые глаза и длинный зуб. От страха у него вздыбился пух – отчего маленький утёнок вдруг стал величиной с утку. Крыса попятилась. Кряка, приняв это движение за подготовку к атаке, издал предсмертный крик и, не разбирая дороги, бросился вперёд.
Дина услышала этот крик. Нагнувшись, она увидела: волоча длинный хвост, бежит из-под яслей крыса, а за ней с разинутым клювом – Кряка. Дина взвизгнула, выронила книжку.
Из дверей одна за другой выбегали перепуганные девочки:
– Ой, что?.. Что случилось?!
– Кры... крыса! – только и могла сказать Дина. – Кряка гонялся за крысой!
СЕРЁЖИНА ПРОДЕЛКА
– Ты заметил, – тихо сказал хрипловатый мальчишеский голос. – У девчонок утята крупнее.
– А! – ответил с досадой другой. – Заладил одно и то же – "крупнее, крупнее"! Их утята старше наших на день, а то и на два. А потом, это всё их породистые перед глазами вертятся, вот тебе и кажется, что крупнее.
Молчание. Шелестят от ветерка метёлки срезанного камыша. Изредка нет-нет, да вспыхнет в небе звёздочка, прочертит, падая, голубой светящийся след. И даже от этого слабого света становятся на миг отчётливо видны ряды поилок и кормушек, низкие, крытые камышом навесы и спящие под ними утята.
– Нет, а всё-таки, как ни говори, у девчонок утята лучше! – убеждённо сказал всё тот же голос. – А почему? А всё потому, что у них этот Кряка. Всё лопает да лопает, аж еле на ногах держится. И кричит. И шайка его кричит. А глядя на них, и все остальные лопают и тоже кричат. Кряка, так тот сейчас с настоящую утку.
Вон, слыхал, за крысой гонялся. Вот это да-а!
Кто-то зашуршал камышом, и на фоне белой стены коровника появилась всклокоченная голова мальчика.
– Я говорю этим девчонкам – Динке и Захаровым: дайте нам штучек пять своих породистых для затравки. Куда-а-а там! И слушать не хотят. А разве это правильно? Когда мы им покрышки для поилок разрезали, утят принимать помогали...
Петька, ты спишь? Пе-еть!..
– Ну чего тебе? – сонным голосом ответил Петя. – Вот привязался! Болтает не зная что. Покрышки он разрезал. А для кого же разрезал? Для себя же! У нас ведь тоже поилок не было! Голова. Спи лучше!
Снова молчание. Падали звёзды, и где-то недалеко в камышах жутко стонала выпь.
– Слушай, Петька! – снова послышался тот же голос. – У нас сегодня сколько утят подохло, ты считал?
– Считал. Тринадцать. Отстань!
– А где они лежат?
– Вот как дам сейчас! – вскочил Петя. – И чего не спишь?
– "Да-ам, да-ам"! – передразнил голос. – Вы с Юркой только и знаете, что "давать". Чуть что – по шее. А чтобы девяносто шесть процентов сохранить – у вас голова не болит.
– У тебя зато болит! – огрызнулся Петя. – Сегодня вечером навес утятам ставить, а тебя нет – пропал куда-то... Спи лучше, а то действительно получишь.
Зашуршал камыш, и скоро ровное дыхание и даже похрапывание возвестило, что один из говоривших уснул крепким сном.
– Наконец-то угомонился, – засыпая, прошептал другой. – "Девяносто шесть процентов"!
Тихо светились звёзды. Выпь, крикнув последний раз, умолкла. Ничто не нарушало тишины, даже ветерок затих. И вдруг зашелестел камыш. Кто-то, поднявшись осторожно, встал с камышовой подстилки, постоял, как бы прислушиваясь, потом, крадучись, отошёл в сторону и быстро пробежал за угол коровника...
Утятники вставали рано – чуть свет. Первый, как и всегда, поднялся учитель.
Сбросил простыню, потянулся, посмотрел в открытое настежь окно. Высоко в сиреневом небе лёгкими мазками розовела прозрачная кисея облаков. Галдели утята, уже прося есть, и, вторя им, аппетитно похрапывал на соломенном тюфяке Дима Огородник.
Учитель долго шарил по карманам пиджака, ища футляр с очками.
– Дима! Дима, вставай! – сказал учитель, тряся Огородника за плечо. Буди ребят.
Дима встал, тряхнул шевелюрой, фыркнул, как кот, и, надев тапочки, выбежал наружу:
– Эй, где вы тут? Вставайте!
Найти спящих сразу не так-то легко. Желающих спать в помещении было мало.
Любимым местом была куча нарезанного камыша. Набросав сверху сена, ребята устроили себе хорошую постель.
Ребята поднимались нехотя, потягивались, зевали. Крепкий сон ещё туманил головы.
Учитель скомандовал:
– На зарядку становись!
Все выстроились по росту. На правом фланге – Дима Огородник.
– А где же Овсиенко?
Все посмотрели друг на друга с удивлением. Да, Овсиенки не было.
Павел Андреевич кивнул Огороднику:
– Дима, поищи-ка его! – и тут же скомандовал: – Делай... Рраз!..
Поиски Димы не увенчались успехом. Овсиенки не было нигде. Это было странно.
Сделав зарядку, ребята замешали корм утятам, накормили их, напоили. Дежурные повара Федя Рябошапка и Лёня Чаленко сварили душистую овсяную кашу на молоке, вскипятили чай. Уже и завтракать пора, а Овсиенки нет.
– Ты хорошо искал? – спросил учитель у Димы.
– Ну вот, не верите! – обиделся Дима. – Всё перешарил, нет нигде.
– А ну пойдём посмотрим. Где он спал?
– Да вот здесь, рядом со мной, – сказал Петя. – Всю ночь болтал о процентах.
Учитель забрался на кучу камыша, разгрёб сено и сверху укоризненно посмотрел на, Диму:
– Ну кто же так ищет?
У Димы глаза расширились от негодования.
– Павел Андреевич, честное слово, я тут всё перешарил! Вот даже снопы перекладывал. Не было его Здесь!
– Ну, а где же, по-твоему, он мог быть? Давай буди его.
Дима, обидчиво шмыгнув носом, взобрался наверх и, нащупав под сеном Серёжины ноги, с сердцем дёрнул их. Затрещал камыш, зашуршало сено. Спящий Овсиенко, как на салазках, скатился вниз к ногам ребят.
– А ну вставай! – сердито крикнул Дима. Серёжа приоткрыл один глаз, взглянул недовольно и, сделав плаксивое лицо, забормотал:
– Ну чего пристаёшь? Сам небось выспался! Ребята дружно рассмеялись:
– А ты где ночью был? Утят пас?
При этих словах Серёжа испуганно вскочил, протёр глаза и, как-то виновато заморгав ими, залопотал:
– Я? Да нет, да что вы?.. Честное пионерское, я всё время тут был! Почему не разбудили?
– "Пионерское"!.. – процедил сквозь зубы Огородник. Эх, если бы не было сейчас учителя, вытянул бы он у этого врунишки всю правду!
– Ну ладно, ладно, – сказал учитель, – не надо ссориться. Пойдёмте завтракать.
Отдуваясь после сытного завтрака, Овсиенко сказал:
– Ночью в этом вот болотце выпь орала. Страсть как жутко. Спать мешала.
– А может, у неё там гнездо? – поинтересовался Юра. – Вот бы посмотреть!
– А что? Давайте сходим, поищем, – предложил Петя. – Пойдёмте, Павел Андреевич, а? Учитель посмотрел на наручные часы.
– Минут на двадцать можно, – сказал он, вылезая из-за стола. – В девять часов машина должна прийти. Поедем е девочками на лиман – баз подготавливать.
– Уррра-а-а! – закричали ребята. – Баз! Баз! Наконец-то! Надоели эти коровники.
Что за интерес? Станица – вот она, рядом. Родители всё время ходят, надоедают:
"А как спали?", "А что ели?" Лиман же далеко, никто не придёт. Красота!
К болотцу пошли трое: Павел Андреевич, Петя и Юра. Овсиенко особого интереса не проявил, да и Дима не пустил бы его.
– Продрыхал? – сказал он. – Теперь вот давай мой кормушки с поилками. Да чтобы чисто было! Подстилку надо тоже заменить, навесы подправить ветром камыш растрепало.
– Ладно, сделаю, – согласился Серёжа и, посмотрев вслед удалявшейся группе, ухмыльнулся загадочно: "Будь я не я, если они сейчас не вернутся!"
И точно: минуты через три раздался крик:
– Дима-а! Дима Огородни-и-ик! Мы утят на-шли-и! Неси сюда я-ащик!
Дима удивлённо развёл руками:
– Утя-ат? Как они там оказались?
Однако схватил ящик, побежал. Действительно, утята! Семь штук. Сидят в саманной яме какие-то грязные, измятые. Как они туда попали? Яма обрывистая, с гладкими стенами. Утятам из неё никак не выбраться.
Юра недоуменно переглянулся с учителем, почесал в затылке:
– Нет, это не наши, Павел Андреевич, – большие очень. Но тогда чьи же? От девочек им сюда не попасть: ведь коровники перегорожены глубоким рвом.
– А, чего голову-то ломать! – сказал Петя. – Раз нашли, значит, наши. Давай, Дима, ящик!
Утят поймали, посадили в ящик и понесли. Идти на болотце уже расхотелось.
Утята охотно пошли в стадо, будто тут и были. Шлёп-шлёп! Пройдут плотной кучкой, остановятся, покричат – и к кормушкам: шлёп-шлёп!
Овсиенко принёс им корм. Самый крупный подбежал, крякнул и стал хватать прямо из рук.
Юра сказал:
– Что-то на Динкиного Кряку похож.
– Ну, чего это, на Кряку! – возразил Овсиенко. – Кряка у них лысый, и царапинка на затылке, а этот, смотри, голова пушистая какая! Наши утята, что и говорить.
К девяти часам пришли девочки с учительницей. Павел Андреевич с Елизаветой Петровной принялись прогуливаться по тропинке, девочки разбрелись кто куда. Были они молчаливы и явно чем-то расстроены. Ходили, присматривались, словно искали чего-то.
Дина, присев на пороге коровника, взяла камышинку и стала рассеянно чертить на земле прямые линии. Рядом толклись утята. Склонив голову набок, смотрели с интересом. Один утёнок, большой, жирный, – шлёп-шлёп! подбежал, клюнул кончик камышинки. Подбежал ближе, потянул за шаровары.
Дина рассмеялась. Точь-в-точь, как Кряка. Но не Кряка – у того лысина и шрам через всю макушку. Пропал Кряка, наверное, крысы загрызли.
Подошли Женя с Лидой, сели рядом.
– А у них утята мельче наших, – сказала Лида.
– Чего там – мельче! – возразила Женя. – А вон смотри – крупный какой. Как наш Кряка всё равно, и смелый такой же.
Утёнок, будто понимая, что говорят о нём, – шлёп-шлёп! Подошёл к Дине, вытянул шею, смотрит. То так повернёт голову, то этак. У Дины даже слезы на глазах навернулись. До чего Кряку жалко!
– Странно, – сказала Женя, – семь утят, все одинаковые, крупные и вместе держатся. Вот если бы они были лысые, то, значит, это наши.
– "Наши, наши"! – разозлилась Лида. – Чего мелешь, сама не знаешь! Как они сюда попадут-то? Перелетят, что ли?
– Ну не перелетят, так перенесут...
– Кто?
Женя смутилась, тоже взяла камышинку и стала водить ею по земле.
– Ну этот... Овсиенко, например. Он же говорил, что украдёт.
– Болтаешь не зная что! – прикрикнула на сестру Лида. – Ты же сегодня дежурила в первую смену, во вторую – Аня, а в третью – я.
Женя совсем опустила голову и повела камышинкой так, что та сломалась.
– Да я немного вздремнула, – сказала Женя. Подняла голову, посмотрела на сестру.
– Ну чуть-чуть, самую малость.
Лида вскочила, будто её укололи:
– Ты?.. Ты?.. Да как ты смела?!
Была бы тут Жене хорошая взбучка, да в это время подошли Павел Андреевич с Елизаветой Петровной и с ними ребята.
– Сегодня утром они подобрали в яме каких-то утят, – сказала учительница. – Может, это наши?
– Нет здесь наших! – сердито ответила Лида. – Наши лысые, и у Кряки шрам на затылке.
– Но вы же не могли осмотреть все двадцать тысяч! – возразила Елизавета Петровна. – Давайте поищем, может, и найдём.
– Не надо искать, – сказала Дина. – Я сейчас проделаю опыт. Если Кряка здесь, он отзовётся.
– А что это за опыт? – поинтересовался Юра.
– Вот сейчас увидите, – ответила Дина. – Дайте мне тарелку.
– Овсиенко! – скомандовал Огородник. – Ну-ка, живо тарелку!
– "Живо, живо"! – недовольно проворчал Овсиенко. – Подумаешь, раскомандовался!
Вот тарелки на столе стоят, пожалуйста, берите!
И, сделав безразличный вид, отошёл в сторонку.
Ему было явно не по себе. Насторожённо вслушиваясь в разговор, он проделывал руками какие-то судорожные движения: потирал их, прятал за спину, засовывал в карманы полосатых штанов.
Дина подошла к столу, взяла тарелку, столовый нож.
– Садитесь все, – сказала она, – и притворяйтесь, будто вы кушаете. Возьмите ложки.
Павел Андреевич и ребята, смеясь и пожимая плечами, сели за стол, загремели ложками по пустым тарелкам.
Лида, поднося ложку ко рту, внимательно смотрела на утят. Все занимались своим делом: кто хлюпал клювом в поилке, кто спал под навесом, кто ловил мух.
– Ну и опыт! – нервно захихикал Овсиенко. – Они и внимания не обращают.
Дина поднялась и, делая вид, что режет мясо, стала стучать ножом по тарелке.
Среди утят произошло едва заметное движение. Один из них, самый крупный, крякнул, насторожённо поднял голову, за ним и другие утята тоже подняли головы, стали прислушиваться.
– Ну давай, Динка, давай, чего тянешь! – нетерпеливо зашептала Лида. Видишь – головы подняли!
Дина, заикаясь от волнения, сказала громко:
– Надо пойти угостить Крякину шайку, что ли! И тут случилось непонятное: крупный утёнок подпрыгнул на месте, закричал и, расталкивая встречных, бросился бежать к столу, за ним хвостом потянулась свита из шести утят.
Дина стояла, широко раскрыв глаза. Это был тот самый – большой и смелый утёнок.
Подбежав, он вытянул шею и, топчась на месте, поднял такой крик, что взбудоражил всё стадо.
– А ну-ка, ну-ка! – Лида нагнулась, схватила утёнка и, зацепив ногтями болтающийся у него на затылке лохмоток, потянула.
Все ахнули от изумления – лохмоток легко отделился, и перед зрителями появился лысый, со шрамом на голове сам Кряка.
– Так, – сказал Дима, – понятно. Вот почему, значит, когда я искал Овсиенко, его там не было. Зато в яме, где сидели утята, я нашёл вот это!
И он протянул опешившему Павлу Андреевичу небольшой пузырёк с клеем, маленькие ножницы и кисточку.
Павел Андреевич смущённо поправил очки на но су. Лицо его покрылось красными пятнами.
– Серёжа, – не поворачивая головы, сказал он, – ну-ка, объясни нам, что всё это значит?.. Ответа не последовало. Овсиенко исчез.
НА ЛИМАНЕ
На лиман перебирались целый день. В помощь ребятам дед Моисеич прислал работниц из колхозных птицеферм и счетовода – принимать утят.
Овсиенко ни на шаг не отходил от щуплого, остроносого, с маленькими бегающими глазками человека. Вставая на цыпочки, тянулся из-за плеча, чтобы проверить запись.
– И що ты тут подсматриваешь? – хмуря белёсые брови, с одесским выговором спрашивал счетовод. – Що я тебе, шарамыжник какой, что ли? Иди, детка, иди, не мешай!
Но Овсиенко не отходил. Его тут поставили, тут он и будет стоять. После той злополучной истории с Крякой, когда Серёжу чуть не исключили из бригады, он стал особенно исполнительным. А тут ещё его личное желание добиться во что бы то ни стало девяноста шести процентов сохранности утят. У него уже было подсчитано, сколько он получит денег. Если к этой сумме да прибавить премию, то как раз получится мотовелосипед. Ну как тут было не стараться!
Результаты подсчёта превзошли все ожидания. Сохранилось девяносто восемь с половиной процентов. А у девочек – девяносто девять. Обидно немножко, почему у девочек больше. Ну да ладно! Уж и это хорошо. На лимане уток сохранить проще, так что всё в порядке.
Базы были одинаковые, но всё же, чтобы не было никому обидно, Павел Андреевич написал две записки, скрутил их в трубочку и дал Елизавете Петровне тянуть.
Мальчикам достался баз № 2, девочкам – № 1. Так и расселились они в двух километрах друг от друга.
Под кручей, на пологом берегу, огорожен проволочной сеткой загон с дощатым забором со стороны лимана. В заборе – разъёмный проход. Тут же стоит новая палатка на десять человек, рядом – врытый в землю стол, две скамьи и приспособленный под кухонный шкаф ящик с дверкой на ремённых петлях. Вдоль проволочной сетки – ящики с фуражом, бочки для месива. У берега – две плоскодонные лодки, в лодках – шесты, отталкиваться.
Лиман раскинулся километров на тридцать. Воздух свеж и прозрачен. Далеко слева сквозь нежно-голубую дымку белеют стены свинотоварной фермы соседнего колхоза.
Рядом с фермой, словно гриб боровик, застыла в задумчивой позе силосная башня с красной черепичной крышей. Километрах в семи, на противоположном берегу, тонули в зелени садов белые хаты станицы Ильинской. Справа, под крутым глинистым обрывом, уходил вдаль заросший чаканом и камышом пологий берег. Где-то там, в двух километрах, – баз мальчиков.
Дед Моисеич, уезжая, предупредил девочек:
– За утятами следите строго. Слева в трёх километрах – утиный баз соседнего колхоза. Смешаются – беда! Позор на всю Кубань. Учтите.
Наступал вечер. В теплом влажном воздухе звенели комары. Утята, вытягивая шеи, кричали, толпились у дощатого забора, заглядывали в щёлки на поблёскивающую рядом воду. В ответ из лимана, будто предчувствуя недоброе, надрываясь, кричали лягушки.
