Текст книги "Твой друг. Сборник. Выпуск 2"

Автор книги: Борис Рябинин

Маленькие руки потянулись к шее Аргуса, и у него невольно напряглись мускулы, стянуло кожу спины, вздыбив шерсть. Но странное любопытство приковало к месту. Маленькие руки коснулись ощетинившихся лопаток Аргуса, прошлись по спине, приглаживая шерсть. Это ощущение было волнующим и новым. Аргус вздрогнул. Руки почувствовали эту дрожь, споткнулись на крупе и отпрянули. Сердце Аргуса забилось учащенно, как на бегу, и он шумно задышал, раскрыв пасть.

– Не бойся, собачка. – Маленькие руки коснулись головы Аргуса, пригладили затылок, легонько потянули за ошейник. – Иди в домик, там теплее.

Аргус попятился к конуре. В смятении он чувствовал, что не может противиться этим маленьким рукам, и, чтобы хоть как-то выразить протест, он лег прямо на снег перед конурой. А руки, легкие и теплые, оглаживали его, отогревали его замерзшие уши и лапы. И Аргусу стало хорошо и спокойно от ласки. Он заполз в конуру и лежал там, полузакрыв глаза…

Скрип снега под сапогами хозяина и его голос заставили Аргуса встрепенуться. Он стряхнул со своей головы маленькие руки, поднялся с прогретой соломы и вылез на снег.

Зов хозяина повторился, и Аргус сделал несколько шагов навстречу, так как в зове было то непонятное властное, к чему он привык и чему всегда повиновался. Но было еще живо только что испытанное, и оно останавливало, не пускало. И Аргус остановился, прижав уши, понурившись и опустив хвост. Он чувствовал, что не в силах сопротивляться зову хозяина и сейчас побежит, виновато крутя хвостом. Но маленькая рука легла на шею, и это сделало его увереннее. При новом зове он только переступил лапами и насторожил уши.

Темная колеблющаяся тень легла на снег. Заскрипела калитка. Запах табака, солдатского нужника, сыпнотифозной сыворотки впился Аргусу в ноздри, лишил остатков уверенности. И он медленно двинулся к хозяину, извиваясь всем телом, мотая головой и хвостом, испытывая чувство гадливого презрения к самому себе.

Тень хозяина колебалась, косматилась.

– Собачка, собачка, – тихо позвал маленький человечек.

И Аргус повиновался.

Потом раздалось шипящее ругательство хозяина. Он вытянул руку в сторону человечка и приказал:

– Фас!

Аргус услышал этот всемогущий приказ, напрягся. В горле родился исступленный хрип, и ярость заколотилась о ребра. Он зарычал, готовый броситься и рвать врага. Но врага не было. Стоял маленький человечек, который только что ласкал его теплыми, легкими ладонями. Человечек стоял и доверчиво смотрел на Аргуса. Кровь застлала глаза, Аргус закружился на месте, высматривая врага, но не было бегущего или грозящего, и от ярости он уже почти ослеп.

– Фас! Фас! – повторялся властный приказ.

Ярость стала непереносимой, смертельной, казалось, что сейчас разорвется сердце, переполненное этой яростью и Аргус упал на снег, зарылся мордой, терзая зубами холодные комья, разрывая их лапами.

– Фас! Фас! – закричал хозяин, и его сапог впился Аргусу в бок, как раз слева, где изнывало переполненное яростью сердце. И сердце вздрогнуло от боли, прыгнуло вверх, подымая Аргуса с изрытого снега. И горло хозяина оказалось таким же мягким и податливым, как у других людей, и Аргус, преодолевая тошноту, сжимал на нем челюсти.

Он не слышал грохота выстрела. Ему показалось, что это звезды прошли сквозь него. Те звезды, о которых он так долго мечтал. И Аргус отполз от трупа, чтобы не слышать смрадного запаха крови и смертной испарины, положил морду на лапы и глубоко, облегченно вздохнул.

Владимир Калиниченко
Я ВСПОМИНАЮ, КАК ЧЕЛОВЕКА
Стихи о фашистской неволе

 
Я эту собаку запомнил, как человека…
Случилось такое в сорок четвертом. Зимой.
Игрался спектакль «Охота XX века»
перед шеренгой, застывшей от страха,
немой.
У коменданта была привязанность к догам.
И был экземпляр – казался слоном
среди всех.
Даже эсэсовцы боялись верзилу-дога.
И вот этот зверь шагнул величаво на снег.
И вывели жертву…
Стоял мальчишка, продрогнув.
Куда тут бежать? Он давно ослабел.
Комендант наклонился, подал команду догу,
и тот в два прыжка расстояние преодолел.
Обнюхав смертника, прошелся спокойно
рядом.
Был он великолепен в размашистом, легком шагу!
Вернулся дог к коменданту
и честным собачьим взглядом
сказал человеку пес:
«Ребенок ведь – не могу…»
Лагфюрер пожал плечами:
ему-то разницы нету.
Раскрыл кобуру у пряжки с надписью
«С нами бог».
Но, едва сверкнула вороненая сталь
пистолета,
в эсэсовское горло впился красавец дог!
… Дога четвертовали,
пустив под лопасти шнека…
Я вряд ли теперь найду в Сан-Пельтене
свой барак…
Но эту собаку
я вспоминаю, как человека,
единственного человека
среди фашистских собак.
 

Борис Рябинин
ЯРАНГ – ЗОЛОТОЙ ЗУБ
Повесть

Ах, какой это был радостный, какой счастливый, волнующий день! Солнце… даже солнце радовалось и светило как-то по-особенному ярко; приветливо кивали вершинами деревья, покачивались кусты, нежно переливались травы; казалось, ликовала вся природа. А какой был воздух: теплый, ароматный, струистый, ласково обвевавший лица… А поезд мчался, мчался по просторам родной земли. Тут-тук, тук-тук – говорили колеса. Пуф-пуф, пуф-пуф – отдувался паровоз, выпуская густые клубы то пара, то дыма, которые затягивали все вокруг сизоватой пеленой и вновь открывали истосковавшимся по родной земле глазам цветущие просторы. Рвались звуки гармошки. Песня налетала и уносилась куда-то вдаль. А колеса стучали, стучали… Мелькали телеграфные столбы; порой галка испуганно вспархивала с них; перестукивали, переговаривались буфера, и в ритм этому стремительному движению колотились, торопились тысячи горячих сердец: скорей, скорей! Скорей бы уж…

«Мы из Берлина» – было начертано на одном из вагонов. «Здравствуй, Родина!» – кричали слова на другом.

После четырех лет отсутствия – и каких лет! – возвращаться домой… Здравствуй, здравствуй, Родина, здравствуй, любимая, единственная! За эти годы сыны твои навидались многого, прошли многие страны, а дороже, краше своей не нашли…

 
Хороша страна Болгария,
А Россия лучше всех…
 

– снова и снова налетала песня и уносилась куда-то вдаль.

А в вагонах… Нет, и вправду, это был необычный поезд! Вот двое солдат закусывают, а рядом с ними, на скамьях, торжественно восседают две собаки-овчарки и, аппетитно причмокивая, ловят и глотают угощение, которое им предлагают.

Овчарки и в других купе – большие, внушительного вида, но словно удивительно подобревшие, забывшие свою обычную суровость и терпеливо сносящие общество как себе подобных, так илюдей… Весь поезд полон людьми с собаками.

В одном из купе сидел усатый, светлоголовый, с загорелым до шоколадности лицом, красивый и статный молодец, из числа тех, чья судьба сушить девичьи сердца, и задумчиво смотрел в окно. У ног его дремал громадный пес… Нет, сказать «дремал», пожалуй, будет не верно. Хотя веки собаки и были приспущены, наблюдательный глаз отметил бы, что она только притворяется, будто спит, а точнее, даже не притворяется. Просто поступает так, как всегда делает собака: вроде бы, и спит – а слышит все, что происходит кругом; вроде бы, ничто ее не касается – а в любое мгновение готова вскочить и выполнить приказ хозяина или вступиться за него, если потребуется… Ждал ли пес также свидания с родимым домом после долгой разлуки, как его товарищ – старший сержант, про то не скажешь, ибо не умеем мы понимать собаку так, как она понимает нас.

Паровоз протяжно загудел. Мелькнул семафор, ход замедлился. За окнами поплыли крыши, фабричные трубы, сети воздушных электрических линий, тополя… Кое-где виднелись развалины: город еще не успел залечить свои раны.

Перрон. Тысячи встречающих. Цветы, знамена, море лиц – мужских, женских, пожилых и совсем юных, смеющихся и плачущих от безграничного счастья и радости, застывших в тревожном ожидании… Приехали! Приехали! Сыны наши, отцы, старшие братья, мужья – приехали…

Толчок. Вагоны дернулись – стали. Но еще раньше посыпались из вагонов люди – фронтовики. Вслед за ними выпрыгивали собаки. Пока человека тискали сразу десятки рук, целовали враз несколько уст, пес крутился где-то под ногами; его пинали, давили хвост, лапы; он только отскакивал, да берегся, но чтоб огрызнуться – ни-ни!

– Гляди, сколько собак! – воскликнул кто-то.

– А как же, – ответил другой. – Тоже воевали! А теперь по домам… на отдых, значит…

– По домам или в питомник…

– Собаки – и тоже воевали?! Чудно!

– Еще как воевали-то, будь здоров!

– Цельная воинская часть?!

– А как же… Они и на Параде Победы были!…

– Другие небось…

– Ну, эти или другие – какая разница…

В проеме вагонной двери показался уже знакомый нам старший сержант. Одной рукой он придерживал ремень заплечного вещевого мешка, другой сжимал поводок собаки… И немедленно из толпы, запрудившей перрон, донеслось:

– Алеша! Яранг!!!

Встречающих было трое: пожилой высокий мужчина, женщина с седыми прядями в волосах – его жена и хорошенькая синеглазая девушка – их дочь. Сперва сержант оказался в крепких руках мужчины, они троекратно, по русскому обычаю, поцеловались; потом его по-матерински мягко привлекла женщина. Девушка тем временем занималась псом. Опустившись перед ним на корточки, она трепала его, целовала прямо в морду, в холодный влажный нос, прижимала к себе, как самое близкое, дорогое существо, взволнованно повторяя:

– Неужели это ты, Яранг?! Неужели это ты? Милый… хороший… Ты узнал меня? Яранг! Ярик! Ярашка!!!

Да, конечно, он узнал! Разве может собака забыть близкого человека! Это будет уже не собака! Как глупый неотесанный щенок Яранг юлил, вилял хвостом, в восторге лизнул девушку в щеку, потом, словно устыдившись своего порыва и отсутствия выдержки, принял чинный вид, какой и полагалось иметь собаке, прошедшей через горнило войны. Но в блестящих глазах светились любовь и преданность.

Затем здороваться с собакой наступил черед мужчины и женщины, а девушка, выпрямившись, подала руку старшему сержанту.

– Здравствуй, Алеша.

– Здравствуй, Надя…

Счастьем сияли их глаза. Теперь старший сержант смотрел на девушку так, как минуту назад Яранг (право же это сравнение совсем не оскорбительно для человека). И понимающе улыбались их спутники…

По многим признакам – выражению лиц, непринужденности друг с другом, недомолвкам в разговоре – можно было безошибочно заключить, что они, эти четверо (не считая собаки), не просто давние добрые знакомые: их связывает нечто большее – общие пережитые тяготы.

– А тебя не узнать, Алексей, – сказал отец Нади, когда они выбрались из толпы. Мешок старшего сержанта теперь нес он, а Ярангов поводок перешел в руки девушки. – Возмужал. Возмужал. И усы смотри какие отпустил! Прямо сказать, гренадерские!

– Давно не видались, Степан Николаевич…

– А наград-то, наград! – всплеснула руками Надина мать.

– Целый иконостас! Ай да молодец! – И тут же вновь принялась оглаживать собаку: – Ярангушка… Ярангушка…

– Папа, а у Яранга золотой зуб, – сказала Надя.

Порывисто опустившись перед Ярангом, она бесцеремонно оттянула ему губу и показала. Верно: золотой. На один нижний клык была надета коронка, будто у человека. Вот диковина-то!

Пес не сопротивлялся, лишь моргал, как будто ему попала перчинка в глаз, да слегка вертел головой, пытаясь вежливо высвободиться. «Да будет вам, – говорил его вид. – Ну, золотой и золотой, чего тут такого…».

– Как же? – удивился Алексей. – Разве я вам не писал? Это после того случая… у моста… Надя, помнишь?

– Ой, еще бы не помнить! Рассказывала нам… Разве забудешь? Сейчас жуть берет… – И в голосе Елены Владимировны послышались отзвуки пережитых невзгод, на глазах блеснули слезы.

Разговор враз оборвался, все затихли, словно набежало облако. Тень недавнего прошлого коснулась всех.

Однако слишком хорош был этот день, чтоб грустить долго. И скоро все снова оживились, хотя воспоминания продолжались.

– А это – помнишь? – показала Надя Алексею.

С одной стороны через морду и скулу собаки тянулась глубокая борозда; давно заросшая, она, тем не менее, была сильно заметна, придавая Яранговой физиономии выражение подчеркнутой суровости. Сразу видно: бывалый пес. Видал переделки…

Алексей кивнул: он ничего не забыл.

– Милый мой, хороший! – продолжала Надя тормошить собаку, когда они уже шли по улице, а сама, встряхивая золотистыми кудрями, все лукаво поглядывала на красивого сержанта.

Как ей было не ласкать, не тормошить Яранга, коли он…

А ведь если сказать, что было время, когда Надя не переносила собак, брезгливо морщилась при их виде, а иной раз готова была кричать караул при встрече, трудно будет поверить.

Брезгливо и предубежденно поморщилась она и в тот раз, в вагоне пригородного поезда. Она возвращалась с подругой от знакомых. В купе сидели два молодых парня спортивного вида, и около одного, «жгучего блондина», как определили его подруги, приткнувшись тесно, точно к матери, лежал щенок. Такой маленький, такой беззащитный… Он мог разжалобить кого угодно, только не Надю.

– Может быть, вы уберете свое животное под лавку?

– А что? Вы боитесь его заразить чем-нибудь? Петро, тогда, и вправду, надо принять меры… – И блондин, осторожно поддев щенка под брюшко, невозмутимо переложил его… на столик.

Это было уж слишком. Единственная дочь обеспеченных родителей, избалованная и не очень привыкшая к тому, чтоб было не по ее, Надя взорвалась, как фугасная бомба. Наговорила невесть что (и теперь стыдно, как вспомнит). Подруга тщетно толкала ее в бок. Надя «закусила удила». С нею так бывало. Но, удивительное дело, чем больше она хорохорилась, тем шире расплывалось в улыбке лицо этого… «жгучего блондина». А что же ругаться, если не действует? Надя вдруг споткнулась и умолкла.

– Цицерон, – хладнокровно сказал блондин. – Правда?

– Факт, – подтвердил второй, круглолицый и чернявый.

– О, времена! О, нравы! – трагически-насмешливо воздел руки кверху блондин и вдруг взглянул на Надю так весело, так откровенно-дружелюбно, что окончательно обескуражил ее.

– Вы, милая барышня… – начал он уже другим тоном.

– Я не барышня!

– По мыслям барышня, по рассуждениям, – мягко уточнил он, ничуть не смущаясь. – А так, визуально, вроде бы, ничего…

Она – «ничего?!» Да все мальчишки в классе писали ей записочки, назначали свидания, подолгу терпеливо дожидались за углом, чтоб проводить ее… «Ничего»!!! Но сердиться почему-то уже не хотелось. Что с ним связываться?

– Так вот. Вы просто не представляете по невежеству своему…

– Спасибо, – поклонилась Надя.

– Пожалуйста, – также церемонно отвесил он поклон ей. – … По невежеству своему… (вот противный, еще повторяет!)… не знаете, что такое собака. А вот это существо мы нашли на дороге, какой-то подлец бросил. А может, сам сбежал…

«Сам сбежал»… Такой маленький! Наверное, без матери и есть-то еще не умеет… Вон, тычется носиком во все стороны. Скорее всего бросили его. И у Нади шевельнулась жалость.

– И куда вы его теперь? – поинтересовалась ее подруга.

– Там увидим. Пропасть, во всяком случае, не дадим.

– Факт! – снова с готовностью подтвердил чернявый.

Надя до сих пор не понимает, как получилось тогда: еще минуту назад готова была брезгливо оттолкнуть щенка, сбросить вниз, на пол, а тут рука сама потянулась и погладила малыша. Из-за жалости? А может, захотелось понравиться беловолосому? Но она ни за что не призналась бы в этом даже самой себе.

Щенок тихонько заскулил.

– Бедняжка…

– Конечно, бедняжка. Хотите, я вам подарю его?

– А что же вы себе не возьмете?

– А у меня уже есть.

– Возьмите второго, раз вы их так любите…

– Кобели – драться будут!

– У него пес – во! – показал приятель, выставив кверху большой палец. – Только уже старый…

– Пенсионер, – серьезно подтвердил блондин. – Обижать нельзя.

Встреча в вагоне оказалась роковой. Да! Не случись ее – не было бы Яранга, многих общих знакомых, не было бы ничего.

Пока Надя шла со щенком к дому, тот уже прилип к сердцу, просто необыкновенное что-то. Такой славный, плюшевый, тепленький. И как она могла считать подобные существа «вонючими»?!

Возможно кое-кого удивит столь быстрая метаморфоза, произошедшая в сознании Нади? Ничего удивительного. С Надей перемены, вообще, случались очень быстро. Она и сама порой не узнавала себя. Было же однажды: шла мимо кинотеатра – видит, дерутся двое парней. Мужчины разнять не могут. Прохожие глазеют. Треснула портфелем по лбу одного, другого, разогнала и пошла дальше. От Нади можно было ожидать еще и не такого. Решение она принимала мгновенно, хотя скажи минуту назад, что поступит именно так, – возмутилась бы. А сделала – как будто ничего особенного не произошло, как будто так и должно быть!

Вот так и вышло с Ярангом. А теперь возрази кто-нибудь против Яранга, вроде того, что Яранг плохой и вовсе не нужен ей… Ого, попробуй только! Да она совсем не представляет себя без Яранга! Весело-то как с ним!

Когда-то она так же увлеченно возилась с куклами; потом на смену куклам пришли книги с картинками; потом – музыка, пианино… Яранг – такой забавный и трогательный в своей детской беспомощности – на время вытеснил все остальное.

У щенка оказался золотой нрав. Только кликни – тут как тут, всегда готов играть, резвиться. Повиснет на тряпке, которой размахивала перед его носом Надя, и рычит, злится притворно… У-у, испугал! Умается, а потом плюхнется и лежит врастяжку, пока не отдышится. А какой смех, когда начинается возня с рыжим котом Апельсином! Апельсинка сперва все фыркал, взъерошится, хвост трубой. А щенок, глупый, не понимает, лезет к нему. Кот лапой, лапой (сколько царапин износил бедный Ярашка) или, бывало, опрокинет щенка, сам отскочит и смотрит, а Яранг поднимется и, переваливаясь неуклюже, опять бежит к нему…

Ярангу полгода. У него встали уши, вытянулась морда, стал пушистым и саблевидным хвост. Теперь уже не Яранг и Апельсин, а Надя и Яранг меряются силами. Они стараются отнять друг у друга веревку. Каждый тянет к себе. Трах! Хозяйка кубарем летит в одну сторону, Яранг – в другую… Не выдержала веревка… Ничего! Крепкая хватка ох как пригодится Ярангу, когда настанут грозные времена.

Надя готовит уроки – Яранг лежит у ее ног, положив голову на скрещенные передние лапы. Какой он стал большой – настоящая овчарка! Выполнив задание, Надя, резвясь (настроение превосходное: последние экзамены, а там – каникулы, лето!), хватает конфеты из вазы на столе: одну – себе, другую – Ярангу. Зажав конфету между лап, Яранг деловито разворачивает ее, сладкое содержимое съедает, бумажку оставляет на ковре.

– А это что? – кричит Надюша, показывая на мусор. – Прибери немедленно! А то больше не получишь! – И Яранг послушно берет бумажку в зубы и относит на кухню в мусорную корзину.

Пока щенок был мал, Надя баюкала, укачивала его, как прежде кукол, ночью вставала, чтоб глянуть: спит ли? на месте ли? А после, когда Яранг вырос, поменялись ролями. Устанет иной раз Надя, готовя уроки, приткнется к Ярангу, положит на него голову и не заметит, как уснет. А он не шелохнется.

Как услышит пес по радио «На зарядку становись!» – уж тут. Надя делает упражнения – он внимательно следит. Отзвучала музыка – сорвется с места, лизнет, дурачится, морда умильная – «наскучался».

Он всегда с нею.

– Пойдем мыть посуду, поможем маме, – говорит Надя.

Надя моет, вытирает и бросает тарелки Ярангу, а тот, подхватывая с виртуозной ловкостью, – только зубы сверкают! – стопкой укладывает их на край стола. Идет работа!

– Ты с ума сошла! – застав друзей за этим занятием, возмущается мать. – Фокусники! Право, фокусники, в цирк бы вас… Только и следи за вами! – ворчит она и принимается заново перемывать и перетирать всю посуду.

«Фокусники»… Видели бы папа и мама, как ловко бегает Яранг по буму… А какой берет барьер – два метра единым махом!

С тех пор, как появился Яранг, дочка сделалась другой. Шалит, правда, и по-прежнему озорница и выдумщица, но стала чаще помогать по дому, появилась в ней какая-то самостоятельность.

– А каковы отметки? – справляется отец у Нади. Оказывается, увлекшись собачьими делами, она запустила школьные. – Имей в виду: не будешь хорошо учиться – расстанешься с Ярангом…

Расстаться с Ярангом?! Ни за что!!! Страшная угроза.

– Даю слово, – обещает Надя исправиться. И действительно, в следующий раз в табеле появляется пятерка.

Вырос Яранг. Он теперь на учете в клубе служебного собаководства Осоавиахима.

Выросла и Надя. На жакетке у нее комсомольский значок.

– Ты знаешь, папа, – сообщает Надя за столом, – я вступила в бригаду содействия милиции…

– Ого! – поднял брови отец. – Да ты у нас стала совсем взрослой и сознательной!

– А что делает эта бригада? – спрашивает мать.

– Помогает бороться с жуликами и хулиганами…

– С ума сойти, – ужасается Елена Владимировна. – И ты будешь иметь дело с ними?! Гоняться? Ловить? Сама?! Без тебя не справятся…

– Да не я, а Яранг. А за него можешь не беспокоиться…

– Ничего, мать, – поддерживает отец, – зато мы с тобой будем спать спокойно. Раз Надежда взялась… И Яранг, по крайней мере, не будет зря дома сидеть… Нечего даром хлеб есть. Правильно. Пусть работает, раз он служебный!