Текст книги "Иосиф Сталин в личинах и масках человека, вождя, ученого"
Автор книги: Борис Илизаров
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 74 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]
Как быть? Можно, конечно, вслед за сонмом достопочтеннейших историков лукаво убрать с глаз долой, скрыть в тени их без преувеличения великих деяний многочисленные моральные извращения «совершеннейших» исторических героев, сославшись все же на некоторую несовершенность человеческой натуры вообще. А можно поступить и по-другому. Например, вслед за некоторыми идеологами русского старообрядчества, вслед за Л. Толстым, Н. Бердяевым, С. Франком и другими искреннейшими христианскими мыслителями, за атеистическими теоретиками анархизма М. Бакуниным и П. Кропоткиным, вслед за К. Марксом и, конечно, вслед за Христом искать и находить неизлечимый порок в самом государственном общежитии человечества. С убежденностью исстрадавшейся души Бердяев писал: «Мы тут имеем дело с мировым принципом, с явлением мирового значения. Из Евангелия следует, что царствует всегда “князь мира сего”, что он становится во главе государств и империй. Но “князь мира сего” не есть нейтральное лицо, помещенное в нейтральную зону между царством Божиим и царством дьявола, это есть лицо в высшей степени агрессивное и наступательное, всегда посягающее на свободу духа и на сферу царства Божия».
Обозначив государство, причем любое государство, всегда и везде исключительно сферой интересов дьявола, Бердяев говорит о неизбежности грехопадения человека, включенного (а по собственной ли воле? – Б. И.) в темную сферу государственности. «Произошел радикальный разрыв между моралью личной, особенно моралью евангельской, христианской, и моралью государственной, – продолжает Бердяев, – моралью царства, моралью практики “князя мира сего”. То, что почиталось безнравственным для личности, почиталось вполне нравственным для государства. Государство всегда пользовалось дурными средствами, шпионажем, ложью, насилием, убийством, различия тут бывали лишь в степени… Никто не мог никогда толком объяснить и оправдать, почему несомненные пороки и грехи для личности – гордость, самомнение, эгоизм, корыстолюбие, ненависть, кровожадность и насильничество, ложь и коварство – оказываются добродетелями и доблестью для государства и нации. Это есть самая большая ложь мировой истории»[49]49
Бердяев Н. Указ. соч. С. 97.
[Закрыть]. Он прав. И я не знаю, что здесь можно возразить, разве только задать вопрос: где выход, как человечеству (или хотя бы нам) жить дальше? С ответа на этот вопрос начинается очередной тур очередного бега по кругу, на завершающем этапе которого вас (новое поколение) встретит очередной «добрый человек» с теми же вопросами, а точнее – единственным вопросом: «Что есть истина?» Как бы вновь не перепутать очень реального «божественного Кесаря» с Богом, которого, возможно, и нет? Скоро ваш черед, господа!
Многие поколения историков столетиями будут разбираться с очередной грандиозной «ложью» мировой истории, в том, как она набухала в период столь же грандиозного сталинского строительства «социализма» в СССР. По словам В. Молотова и А. Голованова, Сталин в 1943 году как-то с горечью бросил: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет ее!»[50]50
Чуев Ф. Солдаты империи. Беседы. Воспоминания. Документы. М., 1998. С. 558.
[Закрыть] Простим несостоявшемуся поэту жалостливое отношение к своей посмертной судьбе, правда, не лишенное исторического оптимизма. Но и возразим его тени – люди от века засыпают трупы прахом, то есть «мусором», а иначе – беда. Трупы, конечно, не воскресают, но грозят разложением. Ведь как будто именно по этому поводу сетовал вами признанный пророк и классик: «Традиция всех умерших поколений как кошмар тяготеет над мозгом живущих»[51]51
Маркс К. Собрание исторических работ.
[Закрыть]. Для нас это повторение, эта традиция-кошмар есть традиция сталинизма, возникшая задолго до того, как родился одноименный герой. Передо мной лежит корявый дореволюционный перевод процитированной книги Маркса из вашей, вождь, библиотеки, и я достоверно вижу, что вы читали эти строки, как всегда, с карандашом в руке. Томас Карлейль, бесшумно открывший новую эпоху мировой историографии, заметил по поводу ухода со сцены очередного исторического героя: «Кто не знает, что человек смертен, но ведь иногда бывает и так, что со смертью человека безвозвратно рушатся созданные волшебные чары, а саму волшебницу вихрь уносит куда-то далеко-далеко, в бесконечность. И вместе с нею навсегда исчезают и подземные духи, не оставив после себя ничего, кроме запаха серы»[52]52
Карлейль Т. Французская революция. История. М., 1991. С. 9.
[Закрыть]. Но одинаково ли справедливо сказанное и для волшебницы-француженки, и для чародейки-россиянки? Здесь, пожалуй, я все же решусь отстаивать приоритет национальных особенностей.
И еще – не вы ли, генералиссимус, были при жизни одновременно отцом, любовником и сыном той самой дамы, которую призываете ныне обустроить вашу могилу? Тогда же, при жизни ваш враг, ваш «кровник» – Лев Троцкий, которому по вашему приказу разрубили топором (ледорубом) череп, предупреждал, шагая в свою могилу: «Месть истории страшнее мести самого могущественного генерального секретаря»[53]53
Троцкий Л. Указ. соч. С. 79.
[Закрыть]. Как известно, настоящий враг никогда не лжет.
Расскажем беспристрастно о том, как выглядел Сталин-человек, какие были его внутренние, интеллектуальные и духовные миры и как, опираясь на них, он пытался заложить на века вперед новую государственную историософскую традицию России.
Раздел I. Портрет героя
Глава 1Опорные точки портрета
Историческое портретирование – это метод особого исторического жанра. Портрет может изображать не только лицо и фигуру человека, но и лик эпохи, и даже суть исторического явления. Не важно, что изображается историком, а важно то, как это изображается. Точно так же, как и в живописном ремесле метод исторического «живописания» не терпит чистой хронологии. Историческое портретирование имеет прямое отношение к теории «гештальта» (образа). В XX веке это немецкое слово вошло в арсенал науки, характеризуя человеческую способность образного мировосприятия. Человек способен разом охватить достаточный минимум черт видимого, чтобы в первом приближении понять то, что перед ним находится. Его глаза и мозг в несколько мгновений фиксируют отдельные, так называемые «реперные», «опорные» точки на видимом. Так формируется эскиз, первичный каркас будущего полнокровного и даже одухотворенного образа.
С позиции компоновки материала во времени, то есть с точки зрения композиции или конструкции, исторические труды можно условно разделить на три вида.
Первые – хронологические исследования, сравнительно последовательно описывающие события по порядку – от ранних к более поздним. Считается, что этот метод наиболее соответствует объективной логике исторического развития, что это и есть подлинный метод исторической реконструкции, воссоздания прошлого. Но обычно «неумолимая» и «очевидная» логика хода истории попросту навязывается материалу как часть творческого замысла, то есть субъективной конструкции историка.
Историк, убежденный в способности достичь таким кратчайшим путем объективной исторической истины, напоминает алхимика, обещающего преобразовать свинец в золото. В наличии вполне реальный исходный материал и вполне осязаемая цель. Вопрос лишь в том, чтобы найти единственно верный путь преобразования исходного материала фактов в драгоценное сокровище истории. Но мало кто решится признать, что здесь важна не столько видимая хроника и кажущаяся логика развития событий, сколько работа по преобразованию обыденной, житейской реальности фактов в особую, новую историческую реальность. В этом суть творчества историка. Подлинный историк – творец новой реальности, «хронист» – всего лишь имитатор. Кого пугает слишком сильное ударение на слове «творец», включающее в себя необходимую дозу субъективизма, тот может заменить его на слово «первооткрыватель». Историк – первооткрыватель особой исторической реальности. И пусть нас не вводит в заблуждение известный факт, что с имитации, с обучения начинается любое творчество. Такой этап необходим, но во всем мире целые когорты исследователей топчутся на этом пороге, за которым – подлинное «пространство истории».
Второй вид – ретроспективные труды, где события начинают излагать от момента фиксируемого состояния, а затем разворачивают логику развития вспять, к их истоку. Это специфический исторический жанр, применявшийся главным образом некоторыми представителями французской школы «Анналов» (Марк Блок). У нас мастерами ретроспективного метода были Юрий Тынянов и Натан Эйдельман.
Третий и наиболее привлекательный для меня способ исследования проблемы и он же способ организации материала – это метод исторического портретирования, который сродни ремеслу уличного рисовальщика. Историк на глазах читателя воздымает из небытия исторический «образ». Напомним, не только образ человека, но и любого исторического явления. От первых «опорных» точек к штрихам, от прорисовок к эскизу, от него к фону и к выписыванию деталей, а с их помощью к трактовке всего образа. Здесь тоже есть своя хронология. Но не столько хроника развития образа, сколько хронология раскрытия образа, то есть его становление и научное воплощение в новую, современную реальность. В этом мне видится суть метода. Пусть этот метод таит для историка гораздо больше ловушек и опасностей, чем любой другой, но и преимуществ у него немало. Главное – свободное перемещение во времени жизненного пространства своего героя (объекта).
Как известно, Алексей Толстой – талантливый сталинский писатель, оказавший гораздо более сильное влияние на людей своей эпохи, чем любой крупный историк, – был признанным мастером исторического портрета. В его галерее портреты всех тех исторических персонажей, мантии которых время от времени примерял к себе наш герой. Это портреты Петра I, Ивана Грозного, Ленина и… самого Сталина. В самый разгар работы над любимыми историческими образами он писал о своем понимании метода: «Портрет героя должен проявиться из самого движения… Портрет возникает из строчек, между строчками, между словами, возникает постепенно, и читатель уже сам представляет его себе без всякого описания…»[54]54
Толстой А. Праздник идей, мыслей, образов // Собр. соч. в 10 томах. М., 1959. Т. 10. С. 218.
[Закрыть] Не будем впадать в подражательство, что, как известно, губительно. Но как принцип, как некий методологический вектор примем эту мысль во внимание.
Недавно было осуществлено очень своеобразное издание. Под одной обложкой опубликовали два исторических портрета одного лица – Ивана Грозного. Один портрет принадлежит перу известнейшего историка России XX века академика С. Ф. Платонова. Другой – не менее известного академика Р. Ю. Виппера[55]55
Платонов С. Ф. Иван Грозный. Виппер Р. Ю. Иван Грозный. М.: изд-во УРАО, 1998.
[Закрыть]. Классический труд Платонова написан в ключе «биохроники», статично: все, что известно о герое от рождения к смерти. Виппер, ломая хронологию, набросал портрет Ивана на скупом фоне XVI века, выделяя в нем только самое существенное и прослеживая посмертную судьбу образа царя. Два подхода, два жанра, один объект – два результата.
Виппер не образец, несмотря на замечательный накал чувств, до сих пор осязаемый при чтении книги. Поэтому для нас она могла бы остаться обычной историографической сигнатурой, галочкой на полях будущего портрета Сталина. Если бы не одно обстоятельство: Сталин читал книги Виппера с упоением. К сожалению, в современном архиве вождя именно этой книги нет. Вполне возможно, что ее первое издание 1922 года с критическими замечаниями Сталина все еще где-то находится. Во всяком случае, советские переиздания «Ивана Грозного» (второе вышло в 1942 г. (Ташкент), третье – в 1944 г. (М.-Л.) несут на себе следы подработок в духе сталинского «марксизма». Зато три книги Виппера: «Древняя Европа и Восток», «История Греции в классическую эпоху. IX–IV вв. до Р. Х.» (обе изданы в Москве в 1916 г.) и «Очерки истории Римской империи» 1908 года испещрены сталинской рукой. Без всяких скидок Виппера можно назвать любимым историком Сталина. Отметим, что еще за десять лет до выхода «Ивана Грозного» Виппер рисует портрет Древнего Рима, являя читателю суть его империалистического существования. Сталин как волшебной сказкой был зачарован этой научной монографией.
На суд читателя представлена попытка первого наброска интеллектуального и духовного образа Сталина. Я не претендую на точное соответствие мертвому оригиналу. Не претендую и на безукоризненно выстроенное объяснение феномена сталинизма. Не претендую, даже с учетом меткого замечания Льва Троцкого: «Историческое объяснение не есть, однако, оправдание»[56]56
Троцкий Л. Портреты революционеров. Московский рабочий, 1991. С. 79.
[Закрыть]. Я хотел бы, прежде всего, понять образ мыслей и характер чувств человека, носившего псевдоним «Сталин». Может быть, поняв его исторически вчерашнего, мы кое-что поймем и в себе сегодняшних.
* * *
Историческое портретирование Сталина дело, с одной стороны, не такое уж ремесленно сложное, а с другой – почти непосильное. В течение всей своей длинной (и биологически, и политически) жизни он, оглядываясь на будущие поколения, целенаправленно упаковывал свое прошлое и настоящее в тысячи вполне благопристойных, отретушированных, отлакированных и словесно стерилизованных оболочек: фотографии, кинохроники, биографии, сочинения… Даже инициированные им беспрецедентные в мировой истории репрессии он облекал в оболочки «документированных» и «доказательных» судебных процессов, смешивал в одну кучу реальных уголовников с миллионами невиновных. Вскрыть такого рода оболочки не так уж трудно. Рецепт известен. Так и хочется заявить: снимая их, мы, без сомнения, доберемся до подлинного Сталина. Достаточно только «вышелушить» его образ из этих заскорузлых оболочек и пелен. Но не будем наивны, «подлинного» Сталина, как и Чезаре Борджиа, Ивана IV, Чингисхана и других личностей прошлого, в историческом пространстве нет. А есть нечто иное.
Любой профессиональный историк знает много больше о своем герое, чем он сам знал о себе. Исследователь видит его на фоне эпохи, страны, семьи, вещей, документов, других людей, различных идей и мнений. Но для портретируемого «фон» – это не сцена, по которой он, разгуливая, жестикулирует и делает заявления. «Фон» – это его жизнь, это воздух и свет его времени, это его органическое целое, которое можно понять и почувствовать только изнутри, то есть живя в этой эпохе, в этом времени, в этой среде. Причем живя, не зная того, что ждет завтра или даже через мгновение. Историк же всегда обитает в будущем своего персонажа, смотрит на него со стороны и поэтому может сразу видеть его судьбу и все его дела, как гадалка на ладони, от начала и до конца. У живого человека «судьбы» нет и быть не может, так как его жизнь – это не божественный план и не диспозиция, а творческое деяние его свободной воли. Но смерть ставит точку, и все, что свершилось в жизни, есть судьба.
Сталин как рационально мыслящий, живой человек не верил и не мог верить в судьбу. Замечательный диалог состоялся между ним и известным немецким прозаиком Эмилем Людвигом, публиковавшим в 1930-х годах документальные портреты исторических деятелей эпохи. «А верите ли Вы в судьбу?» – спросил прозаик. На что Сталин ответил: «Нет, не верю. Большевики, марксисты в судьбу не верят. Само понятие судьбы, понятие «шикзаля» – предрассудок, ерунда, пережиток мифологии, вроде мифологии древних греков, у которых богиня судьбы направляла судьбы людей». Но профессионал, который неосознанно смотрел на героя иначе, не унимался: «Значит, тот факт, что Вы не погибли, является случайностью?» Сталин: «Имеются и внутренние и внешние причины, совокупность которых привела к тому, что я не погиб. Но совершенно независимо от этого на моем месте мог быть другой, ибо кто-то должен был здесь сидеть. “Судьба” – это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю. Конечно, были причины того, что опасности прошли мимо меня… Так называемая судьба тут ни при чем»[57]57
Сталин И. В. Соч. Т. 13. М., 1951. С.120.
[Закрыть]. Сталин был абсолютно прав, но до того момента, пока не умер.
В позиции каждой стороны, у героя и его исследователя, свои преимущества и свои неисправимые изъяны. Так, исследователь с полным знанием дела, прописывая детали «фона» и детали портрета на этом фоне, не может знать даже того, что творилось, например, в душе и голове портретируемого Иосифа Виссарионовича Сталина 5 марта 1953 года в 21 час 47 минут, то есть за три минуты до последнего удара сердца. Что он чувствовал и думал, и был ли он способен чувствовать и думать в тот момент, когда приподнял в последний раз левую, не разгибавшуюся в локте руку с вытянутым вверх перстом, то ли угрожая, то ли призывая кого-то? Историк никогда не сможет узнать ни об этих минутах, ни о тысячах других минут и мгновений внутренней, иначе – подлинной жизни своего героя. Так что выписать подлинный образ Сталина, как и любого другого исторического персонажа, вряд ли когда удастся. Если гипотетически предположить, что такую задачу можно разрешить, не прибегая к неизбежным домысливаниям, то историк смело может взять на себя божественную функцию воскрешения словом. Однако, как и во всех правилах, здесь могут быть некоторые исключения.
Источников, непосредственно отражающих скрытую интеллектуальную и духовную жизнь человека, почти нет. Лишь прерывающимся пунктиром обозначают некоторые внутренние процессы черновые и подготовительные материалы людей, привыкших излагать свои мысли на письме. Сюда же примыкают зафиксированные спонтанные комментарии и высказывания, как бы проговорки. Здесь же – пристрастия и предпочтения, выбор людей, авторов книг, выбор идей, художественных и исторических образов. Многое, конечно, зависит от темперамента и способности понимания. Но именно здесь историк может надеяться заглянуть за кулису души.
Сталин читал чрезвычайно много и очень много комментировал прочитанное. Читал не только как высший государственный и партийный чиновник читает документы. Он читал еще и как главный редактор, и как главный политический и духовный цензор огромной державы. Он читал и как обычный заинтересованный, но к тому же еще и как страстный человек, тут же комментируя для себя или других книгу, статью, рукопись учебника, романа или киносценария. Это небольшие, но все же лазейки, которые могут помочь проникнуть за непроницаемую завесу сталинской души.
Наметим первые опорные точки будущего портрета. На противоположных сторонах незапятнанного, еще чистого исторического полотна поставим соответствующие знаки. На полюсе «+» набросаем первые штрихи того, как он видел себя (и физически, и психологически), а на полюсе «-» – как его видели другие в разное время, но со стороны. Не моя идея эта игра с полюсами – Сталина. Как и в электрическом поле, эти условные знаки не несут в себе по отдельности никакой нагрузки, но соединенные вместе приобретают исключительное значение. Недаром, находясь уже ближе к концу жизни, он поставил сам себе в особую заслугу умение учитывать эти самые плюсы и минусы. Совсем не случайно в последнем издании «Краткой биографии» появилась такая характеристика: «Сталин мудр, нетороплив в решении сложных политических вопросов, там, где требуется всесторонний учет всех плюсов и минусов»[58]58
Сталин И. В. Краткая биография. 2-е изд. испр. и доп. М., 1948.
[Закрыть]. Казалось бы, речь идет об элементарной взвешенности, необходимой любому человеку при принятии серьезных решений. На самом же деле здесь все сложней.
Как и всех людей от века, его мучил смысл жизни, который по существу сводится к вере или неверию в Бога. Как и для многих, вера и неверие в Бога для него упирались в дилемму разума и чувства. Как и многие, в Новое время он считал, что его мысли о Боге и представления о нем порождены исключительно человеческим, то есть его же собственным, иллюзорным сознанием.
Как-то он зачитался фрагментами неоконченной книги Анатоля Франса «Последние страницы. Диалоги под розой», которая была издана в СССР до войны. Диалоги были посвящены различным темам. На текстах трех диалогов, «О Боге», «Из диалога о стыдливости» и «Диалог о старости», Сталин сделал отметки, а также оставил много развернутых замечаний. Подчеркнул их названия и в оглавлении книги. Все три диалога имеют особое значение для нашего обозрения душевного и интеллектуального мира вождя.
В диалоге «О Боге» Франс устами одного из героев книги заявлял, а Сталин отмечал:
Замечание вполне здравое, если предположить, что Бог создал мир конечным, а это спорно. И другую шутливую мысль писателя, развивающую идею «смерти» Бога, Сталин пометил, соглашаясь:
«Необходимо признать, что его бесконечность причиняла ему неудобства; например, не позволяла ему передвигаться с одного места на другое, так как он был вездесущ»[60]60
Российский государственный архив социально-политической истории (РГА СПИ). Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 370. Л. 28.
[Закрыть].
Согласился Сталин и с мнением составителей и редакторов книги, что Франсу лучше всего удается критика религиозных представлений о Боге, о творении мира и критика тех моральных запретов, которые Бог наложил на людей. Поддерживая взятый писателем шутливый тон, Сталин вслед за ним отмечал и увлеченно комментировал размышления о разнице в единобожии христиан и многобожии древних греков:
«Единый бог, если он заблуждается, составляет несчастье верящих в него народов. Если даже он мудр, то мудрость его одного сорта, подходящая к одному только сорту людей.
Боги Греции разнообразием своих характеров лучше подходили к разнообразию человеческих умов. Эти боги, не соглашаясь между собою ни в чем, жили, однако, во взаимной гармонии. В троянскую войну одни стояли за греков, другие за троянцев. Этим они научили греков мыслить широко и терпимо»[61]61
Там же. Л. 30.
[Закрыть].
По поводу религиозного либерализма древних греков Сталин на полях аккуратненько написал: «Греки хорошо устроились!»
«Что же касается бога христиан, – рассуждал Франс далее, – то у него от иудейского происхождения осталась ужасающая жестокость и крайняя мелочность во многих отношениях».
Сталин с пониманием подчеркнул и эти строки, а затем с насмешкой написал на полях: «Анатоль порядочный антисемит…»[62]62
Там же.
[Закрыть] А по поводу замечания Франса о том, что у иудейского Бога есть «ужасный недостаток: он буквоед», Сталин согласно хохотнул: «Ха-ха!» Известно, что по каким-то своим потаенным причинам Сталин всю жизнь особенно не любил евреев и греков, чьи религиозные идеи легли в основу православия. Впрочем, он так же относился к полякам-католикам и армянам.
Глаз Сталина зацепился за рассуждения Франса о взглядах деистов и за реплику Шарля Бодлера об «истинном боге», который может быть скрыт даже в негритянских идолах.
«…Бог деистов – совсем не один. Каждый создает его по своей идее и созерцает в нем самого себя. Его присутствие не замечается».
По поводу трудности узнать истинного бога среди множества богов Анатоль Франс повторяет анекдот, вкратце рассказанный им в другом месте, в этюде о Бодлере:
«Бодлер, будучи в гостях у Теофиля Готье, увидел, что его приятель Шарль Асселино взял в руки отвратительного маленького идола, вырезанного негром в Конго из куска фигового дерева: фигура человеческая, голова в два раза больше туловища, разрез рта до ушей и две темные дыры вместо глаз. Асселино воскликнул:
– Какая отвратительная фигура!
– Осторожнее, – сказал ему Бодлер. – А что, если это окажется истинным богом?»
Издатели сборника Франса достаточно произвольно скомпоновали его выписки и высказывания о взглядах людей и народов на сущность истинного Бога. В целях большей ясности я позволил себе чуть-чуть перегруппировать тексты. К предыдущим положениям тематически примыкают выписки писателя из воспоминаний о религиозных взглядах Наполеона Бонапарта. Когда Франс процитировал генерала Гуро, Сталин с удовлетворением отметил:
«Если бы ему нужно было выбирать для себя религию, Наполеон избрал бы обожание солнца, которое все оплодотворяет и является настоящим богом земли».
Сталин не только подчеркнул эту фразу, а дополнительно обвел карандашом слово «солнца», а на полях написал: «Хорошо!»[63]63
Там же. Л. 37.
[Закрыть]
«В четырех репликах, – указывали составители книги, – Анатоль Франс касается спорного вопроса о влиянии религии на жизнь людей:
“Судя по тем сильным чувствам, которые внушает нам христианство, можно было бы подумать, что вы эту религию считаете продуктом сверхъестественного откровения, имеющего целью изменить людей. Успокойтесь. Созданная людьми религия не больше изменяет их, чем платье изменяет тело. Религия может уродовать человека, как платье может уродовать тело”».
Сталин прокомментировал на полях: «Ха!! Вот и разберись!..»[64]64
Там же. Л. 30–31.
[Закрыть]
Франс подводил общий итог рассуждениям о христианском Боге как о химере, как о порождении человеческой фантазии: «Люди подчиняются своим собственным выдумкам. Они сами создают богов и повинуются им».
«Мысли, которые мы приписываем ему, исходят от нас самих; мы бы их имели, если бы и не приписывали их ему. И не стали бы от этого лучше».
Сталин синим карандашом подчеркнул первое предложение первого фрагмента, а рядом написал: «Известная истина!» – и двумя вертикальными линиями на полях отметил второй тезис.
Еще до Франса Сталин не раз должен был сталкиваться с подобными мыслями, высказанными Марксом или Энгельсом, а может быть – Фейербахом.
Как и многие, он чаще гнал от себя мысли о религии, о вере. Но, как и у всех, бывали в жизни минуты, когда эти мысли все же прорывались в сознание и тревожили его. Он с усмешкой отгонял их. Франс написал:
«Христианство есть возвращение к самому первобытному варварству: идея искупления…» (фраза обрывается. – Б. И.).
Бывший ученик православной семинарии Иосиф Джугашвили на правом поле трижды отчеркнул этот обрывок фразы, а на поле слева насмешливо черкнул: «Так его!!!»[65]65
Там же. Л. 31–32. См. также: Волобуев О., Кулешов С. Очищение. История и перестройка. Публицистические заметки. М.: изд-во АПН, 1989. С. 157.
[Закрыть]
Составители книги написали: «…Анатоль Франс указывает, что религия не имеет влияния на мораль». И это замечание полностью совпало с мнением вождя. Следующий отрывок, подкрепляющий этот тезис, Сталин также отметил:
«В одном и том же месте и в одно и то же время могут существовать несколько религий, но мораль бывает всегда одна. Либаний, Юлиан, св. Григорий, Иоанн Златоуст – все имели одну и ту же мораль».
Далее Франс поясняет, что вне зависимости от религии у всех народов и людей одинаковые принципы и одинаковые предрассудки, так как «мораль устанавливается законами». Это, конечно, спорный тезис, во всяком случае, для приверженцев той или иной конфессии. Но для человека, который мог о себе сказать подобно французскому Людовику XIV («король-солнце»): «Государство – это я», не требовались какие-либо иные доказательства того, что мораль легко устанавливается законами правителя. При этом совершенно очевидно то колоссальное влияние, которое действительно оказывает на моральный климат в обществе такой «человек-государство».
Но вот Франс переходит к рассмотрению вопроса о реальности бытия Бога: «Верить в бога и не верить – разница невелика. Ибо те, которые верят в бога, не постигают его. Они говорят, что бог – все. Быть всем – все равно что быть ничем».
Радость совместного открытия истины захлестнула Сталина. Мало того что он много раз отчеркнул и подчеркнул этот текст, он еще и приписал на полях свой вывод: «Следов. не знают, не видят. Его для них нет». Иначе говоря, получается, что для Сталина Бога нет не потому, что его нет вообще, а потому, что он неосязаем. Не замечая того, он оставляет для себя как бы маленькую психологическую лазейку – может быть, Бог есть, но он просто невидим и непостижим. Именно эту мысль о непостижимости человеческим умом божества Иосифу на каждом богословском занятии внушали преподаватели Тифлисской духовной семинарии.
Как и для многих людей XIX–XX веков, иудео-христианский Бог для Сталина умер еще в юности, когда он ступил на стезю марксизма. Умер в его душе, но это не значит, что он исчез из его вечно сомневающегося разума и был вычеркнут из сознания и памяти. Минуя этапы внутренней эволюции, отметим сейчас только то, что он уже в зрелые годы обозначил для себя в качестве базовой точки опоры. Такой «опорой» стала идея аннигиляции, взаимного уничтожения при соприкосновении разума и чувства, превращение в «ничто» положительных и отрицательных жизненных полюсов.
«Бог – перекресток всех человеческих противоречий», – сделал вывод Франс. Сталин согласно подчеркнул его и направил две стрелки. Одну к тезису Франса: «…существование бога есть истина, подсказанная чувством. Это заключение не покажется удивительным для тех, которые полагают, что человек создан для того, чтобы чувствовать, а не познавать. Каждый раз, как его разум приходит в столкновение с чувством, разум оказывается побежденным». Второй стрелкой закольцевал уже эти два тезиса, а сбоку, слегка ерничая, приписал: «Куды ж податься!»
Затем откликнулся на насмешливое замечание Франса громогласным «ха-ха!» по такому поводу:
«Воздают благодарность богу за то, что он создал этот мир, и воздают ему славу за то, что он создал другой мир, совершенно отличный, где вся неправда этого мира будет исправлена».
И наконец, от того же тезиса о Боге как перекрестке всех противоречий направил третью стрелку к собственному пониманию сути противоречия: «Разум – чувства». А уже от этого вывода направил еще одну, четвертую карандашную стрелку к нижнему полю страницы, где подвел окончательный итог: «Неужели и это тоже 
?! Это ужасно!»[66]66
РГА СПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 370. Л. 32–33.
[Закрыть] Плюс-минус обведены кружком так, как символически обозначают в физике электрические заряды. «Ужасно!» – значит, несмотря на все насмешки и ерничанье, его устрашил этот абсолютный ноль? Из этой записи видно, что мысль о «ничтожестве» того бытия, где разум уничтожается чувством и – наоборот, приходит к нему далеко не в первый и не в последний раз. Что же его так устрашило? Похоже, разгадка находится все в той же книге Франса. На одной из страниц он заявил: «Большая разница – думать, что смерть приведет нас к разгневанному богу или вернет в небытие, из которого мы вышли.
Как вы это понимаете? Есть люди, которые больше боятся небытия, чем ада»[67]67
Там же, с. 41.
[Закрыть] (выделено мной. – Б. И.). Последнюю фразу Сталин отчеркнул на полях. И его можно понять: ад – это все же существование, и не самое безнадежное. Небытие – абсолютное, безвозвратное Ничто, и оно – «ужасно».
Я думаю, я убежден, что здесь, как на дне сказочного океана, спрятана разгадка самой глубокой тайны сталинской души. Это тайна безграничной внутренней свободы, которой он почти достиг, став беспрецедентно неограниченным властителем. Точнее, он стал неограниченным властителем, когда понял, что чувства, благодаря которым спонтанно рождается в душе человека Бог (совесть, сострадание и т. д.), рационально уничтожаются критическим разумом, но и он, в свою очередь, уничтожается чувствами (Богом). Не будем упрощать – перед нами не знакомый материализм и тем более не гуманизм в его крайних проявлениях, когда человек не просто приравнивается к Богу, а, порождая его, возвышается над ним. Пока выскажу только в качестве догадки, что как в молодости, так и в зрелые годы, всю жизнь Сталина грызли сомнения: а не является ли Бог такой же реальностью, как и человек? Он всячески избегал открытых высказываний на этот счет, но категорически запрещал выписывать в свою личную библиотеку атеистическую литературу, брезгливо называя ее «антирелигиозной макулатурой»[68]68
РГА СПИ. Ф. 558. Оп. 1. Ед. хр. 2510.
[Закрыть]. По правде сказать, она почти вся была низкопробной. Но и к церкви как организации он, став властителем, относился с холодным прагматизмом. Со времен семинарского детства он знал истинную цену многим земным пастырям.
