Текст книги "Стой, мгновенье! (Военные рассказы)"

Автор книги: Борис Дубровин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Песок, намытый океаном

– Вот-вот будет цунами! Ждите наших сообщений, держите все наготове!

– Слушаюсь, товарищ подполковник! – майор Заржевский положил телефонную трубку. Цунами! Волна – двадцатиметровый гигант со скоростью от четырехсот до восьмисот километров в час. Цунами сметает все, корабли выбрасывает на пирс, смывает поселки…

Майор посмотрел на телефонную трубку, потом позвал:

– Дежурный!

Но тут судорожно зазвонил телефон.

– Товарищ майор! Это капитан Карпов. Плохо, очень плохо с женой!

– Товарищ майор, дежурный по заставе!

– Погоди, – остановил его майор. – Эго я не тебе, Карпов. Сообщи по комендатуре, чтобы были готовы к цунами*

Дежурный козырнул и исчез.

– Сообщить по заставе! – приглушенно долетел до майора голос Карпова. – Цунами ожидается. Быть наготове. Детей и женщин – в горы!

– Слушаю вас, товарищ капитан! Плохо с женой? Возьмите сани, фельдшера, двух солдат. Везите к дамбе! – Майор вышел из своего кабинета, миновал коридор и открыл дверь комендатуры.

Апрельский день над заливом сурово хмурился. Тихий поселок, обычно такой солнечный, посерел от набежавших облаков, которые справа, далеко справа смешивали свой блеклый матовый цвет с пронзительной белизной снегов на вулкане Чекист. «Эх, капитан Карпов! Не послушал меня! А теперь! Успеет ли?»

Майор вернулся в кабинет и связался с летной воинской частью:

– Иван Федотыч! Дай вездеход! Жену капитана Карпова надо в больницу доставить, рожает она. Позвони мне, когда они выедут. Да не сорок, не сорок километров, нет. От вас до дамбы двадцать. А они на санях до дамбы двинутся – это двадцать восемь километров… Ну, одним словом, выручи. Жду…

В это время на мысе жена замполита несла дочку. У дочки в руках была зажата кукла. В горы! Подальше от цунами. Солдаты на бегу рассовывали по карманам только что полученные письма. Некогда и распечатать. Седлали коней, запрягли лошадь в сани. Фельдшер Федощенко захлопывал свой чемоданчик, а тувинец Кулар надевал через плечо автомат.

Капитан Карпов с неловкостью взволнованного человека помогал жене. Она уже была одета в пальто, в плащ, в шаль. Она хотела надеть и шубу, но тут снизу что-то ее ударило, и она повалилась набок.

– Федощенко, Кулар! Носилки! – крикнул капитан.

Больную уложили на носилки, прикрыли шубой и вынесли из комнаты, опустили прямо на носилках в сани.

Федощенко, Кулар и капитан прыгнули в седла, а Мирошин с поводьями пошел около саней: сесть было негде.

Снег на этой, океанской, стороне кое-где сохранился, и полозья саней то мерно вдавливались в тонкий снежный наст, то тяжко врезались в песок. Тогда лошадь наваливалась грудью, вены на висках и на ногах вспухали, и она очень медленно волокла сани.

«Не закричу!» – придя в себя, обещала, почти клялась себе жена Карпова.

– Ну как, а? – склонялся с седла капитан, бледно нависая над носилками. Капитану хотелось сказать: «Ну как, Оленька!» Хотелось припасть к ней, поцеловать ее руки, ее ямочку на правой щеке, но он только еще больше наклонился с седла, стараясь не замечать фельдшера и солдат, но все же видя, что они поотстали, а Мирошин с отсутствующим выражением лица смотрит на туман, густеющий и наползающий на лошадь, на брызги, на волны, бегущие к самым полозьям.

Оля хотела ответить, что, мол, ничего, что все пройдет. А сказала:

– Ничего не поделаешь!

– Поскорее, поскорее, Мирошин! – торопил капитан.

В комендатуре майор Заржевский не отходил от телефона:

– Вызвать врача из больницы, дать машину и немедленно выехать к дамбе, навстречу больной. Да, они выехали, везут ее. Действуйте! В случае чего вышлем за вами вездеход. Торопитесь: состояние больной ухудшается.

Опять речка, а ведь сапоги не обсохли еще после той, которую перешли только что. Но эта и шире, и глубже. Бегущая с хребта Богатырь, она в апреле уже набирает силу, тащит камни, врывается в океан.

Кони вошли, за ними направил Мирошин свою Горку. Вода ударила в полозья, брызги холодно окропили лицо Ольги. Одна капля скатилась в ямочку. Оля опустила руку, но до воды не достала. Перебирая пальцами, длинными и почти прозрачными, она ждала, что речка обдаст ее хоть брызгами.

Конь капитана шел последним, он замыкал группу. Теперь капитан чуть пришпорил коня и, войдя в реку, перегнувшись низко-низко, зачерпнул воды и брызнул на руку Ольги, задел пальцем о палец. Она, не открывая глаз, пошевелила губами, но он угадал. Она беззвучно произнесла:

– Вася.

Он придержал коня, а она так и не приоткрыла глаза. Она знала, что не ошиблась.

– Ну что, как движетесь, капитан?

– Товарищ майор, уже пять километров прошли. Звоню из первого обогревателя, – косясь на узкие нары и крохотную печурку, поспешно докладывал Карпов. – Как цунами?

– Ждем!-И майор посмотрел на залив.

Майор связался с заставой на мысе Буревестник:

– Как с врачом? Почему не докладываете?

– Врач на вызове. Как только вернется, так сразу направим!-Даже в телефонную трубку доносился нарастающий свист ветра.

Майор положил трубку, но не снимал с нее руки, точно таким образом оставался около капитана Ефимова на мысе Буревестник, точно рядом ощущал руку Карпова и улавливал ее нервную дрожь.

Конь Кулара вошел в речку, за ним, медленно опуская копыта, вступил в воду конь Карпова.

– Сюда! Сюда!-повернулся Карпов к Мирошину. Мирошин первый, ведя в поводу Горку, погрузил сапоги в пену, намыливавшуюся на острый выступ камня. Вода хлестнула, залилась в сапоги. Но разгоряченный солдат не ощутил холода. Горка поскользнулась. Дернула сани.

Ольга закричала. Она хотела молчать, кусала до крови губы, но окровавленный крик рвался из нее, словно кричал и ее ребенок, и река, которой стало больно от этой боли, и уже Мирошин почувствовал теперь, что он в сапоги набрал воды и льдом сковывает ноги.

Граненое копыто Горки опять соскользнуло с камня.

Ольга вскрикнула, и от этого вопля кипятком обдало капитана.

Невозмутимый тувинец Кулар на несколько сантиметров повернул голову. Горка поскользнулась! Для лучшего кавалериста и прирожденного охотника Кулара это было странно. Горка эту речку переходила сотни раз и днем, и ночью, она никогда не оступалась на этом месте. Да и он запряг именно Горку, самую сильную, самую чуткую лошадь. Он даже шепнул ей по-тувински, но так, чтобы никто не слышал, что Горка повезет женщину, чтобы она была осторожней… Тувинец еще на несколько сантиметров повернул широкое медное лицо к Горке, и его умные суженные глаза впились в глаза лошади. Лиловые, расширенные предчувствием беды глаза животного словно кричали. И тут Кулар увидел справа от себя следы, большие, круглые.

– Медведь ходил, большой!-И костистая рука Кулара поправила за спиной автомат, секунду задержавшись на диске.

Свежий след косолапо тянулся к зарослям бамбука, особенно четко песок, опавший с округлых лап, желтел на ноздреватом снегу.

Мирошин уже не глядел под ноги, он шел спиной вперед, тянул за собой упирающуюся Горку, умоляюще смотрел в ее почерневшие от страха, ненавидящие глаза.

«Больше не буду кричать, не буду», – повторила Ольга про себя.

– Не буду больше кричать!-закричала она, и лошадь пошла еще опасливее, и опять поскользнулась.

«Если медведь рядом, кони рванут, а Горка выбросит Ольгу из саней, переломает оглобли, убежит», – Карпов провел вспотевшей рукой по губам. Лицо его взмокло. Но тут и его конь остановился, словно врубленный в песок отлива, прянул ушами и дрожь пошла по шкуре животного.

– Федощенко, подержи коня! – И капитан глянул на фельдшера, но Кулар уже передал ему поводья, а сам, передвинув автомат на грудь, быстро направился к зарослям бамбука.

Следы, следы. Помет. «Голодный, очень голодный был», – определил Кулар и снял автомат с предохранителя, понимая, что весенний медведь ждет добычи и бросится на человека.

У себя, в Туве, Кулар убил не одного волка, позарившегося на овец. С медведем встречаться ему не приходилось. Шаги укоротились, движение замедлилось. Страх пополз по ногам, по груди, по спине, страх затормаживал движения.

Он спиной почувствовал стон Ольги, и этот сдержанный стон подтолкнул сильнее приказа. Так, умирая, стонала когда-то в Туве мать Кулара. И почудилось ему, на одно мгновение, что там, за спиной, мать, что она еще может выжить.

У скалы, где проходила узенькая дорога, Кулар сперва увидел два коричнево-красных уголька. Медведь! Здоровый. Какой здоровый! Он в засаде так слился со скалой, что и не отличишь: где камень, а где медведь.

Шерсть вздыбилась, а огромный медведь стал меньше. Нет, он и не думал нападать на человека. Он сжался в предчувствии какого-то несчастья, он раньше людей почуял близость цунами и теперь в ужасе, ища защиты от смерти, тянулся к людям и с надеждой глядел на ствол автомата-

Кулар выстрелил над ухом медведя.

Медведь скосил голову, но не тронулся с места. Он даже сделал шаг к Кулару, словно надеясь на его доброту. Но Кулар выстрелил еще. Еще раз!

Медведь точно с укором глянул на Кулара, кинулся было к океану. Но оттуда, от океана, исходило дыхание смерти, и медведь опрометью ринулся к зарослям, тяжко хрустя стеблями бамбука. Потом, подгоняемый автоматной очередью, повернул за выступ горы и скрылся.

И снова впереди конь Кулара, за ним Федощенко, за Федощенко сани. Замыкает группу Карпов. Сзади ему видно, как невозмутимо сидит в седле Кулар, только темным пятном из-под автомата выделяется мокрая куртка. То и дело Карпов оборачивается к Ольге.

Опять река, опять сани, покачиваясь, врезаются в воду, опять ползут по песку, вот дорога берет влево, и лошадь втягивает сани на утес. Уже внизу стелется туманная изморозь, внизу свинцово-серый океан. Он простирается далеко, километровой длины волны, как складки постели тяжелобольного. Океан постанывает, жалуясь земле на свою участь. Морской орел где-то внизу накренил крылья, прицеливаясь..»

Капитан наклоняется к Ольге… Смотрит на нее, но она не открывает глаз. Она знает, это он, она не могла ошибиться.

Он всегда поражал ее уравновешенностью, убежденностью в правильности избранного пути, полным забвением тщеславия. На границе, и днем и ночью – в напряжении. Он успевал быть и рядовым пограничником, и сержантом, и поваром, и командиром. Его отцовское чувство заражало, она и себя ощутила его дочерью, а потом… потом вдруг пожалела его. Она знала, что была у капитана жена, да не понравилось ей на Курильских островах, а он не хотел уезжать отсюда, и жена уехала. И его одинокость как-то незаметно притянула Ольгу.

Он полюбил Ольгу стремительно, неожиданно для себя, зная, что скоро, очень скоро разница в возрасте даст себя знать. Но он ничего не мог поделать с собой. Он знал, что это его последняя любовь. А может быть, первая и последняя, потому что свои прежние удачи и победы он считал увлечениями. Но, увидев девчонку, приехавшую так далеко, он как бы заново увидел красоту, суровую и порой грустную красоту этих мест. Ведь это Ольга заставила его увидеть эту красоту, когда сама любовалась и горами, и вулканами, и цветом океана, и слепящей белизной прибоя, и по-детски неуклюжими нерпами, лежбище которых было совсем недалеко от заставы. Эта удивленность миром, восхищение первозданностью окружающего были таким естественнодетским, так совпадали с тем, что когда-то, очень давно ощущал и он сам.

…Орел, раскинувший крылья, пал вниз, на волну.

Капитан смотрел на бескровное лицо женщины. Она ощутила его взгляд, и ее, опушенные длинными изогнутыми ресницами, совсем детские веки приоткрылись. Серо-зеленые глаза откуда-то из океанской глубины заглянули сни-зу вверх в склоненное лицо Карпова. Он кивнул и опередил сани.

– Слушай, Карпов, ты со второго обогревателя? Да? – переспросил майор Заржевский.

– Десять километров прошли, но худо ей. Боюсь, сознание потеряет.

– Врач на машине выехала к дамбе. От дамбы двинется вам навстречу.

Врач Софья Андреевна уже была в машине. Нет, не то время, не те годы. Когда-то и на лыжах она добиралась к больным, а теперь к шестидесяти годам астма замучила, и только привязанность к работе и гордость вынуждали ее не оставлять работу. Она смотрела на океан, то подпрыгивая на булыжнике, то наваливаясь на дверцу кабины, то невольно толкая шофера-пограничника, который и торопился и старался вести машину «поласковей». Он даже предложил ей свою телогрейку, она отказалась, но шофер все-таки положил на продавленное сиденье – так мягче будет.

«Дотянет ли сердце до дамбы», – беспокоилась Софья Андреевна. Она задыхалась нынче и ночью, и днем, и на приеме дышать было нечем, и она уже впрыскивала себе адреналин. А теперь ей хотелось поскорее добраться до дамбы, до обогревателя. Она посмотрела на берег. Вот гигантский позвонок кашалота. Уже затянут песком, а в прошлый раз песок отмыло прибоем. Вот низколобый японский дот, вот с заснеженными лафетами четыре полевые японские пушки.

Машину кидает, она шурша перемахивает через ручьи, буксует, отплевывается, мелким камнем, бежит и бежит вперед…

– Товарищ капитан! Товарищ капитан! – крикнул Мирошин.

Капитан осадил коня и мгновенно обернулся.

– Плохо! – И сани стали.

– Федощенко!

Фельдшер, подскакав, спрыгнул с седла, глянул в лицо Ольги, пощупал пульс. Ольга была без сознания.

Фельдшер раскрыл чемоданчик.

– Укол нужен! – прошептал он.

– Так делай! – И капитан отвернулся.

Грузовик завяз в снегу. Софья Андреевна, задыхаясь, вылезла из кабины. Открыла свой чемоданчик, достала шприц, набрала адреналин:

– Отойдите, пожалуйста!-И когда шофер отошел, приподняла юбку и, потерев смоченной в спирту ваткой исколотую ногу, сделала себе укол.

– Ну, я пойду! Вылезете, тогда догоните.– И она, стараясь не показать шоферу, как ей трудно, поскорее двинулась по дороге, а зайдя за утес, привалилась к нему спиной и долго-долго стояла, не зная еще, сумеет ли она пройти хоть сто шагов.

– Товарищ майор, это Карпов!

– Ну как?

– Прошли восемнадцать километров, но плохо, второй раз фельдшер укол делает.

– Врач двигается вам навстречу.

– Понятно! – Капитан вышел из обогревателя. Сумерки затягивали океан.

Фельдшер отошел от Ольги: она открыла глаза.

– Мирошин, садись на моего и скачи навстречу врачу, – Капитан взял из рук солдата поводья. – К следующему обогревателю.

Мирошин вскочил в седло и галопом погнал коня к четвертому обогревателю. Он подумал о своем письме, о том, что это письмо от девушки, письмо с ответом, от которого зависит его будущее. Но он его еще не распечатал, а сейчас гнал коня и лишь ощущал это письмо в нагрудном кармане… «Интересно, как бы она вела себя, если бы с ней случилось такое, что и с женой капитана? А?» И он пришпорил коня.

– Это майор Заржевский, слышишь меня, Мирошин?

– Так точно, товарищ майор, но нет врача на четвертом обогревателе.

– Знаю. Врач должен быть уже у дамбы,

Софья Андреевна шатаясь дошла до двери обогревателя около дамбы, но открыть дверь уже не могла. Она слышала телефонный звонок, но руки не повиновались, ноги отказывались идти, сердце сдавало. Сердце! Как оно нужно было сейчас!.. Как будто бывает хоть одно мгновение, когда сердце нам не нужно! Опять телефонный звонок. Но она прошла не сто шагов, а три километра, три километра песка, снега, астмы, старости. Старости? Не может быть! И рука открыла дверь обогревателя.

– Я слушаю! – еле выдохнула она, узнав голос майора. А он не узнал ее голос, охрипший и ослабший.

– Приехали?-чуя недоброе, спросил Заржевский. – Приехали, Софья Андреевна… Алло, алло! Почему не отвечаете? Что с вами?

– Пришла! -: еле выдавила Софья Андреевна. Ей было стыдно, что она не может ответить, не сумеет пойти дальше, даже ползти не сможет. Но майор и не настаивал:

– Оставайтесь в обогревателе, за вами с Буревестника пришлют верховую лошадь.

Софья Андреевна опустила трубку и откинулась на узких нарах. Не было сил даже сделать себе укол. Однако она еле открыла чемоданчик, достала шприц, но он выпал из рук. Она снова опустила голову на необструганную доску нар, долгим взглядом рассматривая выбившуюся полуседую прядку, смутно белевшую перед глазами. Сердце…

Мирощин вышел из обогревателя, когда вдалеке показалась фигура шофера. Шофер махал рукой, кричал, звал. Мирошин, тяжело передвигаясь, добрел до лошади, перекинул через круп свою пудовую ногу, помедлил и тронул поводья.

Начал накрапывать дождь.

– Ну как больная? – спросил шофер, еще надсадно дыша после бега. – Майор сказал, что верховую пришлют за врачом, а ты мне коня давай. Я махну к врачу, посажу ее в седло и поведу в поводу. А тебе майор приказал возвращаться к своим, помогать им.

Грянул ливень.

Сквозь эту стену ливня два километра шел

Мирошин, пока не встретил Карпова, Федощенко, Кулара и сани с Ольгой.

Сани остановились перед разлившейся после ливня рекой. Всегда каменистая, достигавшая двухсот метров ширины, сейчас она стала еще шире.

– Понесем на руках! – решил капитан. И они с трудом вынули больную из саней. Сами насквозь промокшие, уставшие, они несли через речку носилки. Ливень утяжелил шубу, вода проникла и под плащ, набрякло пальто Ольги. Но она ни о чем не просила, не жаловалась. Носилки захлестнуло, залило, их наклоняли, чтобы вода стекала.

Впереди шел Кулар и Мирошин, сзади капитан и фельдшер. Плечами касаясь друг друга, они двигались вперед томительно долго, не глядя под ноги, а только в ее лицо, словно эти закрытые глаза могли увидеть и подсказать им, как идти; как двигаться.

Вода била по щиколоткам, добралась до края голенищ, залила и колени, подобралась к поясу.

Тогда носилки положили на плечи и осторожно, тяжко, молча двинулись дальше в десяти шагах от океана, в который их сталкивала река.

Наконец, вышли на другой берег, положили в сани и добрались до обогревателя.

– Товарищ майор!

– Слушаю, Василь Васильевич, слушаю, дорогой!– неожиданно для себя сочувственно и тепло перебил Карпова майор. – Знаю, что ливень был, но может, еще продвинетесь. Лошадь твою отдали уже врачу… А?

Капитан вышел из обогревателя. Чутьем любящего он постигал всю меру опасности, висящей над женой. Он отдал бы свою жизнь за то, чтобы этот переход закончился скорее. Он ненавидел себя за то, что сил нет и у него, что каждый шаг дается с трудом…

Его суровое, молчаливое сострадание было едва ли не больше ее страдания, и он уже терял власть над собой. И тут он увидел, что Мирошин и Кулар присели, медленно достают курево.

Капитана словно что-то швырнуло к ним, он камнем долетел до них:

– Встать, вперед! Ехать!

– Дайте хоть маленько передохнуть! – попросил выдохшийся Мирошин.

– Встать, кому говорю! Встать, вперед!

– Вася! -прошептала она. И столько властного бессилия прозвучало в ее голосе, что капитан точно очнулся.

– Простите меня, отдохните. – И сам ушел подальше, словно стараясь спрятаться от своего гнева и позора.

Он пошел вперед.

Темнота надвигалась.

Через несколько минут капитан услышал шаги. Оглянулся – никого, посмотрел вперед– никого. Почудилось? Но группа догоняла его.

Навстречу, ведя коня в поводу, шел шофер, а в седле сидела Софья Андреевна.

Капитан обрадовался, помог ей сойти с коня. Софья Андреевна приблизилась к саням, взяла руку Ольги, послушала пульс. Лицо Софьи Андреевны выдало тревогу, но стоило Оле открыть глаза, как Софья Андреевна, вложив в это движение все силы, улыбнулась ей так, словно Оля лежала в больнице, а доктор делал обход.

– Вы совсем молодчина! – И эта святая ложь несколько укрепила больную. А Софья Андреевна уже сделала ей укол, сделала укол и себе, и все двинулись дальше.

К девяти часам вечера после семичасового пути добрались до дамбы. Длина ее восемьсот метров. Она разрушена штормами и цунами, трудно пройти и одному по ней днем. А тут темно, на метр ничего не разберешь вокруг.

– Капитан Ефимов! Это Заржевский. Врубите прожектор, чтобы вплотную к дамбе.

– Слушаюсь, товарищ майор!

– Мыс? Мыс? Это майор Заржевский. Врубите встречный прожектор, ближе к дамбе.

…У дамбы привязали лошадей, подняли на носилках больную.

Кулар и Мирошин впереди, капитан, фельдшер, шофер сзади.

Софья Андреевна еле-еле двигалась позади.

Прошли пять шагов, сделали шестой шаг. Опустили носилки. Сил не было, тьма. Каждый шаг выворачивал ноги.

Голубая рука прожектора легла на океан. Навстречу ей крест-накрест легла другая серебряно-голубая рука. Но ни одним пальцем не задевали они дамбу. Они светили вдали. Но они светили!

– Не могу больше нести! – глядя в темноту, неестественно твердо признался капитан.

Мирошин достал мокрый конверт с письмом, вскрыл его в темноте и сунул под рубашку, к телу. Кулар тоже спрятал свое мокрое письмо. Фельдшер смочил в спирте вату, нацепил ее на ветку, зажег и передал этот самодельный факел капитану.

– Сюда, сюда, ногу поднимайте, а слева два камня! – скудно освещая громоздящиеся камни, предупреждал идущий впереди капитан,

Еще пять метров и – опустили носилки.

– Ай! Камень, камень давит!

– Понесли!-приказал капитан. – Сюда, сюда, там обрыв! Осторожней! -И он сорвался вниз, но, падая, бросил только что сделанный новый факел под ноги идущим, чтобы они увидели еще тридцать сантиметров дороги.

Он ободрал в кровь голову, плечо и подвернул ногу, но никто этого не видел. Капитан выбрался наверх, на семиметровую высоту, на каменную кромку дамбы, вдоль которой несли его жену.

– Дай спирт! Еще! И ваты.

– Кончился, товарищ капитан! И ваты нет!

– Нате! – протянул Мирошин письмо от своей девушки, и, когда пламя пробежало по страницам, он попытался разобрать хоть строчку… БУДУ ЖДАТЬ… Но пламя выхватило и эти два слова. «Будет или не будет? Вроде с маленькой буквы написано… С маленькой буквы вроде это «будет» написано. Ох, падаем»! Падая, Мирошин ударился о камни, но носилки опустил на себя.

Так шли, каждый сантиметр нащупывая ногой, падая.

Капитан быстро разделся, снял свою рубаху:

– Подожги, Федощенко!

Отполыхала и рубаха.

Кончились спички.

Шаг за шагом, метр за метром.

Опять сорвался на камни капитан, едва вобрался, но снова и снова шел впереди, почти вплотную пригибаясь к камням, ощупывая их, ставя ногу Кулара на следующий камень. А когда уронили носилки, он успел принять удар на себя.

Сколько времени они идут? Казалось, не было ничего в их жизни, кроме этой дамбы, кроме мертвенно бледных бессильных лучей прожектора справа, кроме грохота океана, кроме этих брызг, кроме этих камней. Весь путь, вся жизнь – это камни, камни, острые камни, которые рвут твое тело, твою душу, твою молодость, рвут на части. Но надо нести, надо идти вперед и, падая, принимать груз на себя.

Надо только поднять ногу, только нащупать, сквозь сапог ощутить надежность камня и шагнуть на десять, на пятнадцать, даже на двадцать сантиметров вперед! Надо идти.

Пять часов, пять лет, пять жизней стоило это каменное пространство б восемьсот метров.

Федощенко упал. К нему подошла Софья Андреевна, а капитан подошел к носилкам.

Сил уже не было ни у кого. Носилки стояли в ночи на каменной дамбе, а до конца дамбы оставалось метров пятьдесят. Но казалось, что конца ей не будет. И не скоро вернутся силы к людям.

И тут капитан нагнулся к носилкам. В темноте не сразу поняли, что он делает. А он неведомо какой силой подхватил Ольгу, подхватил как ребенка, поднял на руки и понес ее над каменной пропастью по кромке дамбы.

И никогда они не были так близки, так дороги, так понятны друг другу. И они могли бы сорваться вниз и разбиться, но Ольга только теперь впервые ощутила силу любви.

– Алло! Алло! Алло!

– Слушаю, товарищ майор! Это Мирошин.

– Пришли к обогревателю, Мирошин, а? Где капитан, как его жена?

Оля на носилках лежала недвижно на нарах, а около нее, в изнеможении откинувшись, лежал капитан. Кулар и Федощенко сидели, потому что места больше не было. Софья Андреевна прослушивала больную. Потом сделала ей еще укол. Ольга не шелохнулась.

Софья Андреевна тронула руку капитана, знаком вызвала его из обогревателя.

– Через час будет вездеход, – объяснил капитан, когда они вышли.

– Надо нести ее дальше, ей очень, очень плохо, трудно определить всю меру опасности. И помните о цунами.

Капитан пошатываясь вошел в обогреватель.

– Надо нести дальше, – сказал он потухшим голосом. Он видел лица в крови, видел ободранные куртки, прорванные до живого тела. Он знал, что никто ничего не ел с утра, никто не отдыхал ни минуты. Лица, обтянутые кожей, как у Ольги. Теперь, пожалуй, ее лицо можно было сравнить с их лицами.

– Надо нести! -Но капитан не мог приказывать. Он чувствовал, что не имеет уже права.

Никто не шевельнулся…

Дверь в обогреватель открылась.

– Товарищ капитан! Вездеход в ваше распоряжение прибыл. Ну и дорога, чуть гусеницу не своротило! Грузите больную.

Океан гремел, грохот его заглушил шум мотора вездехода, но всем было слышно, как застонала, как смертельно застонала Оля.

Мирошин бросился к ней первым. Он испытывал необыкновенную жалость к этой женщине. Такую сильную, что в горле застрял непроходящий комок. Он увидел ее мужество! Он уже не жалел о письме, которое сгорело, чтобы осветить десять сантиметров из тех восьмиста метров пути.

Они погрузили носилки на вездеход.

В кабину сел капитан, а Софья Андреевна настояла, чтобы ее посадили в кузов. Сел с ними и шофер грузовика.

Вездеход тронулся, развернулся, и тут случилось самое страшное – слетела гусеница!

– Товарищ майор…– хотел было доложить водитель вездехода, но майор перебил его:

– Второй час возитесь! Погибнет человек!,

– Заканчиваем. Сейчас двинемся. Спасибо, и Кулар помог да шофер с грузовика.

Наконец, вездеход тронулся.

Океан неистовствовал.

Когда вездеход поднялся на гору, ударила гигантская волна цунами. Она дохлестула и до горы, перекинулась через прожектора, ее гигантский гребень почти доплеснул до вездехода, и несколько капель упали на лицо Ольги, упали на пальцы откинутой руки.

Волна отхлынула, оставив на гребне скалы мертвого медведя,

Вездеход двинулся дальше, а океан намывал песок, затирал следы этой ночи, заравнивал эти следы, словно нет ни любви, ни преданности, ни отваги, а только есть этот вечный гул океана и этот, океаном намытый песок.