Текст книги "Как Саушкин ходил за спичками"

Автор книги: Борис Ряховский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

КАК САУШКИН ХОДИЛ ЗА СПИЧКАМИ
повесть

Жил-был Саушкин. Стоило прохожему обронить апельсиновую корку, тотчас являлся на это место Саушкин и поскальзывался. Его везли вправлять ногу, и никто тому не удивлялся: Саушкин был знаменитый неудачник.

Саушкин перестал ходить в школу. Друзей не было: известное дело, с кем поведёшься, от того и наберёшься. С родителями он разговаривал шёпотом. Саушкин считал: чем тише он говорит, чем меньше двигается, тем скорее злая судьба забудет о нём.

Но однажды мама послала его в магазин за спичками…

САУШКИН ВЫХОДИТ ИЗ ДОМУ

– Сходи за спичками, пожалуйста, – сказала мама. – Поторопись, ты же видишь, надо ставить кастрюлю на огонь, а спички вышли.

Саушкин замотал головой. Ничего хорошего, знал он, за порогом его не ждало.

– Ну чего проще – сходить за спичками! Магазин через улицу! – сказала мама и подала сыну копейку.

Он убрал копейку в кошелёк и попросил:

– Дай мне ещё двухкопеечную монету, пожалуйста.

– Зачем?

– Позвоню тебе с дороги. Мама вручила ему карандаш:

– Пиши письма!

С карандашом и копейкой в кошельке Саушкин побрёл через улицу.

Посреди улицы стоял автофургон с надписью «Плодовощтранс». Шофёр возился под машиной.

– Эй, парень! – окликнул он Саушкина. – Слазь-ка в фургон, принеси порожний ящик. Сидеть мне будет удобнее.

– У меня не получится, – прошептал Саушкин.

– Делай, я отвечаю! – сказал шофёр. Он был нездешний, Саушкина не знал.

Саушкин полез в фургон, потянул на себя нижний ящик. Само собой, гора ящиков рухнула и завалила Саушкина. Саушкин лежал и думал:

«Пошевелишься – ещё хуже будет, я себя знаю…» Шофёр подождал-подождал Саушкина и подумал, что парнишка ушёл своей дорогой. Кончил ремонт, закрыл двери фургона и поехал дальше.

Неслась машина по шоссе, мимо садов и деревень, пугала гудками стада. В темени фургона под кучей ящиков смирно лежал Саушкин.

Добежала машина до берега моря.

Шофёр стал грузить фрукты и обнаружил под ящиками Саушкина.

– Я вас предупреждал, – прошептал Саушкин. – Видите, так оно и вышло.

Развёл шофёр руками:

– Горе ты луковое, отвезу тебя домой и детям накажу держаться от тебя подальше. А сейчас пойди искупайся в море, покуда я нагружаю машину.

– Я плавать не умею, – говорит Саушкин.

– Чего проще! Я тебе баллон накачаю, лежи себе на воде.

Шофёр посадил Саушкина на баллон, оттолкнул от берега и занялся своим делом.

Поднялся ветер, побежали волны, потащили Саушкина прочь от берега. Скрылись берега. Сидел Саушкин на баллоне пень пнём, нет, чтобы к берегу грести, шептал:

– Мама, ты ждёшь от меня письма, а в море почты не бывает.

Вдруг…

Давайте условимся, что с этого самого «вдруг» станут начинаться новые главы. Вдруг из морской дали…

ПИСЬМА ОТ ДЯДИ КАПЫ

Вдруг из морской дали выплыла бутылка и стукнулась о баллон.

Саушкин вытащил её из воды и рассмотрел. На этикетке стояло «Лимонад», по надписи чернильная печать: «Аэрофлот».

В бутылке было письмо:

«Спешите на остров Толстяков-Добряков!

Спасайте меня! Я остался один!..

Я больше не буду!..

Ваш дядя Капа».

Саушкин достал из кармана карандаш, написал на обратной стороне листка:

«Мама, спичек я ещё не купил. Меня уносит в открытое море».

Запечатал бутылку и пустил её плыть.

Следом за первой приплыла вторая бутылка с запиской. В ней дядя Капа вновь клялся, что он больше не будет!..

Саушкин и тут приписал от себя:

«Мама, меня уносит в открытое море, спички ещё не купил».

Бутылки наплывали одна за другой, письма от дяди Капы становились короче:

«Спасите, не буду!»

«Не буду!»

А там и вовсе: «Не бу!..»

Количество бутылок росло, Саушкин плыл по реке из бутылок с письмами от дяди Капы.

Он хватал бутылку, распечатывал и под дяди Капи-ным «не бу…» писал «мам, меня уносит», запечатывал, хватал следующую, писал: «Уносит!»

За этой работой Саушкин не поднимал головы. Потому не сразу понял, что случилось, когда вдруг…

ДЯДЯ КАПА

Вдруг баллон ткнулся в берег: Саушкина притащило к острову.

На берегу возвышалась гора ящиков с пустыми бутылками. Под горой стоял накрытый к обеду стол, тут же в кресле сидел толстый человек в белом мундире с золотыми нашивками. Толстяк писал на листке «не бу…», запихивал листок в бутылку, запечатывал и бросал в воду. За работой он не поднимал головы и не видел, что Саушкин у берега вылавливает бутылку, вписывает в листок своё «мам, я на острове» и пускает бутылку плыть.

– Перерыв на обед! – объявил себе толстяк, поднял голову и увидел у берега Саушкина на баллоне.

– Я спасён! – воскликнул толстяк. – Теперь у меня есть друг! Дождался! Ура-а!

Однако сколько толстяк ни упрашивал Саушкина выйти на берег, Саушкин сидел на своём баллоне как приклеенный. Он отвечал толстяку:

– Я лучше тут останусь… я себя знаю… что ни шаг, новая ловушка. Пошёл за спичками – и вон где очутился. – Так отвечал Саушкин и показывал толстяку свою копейку.

Толстяк сманивал Саушкина на берег вкусным обедом. Хватал со стола салатницу, подбегал к воде. Нюхал салат, нарядный, будто клумба. Зачерпывал ложкой, пробовал, качал головой, чмокал, охал, мычал:

– Вкусно! Ах, как вкусно! Хватал супницу, объявлял:

– Суп «Лесная сказка». Из кореньев, трав и, свекольной ботвы.

Поднимал крышку, вдыхал пар. Причмокивал и цокал, закатывал глаза:

– Запахи, запахи! Голова кружится! Прибежал с тарелками, заманивал:

– Гляди, по краю тарелки заячий след. Хлебаешь, а след спускается, спускается. Последнюю ложку почерпнёшь – вот он, заяц, попался, сидит на дне!

Саушкин в ответ только мотал головой.

– Что же мне делать? – сказал толстяк.

Саушкин отозвался:

– Вытаскивайте меня на берег.

– Это же будет как будто против твоей воли, – сказал толстяк. – А мы, толстяки-добряки, никогда и ничего не делаем против чужой воли.

– Вы тащите меня на берег, а я сделаю вид, будто не вижу, – прошептал Саушкин.

– Как же не видишь, когда ты видишь, – сказал толстяк.

– Так придумайте…

– Придумал, – ответил толстяк.

Он сходил к столу и вернулся с ветряной мельницей в руках. Дунул в её крылья, открылись дверцы в её боку – и полетели конфеты: леденцы в обёртках, конфеты-кубики, конфеты-грибки, конфеты-лепёшечки. Когда полетели белые шарики, толстяк подставил ладонь.

С горстью белых шариков он подошёл к воде, попросил Саушкина открыть рот, высыпал шарики ему в рот.

Саушкин закрыл рот, замычал: «О-о!» – и зажмурился, замотал головой: то была клюква в сахаре.

Когда он открыл глаза, увидел себя на берегу.

– Теперь спроси, кто я, – попросил толстяк.

– Кто вы?

Толстяк одёрнул свой роскошный белый мундир с нашивками и выпятил грудь:

– Догадался?

– Нет.

Толстяк показал на гору ящиков с пустыми бутылками:

– Пассажиры Аэрофлота в пути выпивают лимонад, а стюардессы оставляют бутылки под мою ответственность. Догадался, кто я?

– Нет.

– Я дядя Капа, начальник аэропорта на острове Толстяков-Добряков.

Дядя Капа не дождался от Саушкина сочувствия и уныло закончил:

– Я самый одинокий, самый несчастный в мире начальник аэропорта. Пойдём, я всё тебе расскажу и покажу.

Саушкин поплёлся следом за дядей Капой.

Улицы были пусты и шумны.

В одном доме свистели, в другом щебетали, в третьем куковали, в четвёртом тенькали.

Они спустились в подвал дома. Увидели множество бочонков с резными раскрашенными затычками в виде птиц. Квас поспел: птицы заливались на все голоса, звали отведать.

На одном бочонке лежало письмо.

«Капа, дружочек, начинай с ежевичного кваса, он долго не хранится. Квас для окрошки я заправил хреном, как ты любишь.

Твой Свирелька».

Другое письмо было пришпилено на дверях соседнего дома.

«Капа, в холодильнике твой любимый салат. На случай, если ты захочешь сделать его сам, вот рецепт: шпинат, лук, молодая крапива, щавель. Добавить нарезанное кубиками крутое яйцо. Посолить, полить подсолнечным маслом, окропить лимонным соком, уксусом. Украсить редисом, маслинами, дольками мандарина.

Твой дружок

Пирожок».

Дядя Капа пояснил:

– У нас, толстяков-добряков, всё больше прозвища…

Дядя Капа водил Саушкина от дома к дому, рассказывал, с каким искусством его друзья пекли пироги, готовили котлеты, варили супы, и всякий раз в слезах заканчивал:

– Он улетел на самолёте, я сам его провожал!.. Все мои родственники, соседи, все мои друзья улетели. Улетели в далёкие края, ни весточки от них. Я, я один, я всему виной!

РАССКАЗ ДЯДИ КАПЫ

– Наша жизнь проходила в заботах друг о друге. Наша жизнь была вечным праздником. – Так начал свой рассказ дядя Капа. – Я готовил для Пирожка его любимый грушевый компот, я по компотам был мастер. Пирожок делал для меня салат, а другой мой друг пёк крохотные, к бульону, пирожки с мясом… Вечером на площади духовой оркестр играл песенку «Пора, пора, друзья, садиться за столы». Жители несли полные салатницы, несли вазы с цветами, компотницы. Несли кувшины с квасом, несли противни с пирогами и огромные сковороды с котлетами.

Эту жизнь-праздник ты бы застал, Саушкин… Если бы я не посмотрел по телевизору кинофильма о начальнике аэропорта.

С тех пор каждую ночь мне снилось, как над нашим островом самолёт совершает круг. Как я даю разрешение на посадку. Самолёт бежит по взлётной полосе, останавливается. Командир корабля докладывает мне: «Прибыл в ваш аэропорт». Мне снилось, как я, статный, черноусый, в белом мундире с золотыми нашивками, прохаживаюсь по перрону аэровокзала…

Я стал худеть, бледнеть… пиры были не в радость.

Толстяки-добряки пожалели меня. Они построили аэропорт, написали бумагу в управление Аэрофлота, а мне сшили белый мундир с золотыми нашивками.

Настал самый счастливый день в моей жизни.

Приземлился самолёт. Я вышел его встречать – статный, черноусый, в белых штанах, в мундире с золотыми нашивками. Духовой оркестр играл песенку «Пора, пора садиться за столы». Сверкали золотые нашивки на моих рукавах, все любовались мной.

По трапу спустился пилот и спросил:

«Сколько пассажиров?»

«Каких пассажиров?»

«Сколько пассажиров я сегодня приму на борт?»

«Ах, пассажиров?.. Так ведь от нас никто не уезжает и к нам никто не ездит, – сказал я. – Так что мы с вами обойдёмся без пассажиров».

«Что ж, выходит, мы приземлились здесь, чтобы полюбоваться вашими нашивками? – рассердился пилот. – Если не будет пассажиров, сегодня же закроем аэропорт, а вас уволим».

Я заплакал от огорчения.

Жители нашего города не выносили слёз.

Духовой оркестр купил билеты. Самолёт унёс наших музыкантов неизвестно куда.

За ними улетели мои друзья Свирелька и Пирожок. Они всю свою жизнь посвятили тому, чтобы делать мне приятное.

На прошлой неделе улетели последние жители. В чужих краях одно утешает их, что дядя Капа счастлив.

Я дал слово, – закончил дядя Капа, – если меня спасут – ведь я сейчас будто на необитаемом острове! – так вот, если меня спасут, я уйду с поста начальника аэропорта. Я сниму этот белый мундир с золотыми нашивками. Саушкин, ты мой спаситель, скажи, принимаешь ли ты мою дружбу?

– Мне домой надо, – сказал Саушкин.

– Так требуй, требуй: ты же мой друг, ты хочешь мне добра!

– Чего требовать?

– Требуй, чтобы я снял белый мундир с нашивками.

– Снимайте, если хотите, – сказал Саушкин.

– Нет, ты требуй строже. Как настоящий друг!

– Ну чего вы ко мне пристали, – сказал Саушкин. – Хотите – снимайте, хотите – нет, без одежды-то холодно…

– Это верно, – обрадовался дядя Капа. – Я, пожалуй, похожу ещё немного в мундире. Скажи, мне к лицу белый мундир с золотыми нашивками?

– Я тороплюсь, меня за спичками послали…

– Я спрашиваю, к лицу мне мундир?

– К лицу, – согласился Саушкин. Тут дядя Капа вдруг…

КАК САУШКИН ИЗОБРАЖАЛ ПАССАЖИРА АЭРОПОРТА

…Тут дядя Капа вдруг переменился. Он одёрнул китель, подал Саушкину баллон и важно сказал:

– Пожалуйста, ваш багаж, уважаемый пассажир. Жду вас на перроне.

Саушкин обошёл аэровокзал.

На перроне его ожидал дядя Капа.

Он с важностью подал Саушкину руку:

– Уважаемый пассажир, приветствую вас в аэропорту острова Толстяков-Добряков.

Затем он подтолкнул Саушкина к микрофону и зашептал:

– Говори ответную речь.

– Я только шёпотом могу.

– Шепчи!

– А чего шептать?

– Что-нибудь… что здешний аэропорт самый лучший в мире, а я самый лучший в мире бывший начальник аэропорта. Самый толковый, самый умный… Самый речистый, самый видный, статный!.. Китель, нашивки! Усы!

– А вы-то почему шепчете? – спросил Саушкин.

– Неужели ты не видишь, твою речь я записываю на магнитофон.

– А-а… Ваш аэропорт самый лучший в мире, – зашептал Саушкин в микрофон, – а вы… вы самый красивый, самый умный начальник самого толкового аэропорта во всем мире.

– Спасибо! – Дядя Капа расцеловал Саушкина. – Ни-ког-да тебе этого не забуду. – Он прослушал запись, поправил на голове фуражку и сказал: – Всё верно. Мой аэропорт лучший в мире, а я самый умный, самый толковый, самый энергичный начальник. Я раздумал уходить со своего поста. Прошу в аэровокзал…

– Прошу сдать вещи в камеру хранения, – сказал строго дядя Капа в зале ожидания и ушёл.

Он появился в окне камеры хранения – на нём уже был тёмный халат. Принял у Саушкина его баллон.

– Обратитесь за справкой в справочное бюро, – скомандовал дядя Капа, снял халат и залез в справочный киоск.

– Когда ближайший рейс? – уныло спросил Саушкин.

Дядя Капа ответил:

– К нам самолёты приходят по четвергам. Как раз сегодня четверг.

– А куда ходит самолёт? Мне бы домой, мама ждёт. Я пошёл за спичками…

– Самолёт прилетает оттуда, – показал дядя Капа на небо, – а улетает туда.

– А почтовый ящик у вас есть?

Дядя Капа ответил важно:

– У нас в аэропорту почтовое отделение.

Саушкин достал свой карандаш, написал маме письмо: «Нахожусь на острове Толстяков-Добряков. Спички ещё не купил».

Затем дядя Капа переоделся в форму швейцара и впустил Саушкина в ресторан. Переоделся официантом, угощал. Затем притащил Саушкина к кассе, продал ему билет. Велел Саушкину не мешаться под ногами и отправил его в зал ожидания. Поднялся в радиоузел и объявил по радио:

– Пассажир Саушкин, зайдите в кабинет начальника аэропорта, второй этаж, комната номер три.

Саушкин поднялся на второй этаж в комнату номер три. Там его ожидал дядя Капа с книгой жалоб и предложений.

– Прошу вас, пассажир Саушкин, написать свои впечатления о чёткой работе всех служб аэровокзала.

– Я не знаю, что писать, – сказал Саушкин.

– Пиши, я продиктую:

«Камера хранения, касса, справочное бюро работают отлично, быстро, как ни в одном аэропорту мира. Мой ужин в ресторане состоял из отлично приготовленных овощей, салата из кальмара с рисом и яблоками, омлета, апельсинового сока, кофе, пирожных и фруктов». Пиши дальше: «Начальник аэропорта острова Толстяков-Добряков самый умный, толковый начальник в мире…»

Дядя Капа прочитал написанное и сказал:

– Ты меня вконец убедил, Саушкин. Я остаюсь на посту начальника аэропорта. Не мешай, иди в зал ожидания.

Вскоре репродуктор голосом дяди Капы объявил:

– Самолёт, следующий рейсом номер пять, совершает посадку в аэропорту острова Толстяков-Добряков. Пассажиров просят приготовить билеты и получить багаж из камеры хранения.

Саушкин, по своему обыкновению, оставался в неподвижности.

Прибежал дядя Капа, потащил Саушкина в камеру хранения, а оттуда, с баллоном, на посадку.

– Меня ждёт мама, – шептал Саушкин, упирался, – я ведь за спичками пошёл.

– Спички! – вопил дядя Капа. – Твой единственный друг в беде, а он – спички!.. Если не будет пассажира, меня уволят, аэропорт закроют! Не мучай меня, садись в самолёт. Скажи мне на прощанье, что мой аэропорт самый лучший в мире, а я самый лучший начальник!

Дядя Капа подтащил Саушкина к самолёту. Лётчик встретил их сердито:

– Что, всего-то два пассажира?

– Один, – сказал дядя Капа.

– И тот задерживает рейс? Пора закрывать ваш аэропорт.

– Пассажир не слышал приглашения на посадку!

– У вас что, трансляция не работает?

– У меня всё работает. У меня лучший в мире аэропорт! – закричал дядя Капа в негодовании. – Вы послушайте, послушайте!

Он сбегал в аэровокзал, включил магнитофон. Репродукторы заговорили голосом Саушкина:

– Ваш аэропорт самый лучший в мире, а вы самый умный, энергичный… бывший… самый толковый…

Лётчик послушал-послушал, отмахнулся:

– Хорошо, сделаем ещё один рейс…

– В следующий раз пассажиров будет больше! – пообещал дядя Капа. Он насыпал Саушкину в карман клюквы в сахаре и втолкнул его в самолёт.

Дядя Капа глядел вслед самолёту и кричал:

– Опять я один!.. Саушкин, что же ты не убедил меня снять белый мундир с золотыми нашивками!

Репродуктор голосом Саушкина уныло говорил: – Ваш аэропорт самый лучший в мире, а вы самый умный, самый смелый начальник аэропорта во всём мире…

Самолёт делал круг над островом, ложился на курс. Саушкин видел, как дядя Капа подбежал к горе пустых бутылок, как он просунул в бутылку бумажный листок.

Бутылка с запиской плюхнулась в море.

Самолёт летел над морем.

Саушкин просил лётчика:

– Пожалуйста, отвезите меня домой! Меня ждёт мама, со спичками.

Лётчик жалел его:

– Рад бы я тебе помочь, да не могу! Сам подумай: повезу тебя домой – сверну со своего маршрута. А в аэропортах меня ждут люди с их серьёзными делами: доктор летит к больному, мать к сыну, инженер в командировку.

– Придумайте же скорее что-нибудь, – заплакал Саушкин, – ведь самолёт уносит меня всё дальше от дома!

Вдруг под крылом…

ОСТРОВ СО СНЕЖНЫМИ ГОРАМИ

Вдруг под крылом самолёта сверкнули снежные вершины.

– Вот что! – сказал лётчик. – Высажу тебя на острове со снежными горами. Я высаживал здесь толстяков-добряков. Они не хотели улетать далеко от родного острова.

Лётчик высадил Саушкина в горной долине.

Когда самолёт кузнечиком скакнул за гору, Саушкин покатил свой баллон в глубь долины. Высоко на отвесной гладкой скале, куда и горному козлу забраться невозможно, Саушкин разглядел надпись:

«Выше гор одно солнце. – Слова из альпинистской песни».

Дальше в подобном же немыслимом месте была надпись:

«Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал. – Слова из альпинистской песни».

Надпись на соседней горе была не закончена:

«Без песни весёлой в горах что без…»

Саушкину попал в ботинок камешек. Он вытащил камешек, поднял голову – и не поверил своим глазам: в надписи прибавилось слово «ложки».

Саушкин протёр глаза и снова уставился на скалу: на гладком камне сами собой стали выписываться буквы «в с-т-о-л-о-в-о-й».

Саушкин помотал головой – померещилось!

Внизу Саушкин увидел круглый дом. Его стены и крыша были сложены из бочек, ящиков, из мешков, тазов для варенья, сковородок, зонтиков, поваренных книг, чемоданов, горшков, бутылок с уксусом и с маслом, а также зубных щёток.

Саушкин заглянул в щель между корытом и тазом. Ни окон, ни дверей дом не имел, между тем в нём было светло как днём: всюду в стенах щели, а крыша сложена из сит и дуршлагов. Саушкин увидел мужчин в брюках на подтяжках и в клетчатых рубашках с отложными воротниками. Все они были щекастые, толстые, и все были похожи друг на друга и на дядю Капу, как бывают похожи друг на друга старые друзья. Толстяки сидели чаёвничали.

Саушкин лбом нечаянно стукнулся о корыто, оно загудело: б-а-м!

– Пришёл великан! – закричали толстяки.

– Он явился днём! Теперь уж нам конец!

Саушкин было зашептал в щель между тазом и корытом: дескать, не бойтесь, это я… пошёл за спичками… Тут Саушкин носом толкнул корыто, и оно упало.

Саушкин пролез в дыру. Толстяки его не видели. В ужасе они сбились в кучу, головами внутрь. Саушкин ходил вокруг них, шептал:

– Я… пошёл за спичками. Толстяки переговаривались потихоньку:

– Скажите, пожалуйста, я жив? Это моя рука?

– Может быть, мы давно в животе у великана?.. Я ущипну себя: жив или нет?

Другой пискнул:

– Ты что щиплешься? Это моя щека!..

Саушкин шептал:

– Не бойтесь… Я нечаянно толкнул корыто. Я Саушкин, я ходил за спичками.

Тут один из толстяков набрался храбрости. Он выглянул у себя из-под мышки, увидел Саушкина и закричал:

– Мы живы!

Толстяки приставили корыто на место и стали наперебой извиняться перед Саушкиным:

– Прости уж нас, ума от страха лишаемся, как ОН приходит. Прости нас, угостить тебя не можем, всё в стены уложено; зубы утром почистим, и щётки обратно в стены пристроим. Сам понимаешь, мальчик, у нас одна надежда на стены. Как ОН явится да потребует своим страшным голосом: «Выходите на переговоры!», мы падаем замертво, известное дело, чем кончаются переговоры с таким. Проглотит, а потом пуговицы выплюнет.

– Кто – ОН? – спросил Саушкин.

Толстяки показали ему в щель на снежный склон. По склону уходил след. Прошёл человек – но какой! Шаг километровый, а ступни больше слоновьих. Толстяки зашептали:

– Великан!.. А ростом-то он каков… вон на какой высоте пишет и всё одно: лучше гор, дескать, только горы, на которых ещё не бывал. Дескать, малы эти горы для меня, по колено мне.

Саушкин заплакал:

– Теперь-то мне домой не вернуться, нет. Толстяки утешали, вытирали ему слёзы, сами заревели.

Бросились на стены, вынули мешки с овощами, с мукой, бочки с солёной рыбой, коробки с засахаренными фруктами. Вынули кастрюли, тарелки, горшки, мясорубки. В стенах дома светились дыры.

– А если явится великан? – шептал Саушкин.

– Он приходит по ночам, – успокаивали гостя и себя толстяки-добряки.

– Давайте вернёмся на ваш остров, – шептал Саушкин.

– Что ты, что ты! – закричали хором толстяки. – Вновь дядя Капа станет отправлять нас самолётами, терзаться, плакать, горевать о нас, бездомных! Нет уж, пусть великан съест нас! Всё лучше, чем видеть слёзы дяди Капы.

Торжественный, в честь гостя, обед начался песней «Пора, пора садиться за столы».

У оркестрантов щёки вздулись мячами. Пели трубы, бухал барабан.

Саушкин не рад был ни музыке, ни толстякам, ни обеду.

Он ел салат и поливал его слезами:

– Выходит, великан съест меня вместе с вами?

– Ах, не с салата надо было начинать, – говорили друг другу толстяки-добряки. – С мороженого надо было начинать… мальчик бы и думать забыл про великана.

– С соленьев! – говорили другие. – Соленья дразнят аппетит.

– Я в-великана боюсь, – хныкал Саушкин. – Хочу домой.

– Вот видите, прав я! – кричал толстяк по имени Пирожок. – Надо скорее подать к супу пироги. Суп с пирожком человека радует, ублажает, располагает, успокаивает. После супа, как после бани, – на душе безмятежность, покой!

Толстяки заставили столы супницами с душистым варевом, компотницами со всевозможными компотами, гусятницами с зажаренной птицей, салатницами с салатами. Встал толстяк, по имени Свирелька, поднял бокал с квасом и запел:

 
Как пошли мы на базар
Покупать самовар!..
Вдруг в стену города…
 

ПО СЛЕДУ ВЕЛИКАНА

Вдруг бухнули в стену, загудела она котлами-тазами. Сильный голос прокричал:

– Если нынче не выйдете на переговоры, я потеряю терпение!

Темно, засиделись за столами! А в стенах проломы! Саушкин завопил:

– Я боюсь!

Толстяки-добряки успокаивали его, совали вафли, мандарины, пирожки, яблоки, пирожное. Саушкин продолжал реветь.

Великан бухал в стену, кричал:

– Выходите!..

Толстяки построились, как военные, и спели свою песню «Пора, пора садиться за столы». Своей дружной песней они надеялись отогнать великана. Голоса у них были тоненькие. Великан в ответ хохотал громовым басом и дразнил их:

– Вот-вот!.. За пирогом, за чаем мы не подкачаем! А гор боитесь!

Саушкин продолжал реветь.

– Пожалуйста, перестань! – упрашивал его Пирожок. – У меня сердце не выдержит.

– Проси чего хочешь! – твердил Свирелька. – Я приготовлю для тебя вкуснейшее блюдо из поросячьих ножек под названием «Труляля».

Каждый предлагал что-нибудь своё плачущему Саушкину.

– Ничего не хочу! – ревел Саушкин. – Я тороплюсь, меня послали за спичками.

Свирелька и Пирожок подняли Саушкина на руки и понесли к пролому в стене.

В это время остальные толстяки-добряки, чтобы отвлечь великана, вышли за стену и закричали:

– Пожалуйста, великан, мы в твоей власти! Друзья вытащили Саушкина через пролом, простились с ним на веки вечные и побежали сдаваться великану – погибать, так заодно со своими!

Саушкин полез вверх по снежному склону – прочь, прочь от крепости толстяков-добряков, там великанище. Руки загребущие, глаза завидущие. Схватит – и в карман. А голодный – сунет в пасть и пуговиц не выплюнет. Никогда, никогда даже за спичками не выйду из дома!

Наверху Саушкин увидел палаточный городок. Спасён, спасен, альпинисты защитят, укроют, спрячут, отправят домой, к маме!

Тишина была в городке. Саушкин увидел большую палатку с вывеской «Кухня-столовая» и понял: альпинисты ужинают. Заглянул туда: тихо, пусто, на столах походные миски и ложки, кружки с брезентовыми ремнями, продетыми в ручки. В кухне пахнет кашей. В заварном чайничке чай.

Стало быть, альпинисты в клубе, кино смотрят. Саушкин зашёл в клубную палатку – и там тихо, темно. Заглянул в почтовую палатку – и там никого, и конверта не спросишь, а ведь такой случай написать маме письмо: почтовый ящик висел на столбе у входа.

Саушкин обошёл палатки. И там порядок, дощатые полы вымыты, на кроватях спальные мешки с накрахмаленными вкладышами. На крючках в палатках рюкзаки, альпинистское снаряжение: гроздья тёмных защитных очков, стальных крюков.

Тут же мотки верёвки, и какие-то невиданные молотки с длинными рукоятками и острыми железными клювами, и острые железные скобы с ремешками. Всё в порядке, вычищено: стало быть, глядят за снаряжением, заботятся. Но где же, где люди? Никаких следов.

В поход пошли альпинисты, на гору взбираются – догадался Саушкин и скорее, скорее им навстречу.

Он обогнул ряд палаток, и вдруг…

ВОТ ТАК ВЕЛИКАНИЩЕ!

…Вдруг Саушкин увидел след великана. След уходил прочь от лагеря. Вот она, разгадка! Альпинисты бежали от великана!

Но где же следы альпинистов? Нет следов! Стало быть, великан похватал их, рассовал по карманам! Прочь, прочь отсюда!

Недалеко убежал Саушкин от пустого палаточного городка.

Его окликнули громовым голосом:

– Эй, парень, погоди!

Другой бы побежал во весь дух, а Саушкин поплёлся. Плёлся, уныло говорил сам себе:

– Мне не убежать, я себя знаю.

Плёлся, ждал: догонит великан, возьмёт двумя пальцами – и в пасть, тёмную и глубокую, как ущелье. А после выплюнет пуговицы и облизнётся.

Тут Саушкин задел ногой обо что-то такое, что зазвенело и загудело. Взглянул – под ногами у него гитара.

– Гляди под ноги-то! – закричали на него детским голоском. – Ишь, чуть мою гитару не раздавил.

Саушкин склонился и увидел, что на гитаре сидит человек величиной с бутылку. Одет человечек в брезентовую штормовку с капюшоном – какие носят альпинисты. За спиной рюкзачок. На ногах у человечка горные ботинки с железными зубчиками, на груди мегафон.

– Тише… – зашептал Саушкин, – за мной охотится великан.

– Я на острове хозяин, снежный человек, – ответил человечек. – А ты кто?

– Я Саушкин… Тише говори, – зашептал Саушкин, – великан тут где-то… только что позвал меня… Погоди, парень, говорит, от меня всё равно не уйдёшь.

– Это я тебя звал, – сказал снежный человек своим детским голоском.

– Ври, только тихо, – попросил Саушкин. Человечек щёлкнул кнопкой мегафона, ударил по струнам и оглушил Саушкина песней:

 
Лучше гор могут быть
Только горы,
На которых ещё не бывал!
 

Играть на гитаре человечек не умел. Вернее сказать, не мог: куда ему дотянуться до грифа. Он лишь водил рукой по струнам взад-вперёд, а когда разошёлся, сбросил ботинки, вскочил в носках на корпус гитары. Бил по струнам руками и ногами. В игре не было ни строю, ни ладу, но какая в том беда – всё заглушалось голосом человечка. Мегафон был включён на полную мощность.

– Как нет великана? Вон следы на снегу! – указал Саушкин в страхе.

Снежный человек не ответил, а поднял на спину гитару и понёс. Гитара была для него тяжела, время от времени он клал её на снег. Стало быть, отпечатки гитары толстяки принимали за след великана?

Саушкин озирался – а вдруг вылезет великан из-за горы? – и бубнил своё:

– А на скалах кто пишет?

– Я пишу, – ответил снежный человек.

– На такой-то высоте?

– Что мне высота, альпинисту!

Опять не верил Саушкин снежному человеку:

– А зачем пишешь на скалах?

– Для толстяков пишу, чтоб они учили альпинистские песни.

– А зачем им твои песни?

– Хочу сделать толстяков альпинистами. Сейчас ведь тоска одному. В сезон съезжаются альпинисты со всего света, я их на горы вожу, песни с ними пою. Хвалят, громко поёшь, говорят.

Так они добрались до палаточного городка. Снежный человек накормил Саушкина кашей. Сладкий крепкий чай, как положено у альпинистов, снежный человек налил в алюминиевую кружку. А когда гость выпил чай, снежный человек продел через ручку кружки брезентовый ремень и подал:

– Бери, Саушкин, кружку с ремнем. Дарю! От всего альпинистского сердца! А сейчас я тебе спою знаменитую песню «Эх, подружка, моя большая кружка».

– Некогда мне, – отмахивался Саушкин. Снежный человек вышел из себя:

– Ну что ты за человек! Сроду таких не встречал.

– Я неудачник, пошёл за спичками – и вот где очутился…

Саушкин рассказал о своих злоключениях. Достал кошелёк, показал копейку и закончил:

– Меня мама ждёт, я тороплюсь. Снежный человек скомандовал:

– Пиши маме письмо, вон у меня же здесь почтовое отделение. А когда подружишь нас с толстяками, мы отправим тебя домой.

Саушкин написал маме письмо: про остров со снежными горами, толстяков и снежного человека.

Снежный человек лизнул клапан конверта. Лизнул оборот марки. Поднял письмо и понёс его к почтовому ящику. Так несут лист фанеры: положил на голову и придерживал обеими руками. А Саушкин тихонько снял кружку на ремне, взял свой баллон – и прочь.

Добрался до берега, сел на баллон и отплыл. С горы снежный человек кричал ему в мегафон:

– Это не по-дружески! Это не спортивно!

Дул ветерок, подталкивал баллон с Саушкиным, подталкивал, и вдруг…

СТАРИК-СТАРИЧИЩЕ

…И вдруг Саушкин увидел остров, а на нём избу с тесовой крышей, с узорными наличниками. За избой – ветряная мельница и амбар с тяжёлыми дверями, окованными железом.

Саушкин постучал в избу, а открылась дверь амбара. Выглянул оттуда старик. Драная рубаха, борода помелом, взгляд дикий, и галоши на босу ногу.

– Ага! Дождался помощничка! – сказал старик, схватил Саушкина и втянул его за собой в амбар. Закрыл изнутри окованную дверь, а ключ – на пояс.

Оглянулся Саушкин: страшно-то как, земляной пол изрыт, свет плохой, а по углам черно. Саушкин зашептал:

– Мне домой надо.

– Найдём клад, отпущу, – ответил старик злорадно.

– У меня не выйдет, – зашептал Саушкин. – Я неудачник, пошёл за спичками, а вот где очутился…

– Нашёл отговорку! Я тебя ещё неудачливее! Вот что рассказал старик.

– У меня никакой техники, всё деревянное, природное. Из моей муки хлеб натуральный.

Плывут заказчики:

«Смели без газу, без атому, без электричества».

Мелю, а серебряные рубли в горшок складываю.

Вся моя жизнь нарушилась в один день. Явился страшный зверюга. Зубы щучьи, хвост по песку волочит, весь в чешуе, а ноги кривые с когтями.