355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Екимов » Такая музыка » Текст книги (страница 3)
Такая музыка
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 09:15

Текст книги "Такая музыка"


Автор книги: Борис Екимов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Лиза поднялась, прошла к качелям, ступила ногой на лодку и тут же бросилась назад, схватила с лавочки сумку, выскочила на аллею и что было сил бежала и бежала к зеленоватому светлому дому, в окнах которого уже зажигался свет. Она бежали, и звуки шагов ее гулко неслись над стылым асфальтом, меж стволами холодных дерев, а сзади поскрипывали поржавевшие за зиму качели.

А потом была репетиция. Обычная днухчасовая репетиция, с которой не хотелось уходить.

Но репетиция кончилась. Начали собираться домой. Лиза одевалась медленно и вышла последней.

Пусто было и на лестничной площадке, и в коридоре первого этажа, и за окном, на темной улице желтые фонари освещали голый асфальт. Пусто было и дома, в квартире, куда не хотелось идти.

А в вестибюле, у гардероба, стоял Сашка. Увидев Лизу, он улыбнулся и пошел ей навстречу.

– Ты где пропадаешь? – спросил он.– Твои уже все прошли. Говорят, идет. Я жду, жду.

– Кого ждешь: меня? – спросила Лиза.

– Ну, а кого же еще? Говорят, идет, а все нету и нету.

– Нет, правда меня? – не веря, переспросила Лиза.

– Тебя, тебя, поняла? Что с тобой?

Глубокий вздох облегчения был ему ответом, а уж потом слова:

– Вот молодец, Саша. Вот спасибо,– рассмеялась Лиза и помчалась одеваться.

А в городе стоял хоть и зябкий, но март. И по-весеннему начинали жить вечерние дворы и улицы: с гитарным бряцаньем, песней, молодым смехом. Сашка с Лизой на трамвай не стали садиться, а решили пройти немного пешком. Шли и шли и добрались до проспекта Металлургов. А там светило огнями кафе, музыка оттуда неслась, и танцующие пары были видны через стеклянные стены.

– Зайдем? – сказала Лиза. Ее тянуло сегодня в людные места.

– Зайдем,– согласился Сашка.

Неплохо было и выпить, и потанцевать, и тогда уже начать разговор, для которого он и приехал.

В кафе было людно, но ребята из оркестра оказались знакомыми и устроили Сашку за свой столик, куда сами подходили отдохнуть, покурить.

Кухонный чад, табачный дым, несмолкаемый гомон вокруг и над ним еще музыка – все это было нынче для Лизы нужно, и в пору, и вовсе не мешало ей.

Танцевали раз и другой. Выпили вина. Ребята из оркестра подошли, Лизу пригласил один из оркестрантов, ударник, и она танцевала с ним. А потом снова с Сашкой. И опять с кем-то из оркестрантов. И в дыму, чаду, гомоне яснела голова, и не вино веселило и чуть пьянило, а это молодое братство, которое кружилось, дышало и пело в тесном стеклянном кубике кафе.

– А когда ты во Дворец будешь ходить? Хочешь, я помогу тебе?

Остановившись среди танцующих, Сашка обнял Лизу за плечи, легонько подтянул к себе, и она поддалась. И, обнимая ее уже вовсе не в танце и касаясь ее волос, щеки лицом своим и губами, он прошептал:

– Помоги, помоги...

Лиза, услышав в этом шепоте что-то иное, опустила глаза, но из рук Сашкиных, из почти откровенных объятий не пыталась освободиться. Так было хорошо и покойно.

Оркестр замолк, и пришлось идти к столику. Не хотелось вина, и танцевать больше не хотелось. Хорошо было просто сидеть, оперевшись на руку щекою. Сидеть, видеть за стеклянной стеной темную ночь с радужными фонарями, а рядом Сашку, его улыбку, движение его руки, когда он отбрасывает со лба волосы. А волосы снова падают, косым крылом закрывая лоб. Но снова играет музыка.

5

Из всех времен года больше всего уважал Иван Лукич весну. Особенно середину ее, когда позади грязь и слякоть, и уже обсохнет земля, первая зелень появится, солнце будет мягко светить и греть. Зиму Лукич не любил, мерз. Лето всегда суетным выдавалось. Все в отпуск рвутся. Жара стоит, а в цеху духота. Не только людям, но и машинам тяжко. Раскаляются двигатели, дымят и горят. Воды всегда не хватает. Морока. То ли дело – апрель.

Лукич вышел из подъезда. В плаще, в кепке, в туфлях – как хорошо идти было, легко. Он шел и дышал глубоко, а хотелось еще глубже – так сладок был весенний воздух. И собственные шаги слышались особенно четко и звучали чуть ли не музыкой в тихом дворе. Лукичу это нравилось.

И к заводу идти было приятно. Сразу же за домом, на проспекте открывалась радостная для глаза картина: сотни людей шли и шли, к первой проходной, ко второй, и новые выходили из трамваев и троллейбусов, не давая иссякнуть могучему людскому теченью. Это утреннее человеческое шествие было радостным, плыли в нем и плыли желтые, голубые, красные плащи, пальто, кепки, береты, косынки – цветастая весенняя ярмарка радовала глаз. А слух веселил птичий базар звонких людских голосов. Как непохоже все это было на зимнее утро, когда в ночи молчаливо течет и течет людская рать к заводу, к цеху, к свету.

Но сейчас стоял апрель, добрая весна, утро. Выйдя на проспект, Лукич еще издали, заранее начал высматривать: не покажутся ли Сашка с Лизой. Иногда он встречал их на перекрестке. Сашка с Лизой от своего дома шли, навстречу. Но сворачивали вместе. Лукич внимательно глядел, но нынче никого не увидел. У перекрестка он задержался на минуту, а дальше ждать не мог. Хотя увидеть молодых хотелось.

К скоропалительной женитьбе сына Лукич привыкнуть не мог. Без Сашки в доме стало пусто. Жена радовалась, а Лукич не спешил. Он присматривался и старался чаще видеть молодых, хотя бы недолго; поутру выходил из дому пораньше и ждал, чтобы пройтись с ними до завода, до цеха.

На работу молодожены всегда ходили вместе, а возвращались порознь. Лиза обычно торопи-лась: быстро смену передавала, в раздевалке и душевой тоже не задерживалась, на пути домой успевала в заводскую "кулинарку" забежать и в магазин.

А тем временем Сашка, тоже привычно, не спешил. Нудная работа оставалась позади, и приятно было, этак не торопясь, вольным казаком, поболтать со сменщиком, в раздевалке побалагурить, в душевой,– все время чувствуя себя человеком свободным.

Сегодня в цехе разговоров было больше обычного, потому что выдали "шпаргалки" к предсто-ящей зарплате. Эти небольшие полоски бумаги с цифирью рассказывали обо всем: сколько ты заработал, и сколько уже получил, и сколько предстоит получить. И хотя каждый примерно знал свой заработок, но "шпаргалку" изучал тщательно. И было в этот день о чем поговорить.

Сашкиной "шпаргалки" нынче на месте не оказалось. Когда он начал искать ее среди других, на столе, мастер сказал, посмеиваясь:

– Не ищи, жена забрала. Все, кончилась твоя свобода.

– Вот так,– поддержали мастера.– Теперь не притыришь. Бабы, они...

– И правильно,– решительно вступил кто-то из женщин.– Жена – хозяйка в доме. Она распределяет.

– Сначала "шпаргалку", потом зарплату не выдавайте, он, мол, пьяница. У них все пьяницы.

– Ага, жены плохие, а вы – ягодки...

Сашка речей этих слушать не стал, пошел в раздевалку. Он знал, что Лиза не из тех, кто над каждой копейкой трясется. И все же неприятно кольнули его насмешливые слова. Но он скоро забыл о них.

За проходной, через дорогу, возле кафе торговали бутылочным пивом, прямо на асфальте, из ящиков. Сашка направился туда. Знакомые ребята из очереди взяли ему две бутылки. Одну он тут же раскрыл, другую решил дома выпить. Пиво было хорошее, свежее, и, утолив жажду, Сашка закурил, прислушался, о чем ребята говорят.

Но тут взгляд его упал и поймал что-то знакомое.

Сашка шагнул ближе и внимательно пригляделся. И конечно, тотчас узнал. С афиши глядела на него Верка Сосновская собственной персоной. С гитарой наперевес. "Бог ты мой,– охнул про себя Сашка.– Гитара-то при чем. Ведь не может. Для модели?" "Вероника Сосновская – автор и исполнитель молодежных песен". Тут уж он не сдержался и вслух повторил: "Вероника... автор..." И охнул так, что его услышали рядом и спросили:

– Ты чего?

– Да тут...– сказал он в сердцах.– Одна... Автор и исполнитель... Надо же...

– А-а-а...

Разговора не получилось да и не могло получиться, потому что никто из стоящих рядом не знал Верку. Вот если бы свои ребята... Сашка еще поглядел на знакомое лицо и отвернулся. "Вероника... подкрасили и причесали дуру.."

Но потом, минуту спустя, подумал: "А чего я злюсь?" Он повернулся к Верке и вспомнил ее той девчонкой, в техникуме, когда она пела с оркестром, и вздохнул: "Повезло девке..."

Да, Верке здорово повезло... Вот он, Сашка, что ни говори, а на гитаре, конечно, в десять раз лучше. И кое-что сочинить может. Людям нравится. Но для чего и кому все это надо? Вот он вскочил чуть свет и летел, спешил, а куда? К станку своему дорогому, чтоб детальки ему подсовы-вать. И целую смену отсидел. А теперь радость – пива попьет. На улице, на заплеванном тротуаре, из горла...

Сашка оглядел галдящую компанию, среди которой он стоял, и затосковал. Иная, красивая жизнь вдруг привиделась ему. Концертный зал... Тысячи глаз. А он на сцене, позади оркестр. Нет, без оркестра, с гитарой, так душевней. Иная жизнь привиделась. Какой-то белый ослепительный костюм. И загорелое лицо. И что-то еще смутное, но красивое.

– У тебя пятнадцать копеек есть? – дернул Сашку за рукав какой-то мужик.– Дай пятнадцать копеек...

– Чего тебе? – опомнился и обернулся Сашка.

После тех картин, что грезились ему, опухшее лицо мужика показалось страшным, и Сашка вздрогнул и повторил испуганно:

– Чего тебе?

– Пятнадцать копеек...

– Иди ты...– заматерился Сашка и зашагал прочь.

Но далеко он не ушел. Где-то на полпути к дому он уселся на скамейку, пиво открыл, глотнул несколько раз, расслабленно откинулся на спинку лавочки. Позади, подле самой скамейки, росли кусты, и какая-то ветвь мешала Сашке, трогая затылок. Сашка поворочался и так и эдак, а потом достал рукой и сломал ветку, отбросив ее. Курить захотелось, и он вынул пачку и, поднеся ко рту незажженную еще сигарету, почуял приятный незнакомый запах. Он оглядел пачку, обнюхал ее. Это была обычная "Шипка". Тогда он руку к лицу поднес и, все поняв, обернулся, ухватил покрытую робкой зеленью ветку, потянул к себе, обдирая и оставляя в ладони листы. Молодой лист дохнул ему в лицо таким живительным острым духом, что у Сашки на мгновение кругом пошла голова. "Что это? Что за куст?" – подумал Сашка и, тщательно напрягая память, оглядывал пучок тонких ветвей, встающих от земли.

Он еще раз приник лицом к пахучей зелени, что лежала на ладони, приник, вдохнул и откинулся на скамейке. И он увидел высокое весеннее небо. Оно было чистым от одной крыши дома до другой. И лишь перышко облака снежной белью сияло. И Сашке вспомнилась далекая весна. То ли он в школе с ребятами за Волгу ездил, а может, с отцом или матерью. Хотя вряд ли, наверное, в школе. Но не все ли равно. Просто всплыло вдруг в памяти цветущее дерево над спокойной, тихой водой. Дерево все в цвету, а у ног его – такое же, а может, и краше. Ясное и как на ладони. И где-то рядом на лавочке сидит старуха. Солнечный весенний день. Старуха дремлет. И так прекрасно ее мудрое морщинистое лицо, ее тяжелые руки. Сашка точно все помнил. Эта старуха была похожа на бабушку, которой у него никогда не было. Вообще-то где-то была. Но все равно не было.

И, наверное, сейчас в том самом месте снова цветет дерево над тихой водой. И старая бабушка греется на солнце, дремлет. Где это было? Надо бы вспомнить и поехать... Найти и посидеть там. Ведь весна пришла, а он и не заметил. Да и как заметишь, если текут дни один за другим и все на одно лицо. Станок, эта проклятая "стукалка". Ее мерная или пулеметная дробь. И крыша над головой. И день ли, зима ли, лето – одинаково светят мертвые лампы.

И снова, и опять со злостью и завистью подумал Сашка о Верке, о ее счастливой судьбе и о той красивой жизни, которой более достоин, конечно, он. С тоской и завистью думал Сашка, ломал себе голову, но понапрасну, потому что не знал, что делать, и удача даже не брезжила ему впереди.

Подойдя к дому, он вспомнил о "шпаргалке", которую забрала жена. И этот поступок ее показался ему значительным и очень обидным. И потому уже в прихожей, снимая пальто, он спросил у Лизы:

– Ты "шпаргалку" мою брала?

– Да, она в кармане, в пропуске.

– А зачем ты ее взяла?

– Как зачем? – растерялась и не знала, что ответить, Лиза.– Лежала, я увидела и взяла.

– Я спрашиваю: зачем? Чего, я сам не возьму? Или надо поглядеть, проверить? – Сашка в глубине души понимал, что говорит он неправду, но все затопила та горечь и обида, та несправед-ливость жизни, которую он только что снова и в который раз понял. И этой горечи было столь много, что она просилась вон из души. И Сашка, повторяя чужие слова, уже не мог остановиться: – Поглядеть хочешь и проверить, чтобы не утаил? А может, и зарплату за меня начнешь получать? Давай пиши заявление.

– Ты чего? – только и могла сказать Лиза. Она вышла из кухни и остановилась перед Сашкой, глядела на него испуганно. И слезы обиды уже закипали в ее глазах.– Ты чего? Что с тобой?

А Сашке был сладок испуг ее, и страдание, и готовые пролиться слезы, потому что кто-то еще в мире кроме него должен быть унижен и несчастлив. Должен быть униженнее и несчастнее его. Потому что нельзя жить самым проклятым судьбой человеком.

– Я-то ничего, а вот ты... Я спрашиваю: зачем ты "шпаргалку" взяла? Сашка мало-помалу убеждал себя, что "шпаргалка" – пусть и слабый, но все же звонок, покушение на его мужскую свободу, и потому гнул свое: – Ну, зачем, ты ее взяла? Ведь это моя, моя "шпаргалка".

Лиза, шагнув к мужу, обняла его и прошептала:

– Сашенька, ты обиделся, да? Ты искал и не нашел, а кто-то посмеялся над тобой. И ты обиделся, да? Но разве я... Да, милый мой,– всхлипнула она и подняла к мужу лицо. В глазах ее стояли слезы, ресницы были мокры.– Милый ты мой... Ну, прости. Но зачем ты кого-то слуша-ешь? Разве у нас так? Ведь ты и я – это одно и то же. И неужели мне будет обидно, если ты мою "шпаргалку" возьмешь? Я спасибо скажу, рыться не надо. А разве иное подумаю? Сашенька, милый... Да пойми, ведь я и ты – это всегда только мы, мы, мы... Мы вместе? Да так, что уж и не понять, где я, а где ты. И при чем тут "шпаргалка", при чем тут чьи-то слова...

– Ну ладно, ладно,– понемногу сдавался Сашка.– Только знаешь, как все мужики... Думаешь, приятно? Так что лучше не бери. Договорились?

– Договорились,– ответила Лиза, хотя вовсе других слов она от мужа ждала.

Вернувшись на кухню, Лиза долго сидела, потом на часы взглянула: сегодня был день репетиции.

– Саша?! – спросила она.– Ты будешь ужинать? Давай, а? Я рыбу сегодня запекла, в майонезе,– она говорила приветливее, чем хотелось бы и чем должно быть после слез и ссоры, потому что хотела поскорее забыть все.

– Давай,– отозвался Сашка.

Он вошел в кухню. Из духовки пробивался приятный запах.

– Ага... – шумно нюхая, сказал Сашка.– Что там за рыба?

Лиза открыла духовку и достала рыбу в белых эмалированных судочках. Запеченная рыба не только пахла, но и гляделась хорошо: желтая корочка с коричневатым припеком, в кольцах лука покрывала ее.

Ужинали молча. А потом, когда Лиза начала собираться, последовал разговор, который повторялся довольно часто.

– Саша, поедем со мной. Посидишь, послушаешь. А может, к ребятам зайдешь. Они о тебе опять спрашивали,– слукавила она.

– Не хочу. Нечего мне там делать.

– Ну, как нечего?

– А так – нечего. Ничего я там не забыл. Это не оркестр, а так, сброд.

– Почему? Они – неплохие ребята. Их хотят на конкурс послать. И в Чехословакию обещают.

Обычно разговор на этом обрывался – и Лиза уезжала одна. Но сегодня Сашкино дурное настроение не позволило ему отмолчаться.

– Ну и что? – сказал он, начиная злиться.– Чехословакия. Манят вас, как дурачков. Паши как проклятый, смену отработай, потом мчись на репетицию, там до седьмого пота. А за это нате, недельная поездка. И то бабка надвое сказала, в этом году или пятилетке.

– Злой ты какой сегодня,– грустно сказала Лиза.– Ты чего такой? Что случилось, а? Может, мне не ездить сегодня, дома остаться. Случилось что-то? Я останусь,– решила она.

Но Сашка не хотел, чтобы жена оставалась. Она, как и все люди, раздражала его сегодня. Ему хотелось быть одному и потому он переборол себя и сказал мягко:

– Поезжай. Тебя ждут. А я... я просто устал сегодня. Сейчас телевизор посмотрю и спать лягу. Поезжай.

Сашка умел притворяться, и Лиза поверила. Она быстро собралась и поспешила к трамваю. И там, в вагоне, сидя у окна и вспоминая прошедшую ссору, Лиза окончательно уверовала, что кто-то Сашку обидел. Наверное, когда на столе у мастера "шпаргалку" искал. В цехе умеют поддеть. И Сашка обиделся. А потом взорвался и наговорил всякого. Чего нужно и не нужно... Ведь не прав он. Нет у нее каких-то особых мечтаний. На сцену она никогда не хотела, трезво оценивая себя. В университет хотела поступить – это правда. Но не хватило ума, что ж... А может, и хватило бы? Ведь не было еще третьей, решающей попытки. Она ведь сразу решила: три года подряд посту-паю. И теперь у нее за плечами два года стажа и какой-то прошлый опыт. Да и заметили ее, наверное. Впрочем, что зря поминать. Не будет теперь третьей попытки. Но все пойдет по задуманному. И осенью будут экзамены в педагогический институт. Туда она обязательно поступит. Вот и все. И будет в школе работать. И никаких наполеоновских планов у нее никогда не было. Так что зря Сашка наговаривал, с расстройства. Поддели его цеховые, языкастые, а он и...

А Сашка в это время уже спал. А когда выспался, то захотел есть. На кухне проверил кастрюли и холодильник.

– Поем и пляшем,– мрачно сказал он вслух и решил идти ужинать к своим.

На улице, возле кафе, пива, конечно, уже не было, лишь на асфальте щедрая россыпь жестяных зубчатых пробок. Но Сашка не особо огорчился: у матери, конечно, найдется для сына что-нибудь в холодильнике.

В своем дворе он увидел Лену и крикнул:

– Иди-ка сюда, коза! – И когда сестра подбежала, спросил: – Кто дома есть? Как там у вас?

– Ой,– сморщилась сестренка,– папка такой расстроенный. У него неприятности. Ты иди, иди... А Лизы почему нет?

Сашка сквасился.

– Нет уж... некогда мне. Передавай приветы и прочее.

И зашагал он дальше. "К едрене-фене,– злился Сашка.– Своих забот полон рот. Кто бы меня поуспокаивал. А отец каждый день с кем-нибудь да сцепится. Вот пусть и расхлебывает. А мне ужин с таким гарниром ни к чему".

Увидев подходящий трамвай, Сашка сел в него и поехал к центру. Он никуда не стремился и ничего особого не желал, просто ехал от пустого дома.

В центре, на проспекте и набережной было по-весеннему людно. Чуть ли не со всего города съезжалась сюда молодежь. Сашка вдоволь наговорился, нашлись знакомые, и поздно вечером, в одиннадцатом часу, собрался домой. Но прежде чем уехать, он решил в ресторан зайти, не рассиживаться, а просто выпить у буфета водочки. Настроение такое появилось.

Раздевшись, он поглядел на себя в зеркало, чуть взлохматил волосы и стал медленно подни-маться по широкой мраморной лестнице навстречу ресторанному гулу, легкому, дразнящему кухонному чаду, навстречу музыке.

Зал был полон, но Сашка и не искал свободного места. Он шел прямо к оркестру, чтобы потом к буфету свернуть. И здесь, еще издали, Сашка увидел на низкой ресторанной эстраде давнишнего дружка своего, Жеку. Они вместе жили когда-то, потом в техникуме начинали играть, мыкались по шабашкам. Сашка помахал ему рукой, но Жека его увидел раньше, и, конечно, узнал, и, не выпуская саксофона, кивал ему головой, кланялся, радуясь. Свернув к буфету, Сашка не успел до него дойти, когда музыка оборвалась и догнал его голос Жеки:

– Сашок, ты куда? Сюда иди...

У музыкантов была комнатка слева от эстрады.

– Ты чего? – здороваясь и обнимаясь, спросил Жека.

– Да грамму выпить хотел.

– А у нас не пойло? – показал Жека на стол. – Нет, я вижу, ты заелся. С лабухами не знаешься, столом ихним брезгуешь, – смеялся Жека. Он, как всегда, был весел, толстый и румяный, с аккуратным проборчиком в гладкой прическе. Он всегда был шумен и жизнерадостен.– Как ушел в пролетарии, все шабаш, диктатура. А мы...– слезливо сморщился Жека,– бедные лабухи.

– Хватит дурить,– остановил его Сашка.

– Коляна, воткни им музыку, пусть попрыгают. А мы выпьем. Такая встреча, знакомьтесь.

Оркестрантов было четверо: пианино, ударник, контрабас да Жека – на все руки мастер.

– Женился, говорят... Наследников родовых имений еще не завел? хохотал Жека.– А помнишь?..

Воспоминания пошли о добрых старых временах, о друзьях и знакомых. И тут Верку Сосновскую, нынешнюю Веронику, прибывшую на гастроли в родной город, конечно, не забыли. Вот тут Сашка за весь день отыгрался. И Жека ему помог.

– Автор и исполнитель, гос-поди...

– Искусство! Эстрада! – шумел Жека.– Вот здесь буду! В кабаке! Для пьяного народа! Непритворно! Сам выпью и для пьяного! Душа в душу! В открытую, без брехни! По старому принципу: ты меня уважаешь?! Искусство – в народ! В залах! Нет, он туда не пойдет! Ты вот – пролетарий. Много ваши ходят по концертам?

– Если местком бесплатно,– усмехнулся Сашка.– Да если жена вытянет. И если пиво в буфете есть.

– Молоток! Ты – молоток! – одобрил Жека.– Зришь в корень. А вот сюда. Сюда придут. И я их не обману! Что могу сделаю. Потому что сам такой.

Разговор был хороший. Все же давно не виделись. И было о чем поговорить. Жека ребят своих в зал отправил. Изобразите там,– напутствовал он.– Трио...– и снова к Сашке обратился: – Как ребята? Зачем ты полез? Я как узнал! – схватился он пухлыми руками за голову.– Ужас, ужас!

Заглянул один из парней, оркестрантов, сказал:

– Жека, директор гостей привел. Подпитый. Ублажим шефа?

– Сделаем,– сказал Жека, и вдруг его осенило: – Сашок! – он кинулся к шкафу, вынул гитару.– Держи, проверь – и споешь. Мы все хрипатые, а ты молоток. Я помню.

– Брось... Да я...

– Молчи! Слушай мою команду. Шеф – бухой. Нужны деревенские сопли. Деревня, мол,– скорчил постную рожу Жека,– дорогая моя... где ты, куда ты. Шеф у нас – мужик. И по пьянке серьезно страдает,– объяснил он.– Ты меня понял? Есть что-нибудь такое, а?

– Есть...– ответил Сашка.– Но я...

– Молоток! Я же знал! – обрадовался Жека.– Молчи. Пошли.

Сашка был не робкого десятка, да, если признаться откровенно, он скучал по залу, по людям, по их любопытству, по их – сладкому для души пусть малому, да восторгу. Этого яда Сашка уже глотнул. А кто его раз отведал, тому не забыть. И потому он не долго сопротивлялся, а решившись, тут же внутренне напрягся. Он проверил инструмент, наиграл мелодию.

– Понятно,– сказал Жека.– Но ты сам. Мы тихо-тихо... Фоним. Поехали. Сашуля, я тебя знаю, ты – молоток.

Выйдя на эстраду, Сашка оглядел зал. Конечно, это был ресторан, и потому выхода оркестра никто не заметил. Сашка обвел зал глазами. Огляделся и сразу успокоился. Но ему нужен был человек для подогрева, для душевности. И он нашел его у оконного столика, справа. Мужчина, хорошо одетый и сытенький, глядел на Сашку. И в глазах мужчины Сашка увидел хмельную печаль. Это было то, что нужно.

Проведай меня, деревенское лето,

Неслышную боль от меня отведи,

негромко пел Сашка, не сводя глаз с мужчины.

Давно я не видел пшеничного света,

Молочного утра и зябкой воды.

В красном свитере, с белым воротником рубашки навыпуск, с чуть вьющимися волосами, падающими на лоб, Сашка был прост, и песня его была проста. Он пел негромко, ровно, чуть слезу подпуская в припеве, для ресторана это было нужно. И его заметили, услышали. Подниматься стали головы от столов, поворачиваться к эстраде.

Уже не успеть на парные рассветы,

Но пахнет дождем из широкой степи.

Спеши же ко мне, деревенское лето,

Смятенное сердце мое укрепи.

Смятенное сердце,

Смятенное сердце,

Смятенное сердце мое укрепи.

Поняв, что все удается ему как надо, Сашка оставил мужчину и, пройдясь по залу взглядом, наткнулся на девушку, которая хорошо слушала. Потом пожилая женщина. Потом кто-то еще.

Смятенное сердце,

Смятенное сердце,

Смятенное сердце мое укрепи.

Ему аплодировали, а он ушел в комнату. Следом влетел Жека.

– Молоток! – закричал он.– Я ж говорил! Шеф наповал! В лежку! Слезу пустил! Аплодисменты! Но ты сиди. Сюда шеф прибудет. Убей меня.

"Шеф" действительно появился. Это был тот самый мужчина, которого Сашка выбрал в зале. Высокий, крепкий, с лопатистой твердой рукой.

– Откуда? – спросил он Жеку.– Где нашел? Вот давно бы... А то хрипатых водишь да пискунов. Да кошек драных.– Он еще раз оценивающе поглядел на Сашку и сказал твердо: – Берем. Условия известны. А сейчас еще что-нибудь для моих гостей.

Сашка ничего не успел сказать, да его и не спрашивали.

И снова они оказались на эстраде, а уж потом в комнате за столиком. Жека все объяснил: оклад, порядки и прочее. Сашка растерялся: слишком круто менялась его жизнь.

– Дурак! – кричал Жека.– Молоток, а дурак! Нашел счастье! Заводская проходная... Молчи! Ты все понимаешь!

Конечно, Сашка все понимал, но колебался. Он боялся не отца, который будет против. В конце концов Сашка и ушел из дома именно для того, чтобы избавиться раз и навсегда от отцовской, слишком властной – но мудрой ли! опеки. И объяснения с Лизой его не страшили, хотя ее наверняка покоробит Сашкин выбор. Может быть, ему просто-напросто трудно было свернуть с наезженной, заводской, глубоко пробитой колеи.

Домой он вернулся поздно.

– Что с тобой? – со страхом спросила Лиза.– Где это ты был?

Сашка снял плащ и туфли и почему-то носки и босой зашлепал в комнату.

– Трум-пум-пум-пум-пум-пум...– громко заиграл он "Прощание славянки" и объявил: – Прощание с рабочим классом. Привет заводу. Привет Семену. Я не оправдал его надежд. Я не заменю его после пенсии. Аут! Я – молоток! Утром не кантовать! – предупредил он и отправился спать.

Лиза прошла за ним следом, собрала одежду, повесила на место. А Сашка уже спал. Лиза недолго постояла над спящим мужем и погасила свет.

В комнате, забравшись на диван, где она читала, дожидаясь Сашку, Лиза книгу больше не тронула. Ей не страшен, хотя и непривычен был пьяный муж. Он был не страшен ей, но удручал.

Утром, когда Лиза стала будить Сашку, он сказал ей сердито:

– Я вчера говорил... Ты что, не слышала? Гуд бай, дорогой завод. Все,и он снова улегся, накрывшись подушкой.

Лиза не отступала. Она стянула подушку и спросила:

– Ты толком можешь сказать, что случилось?

– В оркестр, в оркестр ухожу... И отстань. Потом. Высплюсь и все объясню. Не приставай, иди, иди,– и Сашка накрылся другой подушкой, натянув одеяло.

Лиза не знала, что ей делать. Ведь если даже Сашка решил увольняться, то все нужно по-хорошему, по-человечески: написать заявление, предупредить, а не так вот, бросив и плюнув на все. Она собиралась, одевалась, завтракала, но все делала машинально, не думая. А в голове лишь одно стояло: "Что делать?" И не у кого было спросить, не с кем посоветоваться.

Лиза снова вошла в спальню и сказала громко:

– Саша, я ухожу.

Он не ответил. Тогда Лиза сдернула подушку с его головы и повторила:

– Я ухожу, подумай. Надо на работу идти. Понимаешь? Слышишь меня?

– А ты меня слышишь?! – сел на постели встрепанный и рассерженный Сашка.– Ты русский язык понимаешь? Не работаю я там. Отцу пока не говори, а то примчится. Поняла наконец?!

На завод Лиза пошла не обычной дорогой, где на перекрестке иногда поджидал их Лукич, а напрямую, через улицу. Это была, конечно, детская уловка, потому что работали под одной крышей. Но все же... Как говорится: "Завтра, завтра, не сегодня..." А потом, в цехе, она уже жалела о своей хитрости. Может быть, Иван Лукич сумел бы помочь или хотя бы успокоить. Она ждала его, решив ничего не скрывать. Но Лукича не было. Он не появлялся, не подходил, как обычно. Видно, хватало ему своих забот.

Едва дождавшись обеденного часа, Лиза побежала домой, гадая, застанет она Сашку или нет... Муж оказался дома. Он сидел на кухне, пил чай, увидев Лизу, удивился:

– Ты чего? Так рано...

– Соскучилась,– ответила Лиза.– Ты ел?

– Не, чаек вот, с похмелья.

– С похмелья,– осуждающе проговорила Лиза.– Давай поедим. Я обедать пришла.

Она поставила на плитку борщ и сковороду для яичницы, вчерашнюю рыбу из холодильника достала.

– Рассказывай, рассказывай,– попросила она, накрывая на стол.– Я же измучилась и ночью, и сегодня.

– Чего рассказывать... Да,– встревоженно спросил Сашка,– ты отцу не говорила?

– Не видела я отца. А вот мастеру пришлось врать. Думаешь, хорошо? пожаловалась Лиза.– Ты бы не вылеживался, а пошел и все сделал.– И тут она опомнилась: – Так я же не знаю ничего. Что произошло? Почему ты не на заводе? Ты можешь толком рассказать?

– Я же говорил,– недовольно морщась, произнес Сашка. Сегодня с утра он растерял вчерашнюю уверенность. Но отступать было поздно.– Я ж тебе говорил...– он покряхтел, пожаловался: – Голова болит. У нас нет ничего, а? Прямо трескается.

Лиза молча борщ поставила, рыбу, яичницу и теперь уже твердо попросила:

– Рассказывай, мне некогда.

– В общем, так. С завода я ухожу. Буду играть в оркестре, в ресторане "Центральный". Вчера уже договорился и заявление написал. Надо сегодня трудовую книжку забрать и все оформить.

Сашка не стал говорить, что придется ему петь с оркестром. Кто-кто, а она знает цену его вокальным данным, да и не собирался он все время глотку драть, найдется ему инструмент.

– Понятно,– сказала Лиза и принялась за обед.

– Тебе не по нутру?

– Честно говоря, нет,– ответила Лиза.

– А почему? Ну, отец – ладно. Как только он узнает, он такую речуху закатит. Променял, дескать, высокое звание рабочего на... Но отец – старый человек. Ему толкуй не толкуй, не поймет. Ну а ты, ты тоже считаешь, что работать в ресторане – позор?

– Нет... почему же...

– Да я по тону слышу, что ты не в восторге. А вот почему? – похмельная боль у Сашки прошла, и голова прояснилась.– Скажи – почему? Значит, на заводе, у станка можно и нужно быть. На опостылевшей работе. А в оркестре, пусть ресторанном, играть постыдно? Да я ведь люблю играть! Мне нравится!

– Чего ты злишься? – спокойно спросила Лиза.

– А как не злиться? Почему обязательно – "кабак" и обязательно "лабухи"? Ведь люди отдыхать туда идут, потанцевать, послушать. Почему это плохо? Почему плохо, если они придут и им оркестр понравится? Они хорошо отдохнут. Захотят еще прийти. Это плохо, да?

– Я прошу тебя, не злись,– ответила Лиза.– Я ж ничего пока не сказала.

– Вот именно. Сидишь, молчишь и глядишь на меня как на черта какого...

– Не придумывай, я сижу и ем. Мне надо пообедать и идти на работу. А тебя я спрошу: вот ты вчера уже играл?

– Немного.

– Хорошенькое немного, если домой еле дошел. Я тебя таким не видела. Это что, производст-венная необходимость? Так каждый день будет?

– Ты что... Это мы встретились, с Жекой, давно не виделись. Ну, и новую работу обмыли.

– Я тебя прошу, пойди на заводе объясни все. Чтобы мне не врать. А зачем это: бросил, плюнул и до свидания? Нехорошо.

– Ладно, ладно, схожу и сделаю. Но ты... Вот я тебе все рассказал, все объяснил,– ты довольна или нет? Верно я делаю?.. А то ты так, сквозь зубы процедила...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю