Текст книги "Схватка (Повесть о ростовских подпольщиках)"
Автор книги: Борис Агуренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Николай Левченко, гравер хромолитографии акционерного общества «Гордон с С-м», активно участвовал в изготовлении фальшивых документов. Так, им была сделана круглая печать Ростово-Нахичеванского окружного воинского начальника. Бланки удостоверений печатались в типографии у Спириных. Только в апреле было изготовлено полторы тысячи бланков удостоверений, освобождающих от службы в белой армии по болезни на три-шесть месяцев и даже по чистой.
Призывникам выдавались фиктивные метрические свидетельства, в которых уменьшался возраст, что также освобождало от воинской повинности. Эти метрики выдавались от имени Новочеркасского кафедрального собора, ростовской Покровской церкви и приходов Старого и Нового соборов Ростова.
В условиях подполья важнейшим и в то же время сложным делом было вооружение наших боевых дружин. Оружие собирали где только можно было, нередко его приобретали у демобилизованных солдат.
Собирали то, что спрятали красногвардейцы (это выявляли организаторы дружин на предприятиях), похищали из воинских частей и тыловых учреждений. Бомбы, пироксилин и динамит доставляли из Новочеркасска Игнатьев и Куклин, в автомастерских Репетков достал много патронов и ручных гранат. Азовчанин Погнерыбко привез в Ростов ручной пулемет «кольт», две пулеметные ленты и взрывчатку.
Очень помогал вооружению групп искусный оружейник Василий Сеченов, державший свою кустарную мастерскую на Пушкинской улице. Там в полуподвале он ремонтировал винтовки и револьверы различных систем.
К апрелю боевая дружина располагала двумя складами оружия. Первый – нахичеванский – был в сарае-погребе у Тюхряева, второй – ростовский – в квартире Погорелова…
Дружина готовилась к решающей схватке.
Князь Гиви Пачулия вернулся в Ростов из таганрогской командировки как герой. Его пригласил к себе сам начальник донской контрразведки полковник Сарахтин. Поинтересовавшись самочувствием, спросил:
– Что эскулапы?
Поручик небрежно бросил:
– Интересуются, нет ли контузии. Но я чувствую себя отлично, господин полковник. Готов к новым делам.
– Вот и славненько. Я ходатайствую, князь, о производстве вас в очередной чин.
Пачулия вскочил:
– Рад стараться, ваше высокоблагородие!
– Оставьте, князь! Оставьте. Вы заслуживаете этого… Расскажите, Гиви, откровенно: как там народ? В конце концов они пойдут за нами?
– Думаю, что нет, господин полковник. Только сила заставит их повиноваться.
– Сила… Да, сила, молодой человек, обладает свойством ломать, но нам нужно что-то такое, что позволяет гнуть, сгибать!
Пачулия молчал. Он понимал, к чему клонит полковник, но ему нечего было сказать. А полковник совсем не случайно затеял такой разговор. Накануне состоялось совещание командного состава, на котором генерал Деникин восхвалял идейность большевиков, умеющих драться, умирать и добиваться своего, и ругал господ офицеров, умеющих только развратничать, спекулировать и пьянствовать. Деникин призывал вспомнить долг перед «родиной неделимой» и поучиться у большевиков их стойкости и целеустремленности. Совещание было секретным. Но сегодня полковнику доставили свежий номер «Донской бедноты», в нем уже был опубликован отчет о совещании. Как могло произойти такое? Где утечка?
Меньше всего могли думать контрразведчики, что на совещании присутствовал штабс-капитан Шмидт, что прошел он по пропуску, подписанному самим князем Волконским. Правда, пропуск был сделан подпольщиками, но уже давно известно, что градоначальник Греков не смог отличить свою подпись от поддельной. Куда уж тут охранникам!
И Андрей Васильев (Шмидт), пожалуй, был самым внимательным слушателем на совещании: другим поучительные сентенции Деникина порядком надоели. Утром следующего дня Васильев давал уже Селиванову текст для набора.
Этот номер газеты вызвал растерянность и гнев деникинского начальства и контрразведки Добровольческой армии.
Полковник Маньковский очень грубо разговаривал с Татариновым, к которому обычно благоволил.
– В вашей типографии отпечатано, милейший, в вашей, – язвительно отчитывал он Татаринова. – А вы все обещаете. Нет, я больше не могу разрешить вам такую жизнь!
– Агенты работают вовсю, господин полковник! Все идет, как я и докладывал. С типографией тесно связаны члены комитета. Они там хорошо известны по кличкам – Шмидт, Анна, Старик, Седой и так далее. Через типографию вы выйдите на комитет. Господин полковник, в конце концов, что значит этот листок?
– Прекратить! – вспыхнул Маньковский. – Я не разрешаю вам так рассуждать. Нам приказано взять типографию!.. – Полковник совсем расстроился, чувствуя профессиональную правоту капитана и добавил: – Могли бы поторопиться и уже все узнать!.. Итак, я жду план операции по захвату типографии.
Полковник встал.
– Слушаюсь! Разрешите идти? – вытянулся Татаринов.
Полковник вышел из-за стола, подошел к капитану вплотную.
– Голубчик, ты поаккуратней там. Не руби все нити сразу.
– Есть не рубить нити, господин полковник! Хочу подумать об одной версии… Вечером доложу!
– Думай, голубчик, хорошо думай.
Вернувшись в свой кабинет, Татаринов вызвал Бордовскова и сказал:
– Из членов комитета тесно связанных с типографией, мы точно знаем двоих – Абросимова Василия Ивановича и Василенко Емельяна Сергеевича. Что нам о них известно? Это, во-первых. Во-вторых, сегодня же отдать приказ об установлении за ними строгого наблюдения. Думаю, что от дуроломов наружной службы они очень легко избавляются. Итак, что мы знаем об Абросимове и Василенко? Слушаю…
Глава пятая
КОГДА РАСПУСТИЛАСЬ СИРЕНЬ
У проходной будки, на заборе, Костя Ковалев прикрепил большой лист бумаги, на котором красными буквами вывел: «Да здравствует 1 Мая!». Накануне Темерницкий комитет принял решение отпраздновать день труда как подобает. Решили всем членам ячейки явиться к проходным Владикавказских мастерских и попытаться уговорить рабочих не приступать к работе. Сами партийцы явились в праздничной одежде, думали этим подать пример другим.
И вот у всех проходных собрались толпы рабочих, к работе никто не приступал.
Ковригин обратился к профуполномоченному Ивану Андреевичу Собко:
– Почему ваш комитет внутреннего распорядка не решился праздновать День рабочей солидарности?
Иван Андреевич пожал плечами:
– Тридцатого было заседание, принято решение работать. Во избежание репрессий.
– Марш-марш назад?
– Как знаешь, но это решение комитета, и мы обязаны подчиниться дисциплине!
– Дисциплине трусов?
– От вашей храбрости только жертвы бессмысленные!
– А ты уверен, что рабочие с тобой согласны?
Иван Андреевич горько усмехнулся:
– А ты меня спрашивал, с чем я согласен? Я уполномоченный и обязан выполнять решение комитета.
– Но если рабочие не согласны? Давай их спросим!
Огромный Собко, саженного роста, широкоплечий, возбужденно сказал:
– А что? Давай!
Ковригин ударил в буферную тарелку. Вокруг них быстро выросла толпа рабочих. Собко поднялся на станину станка. Волнуясь, он сказал:
– Друзья! Поздравляю вас с нашим рабочим праздником.
Толпа возбужденно загомонила. Иван Андреевич продолжал:
– Комитет внутреннего распорядка принял решение работать в этот день. Но вы знаете, что практически нигде в мастерских работа не начинается. Большинство рабочих пришли в праздничной одежде. Предлагаю: давайте проголосуем – работать или нет!
Толпа разразилась криками одобрения.
– Кто за празднование? – спросил Иван Андреевич.
Взметнулся лес рук.
– Кто против?
Сначала робко поднялось несколько рук, но под взглядами товарищей поднявшие их быстро опустили.
– Решено! – Иван Андреевич говорил уверенно и твердо, как будто давно ждал такого исхода. – Договоримся так: у кого начато срочное дело – закончить, остальные – по домам.
В цеху осталось два-три человека. В 7 часов 30 минут механический цех опустел.
Начало положено, да еще такое убедительное! Члены центральной ячейки пошли по другим цехам.
В вагонном цехе и не работают, но и не расходятся – боязно. Иванов говорит:
– Ждут заводского гудка.
То же самое и в паровозном. Нужен гудок! Кто его даст?
В это время прибегает паренек, тянет Ковригина за рукав:
– Дядя Дмитро, до вас на будку пришли.
– Кто там еще? Наши? – Ковригин насторожен, вдруг провокация.
– Та наши! С депа…
Посланец депо сообщает, что у них, в Юго-Восточном, тоже не стали работать, но сказывается деятельность меньшевиков: как бы чего не вышло! Ждут гудка!
Группой пошли в кочегарку электростанции. Кочегар Галякин дать гудок отказывается:
– Ну вас к черту! Голова дороже ваших балачек! Вы-то уговорите – и в кусты, хвоста не сыщешь. Прикажет начальник или комитет – буду гудеть за милую душу.
Попробовали уговорить:
– Ты же рабочий! Почему идешь против всех?
– Против? А вы – за? Если бы я не был на смене, я бы, может, тоже горланил. А в тюрьму не хочу.
– Дождешься, Галякин! Свяжем!
– Попробуйте. Загремите на тот свет.
Решили не связываться с ним. Но гудок, срочно нужен гудок! Пройдет еще час, от силы два, и энтузиазм рабочих начнет падать, тем более, что члены комитета мастерских, меньшевики и эсеры, времени даром не теряли, запугивали последствиями. На заводе появилось несколько солдат во главе с унтер-офицером.
Делегаты от цехов направились в комитет внутреннего распорядка, но его председателя на месте не было – он дома. Ковригина направляют на поиски председателя, он, дескать, срочно нужен на заводе.
Собрание уполномоченных началось бурно. Меньшевики подняли крик:
– Большевики толкают нас в смуту! Вы знаете – стоит искре упасть в горючее… А взрыв глушат силой!
От большевиков выступил Зозуля.
– Запугиваете, господа? А мы пужаные! Неужели вы не понимаете, что хоть иногда нужно подумать об общем деле, а не только о куске хлеба и рубашке?
– Ишь, радетель выискался! Без тебя разберемся!
В это время появились представители завода «Аксай»; они предлагали выступить вместе, дать в одно время гудок и оставить завод.
Романов, Ковригин, Зозуля, Иванов понимали, что для открытого выступления нет ни сил, ни подходящих обстоятельств. Но механический цех пуст, не идет работа и в других цехах. Нужно, чтобы хоть этот акт был доведен до конца.
Комитет под нажимом большевиков все-таки принимает решение: потребовать от администрации дать гудок в честь 1 Мая. Делегация направляется к начальнику мастерских.
Хмурым, неприступным казался начальник. В глубине души он даже был удивлен, что делегация явилась так поздно, он, зная от шпиков настроение подавляющей массы рабочих, думал, что все произойдет раньше и понимал, что правильным будет одно решение: сегодня уступить. Ведь дело в цехах все равно стоит, сопротивление разожжет страсти. А так – пожалуйте, господа рабочие, сегодня празднуйте, а завтра – гони три шкуры.
Начальник устало слушал путаную скороговорку председателя комитета, не перебивая и не поднимая глаз. Только один раз, когда в речи председателя прозвучало слово «требуем», он поднял голову, обвел всех внимательным цепким взглядом и сказал:
– Вы можете просить. О требованиях не может быть и речи.
– Да, да, господин начальник, просим вашего разрешения!
– Требуем! – пробасил Зозуля. – Чего там – просим! Мы не дамочку уговариваем. Не разрешите – сами дадим гудок!
На него зашикали, как на неприлично ведущего себя ребенка. Начальник сделал вид, что не расслышал слов Зозули, поднялся, оперся ладонями в стол:
– Хорошо, господа. Я не возражаю. Гудок будет в десять.
Гудок плыл над мастерскими, над всем поселком. Казалось, он взлетел высоко в голубое весеннее небо. И трепетно звал всех к единству, к сплочению.
Мастерские быстро опустели. На Темерник пришел Первомай.
В этот день Александр Абросимов возвращался домой. Накануне он был в Харькове, который чистился, прихорашивался, готовился к празднику. Как хотелось остаться здесь, где свободно реют алые знамена, где звучат революционные песни.
Но и так много потеряно времени. Больше недели заняли поиски Донбюро. Через разливанное море махновщины пробраться было не просто.
В Козлове, в разведотделе Южного Фронта, руководитель агентуры Панкратьев заставил учить все директивы наизусть, неоднократно проверил твердость запоминания. Здесь же Абросимову вручили несколько шифровок, среди них была одна, в которой Ростово-Нахичеванскому комитету рекомендовалось воздерживаться от преждевременною выступления. Восстание возможно только при непосредственном, приближении Красной Армии. В общем, до особою указания.
В Харькове ему выдали 600 тысяч рублей, но здесь же Саша узнал, что часть членов Донбюро уже переехали в Миллерово, часть – в Бахмут. Казалось, что победа близка.
Но когда Абросимов добрался наконец в Мариуполь, сюда уже донеслась нерадостная весть, что белые перешли в наступление на Севере. Деникин объявил крестовый поход на Москву. Он направил конницу Мамонтова и Шкуро в тыл красным. Вся южная белогвардейщина радостно вздохнула: наконец-то нашелся человек, который объединил разрозненные усилия, чтобы нанести окончательный удар по советским войскам.
Саша понял: нужно торопиться, видимо, назревают большие события, всем необходимо быть на месте.
Из Мариуполя Абросимов решил добираться домой тоже морем. Договорился в порту с хозяином одного баркаса, которому позарез нужно было в Таганрог.
– С радостью доставлю! Но пропуск!..
– Пропуск будет, – успокоил Абросимов. Он упаковал деньги и шифры в клеенчатую сумку – мало ли что случится в пути, тем более в море!
И, действительно, в море их остановил катер белых. Хорошо, что в числе охранников не было знакомых: вдруг кто-нибудь из прежних запомнил его лицо, тогда не выпутаешься. Пропуск у Абросимова был не только на выход в море, но и на поездку в Ейск из Таганрога, у охраны он нс вызвал никакого сомнения. Начальник патруля приказал обыскать катер. Обыск тоже ничего не дал.
Катер умчался. Абросимов вытер пот со лба, прошел на корму и вытянул из воды привязанную за шнур кожаную сумку с деньгами и шифровками. К утру Саша был уже на Курячьей косе, разыскал Забурненко. Тот встретил его, как родного:
– Жив? Вернулся? Молодец! Рассказывай, как там у Советов…
Утром Забурненко отправил связных в Таганрог. И вскоре Штурман встретился с Еленой и Наливайко, за обедом они расспрашивали его о товарищах на земле советской, о настроении людей, о махновцах.
– Эти, конечно, до случая, – говорил Саша, – никто не смотрит на них, как на союзников. Просто лучше, если они не воюют против нас. Уже это – удача. А так – это море анархии, бандитизма.
В Ростове Штурмана тоже встретили радостно: ведь ждали его долго, боялись, что он так и не вернется. Уже готовился к новому путешествию Вернидуб, почти оправившийся после болезни.
Штурман передал шифровки Васильеву, а деньги – Василенко. 10 мая состоялось очередное заседание комитета, в котором участвовали Шмидт, Дедов, Анна, Елена, Зуб, Чернов, Гвоздев, Иванов. Штурман доложил об итогах поездки, рассказал о новостях, которые узнал в Мариуполе, о начавшемся наступлении белых. Это подтверждалось и тем, что доносили телеграфисты Буртылев и Датченко, хотя последние номера белогвардейских газет молчат, видимо, ждут решающего успеха.
Тревожно было на душе у подпольщиков. Товарищи рассказали Штурману о трагедии в Батайске: весь президиум ячейки схвачен, по приказу генерала Покровского на базарной площади повешены четверо товарищей.
– Значит, восстание придется отсрочить, – сказал Васильев. – И нужно быть готовым ко всему. Мы должны проверить каждую ячейку. Многие наши товарищи сейчас в поездках – знакомятся с местными организациями. Думаю, что в недельный срок мы будем иметь все данные – самые последние, самые свежие. А через несколько дней у нас будет большая газета с названием «Красное знамя». Товарищ Василий, как дела в типографии?
– Усе гарнесенько, друзи. Газета будет. Правда, вот наш новенький работник пропал. Дело он знает отменно, руки золотые, но стал требовать за работу непомерную плату.
– Странный хлопец, – подтвердил Селиванов, – все спрашивает, спрашивает. Если бы не Абросимов, который уверяет, что Поддубного хорошо проверили, я бы посчитал, что он послан белыми. И жадный. Хоть бы те же деньги. Все время о них разговор…
– Словом, – подытожил Васильев, – наступает сложный момент. От нашей организованности, конспирации, от нашей преданности делу теперь зависит все. А что касается работника в типографии – направим Штурмана. После такого путешествия не грешно ему поработать и в «подземном аду». Тем более он специалист по смывке старых и подготовке новых паспортов.
Так Штурман вернулся в типографию.
В «подземном аду» царило радостное возбуждение. Сегодня новая газета – большая, четырехстраничная – будет готова! Но усталость брала свое. Когда Гриша поднялся в очередную смену наверх, Мария Николаевна дала сыну кружку молока и кусок хлеба. Уже темнело. Гриша взял еду и вышел во двор, присел на скамейке у крыльца, вдохнул всей грудью.
Казалось, вся Нахичевань пропиталась запахом сирени, в темноте ее не было видно, но ее грозди, Гриша знал, действительно всюду.
Немного отдохнув, он досрочно спустился в подземелье – не терпелось увидеть готовую газету.
К полуночи она была готова. Сделали оттиски всех четырех полос, занялись корректурой. Аболин удовлетворенно хмыкал, читая газету, правил немного. Вдруг со двора донесся какой-то шум и собачий лай.
– Поднимайтесь наверх, я сожгу оттиски, – сказал Григорий. Тщательно закрыв замаскированный вход в типографию, он тоже поднялся в квартиру. Товарищи раздавали карты.
Вдруг одновременно раздался стук в дверь и ставни. Мария Николаевна вышла в коридор.
– Кто там стучит? – спросила она.
Вместо ответа дверь слетела с запоров.
Сбивая хозяйку с ног, в дом ворвались белые. Впереди всех – Татаринов и Бордовсков.
Подпольщики сидели за столом с картами в руках.
– Встать! – приказал Татаринов, держа в руках пистолет. – Руки вверх!
Проснулись малыши, Клава и Ваня, подняли плач.
Татаринов взглянул на Бордовскова, тот с пистолетом шагнул к казакам у двери:
– Заткните глотки пискунам!
К малышам бросилась Мария Николаевна:
– Я сама… Я сама! Не плачьте, маленькие. Не плачьте! Дяди скоро уйдут.
Татаринов ухмыльнулся и, поигрывая пистолетом, подошел к стоявшим с поднятыми руками.
– Играете по большой? – ткнул он дулом пистолета Сашу Абросимова.
– Нет, – ответил Штурман, – мы без денег. В шестьдесят шесть.
– Ясненько. Доигрались. Начинай обыск, – приказал он казакам.
С кроватей на пол полетели подушки и матрацы, вытряхнули все содержимое из шкафа, обшарили все, что можно. Подпольщики старались казаться безразличными, хотя каждый шаг контрразведчиков больно отдавался в висках и сердце: типография!
Беляки были недовольны результатом, это было написано на их лицах. Татаринов подозвал Бордовскова и шепотом спросил:
– Выход из подвала?
– Да.
– А вход в подвал?
– Где вход в подвал? – громко спросил Бордовсков. – Кто здесь хозяин?
– Я, – отозвался Григорий, – ляда у стола.
Бордовсков чертыхнулся – оказывается, он стоял одной ногой на ляде. Григорий собрался с силами и сказал:
– У нас, господин начальник, только огурцы и капуста. Яблок не смогли замочить.
– Молчать!
Бордовсков вперил в него свой взгляд:
– Сейчас покажем вам яблочки!
Двое казаков спустились в погреб. Долго там шарили. Наконец вылезли оттуда и покачали головами: «Ничего!» В подвал спустился Бордовсков, вылез злее черта, подошел к Татаринову и шепнул:
– Сами не найдем!
Татаринов понимающе кивнул и приказал:
– Выводи мерзавцев!
Мария Николаевна сидела на полу у детской кровати, прижав малышей к себе, широко раскрытыми глазами следила за происходившим. В голове стучало: «Николай… Скоро должен прийти Николай… Как? И его тоже?!». Она тяжело поднялась с пола, не выпуская детей из рук, направилась к двери. Казак у двери преградил дорогу винтовкой.
– Не велено пущать! Сиди тут, мать!
Мария Николаевна села на табурет.
Шестеро подпольщиков стояли во дворе, залитые ярким светом луны. Их выстроили в шеренгу. С улицы доносились крики, свистки, конский топот.
Тем временем в хате продолжался обыск. Ломали полы, рушили печку. Мария Николаевна снова попросила разрешения выйти.
– Давай, давай! – прикрикнул Бордовсков. И Мария Николаевна испуганно выбежала с детьми на двор, бессильно опустилась на скамейку, где совсем недавно Гриша пил молоко.
Вдруг во двор вошел какой-то человек, несмотря на майскую теплынь, он был в бурке, несмотря на ночь, у него на лице были черные очки. Человек явно не хотел, чтобы его узнали.
Он торопливо прошмыгнул в дом. И вот уже из комнат доносится выстрел – сигнал, что поиск удался. Типография найдена!
Вскоре стражники стали выносить на улицу оборудование типографии: наборные кассы, разобранные печатные станки, шрифт, рулоны бумаги. Несколько казаков, предводительствуемые Бордовсковым, подбежали к арестованным и принялись избивать их.
– Подождите, – остановил Татаринов своих и подошел к Грише. – Так ты хозяин?
Гриша шагнул вперед, вытирая рукавом кровь, бежавшую из носа и рассеченной губы.
– Кто набирал? – спросил Татаринов.
– Я.
– Кто печатал?
– Я.
– Все ты один? – насмешливо сверкнул глазами капитан. – А что же делали остальные?
– Пришли играть в карты.
– Ах, вот как! – Татаринов, размахнувшись, ударил Гришу по лицу.
Татаринов и Бордовсков выстроили подпольщиков одного за другим, в затылок, одной веревкой, ловко – сказывалась сноровка – связали всех попарно: Гришу со Штурманом, Рыбкина с Ильей Абросимовым, Аболина с Муравичем. Цепочку повели со двора. По бокам ее двигались стражники с направленными на арестованных дулами винтовок.
У проходных ворот завода «Аксай» стояли два грузовика. В один из них было погружено оборудование подпольной типографии, сюда втиснули и подпольщиков. У бортов машины уселись стражники. Рассаживаясь, они что-то задели, послышался грохот упавшего тяжелого.
– Ах, твою мать! – донеслось от кабины.
– Что такое? – спросил строго Бордовсков.
– Газету рассыпали!..
– Дуроломы чертовы! – выругался Бордовсков.
– Ну, поехали! – раздался в темноте сиплый голос Татаринова.
– Вот и кончилась ваша свобода! – кривляясь, сказал Бордовсков арестованным. – Побеседуем по душам!
Машины двинулись к «Мавритании».
Часом раньше Николай Спирин вышел из клуба «Свет и знания», где занимался в драмкружке под кличкой Горький. Был уже второй час ночи, когда, перевалив межу, он с Первой Софиевской повернул к Донской улице. На углу 35-й линии и Донской – разъезд казаков. Они веселятся. Офицер напевает на мотив Яблочка:
Ох, люди
Несчастные
Попали в переплет…
К Спирину, одетому в форму учащегося технического училища, подъехали трое. Офицер спросил насмешливо:
– Откуда, синьор? Имеете ли оружие?
– Иду с занятий драмкружка. В клубе «Свет и знания». А оружие не ношу – упаси боже шутить такими вещами в наше время.
– Пропустите студента, – приказал офицер.
Но на углу 33-й линии опять патруль. Николай возмутился:
– Нельзя же так, господа! Меня только что останавливали.
Видя, что он направляется от Софиевской вверх, – пропустили. Спирин шагал торопливо от дома, а мысль не отпускала: «Неужели у нас провал? Неужели?».
Перед рассветом добрался Николай к Селиванову, за Нахичевань. У Селиванова ночевал Василенко. Выслушав Спирина, хозяин и гость быстро собрались. Утрам на 6-й улице должно состояться заседание комитета. Если типография провалена – рисковать не стоит.
– Жди, Коля, нашего возвращения.
Спирин ждал долго. Не дождавшись, переоделся и пошел по явкам. Товарищи подтвердили: типография провалилась, в доме все арестованы. Малыши у соседей.
В пять часов вечера члены комитета встретились в Балабановской роще. Здесь Спирин услышал страшную весть – явка на 6-й улице тоже провалена: здесь арестованы Абросимов и Василенко, остальным товарищам – Анне, Шмидту, Селиванову – удалось скрыться.
Так что же это: случайный провал или провокация? Оставшимся на воле товарищам этот вопрос необходимо решить быстро. От него зависит будущее подполья, судьба его каждого участника.
Буртылев квартировал у доктора Попова, который горько шутил, что через его дом проходит водораздел всего мира – один его сын служил у белых, другой ушел с красными. Последние годы сильно подействовали на доктора: надменный эскулап стал довольно мирным, разговорчивым человеком, каким был на самом деле. И когда к Игнату из Ростова приезжала жена Анна Лаврентьевна с сыном Федей, встречал их приветливо, расспрашивал, как там дела в шумном купеческом Ростове. Но сегодня он встретил гостей рассеянно, торопливо:
– Что же это такое происходит! Что же это такое!
Выяснить, что так разволновало доктора, было невозможно: он ушел в себя, ни на кого не обращал внимания. Когда Анна подошла к радиостанции и вызвала Игната через дежурного, тот появился взволнованный и, передав из рук в руки маленький сверточек, сказал:
– Срочно уезжайте из города. Захвати у доктора мой маленький чемоданчик. Я, наверное, на квартиру не буду заходить – опасно. Оформляю отпуск на неделю по семейным обстоятельствам, завтра заеду домой, все расскажу.
Расстроенная и испуганная Анна подхватила сына, чемоданчик и направилась на вокзал. Поезда в ближайшем времени не предвиделось. Она боялась: вдруг недействителен почему-то ее пропуск как жены служивого? На вокзале Анна заметила мужчину, который определенно следил за ними. Пришлось уйти с вокзала. Пропетляв по улицам, Буртылева вернулась к привокзальной роще. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что посторонних нет, Анна развела небольшой костерок, делала вид, что печет картошку, а сама стала жечь бумаги из чемоданчика.
В Ростов они вернулись попутной телегой, в которой везли какие-то товары. Ночь Анна провела в беспокойстве: что-то случилось? Кто арестован? В середине дня появился Игнат.
– Где наши постояльцы?
– У нас прописана сейчас только Вера Смирнова, я ее уже давно не видела.
Под этим именем скрывалась Мария Малинская. Два дня назад Буртылев ее видел в Новочеркасске, отправлял с нею телеграммы.
– Что случилось, Игнат? – спросила обеспокоенно Анна.
– Со мной вроде все в порядке. Я получил официальный отпуск. Но в Новочеркасске плохо. Беляки что-то пронюхали: арестованы хлопцы и девчата из студенческой группы, кое-кто из железнодорожников, в основном, те, кто был связан со студентами. Говорят, что Чеботарев – наборщик – ходит с казаками по квартирам. Но меня он не знает!
– А если кто из арестованных не выдержит? – плача, спросила Анна.
– Если об этом думать – в подполье идти не надо!
– Так-то оно, и все же… Уезжай от греха подальше.
– Попробуем узнать обстановку в Ростове. Потом уж что-нибудь придумаем!
Но ни Игнат Буртылев, никто другой из подпольщиков в Ростове, Новочеркасске, Таганроге, еще не подозревали о размахе происшедшей трагедии.
Предыдущей ночью была разгромлена типография у Спириных: арестованы почти все, кто так или иначе был связан с нею. Утром, когда Николай Спирин ждал вестей от Селиванова и Василенко, первый из них явился на заседание военного штаба у Бондаренко, второй пошел на квартиру Богданова, к Абросимову. Агентам, уже две недели следившим за Абросимовым и Василенко, было приказано брать их срочно, продолжать следить за квартирами. Абросимов и Василенко были доставлены в «Мавританию».
Капитан Татаринов вежливо предложил им сесть.
– Извините, господа, – пришлось рано побеспокоить. Позавтракать вы явно не успели. Чаю нам дайте! – приказал он охраннику. – За завтраком и поговорим.
Пока несли чай, закуски, Василенко был близок к обмороку: «Знаем эти чаи! Пытки!..» Боль жестокой, беспощадной рукой сжала его сердце, пот – холодный и липкий – заливал все тело. Абросимов внешне выглядел спокойным, хотя понимал, что шансов на благополучный исход нет никаких.
– Начнем, пожалуй, – сказал Татаринов. – Итак, разговор без свидетелей и без записи. Разговор умных и деловых людей.
Он шумно отхлебнул горячий чай, захрустел сахаром.
– Мы о вас знаем все. Или, если уж совсем точно, почти все. Вы, Василий Иванович Абросимов, – один из руководителей подполья большевиков, главный в типографии. Вы подбирали работников, приобретали запчасти к машинам, шрифт, бумагу. Этого достаточно, чтобы вздернуть вас на первом же фонаре без суда и следствия. Но вы казак! Мы верим в разум казачества, в его преданность идеям русского единства и порядка… Вы, Емельян Сергеевич Василенко, тоже в руководстве. Поздновато, но все же мы узнали, что вы были близки с Мурлычевым. И путь для вас один – мурлычевский. Если, конечно, не послушаетесь моего совета… Да вы ешьте!.. Времени мало, но подумать нужно. Вас в тюрьму пока не отправлю, побудете здесь, подумаете. Через часок вызову…
Абросимов и Василенко, выходя из кабинета Татаринова, встретились с Бордовсковым. Виктор кивнул в сторону Емельяна:
– Этот, что ли, с Мурлычевым путался? – он ухмыльнулся издевательски. – Придет времечко – свидимся. И другую руку выверну, и ноги выкручу. Правдоискатели!
Василенко не помнил, как он дошел до камеры, боязнь боли затмила разум: он был согласен на все. Абросимов тихонько матерился, сознавая, что выбраться отсюда ему не светит, если… Он трезво взвешивал все: чтобы остаться живым, нужно согласиться на… Главные слова даже про себя он не произносил. «А что?! – искал он для себя оправдание. – Их бы сюда! Деятели! Посмотрел бы, как они молчали бы!»
А в кабинете Татаринова в это время Бордовсков рассказывал о своей встрече с Пачулия. Донской контрразведкой в Новочеркасске и Таганроге нащупаны крупные организации, арестованы члены руководящих комитетов – Наливайко, Ларин в Таганроге, Васечко, Березкина в Новочеркасске. Взяты многие подпольщики, видимо, рядовые участники. Отделением контрразведки Добровольческой армии в Новочеркасске «разработан» Баев, который теперь называет фамилии, адреса. Дал он и явку в Ростове – Воронцовская, 74, Борко. Направленные по этому адресу стражники арестовали двух – Этель Борко, дочку хозяйки, и девушку с документами на имя Веры Смирновой. Косвенные данные говорят, что это одна из Марий – у большевиков их несколько, эта Мария была связана с Новочеркасском. Девушки сразу же были доставлены в «Мавританию», но сегодня утром Смирнова бежала.
– Как бежала?
– Ушла – и все. Я арестовал часовых. Веду дознание. Хорошо, что успели записать паспорт, – прописана она в Новом поселении, у Буртылевых. Туда послал я наряд.
– Бежать из «Мавритании»! Такого еще не бывало, – покрутил головой Татаринов.
Действительно, такого еще не бывало. Накануне Марии Малинской с трудом удалось выбраться из Новочеркасска. На поезд она не попала. Но группа офицеров пригласила красивую барыньку (Мария была в соответствующей одежде) с собой до Старочеркасска, а оттуда в Ростов пароходом. Пришлось согласиться. В пути, конечно, не откажешься в такой компании поужинать. И пока пароход шлепал плицами в сторону Ростова, гулянье господ офицеров продолжалось. Поэтому Мария явилась к Борко чуть-чуть навеселе, но спокойная: ей удалось неплохо сделать нелегкое дело. И вдруг – арест. Этель пыталась успокоить мать:
