Текст книги "Смерть в рассрочку"

Автор книги: Борис Сопельняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

Заявления Гесса и его поведение были настолько неординарны, что было решено подвергнуть его медицинской экспертизе на предмет выяснения его психического состояния. Эксперты признали его нормальным, дееспособным и отвечающим за свои слова. После этого к беседам подключили члена кабинета лорд-канцлера Саймона. В целях соблюдения тайны, и он, и Кирпатрик явились к Гессу под видом врачей-психиатров.

Стенограмма этой беседы сохранилась, но она так внушительна по объему, что имеет смысл затронуть лишь основные моменты разговора. Начал Гесс с разъяснения того, как у него родилась мысль предпринять полет через Ла-Манш.

– Эта мысль родилась у меня, – сказал он, – когда я был с фюрером во время французской кампании в июне прошлого года. Гитлер тогда сказал, что война, вероятно, может привести к соглашению с Англией, а потому, одержав победу во Франции, не следует предъявлять суровых условий стране, с которой желательно прийти к перемирию. С каждым новым периодом войны у меня крепло желание лично выступить в качестве посредника между Гитлером и теми английскими кругами, которые тоже хотят мирного соглашения. Я решил положить начало переговорам, причем без ущерба для престижа Англии.

Потом, постращав англичан голодом, бомбежками и блокадой, Гесс глубокомысленно заметил:

– Англия имеет возможность покончить с этим на наиболее благоприятных условиях. Я не знаю, известны ли доктору Гатри (то есть, Саймону) условия мира. Но я предполагаю, что он хочет иметь их в официальной форме.

– Я прошу вас, господин рейхсминистр, коротко изложить суть вашей миссии, – откликнулся Саймон.

– Условия, на которых Германия готова прийти к соглашению с Англией, я во многих беседах слышал от фюрера, – многозначительно начал Гесс. – Когда я обдумывал свой полет, то всегда запрашивал фюрера об условиях мира. И я абсолютно убежден, что тут ничего не изменилось.

– Значит, вы прибыли сюда с ведома фюрера? – уточнил Саймон. – Или нет?

Гесс выдержал паузу. Озабоченно почесал дорогой ему шрам. И вдруг, расхохотался!

– Без ведома. Абсолютно без ведома!

А потом он передал Саймону и Кирпатрику документ, который назывался «Основа для соглашения». При этом он торжественно изрек.

– Даю честное слово, что все, мною здесь написанное, фюрер мне не раз говорил.

Кирпатрик начал читать.

– Пункт первый. Для предотвращения в будущем войн между Англией и Германией будут определены сферы влияния. Сфера интересов Германии – Европа. Сфера интересов Англии – ее империя.

Саймон тут же уточнил: «Включается ли в сферу интересов Германии какая-либо часть России?»

– Европейская Россия нас интересует, – ответил Гесс. – Азиатская не интересует.

– Пункт второй, – продолжал читать Кирпатрик. – Возврат немецких колоний. Пункт третий. Возмещение убытков германским подданным, жившим перед войной или во время войны в Британской империи и потерпевшим личный или имущественный ущерб в результате действий имперского правительства или в результате бесчинств, грабежей и т. п. Возмещение на такой же основе Германией убытков британским подданным. И, наконец, пункт четвертый. Одновременно должны быть заключены перемирие и мир с Италией.

Потом шел довольно подробный разговор об участи Греции, Норвегии и других европейских государств, о германских колониях и многом другом. Заканчивается стенограмма довольно неожиданной просьбой Гесса.

– Теперь я хотел бы сказать для правительства кое-что в дополнение, но только одному доктору Гатри.

Что он сказал Саймону, осталось тайной за семью печатями. И лишь много лет спустя из весьма осведомленных английских источников стало известно, что Гесс сообщил Саймону дату нападения на Советский Союз.

Дар богов и его последствия

Когда стенограмма беседы с Гессом легла на стол Черчилля, он недвусмысленно заметил.

– Если бы Гесс прилетел год тому назад и сказал о том, что Германия сделает с нами, мы были бы, несомненно, испуганы. Но чего нам бояться теперь?

Бояться, действительно, было нечего. Англичане уже пережили безжалостные бомбардировки фашистской авиации, испытали на себе последствия морской блокады, но они также видели, как горят сбитые немецкие самолеты, радовались победе моряков, сумевших потопить гордость гитлеровского флота линкор «Бисмарк». Из Северной Африки шли вести о первых победах над дивизиями Роммеля, а 20 мая англичане узнали о тяжелых потерях фашистских десантников, пытавшихся высадиться на греческий остров Крит.

А вот ультимативное заявление Гесса о том, что германское правительство ни в коем случае не будет вести переговоры с нынешним британским правительством, так как Черчилль и его сотрудники не являются теми лицами, с которыми фюрер мог бы вести переговоры, изрядно позабавило английского премьера.

Формально переговоры с Гессом были прерваны, и заявление об этом сделал не кто-нибудь, а министр авиации Арчибальд Синклер, но на самом деле встречи с рейхсминистром продолжались. Больше того, Черчилль приказал следить за его здоровьем и обеспечить ему комфорт, питание, книги, письменные принадлежности и возможности отдыха. Как и велел Черчилль, с Гессом обращались почтительно, как если бы он был крупным генералом.

Гесс оценил это и несколько позже поделился своими воспоминаниями о гостеприимстве английских властей.

«Герцог Гамильтон, после того как он посетил меня, позаботился о том, чтобы я был переведен в хороший военный госпиталь. Он находился в сельской местности, в получасе езды от города, в замечательных природных условиях Шотландии… После 14 дней пребывания в нем меня отвезли в Лондон. Маленький домик, в котором я жил, его обстановка в стиле XVII столетия – все это было замечательно. Затем я был переведен на виллу Мишет-Плейз около Олдершота. Там я был окружен большими, прекрасно пахнущими глициниями. Столовая и музыкальная комната были на первом этаже и выходили прямо в парк».

Глицинии – глициниями, но этот домик строжайше охранялся и был напичкан подслушивающей аппаратурой: Черчилль приказал «предпринять все усилия, чтобы изучить склад ума Гесса и получить от него всю полезную информацию». Кроме того, он опасался контактов рейхсминистра с теми влиятельными лицами, которые были за немедленный мир с Германией. Нельзя упускать из виду и другого: Черчилль знал дату нападения Германии на Советский Союз и прекрасно понимал, что гитлеровский поход на восток будет избавлением для Англии.

Именно в те дни Черчилль произнес слова, ставшие для него программными на ближайшие четыре года. Когда у него спросили, не будет ли для него, злейшего врага коммунистов, отступлением от принципов поддержка Советского Союза в войне против Германии, Черчилль ответил:

– Нисколько. У меня лишь одна цель – уничтожение Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я в палате общин по меньшей мере благожелательно отозвался бы о сатане.

Между тем слухи о пребывании нациста № 3 на территории Англии стали просачиваться наружу. Посыпались запросы парламентариев, весьма прозрачные намеки появились в газетах… Забеспокоились даже в Вашингтоне. Рузвельт просил Черчилля предоставить ему подробную информацию, ссылаясь на то, что полет Гесса захватил воображение американцев.

Но гораздо раньше о полете Гесса и его переговорах с представителями правящих кругов Англии узнал Сталин. Первая информация пришла из Токио. Рихард Зорге через доверенных лиц в немецком посольстве узнал самое главное и тут же радировал в Центр:

«Гитлер стремится к заключению мира с Англией и к войне с Советским Союзом. Поэтому в качестве последней меры он направил Гесса в Англию».

Пришло сообщение и от Филби. В его информации, поступившей из Лондона, сообщалось и о встречах Гесса с лордом Саймоном, и о беседах с Кирпатриком, и, самое главное, излагалась суть сверхсекретных «Основ для соглашения». В Москве эти сообщения произвели эффект разорвавшейся бомбы! Ведь достаточно надежные источники из Берлина сообщали, что Гитлер стягивает войска к советской границе лишь для политического давления на Советский Союз, что он вот-вот выступит с инициативой переговоров о территориальных притязаниях на Украину, Кубань и Кавказ. К тому же, речь пойдет не о присоединении этих земель к Германии, а о сдаче их в аренду, так как угля, хлеба и нефти немцам хронически не хватает.

О том, что это хорошо продуманная дезинформация, в Москве не догадывались, как не догадывались и о том, что такой же дезинформацией являются слухи о том, что Гитлер намерен потребовать согласия Сталина на то, чтобы он пропустил немецкие войска через южные районы СССР в Иран и Ирак, то есть в тыл ближневосточной группировке англичан.

Переговоры, даже самые нелепые, это еще не война. Главное, оттянуть начало боевых действий, а там, глядишь, и мы так окрепнем, что Гитлер не посмеет сунуться. Так, или примерно так рассуждали в Москве. И вдруг, Гесс! Если его предложения будут приняты и немцы развяжут руки на Западе, ситуация может в корне измениться.

Подтверждением этого предположения служат воспоминания Хрущева.

– Я думаю, – сказал он Сталину, – что Гесс на самом деле должен был иметь секретное задание Гитлера провести переговоры с англичанами о том, чтобы прекратить войну на Западе и развязать руки Гитлеру для натиска на Востоке.

– Да, это так. Вы понимаете правильно, – согласился с ним Сталин. Между тем, время не шло, а стремительно летело. До начала нападения на Советский Союз оставались считанные дни, и нацистская машина дезинформации работала на полную мощность. В Берлине был пущен слух, что многие высокие чиновники ушли в отпуска. Гитлер и Риббентроп тоже отбыли из столицы, желая отдохнуть. Членам советской торговой делегации, которая в эти дни была в Берлине, настойчиво задавали один и тот же вопрос: «Когда, наконец, для переговоров приедут Сталин или Молотов?»

Не был забыт и Гесс. Понимая, что миссия Гесса положительных результатов не дала, а знает он слишком много, Гитлер принимает решение ликвидировать рейхсминистра. Эту акцию он поручает Гиммлеру. Тот, в свою очередь, вызывает эсэсовского генерала Закса и отдает приказ: «Сумасшедшего Рудольфа осторожно обезвредить!» В Англию были посланы лучшие агенты, но их перехватила и обезвредила английская контрразведка.

И вот наступило 22 июня 1941 года. Личный секретарь Черчилля был разбужен телефонным звонком: ему сообщили, что Германия напала на Советский Союз. Эта новость была из тех, которую надо немедленно довести до премьера. Но Черчилль раз и навсегда запретил будить его раньше восьми часов. Приказ можно было нарушить только в одном случае: если бы немцы высадились в Англии. Четыре часа маялся секретарь, пока наконец решился разбудить патрона.

– Так значит, они все-таки напали! – это было первое, что сказал Черчилль.

По свидетельству очевидцев, в его окружении в этот день царило чувство чрезвычайного облегчения и неожиданного освобождения от гнета. А один из них это состояние передал наиболее точно:

– Решение Гитлера напасть на Россию для Черчилля было даром богов, – заявил он. – Это было самое лучшее известие, которое Черчилль получил на протяжении долгого времени.

В тот же вечер Черчилль выступил по радио. У нас эту речь мало кто слышал, поэтому имеет смысл привести ее хотя бы частично.

– Я вижу русских солдат, стоящих на рубежах родной страны, охраняющих землю, которую их отцы населяли со времен незапамятных, – начал Черчилль. – Я вижу нависшую над ними немецкую военную машину, тупую, вымуштрованную, послушную, жестокую армаду нацистской солдатни, надвигающуюся как стая саранчи. И за ними я вижу ту кучку негодяев, которые планируют и организуют весь этот водопад ужаса, низвергающегося на человечество. У нас, в Великобритании, только одна цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и малейшие следы нацистского режима…

Мы поможем России и русскому народу всем, чем только сможем. Опасность для России – это опасность для нас и для Америки, и борьба каждого русского за свой дом и очаг – это борьба каждого свободного человека в любом уголке земного шара, – закончил он.

Считается, что эта речь – образец благородства, неприятия нацизма и стратегического мышления. Но нельзя забывать и других слов, сказанных в те дни Черчиллем.

– Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. За последние двадцать пять лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. И я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем.

А что же Гесс, что в это время делал он? Интерес английских спецслужб, так же как и правительственных чиновников к бывшему рейхсминистру заметно снизился, а потом вообще пропал. Игры в сепаратный мир закончились, теперь надо было воевать. Но Гесс считал себя настолько важной персоной, что не мог допустить такого поворота дел. Он привык быть в центре внимания! Чтобы напомнить о себе, с ноября 1941-го он начал симулировать потерю памяти. Врачи обследовали Гесса, сказали, что он совершенно здоров и посоветовали не валять дурака. Тогда он инсценировал попытку самоубийства. Охрана эту попытку предотвратила. Гесс выждал момент и снова попытался покончить с собой. Эта попытка тоже оказалась неудачной.

Кто мог тогда знать, что будет еще одна, куда более удачная попытка, когда много лет спустя он перехитрит английскую охрану?! А пока что Гесс отсиживался то в Тауэре, то в домике с видом на глицинии и ждал окончания войны.

Летом 1945-го его переправили в Нюрнберг и он оказался на скамье подсудимых. Виселицы он, кстати, избежал чудом: Советский Союз требовал для него смертной казни, и только более мягкая позиция Англии, Франции и США позволила сохранить ему жизнь. Так он получил пожизненный срок и стал заключенным № 7 Межсоюзной тюрьмы Шпандау. Эта тюрьма была одной из самых известных в Германии. В начале века здесь содержались преступники-рецидивисты, но с приходом к власти Гитлера ее стали использовать в качестве военной тюрьмы предварительного заключения. Провинившихся солдат после суда отправляли на фронт или в концлагеря, а их места занимали наиболее непокорные военнопленные. Долгие годы на стенах многочисленных камер были видны надписи, сделанные на польском, чешском, французском, английском и русском языках. Их писали люди, которых затем спускали в подвал, где была своя газовая камера и даже гильотина. Здесь же на заключенных проводили изуверские медицинские исследования.

Но с 18 июня 1947 года эта мрачная тюрьма стала пристанищем для семи видных гитлеровцев, по тем или иным причинам избежавшим смертной казни. Так случилось, что к 1966 году в тюрьме остался один Гесс. Одни, в том числе Нейрат, Редер и Функ, были освобождены по состоянию здоровья, а у Деница, Шираха и Шпеера истек срок заключения. С тех пор сложнейшая тюремная машина стала работать на одного Гесса. А в том, что эта машина имела хитроумнейшую конструкцию, учитывающую немалый опыт в такого рода делах Англии, Франции, США и Советского Союза, нет никаких сомнений.

Тюрьма имела свой Устав, Верховную и Высшую исполнительную власть, свой правовой комитет и четырех директоров, которые встречались для обсуждения текущих вопросов не реже одного раза в неделю. Первого числа каждого месяца происходила смена военного караула внешней охраны тюрьмы, в этот же день менялся и так называемый председательствующий директор. Расписание было утверждено раз и навсегда.

Раз в месяц проводилась инспекция тюрьмы, в которой участвовали военные коменданты соответствующих секторов Западного Берлина и представители посольств.

Тщательнейшим образом были разработаны все нюансы медицинского обеспечения, питания, взаимоотношения с охраной, цензуры писем, свиданий с родственниками и т. п.

Сбежать из Шпандау нельзя, но выбраться можно

Эту немудреную истину Гесс усвоил довольно быстро. Но вначале он решил испытать бдительность и доверие друг к другу союзников по антигитлеровской коалиции. Начал он с проверенного метода – симуляции потери памяти и психического нездоровья. Чтобы разоблачить эту игру, на этот раз собрались врачи из всех четырех стран. Они быстро уличили Гесса в симуляции, и ему пришлось признать, что все это время он притворялся и, действительно, ломал комедию.

А вскоре подоспела новость, которой он не мог не воспользоваться: приговоренные к смерти гитлеровские бонзы были повешены, а Геринг, приняв яд, успел покончить с собой. Гесс тут же вспомнил, что после Геринга именно он является прямым преемником Гитлера – и провозгласил себя «будущим фюрером новой Германии». Он даже написал программу государственного и общественного устройства этой новой Германии… Но союзники наживку не проглотили и в ответ на эти демарши тюремный режим сделали еще более строгим.

Тогда Гесс категорически отказался выполнять какую-либо работу, перестал производить уборку в своей камере и при каждом удобном случае старался в той или иной форме поиздеваться над представителями администрации. Так он демонстрировал «несломленную силу своего духа» – эту фразу Гесс не раз произносил вслух.

И вообще, он никогда ни в чем не раскаивался, нацизм считал самой совершенной идеологией, Гитлера – самой выдающейся личностью в истории Германии, а себя – мучеником, пострадавшим во имя великой Германии. В официальной справке, подписанной представителями администрации тюрьмы, говорится: «С 1979 по 1986 год Гесс написал пять прошений об освобождении, адресованных главам правительств четырех стран. Эти прошения обосновывались его возрастом и плохим состоянием здоровья, но не было даже признаков раскаяния. Три западных правительства дали согласие удовлетворить просьбу Гесса об его освобождении. Советское правительство через своего директора дало отрицательные ответы на первые два прошения, остальные были игнорированы.

Несмотря на длительное время, пребывания в тюрьме, состояние здоровья Гесса остается хорошим для его возраста. Он обладает здравым рассудком, очень логичен в суждениях, до сих пор свободно владеет английским и французским языками. Живо интересуется политическими событиями, увлекается изучением карты Луны, проявляет повышенный интерес к вопросам долголетия, читает научную литературу. Каждое утро делает гимнастические упражнения, во время прогулок старается больше двигаться. Обладает очень хорошим аппетитом. В своем поведении старается показать себя твердым, независимым человеком. Пытаясь добиться для себя определенных выгод, не пренебрегает ложью».

Что верно, то верно – ложь, вранье и притворство стали второй натурой Гесса. Причем, он не придавал никакого значения тому, что его измышления тут же разоблачались: судя по всему, чувства стыда он вообще не испытывал. Чтобы убедиться в этом, проанализируем хотя бы одно из его слезных писем с просьбой об освобождении.

«К ПРАВИТЕЛЬСТВАМ ЧЕТЫРЕХ СТРАН, ОСУЩЕСТВЛЯЮЩИХ УПРАВЛЕНИЕ МЕЖСОЮЗНОЙ ТЮРЬМОЙ ШПАНДАУ

До сих пор я был слепой на три четверти, но оставшаяся здоровой половина левого глаза была безупречной. В пятницу, 17 августа 1984 года, я обнаружил, что не в состоянии прочесть обычный газетный текст. Даже крупные буквы заглавия одной из газет не просматривались, на их месте была белая пустота.

После интенсивного обследования американский врач установил отслоение сетчатки глаза. Он объяснил, что в моем возрасте прикрепление сетчатки с помощью лазера не представляется возможным. Отслоение будет продолжаться до тех пор, пока я полностью не ослепну. Периоды улучшения будут чередоваться с периодами ухудшения, вплоть до наступления полной слепоты…

Следует отметить, что находившиеся ранее со мной в тюрьме Шпандау заключенные, приговоренные на Нюрнбегском процессе так же, как и я, к пожизненному заключению, которые были почти на два десятка лет моложе меня, освобождены по состоянию здоровья. В связи с этим я ссылаюсь на мое нынешнее состояние здоровья: я страдаю от нарушения кровообращения… После двадцатиминутной прогулки в саду я чувствую тяжесть в области сердца, что вынуждает меня присесть для отдыха, после которого я могу гулять еще непродолжительное время.

Я страдаю ослаблением памяти из-за плохого снабжения мозга кровью, являющегося следствием нарушения кровообращения. У меня отечность ног, которую можно улучшить лишь круглосуточно держа их в приподнятом положении. Из-за мышечной слабости бедер у меня подкашиваются колени и я падаю. У меня двустороння грыжа, для вправления которой нельзя найти подходящего бандажа… Круглосуточно мне причиняют боль многократно повторяющиеся желудочно-кишечные спазмы.

Время от времени у меня случаются приступы головокружения. Это вынуждает меня идти вдоль стены, чтобы в случае необходимости я мог на нее опереться.

Особенно тревожным для меня является то, что вот уже полтора месяца я просыпаюсь с таким ощущением, что скоро ослепну… Если это произойдет, то моим единственным занятием в тюрьме будут прогулки по саду. Так как я не смогу видеть, то чтение, письмо, просмотр телевидения отпадают. Мне останется только влачить, сидя в «темноте», жалкое существование без какой-либо возможности чем-либо заняться, в отличие от слепых, находящихся на свободе, которые могут собраться в кругу семьи, друзей, знакомых, могут заслушивать научные доклады, посещать концерты и тому подобное…

Я хотел бы воочию увидеть своих внуков, которым от 4 до 7 лет, и которых я знаю только по фотографиям и фильмам, чье посещение на пару часов в тюрьме не было бы заменой ежедневного общения в привычном для них окружении.

Я в скором времени могу ослепнуть и поэтому обращаюсь с просьбой к четырем правительствам освободить меня, дать 90-летнему старику, отбывшему 42 года заключения, возможность увидеть внуков».

На что рассчитывал Гесс, сочиняя это письмо, одному Богу ведомо! Оказывается, американский врач-окулист, обследовавший Гесса, установил, что никакого отслоения сетчатки нет. Не было проблем и с грыжей: французы предоставили ему прекрасный бандаж, которым, как он сам писал, «я полностью удовлетворен».

Что касается ослабления памяти и головокружений, то в записках Гесса обнаружено очень много упоминаний о том, что в пище ему постоянно дают яд, что создано тайное средство, при помощи которого «людей можно заставить не только говорить, но и действовать так, как им было приказано», что существуют препараты, вызывающие полный запор – и ни одно слабительное не поможет.

Но больше всего поражают его ложь и лицемерие, касающиеся любви к внукам! В официальной справке руководства тюрьмы говорится, что правом посещения Гесса пользовались: его жена Ильзе, сестра Маргарет, сын Вольф-Рюдигер, жена сына Адреа, племянник Виланд и племянница Моника, а также свояченица Ингеборг Прель. А вот что написано дальше: «В 1986 году директора тюрьмы разрешили посещение Гесса детям его сына – двум внучкам и внуку, однако сам заключенный от этих визитов отказался».

Вот так-то! Зато с французским пастором Габелем он общался каждую среду, да и то не столько по религиозным, сколько – скажем деликатно – по несколько иным мотивам. Советская администрация вскрыла эти мотивы и лишила Габеля пропуска в тюрьму. Сменивший его пастор Рериг тоже пытался установить о Гессом куда более тесные контакты, чем этого требует отправление религиозной службы, но и эти попытки мгновенно были пресечены надзирателем.

Еще на Нюрнбергском процессе адвокатом Гесса был доктор Зайдль. Навещал он своего подзащитного и в тюрьме, делая все возможное и невозможное для ослабления тюремного режима Гесса. Это он добился того, что Гесса перевели в камеру больших размеров, установили там госпитальную кровать, до четырех часов увеличили время прогулки, назначили диетическое питание и освободили от какой бы то ни было физической работы.

В случае необходимости Гесса немедленно переводили в Британский военный госпиталь. За время заключения он побывал там четыре раза, причем отлеживался от нескольких недель до нескольких месяцев. Так что за его здоровьем следили самым внимательным образом.

Но… на всякий случай представители четырех держав еще в 1962 году разработали и подписали весьма необычный документ. Называется он ПРИЛОЖЕНИЕ № 9.

«1. Вышеуказанные представители пришли к согласию относительно следующих мер, принимаемых в случае смерти Р. Гесса.

2. Тело умершего Р. Гесса будет находиться в английском военном госпитале для вскрытия не менее, чем 24 часа. Семью Р. Гесса известят о его смерти как можно скорее. Ввиду заверений, полученных от представителя семьи Р. Гесса относительно того, что его захоронение пройдет в семейном кругу в Баварии, останки будут направлены самолетом в Баварию (Федеративная Республика Германии) и там переданы его семье. Представители средств массовой информации не будут допущены ни в тюрьму, ни в госпиталь.

3. После смерти Гесса как можно быстрее публикуются согласованные заявления для печати. Точное время их обнародования обговаривается четырьмя сторонами после смерти Р. Гесса.

4. С учетом того, что в связи со смертью Р. Гесса можно ожидать неонацистских акций, представители трех западных держав заблаговременно предпримут шаги к тому, чтобы обеспечить полное сотрудничество со стороны правительства ФРГ для предотвращения подобных нежелательных акций и получения гарантий о том, что похороны Р. Гесса пройдут в семейном кругу.

5. Четыре названных представителя согласны с тем, что со смертью Гесса Межсоюзная тюрьма Шпандау исчерпывает свое назначение.

6. Четыре вышеназванных представителя согласны также, что под ответственностью коменданта британского сектора будут предприняты все необходимые шаги для сноса тюрьмы Шпандау и такого распоряжения остающимся после нее участком, которое исключало бы его превращение в место паломничества «сочувствующих» и членов нацистских организаций.

7. Архивы тюрьмы фильмируются на микропленку для передачи в копии представителям каждой из четырех держав. После благополучного завершения процесса копирования подлинники подлежат уничтожению по договоренности четырех держав».

Здесь же – довольно своеобразная расписка, подписанная четырьмя директорами и сыном Гесса – Вольфом-Рюдигером.

«Мне разрешено после смерти моего отца Р. Гесса организовать его похороны. Похороны состоятся без привлечения внимания в самом узком семейном кругу в Баварии. При этом я обещаю, что это мое обязательство носит доверительный характер».

Сам Гесс ничего об этом не знал и продолжал бомбардировать правительства прошениями об освобождении. И хотя, как он уверял, почти ничего не видит, регулярно вел что-то вроде дневника. Кое-какие записи Гесса сохранились, они настолько любопытны, что пройти мимо них никак нельзя. Вот что, например, писал он о событиях 1939 года.

«1939-й год. Мы были вдвоем с Гитлером, когда ему сообщили, что Англия и Франция объявили Германии войну: английские корабли вышли в открытое море. Это был единственный случай, когда за двадцать лет нашей совместной деятельности я видел его побледневшим, исключая случай чисто личного характера, когда я должен был сообщить ему ужасную весть. (Речь идет о самоубийстве юной племянницы Гитлера Гели Раубаль, к которой фюрер испытывал отнюдь не родственные чувства. – Б. С.)

Долго сидел он неподвижно в своем кресле, молча глядя перед собой. Наконец, произнес: «Ах, они не хотят терять лица?! Это будет «картофельная война». Под «картофельной войной» германские историки подразумевают войну без боевых действий, когда солдаты от безделья собирают на полях картофель и варят его. Гитлер надеялся, что объявление войны Англией и Францией не повлечет за собой начала боевых действий, его поведение не было похоже на поведение человека, ищущего возможность начать большую войну и наконец ее получившего. Если бы переговоры были возможны, то, безусловно, Гитлер настоял бы на том, чтобы вопрос польского коридора был решен приемлемо для Германии. Одним из семи его предложений была идея создания коридора в виде железнодорожной и автомобильной магистралей, проходящих через Польшу и соединяющих Германию с Восточной Пруссией.

Польша отклонила все предложения. Но Гитлер не терял надежд… Когда же Польша начала уступать и выразила согласие на решение вопроса о коридоре, Англия заключила с Польшей договор о взаимопомощи, после чего польское правительство снова заняло позицию тупого отклонения всех германских предложений. Из вышесказанного становится ясно, что Англию волновала не безопасность Польши, а тот факт, что польское правительство может пойти на уступку Германии и тем самым устранить причину для развязывания войны против Германии. Если бы Англия в действительности хотела обеспечить безопасность Польши, то дала бы понять польскому правительству, что до тех пор, пока существует вопрос коридора, существует опасность войны. Но Англии была нужна война, которая превратилась бы в конце концов в мировую».

А вот еще одно из воспоминаний Гесса:

«Честолюбие Гитлера не распространялось на военную область, хотя вопросами стратегии ведения войны он занимался. Гитлер хотел, чтобы Германия стала самой красивой страной в мире. Через несколько дней после того, как он стал рейхсканцлером, он сказал мне: «Во что бы то ни стало мы должны вернуть себе земли, отторженные от Германии Версальским договором. При этом иногда мы должны будем стоять на границе между войной и миром, но допустить войну нельзя ни в коем случае. Война была бы самой большой катастрофой для всех ее участников. При использовании современного оружия ее последствия были бы необозримыми. Нельзя также забывать, что война вызовет определенную отрицательную реакцию и среди собственного народа. Некоторые мои убеждения, изложенные в книге «Майн кампф», заставляющие сомневаться в моем желании мира, я изменил. Большая разница – писать квалифицированный труд и нести ответственность за судьбу целого народа!»

Обобщая, я абсолютно уверен, что Гитлер не хотел войны. Войну с Польшей он развязал из-за тайно оказанного на него психического воздействия. В развязывании мировой войны виновны те, кто обладает этими средствами и методами воздействия».

Довольно много места уделил Гесс размышлениям о причинах нападения Германии на Советский Союз.

«Зимой 1940/41 г. Гитлер вызвал меня к себе: он хотел посвятить меня в свои планы на следующий год. Но сначала он предложил высказаться мне – возможно, обнаружилось бы, что ход наших мыслей совпадает.

Советы не оставляли никаких сомнений, их цель была ясна – мировая революция. И первым этапом на пути к достижению этой цели была революция в Европе. Еще Ленин неоднократно говорил: «Германия – это ключ к Европе». Но национал-социалистическая Германия с каждым днем становилась все неприступнее для революционных поползновений. Это Советы знали точно. Народ, вооруженный единой идеологией, всегда сплочен вокруг своего руководства. Великие победы на Западе еще больше укрепили авторитет Гитлера.

Но война еще не окончилась. Великобритания вооружалась для наступления на укрепрайоны, которые она потеряла во время бегства на остров. Для того, чтобы воспрепятствовать этому, вермахт должен держать в западных областях Европы значительные силы. Использовать создавшееся положение – это было единственной возможностью для Советов, чтобы взять ключ от Европы в свои руки, а именно, захватить Германию, которая смогла бы противопоставить им только часть своих вооруженных сил.

Осознавая опасность с Востока, решение могло быть только одно: упредить нападение России и напасть самим. И напасть как можно быстрее, пока Великобритания не окончила подготовку к наступлению, а значит, мы могли оставить на Западе сравнительно небольшие силы, а все остальное использовать для войны на Востоке. Лично я был против того, чтобы мы сделали попытку высадиться на остров и тем самым вынудить Англию к миру… Возможно могло быть и так, что Англия понимая, что Германия, предпринимая наступление на Россию, исходит только из интересов Европы, предложит нам мир и тогда мы могли не опасаться с ее стороны удара в спину. Гитлер был такого же мнения. Однако не все из его окружения это мнение разделяли. Как бы то ни было, но право принять решение оставалось за ним.

Советы же готовились к войне. В Берлин прибыл их военный атташе, который в своей речи перед руководством вермахта показал, что его духовный уровень ниже уровня немецкого фельдфебеля. Русские показали фильм, в котором их армия предстает глубоко отсталой. Этот фильм был в нашем распоряжении 24 часа. С него была снята копия, которая затем поступила в качестве инструкции в части вермахта.

Это было как раз то, что нужно Советам. Ведь если государство хочет мира, то оно показывает себя сильным. Если же хочет развязать войну без названия «агрессор», то оно показывает себя слабым, с тем, чтобы склонить врага к нападению. Советы пошли даже на то, что когда на заключительном этапе нашей войны с Польшей они набросились на нее с Востока, а потом был совместный парад, они так обрядили свои полки, что перед глазами немецких офицеров они промаршировали в таком виде, что у многих русских солдат вместо кожаных поясных ремней были веревки, а вещмешки и фляги привязаны бечевками. Даже в Финляндии они использовали второклассные дивизии, оснащенные устаревшим вооружением.

Однако поводом для принятия фюрером решения о нападении на Советский Союз послужила не мнимая слабость русских, а легко угадываемая опасность для Европы с Востока».

А вот что сообщил Гесс о, своем ближайшем друге-кумире: