Текст книги "История политических учений. Первая часть. Древний мир и Средние века"
Автор книги: Борис Чичерин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Нельзя не согласиться с этою критикою, которая принадлежит ученику самого Платона, одному из величайших мыслителей всех времен и народов. Она вместе с тем служит исходною точкою для дальнейшего развития политических учений.
2. АристотельС Аристотелем мысль из области идеала переходит в действительность. Он имеет в виду не вечные образцы, по которым должны строиться вещи, а существо самых вещей. Поэтому в его воззрениях гораздо более трезвости, нежели у Платона. Но основания учения у обоих одни. Аристотель не эмпирик, как иногда утверждают, он остается идеалистом. Но он ищет идеи, присущей самим вещам, составляющей внутреннюю цель, которая дает направление их жизни и развитию. У Аристотеля, так же как у Платона, мир представляется сочетанием противоположных начал, но эти начала получают у него другое название. Вместо идей и материи он принимает категории материи и формы, или, что то же самое, возможности (δΰναμις) и действительности, или деятельности (ενέργεια). У Платона идеи являлись как особые, мыслимые образцы вещей, заключающиеся в божественном разуме, Аристотель отвергает эту гипотезу. Сущность вещей, говорит он, не может быть от них отделена. Мыслимый образ не может быть и источником движения, надобно предполагать здесь другое движущее начало. Утверждать же просто, что вещи причастны вечным идеям, не что иное, как пустословие и поэтическая метафора, ибо способ сочетания остается непонятным[6]6
Аристотель. Метафизика. Кн. 1. Гл. 9.
[Закрыть]. Чтобы дойти до истинной сущности вещей, надобно искать ее в них самих, разлагая их на составные части. Аристотель принимает четыре основных начала бытия: сущность, или форму, материю, начало движения и конечную цель[7]7
Там же. Гл. 3.
[Закрыть]. Это в несколько ином виде те самые начала, которые обозначены выше как исходные точки всех философских систем. Но у него они все приводятся к двум главным, ибо цель, высшее начало, состоит в осуществлении разумной сущности, или формы, или в переводе материи в форму, а начало движения не что иное, как стремление к цели. Весь мир слагается таким образом из материи и формы. Первая есть безразличный элемент, заключающий в себе возможность бесконечно разнообразных и противоположных определений; вторая, напротив, есть сама действительность вещей, то определение, которое составляет истинную их сущность. Получая форму, материя из безразличного состояния, из возможности переходит в действительность. Так, например, медь как материя заключает в себе возможность статуи, но вместе с тем и всякой другой формы; когда же она получает форму статуи, она из возможной статуи переходит в действительную. Но в этом примере форма является как нечто внешнее для материи; она сперва существует отдельно, в мысли художника, как конечная цель его деятельности, и затем уже сообщается материи. В произведениях же природы, в отличие от произведений искусства, и всего яснее в органических телах форма является присущею самой материи. Это та же идея, но как внутренняя цель, которая собственною деятельностью выводит вещи из скрытного, возможного состояния, дает им жизнь, слаживает все части и приводит их к единству. Таким образом, материя и форма составляют противоположные определения единой сущности: то, что в материи заключается как возможное, то в форме является как действительное. Существо формы есть деятельность, и цель этой деятельности состоит в осуществлении самой формы, т. е. в постепенном возведении материи к форме, или в переводе возможного в действительное. Отсюда целый ряд произведений, представляющих сочетание противоположных элементов, мир природы и мир духа. В человеке господство формы выражается в мысли, которая есть сознание формы, или разумной сущности вещей. Но высшее проявление формы есть мысль, отрешенная от всякой материи, чистая мысль или чистая деятельность, мышление о мышлении. Это и есть Божество, конечная цель всего сущего, к которому все стремится, неподвижный двигатель Вселенной.
Таким образом, в этой системе мысль является как живое, деятельное начало, разлитое повсюду, одухотворяющее материю, дающее вещам определенное бытие и наконец возводящее все к высшему единству, к конечной цели творения, к чистому самосознанию духа.
Среда этих форм, в которых выражается деятельность мысли, государство, как у Платона, занимает высшее место в области человеческих отношений, ибо оно представляет высшее осуществление человеческих целей. Но между тем как Платон требовал от государства полнейшего единства, считая другие формы отклонением от идеала, Аристотель прямо становится на ту точку зрения, которую великий его учитель развивал в разговоре о Законах. Вместо возможно большего единства он ищет наилучшего сочетания противоположностей. И здесь он не увлекается мечтами об идеальном построении общества, но постоянно соображается с действительностью, стараясь точнее определить различные существующие формы государственного быта, постигнуть их сущность и показать, что ведет их к добру или к гибели.
«Политика» Аристотеля – самое замечательное из всех политических сочинений, которые когда-либо являлись в свет. Это единственное, которое соединяет в себе высшие философские взгляды с глубоким и многосторонним пониманием действительности. В нем, с одной стороны, развивается философское существо государства и излагаются те начала, на которых оно зиждется, с другой – указываются и чисто практические задачи политики. Исследование не ограничивается какою-либо одною политическою формою, а одинаково простирается на все, как хорошие, так и дурные. Одним словом, это единственное сочинение вместе философское, юридическое и политическое.
Для Аристотеля, так же как для Платона, государство представляет высшее единство всей человеческой жизни. Преобладающее в нем начало есть цель, к которой оно ведет человека. Эта точка зрения оказывается уже с первых слов. Город или государство (πολις), говорит Аристотель, есть известный союз людей; но всякий союз существует для какой-нибудь цели, для известного блага. Важнейшее, высшее благо, какое может иметь в виду человек, будет целью высшего союза, заключающего в себе остальные. Это и есть союз политический, или государство. Поэтому государственная власть существенно отличается от частной, от власти отца семейства или господина. В этом легко убедиться, взглянувши на способ происхождения политического тела. Государство происходит и составляется из других союзов. Прежде всего из соединения мужа с женою и господина с рабами образуется дом, затем отдельные дома соединяются в села, наконец, из известного количества сел, имеющих вкупе все нужное для самобытного существования (άυτάρχεια), возникает государство, которое есть совершенный союз людей для жизни совершенной и самобытной. Все частные цели входят, таким образом, в общую цель, но цель государства не частная, а общая. Государство – не местный союз, как село; это не союз, составляемый для взаимных материальных выгод; цель его не ограничивается и установлением права для взаимной защиты; но все это должно предшествовать для того, чтобы существовало государство. Само же государство определятся общением всей жизни, это и составляет высшую цель человека[8]8
Ср. с главой 1 книги I «Политики» книгу III, глава 5.
[Закрыть]. Поэтому государство не есть искусственное изобретение людей, как утверждали софисты. Оно существует по природе, ибо цель не что иное, как сама природа предмета, которой осуществление и составляет его назначение. И так как цель выше всего, ибо к ней все стремится, то государство есть высшее или лучшее в человеческой жизни. Поэтому человек по своей природе животное государственное (ζϖον πολιτιχον). Вне государства могут жить только зверь, неспособный к общению, или Бог, который в себе самом имеет все для себя нужное. Человек же вне государства – последнее из животных. Поэтому в нем лежит естественное стремление к государственной жизни. И хотя по порядку физического происхождения отдельное лицо предшествует государству, но по природе или по своей сущности государство предшествует лицу, так как целое предшествует частям; ибо природа целого определяет природу частей, а не наоборот. Только в целом части находят свое назначение и достигают своего истинного естества. Человек только в государстве, под управлением правды и закона, становится человеком.
Таким образом, и у Аристотеля высшая цель, общее благо, определяет всю человеческую жизнь. В государстве заключается все, человек не понимается иначе, как его членом. Это последствие античного воззрения, в котором отдельные элементы жизни не получили еще самостоятельности. В новом мире личное начало всегда сохраняет большее значение даже у тех мыслителей, которые дают первое место общей идее.
Развивши в таких глубокомысленных чертах сущность государства, Аристотель переходит к составным его частям. Низшая общественная единица – дом, который состоит из соединения мужа и жены, отца и детей, господина и рабов. Прежде всего рассматривается последнее отношение. Здесь мы находим знаменитое оправдание рабства, на котором строилось классическое государство. Древние не признавали абсолютного значения человека, это понятие развилось позднее, в особенности под влиянием христианства. Но уже во времена Аристотеля были люди, принадлежавшие к школе софистов и Сократа, которые утверждали, что рабство противно природе и произошло от насилия. Субъективное начало вело к такому взгляду; но Аристотель, который имел в виду преимущественно объективную цель, восстает против него и старается оправдать рабство не только общественною необходимостью, но и самою природою человека. Всякая деятельность, говорит он, следовательно, и домашняя требует орудия, раб же есть живое орудие, служащее для жизни, а потому составляющее собственность хозяина. Надобно только знать, существуют ли люди, по природе своей предназначенные быть рабами? Что они есть, в этом легко убедиться. В человеке различаются две стороны, тело и душа, из которых одна предназначена к владычеству, другая – к подчинению. В самой душе разум властвует над влечениями. Тот же закон повторяется всюду: где многое соединяется в одно, необходимы начало господствующее и части подчиненные. Поэтому если есть люди, которые отличаются от других, как тело от души или животное от человека, очевидно, что они по самой своей природе должны подчиняться другим и быть рабами. Таковы все, которых назначение состоит в физическом труде и которые, таким образом, служат орудиями других. У них нет владычествующей части души, разума, они имеют его настолько, насколько нужно, чтобы понимать чужие веления, а не настолько, чтобы повелевать самим. Поэтому они призваны быть рабами. Сама природа указала на это, давши им, по крайней мере большею частью, иное телосложение, нежели свободным людям, которых назначение состоит в политической жизни, а не в телесной работе. Будучи основано на природе, рабство справедливо и полезно как для хозяина, так и для самих рабов, которые через это исполняют естественное свое назначение. Отсюда правомерность насильственного подчинения рабов. Не всякое рабство, основанное на войне, справедливо, как утверждают некоторые, ибо сама война может быть несправедлива; но правомерно покорение, основанное на естественном превосходстве. Людьми, самою природою предназначенными быть рабами, Аристотель признает варваров. У них нет в душе элемента, созданного для господства. По природе раб и варвар – одно и то же.
В этом учении мы видим, с одной стороны, чисто служебное значение промышленного труда, с другой – всецелое поглощение человека общественным его призванием. Люди, как и все в мироздании, делятся на два противоположных элемента, каждый со своим назначением, один призванный к владычеству, другой – к подчинению. Все это естественно вытекало из самого строя древней жизни, где рабство было явлением необходимым. Противным природе считали его только те, которые само государство признавали искусственным изобретением человека. Те же, которые в политическом организме видели осуществление высшей идеи, оправдывали и рабство. Действительно, там, где общая цель проникает всю жизнь человека, лицо должно всецело отдавать себя государству, в котором оно находит исполнение естественного своего назначения. Но такой порядок несовместен с развитием частной жизни и особенно с физическим трудом. Призвание политическое и призвание промышленное должны здесь разделяться. С одной стороны, гражданам, посвящающим себя государству, необходимы рабы для удовлетворения насущных их потребностей; с другой стороны, при подчиненном, служебном значении частных интересов промышленное население естественно исключается из политической жизни. Последняя в древности вращалась в тесном кругу граждан, но зато нераздельно господствовала в этом замкнутом кружке. В новое время, напротив, с развитием частной жизни лицо совмещает в себе и человека, и гражданина. Член государства не нуждается в рабах, но зато он и не принадлежит всецело государству, он не посвящает себя исключительно политической жизни. Поэтому, с другой стороны, промышленное население приобщается к политическим правам. Государство в наше время не имеет для гражданина такого значения, как в древности, но взамен этого оно приобрело большую ширину, оно совмещает в себе большее разнообразие элементов и доставляет одинаковое ограждение всем.
В связи с рабством Аристотель излагает и экономические отношения. Он разделяет способы приобретения на естественные и искусственные, или коммерческие, первые имеющие в виду необходимое в домашней жизни, вторые – безмерное умножение богатства. Только деятельность первого рода может быть одобрена, вторая же осуждается, потому что цель ее удовольствие, а не добродетель. Особенно Аристотель восстает против роста, посредством которого добываются деньги из самих денег, это способ приобретения наиболее противный природе. И в этих суждениях отражается воззрение древнего мира, в котором частные интересы не имели самостоятельного значения.
Кроме рабов в состав дома в качестве подчиненных лиц входят женщины и дети, но они существенно отличаются от первых. Назначение их не физический труд, а общение жизни с отцом семейства. Поэтому женщины и дети – свободные лица, хотя с другими свойствами, нежели взрослые мужчины. Женщина имеет разум, но подчиненный, у детей же разум несовершенный. И те и другие созданы для повиновения, тогда как назначение мужчины – повелевать. Власть главы семейства над женою должна быть аристократическая, с признанием ее свободы, над детьми же – монархическая, на основании старшинства лет и любви[9]9
Ср.: Аристотель. Никомахова этика. Кн. VIII. Гл. 10 (изд. Дидота).
[Закрыть].
Впрочем, Аристотель не распространяется о семейных отношениях. Воспитание женщин и детей, говорит он, определяется главным образом политическим бытом, ибо дом составляет часть государства, а устройство частей должно соображаться с устройством целого. Поэтому он прямо переходит к политическому телу. Разобравши теории предшествовавших ему мыслителей, в особенности Платона, а также замечательнейшие учреждения, существовавшие в действительности, как то: спартанские, критские, карфагенские, он приступает наконец к изложению собственного своего учения.
Здесь опять он начинает с составных частей государства, однако всегда сохраняя в виду общую цель. Государство состоит из граждан, что же такое гражданин? По определению Аристотеля, гражданином называется тот, кто участвует в суде и совете, следовательно, существенным его признаком служат политические права. Это гражданин в собственном смысле, другие же, например дети, суть граждане несовершенные. Вовсе не принадлежат к числу граждан те, которые не имеют никакого участия в политических правах. Но так как в разных государствах допускаются к правлению различные классы, то и само определение гражданина не везде одинаково.
Гражданин живет для государства, поэтому отличительным его свойством служит добродетель. Под этим словом Аристотель разумеет вообще те качества, которые ведут к достижению цели, следовательно, в этом случае те, которые делают человека способным участвовать в суде и совете. Что же такое добродетель гражданина? Одинакова ли она с добродетелью человека? На этот вопрос, говорит Аристотель, следует вообще отвечать отрицательно. Добродетель граждан относится к государству, а последнее бывает различно и по устройству и по цели. Сообразно с этим оно требует от граждан различной добродетели, тогда как добродетель человека всегда одна и та же. Кроме того, граждане в одном и том же государстве имеют различное назначение, которое опять требует различной добродетели. Однако нет ли разряда граждан, которых добродетель совпадает с добродетелью человека? Есть, именно правители, которые должны обладать высшею способностью. Но так как в совершенном государстве каждый гражданин должен быть способен и подчиняться, и повелевать, то здесь добродетель гражданина совпадает с добродетелью человека.
Этими соображениями разрешается вопрос: следует ли ремесленников причислять к разряду граждан? Если ремесленники допускаются к политическим правам, то от граждан нельзя требовать добродетели, ибо она принадлежит только тем, которые не трудятся для пропитания. Тот, кто работает для другого, есть раб; тот, кто работает для публики, есть наемник. Достаточно указать на это, говорит Аристотель, чтобы решить вопрос. Есть однако конституции, в которых и ремесленники причисляются к гражданам, но в благоустроенном государстве этого быть не может.
Определив таким образом существо и свойство граждан, Аристотель переходит к устройству самого государства. Оно может быть различно; в чем же состоит это различие?
Оно определяется прежде всего различием цели. Истинная цель государства – общее благо, а потому те политические формы, в которых господствует это начало, можно назвать правильными; те же, в которых имеются в виду выгоды одних правителей, а не народа, суть формы извращенные. В последних государство уподобляется союзу господина и рабов, установленному преимущественно для пользы господина. Как правильные, так и извращенные формы в свою очередь разделяются на несколько видов, смотря по составу верховной власти, ибо государственное устройство определяется главным образом устройством властей, и прежде всего власти верховной, господствующей над другими. Власть может принадлежать либо одному лицу, либо немногим, либо, наконец, большинству граждан. Отсюда три правильных образа правления: монархия, или царство, аристократия или господство лучших людей, и политая, или республика. В «Никомаховой этике» Аристотель эту последнюю форму называет тимократиею, потому что здесь политические права распределяются на основании ценза (τίμημα). Мы видели, что Платон тимократиею называл правление, где господствует честь (τιμή). Название Аристотеля имеет, следовательно, иное значение, вследствие иного словопроизводства, оно и осталось в науке. Каждому из этих трех образов правления соответствует извращенная форма: монархии – тирания, где имеется в виду только польза правителя, аристократии – олигархия, где богатые правят для собственных выгод, политии – демократия, где владычествуют бедные, имея в виду только самих себя.
В действительности могут существовать и существуют все эти различные образы правления; но спрашивается: кому по самому существу дела, по истинному понятию о государстве, должна принадлежать верховная власть? Этот вопрос, говорит Аристотель, представляет значительные трудности. Если вручить ее лучшим людям, то все остальные будут унижены; если сосредоточить ее в одном лице, то это будет еще большее преувеличение олигархического начала. Казалось бы, всего скорее можно предоставить ее целому народу; ибо, хотя в толпе каждый отдельный человек хуже избранных людей, однако в совокупности народ нередко превосходит высшие классы и разумом и богатством. Рассеянное в малом количестве собирается здесь воедино, вследствие чего в массе составляется высшее качество. Но иногда народная толпа бывает не лучше стаи зверей. По идее, верховная власть должна принадлежать закону, основанному на разуме. Все признают, что в государстве должна господствовать правда, которая составляет высшую его цель, так как в ней заключается общее благо. Но каким образом распределить власть на основании правды? Все ищут правды, каждый во имя ее требует себе власти, но обыкновенно люди ошибаются в приложении этого начала.
Следуя учению Платона, Аристотель в «Никомаховой этике»[10]10
Аристотель. Никомахова этика. Кн. V. Гл. 3 и 4 (изд. Дидота).
[Закрыть] разделяет правду на два вида, сообразно с двояким значением равенства, составляющего ее сущность. Равенство может быть числительное и пропорциональное, поэтому и правда бывает двоякая. Одну Аристотель называет правдою уравнивающею (διορθοτιχον δίχαιον), другую – правдою распределяющею ((διανεμητιον δίχαιον, justitia distributiva). Первая действует по арифметической пропорции; она господствует в гражданских оборотах и обязательствах, почему называется также оборотною, или меновою (συναλλαχτιχον δίχαιον, justitia commutativa). Она предполагает, что лица совершенно равны между собою, вследствие чего уравниваются и их отношения. Вторая действует по началу геометрической пропорции, воздавая каждому равное, сообразно с его природою или достоинством: большему – больше, меньшему – меньше. Последняя должна господствовать в политических отношениях, но как ее определить? Какой признак может служить основанием для правомерного распределения власти? Каждая часть народа выставляет свое мерило: олигархия – богатство, демократы – свободу. Богатые утверждают, что граждане, неравные по имуществу, должны быть неравны и во всем; бедные, напротив, говорят, что люди, равные по свободе, должны быть равны и в политических правах. И те и другие ошибаются, ибо главный элемент государства состоит не в богатстве и не в свободе, а в добродетели. Но если лучшие люди будут на этом основании требовать себе власти, то и им можно возразить, что масса народа, хотя в отдельности хуже их, но в совокупности может быть лучше. Таким образом, заключает Аристотель, нет превосходства, которое бы вполне отвечало требованиям правды и могло бы служить основанием для исключительного присвоения власти кому бы то ни было. В том только случае, когда один человек или несколько настолько превышают остальных политическою добродетелью, что сравнения быть не может, правление очевидно должно принадлежать им. Они являются уже не как равные между равными, а как боги между людьми.
В этих мыслях Аристотеля можно видеть начало того учения о конституционной монархии, которое, отправляясь от владычества разума и правды в человеческих обществах, отрицает принадлежность их какому бы то ни было лицу или собранию, а потому требует совокупного участия всех общественных элементов в общих решениях. Это учение в новое время мы увидим у Гизо.
Разрешив таким образом этот основный вопрос государственной жизни, Аристотель приступает к рассмотрению отдельных образов правления, и прежде всего монархии. Он разделяет ее на несколько видов, которые сводит к двум главным: первый тот, который существовал в Спарте, где царь был не что иное, как наследственный военачальник; второй – самодержавие (παμβασιλέια), где полнота власти сосредоточивается в лице царя. Первый вид, собственно, не составляет особого образа правления, ибо со всяким совместно то или другое устройство военной власти. Что касается до второго, то Аристотель в весьма редких случаях считает его полезным. Вообще лучше, чтобы властвовал закон, нежели человек; лучше, чтобы государством управляли несколько добродетельных людей, нежели один, который не может за всем усмотреть. Сами цари принуждены вверяться приближенным. Наконец, здесь всегда неизвестно, в какие руки может попасть правление. Поэтому самодержавие может быть уместно только там, где один человек настолько превышает других, что все естественно должны ему повиноваться. Это право гения. Из этих объяснений можно видеть, в каком смысле Аристотель в «Никомаховой этике»[11]11
Аристотель. Никомахова этика. Кн. VIII. Гл. 10.
[Закрыть] мимоходом называет царство лучшим из образов правления. Истинное значение монархии было непонятно для греков. И точно, там, где огромная масса народа вовсе не принимается во внимание, где государственная жизнь сосредоточивается в кругу избранных людей, всецело посвящающих себя политической деятельности, нет причины, почему бы из числа последних выделялось единое лице, возвышенное над всеми. Здесь республиканское устройство гораздо уместнее.
В «Политике» Аристотель называет наилучшим образом правления тот, где властвуют лучшие люди, все равно, будет ли эта высшая добродетель принадлежать одному лицу, или отдельному роду, или, наконец, известному количеству людей. Но так как первое не более как случай, то начертание наилучшего образа правления сводится к изображению благоустроенной аристократии. Следуя примеру Платона, Аристотель задает себе и эту задачу, но, к сожалению, эта часть «Политики» осталась у него не оконченною или дошла до нас в отрывке[12]12
Вопрос о цельности и о порядке глав «Политики» Аристотеля весьма спорный. Он основательно обсуждается в приведенном выше сочинении Гильдебранда, а также у Бартелеми Сент-Илера в его введении к переводу «Политики». Считаю излишним повторять здесь различные доводы и мнения.
[Закрыть].
Приступая к изображению совершенного политического устройства, Аристотель, так же как Платон, сначала излагает необходимые условия для своего государства. Оно должно быть не слишком большое и не слишком малое, ибо в первом трудно установить порядок, второе же не имеет довольно средств для существования. Количество граждан должно быть достаточное для удовлетворения всех потребностей, а между тем удобное для надзора. Земля должна доставлять все нужное для пропитания жителей. В противоположность Платону, Аристотель предпочитает приморское положение города, доставляющее удобства для торговых сношений и для защиты. Наконец, необходимо, чтобы государство состояло из греков, ибо северные народы обладают храбростью, но лишены разума; народы азиатские, напротив, разумны, но не одарены храбростью. Одни греки соединяют в себе оба качества. Граждане в совершенном государстве должны вполне посвящать себя политической жизни и добродетели. Право гражданства не дается земледельцам, ремесленникам и купцам, ибо низкий образ жизни ведет к низкому образу мыслей. Эти классы исключаются и из поземельной собственности. Земля принадлежит только гражданам; обрабатывается же она посредством рабов и метойков, ибо само занятие земледелием воспрещается гражданам. Исключительное призвание последних – служение государству. Но так как в этом служении заключаются различные обязанности, именно защита отечества и управление, то спрашивается: должны ли эти два разряда должностей принадлежать одним и тем же лицам или разным? Платон в своем идеальном государстве требовал, чтобы правление было вручено мудрейшим, предназначенным к тому самою природою или Божеством; Аристотель, который не признавал, чтобы какое-либо превосходство могло служить основанием для обладания властью, старается сочетать преимущество высшей способности со свободою всех. С этою целью он разделяет граждан по возрасту; так как юности принадлежит сила, а зрелым летам мудрость, то младшие должны носить оружие, а старшие править государством. Этим способом никто не исключается из правления, а все вступают в него по очереди. Кроме того, так как в государстве необходимы и жрецы, то эта должность предоставляется старцам, уже отживающим свой век. Таким образом, общее право согласуется с различною способностью и с различным назначением людей. Этим осуществляется требование, чтобы каждый мог быть и правителем, и подданным.
Однако, для того чтобы всякий гражданин мог в свое время сделаться членом правительства, необходимо, чтобы он был воспитан в добродетели. Воспитание составляет первое основание совершенного государства. Поэтому Аристотель подробно распространяется о нем. Но здесь, на самой середине, обрывается изложение, дальнейшее устройство политического идеала Аристотеля остается нам неизвестным.
От наилучшего правления Аристотель переходит к тому, которое более всего приходится к настоящей человеческой жизни. Это и есть полития. Она состоит в сочетании противоположных начал. Это та самая мысль, которую Платон развивал в разговоре о Законах. Но Платон, в идее, искал сочетания монархии с демократией, хотя в изложении он отступил от этого требования; Аристотель, придерживаясь более действительности, прямо берет не правительственные начала, а общественные элементы. Составные части каждого населения суть богатые и бедные. Отсюда два противоположных образа правления, олигархия и демократия, основанные на преобладании тех или других. В олигархии владычествует меньшинство, в демократии большинство; но это происходит оттого, что богатство обыкновенно составляет достояние немногих, большинство же состоит из бедных. Каждый из этих образов правления в свою очередь подразделяется на несколько видов, по степени развития преобладающего в нем начала. Желательно же соединение обеих форм. Оно может быть двоякого рода: когда при распределении власти кроме богатства берется в расчет и добродетель, тогда образуются некоторые виды аристократии, приближающиеся к олигархии; когда, напротив того, в правлении преобладает демократический элемент, тогда возникает собственно так называемая полития. Ее-то Аристотель и считает лучшим в действительности образом правления, и так как она состоит из соединения богатства с бедностью, то здесь очевидно должен преобладать средний класс людей. Вообще, говорит Аристотель, высшие классы, гордые своим богатством, несправедливы к народу и нелегко подчиняются власти; низшие со своей стороны плохо управляют общественными делами. Только средний класс соединяет в себе чувство равенства с умением подчиняться предписаниям разума. Здесь опять нельзя не вспомнить новейшего учения о конституционной монархии, которой отличительные признаки состоят именно в сочетании порядка со свободою и в преобладании средних классов. У древних мыслителей это устройство является в республиканской форме, но мысль та же самая. Идеализм везде приходит к одним и тем же началам.
Считая смешанное правление наилучшим в действительности, Аристотель не отвергает однако и других. Государственные учреждения должны сообразоваться с состоянием народа и с теми элементами, которые входят в состав населения. Отправляясь от этой мысли, Аристотель дает советы насчет устройства каждого образа правления, указывая на причины падения правительств и на средства их поддерживать. Основное правило для всякого государства состоит в том, что часть народа, желающая сохранения учреждений, должна быть сильнее той, которая хочет перемены. При этом надобно различать два элемента: количество и качество граждан. Там, где перевешивает первое, установляется демократия, где, напротив, последнее получает преобладание, водворяется олигархия. Но для какого бы государства законодатель ни был призван издавать законы, он всегда должен иметь в виду средний класс людей, который один может дать прочность учреждениям.
