Текст книги "А почему бы и нет"

Автор книги: Борис Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Глава 2. Продолжение детства

Война продолжалась, забирая сотни тысяч воинов и мирных жителей. Мы, малышня, постепенно начинали понимать трагедию современной жизни, хотя и не были непосредственными участниками или свидетелями ужасающих событий.

Слава пошёл в первый класс. Мама, как могла, одела его и снабдила самодельной сумкой для учебников и тетрадей. Но, ни того, ни другого, в полном смысле этих слов, у него не было. Учебники были довоенные в количестве одного для нескольких учеников, а вместо тетрадей использовали любые материалы, пригодные для письма. Как счастливое исключение, откуда-то появились тетради в косую линейку для первого класса. Они мне так понравились, что я часами сидел возле Славика, глядя на то, как он старательно выписывал буквы в этой тетради. Я очень хотел заняться таким же увлекательным делом, но… не было у меня тетрадки. Я брал исписанные братом листочки и карандашом вычерчивал косые линии, как бы, создавая тетрадь для первого класса.

После уроков по письму Слава начинал учить арифметику. Вот тут уж я совсем терял голову. Всё, что делал брат, я повторял за ним и получал от этого неописуемое удовольствие. Цифры и счёт я освоил очень быстро, арифметические действия по программе первого класса для меня не представляли трудностей. Выходя на улицу, я везде – на дороге, на стенах и заборах – записывал какие-нибудь примеры и тут же решал их. Взрослые люди, которые видели в то время меня – четырёхлетнего пацана, решающего «сложные» задачки,– собирались в кружок, наблюдали за решением, восхищались мной. А я гордился этим и всё больше и дальше продвигался в деле освоения уличной арифметики.

Слава никогда не отказывал мне в помощи и в освоении новых знаний. Можно сказать, что я вместе с ним учился и закончил первый класс.

Но не только математика была предметом моих интересов. Все сказки и детские книги, которые по счастливой случайности попадались мне в руки, я читал и перечитывал неограниченное число раз.

Не знаю, откуда появилась во мне любознательность к неизвестному. Я тогда не задумывался над этим. А вот намного позже я не раз вспоминал слова мамы о том, что сразу после рождения я открыл один глаз и с интересом рассматривал всё, что меня окружало. Я, конечно, не воспринимал это всерьёз, но интерес ко всему новому был во мне с тех пор, сколько я себя помню.

Закончилась война. Выжившие в ней мужчины возвращались к своим семьям: кто-то на одной ноге, а кто-то целый и только в шрамах. Но, всё же они были дома, и здесь их с радостью принимали такими, какими они стали. Большинство же женщин с повзрослевшими детьми стояли поодаль и с болью наблюдали за немногочисленными процедурами долгих поцелуев. Слёзы радости встречающих женщин отзывались слезами горести и зависти у тех, кому некого было встречать, к кому не приехал и не приедет муж, сын, брат.

Я видел все эти церемонии и не понимал тогда, зачем, почему всё так происходит, кому это нужно, кто виноват в том, что у одних детей снова есть папа, а другие никогда не произнесут такого слова.

Не помню, какие чувства и мысли были у меня по поводу возвращения нашего отца, но отчётливо до сих пор вижу посветлевшее в последние дни лицо мамы. Она нам ничего не говорила, ждала, но не знала, приедет отец или нет, и, если приедет, то когда это будет. Но, надежда у неё была, и она изнутри освещала её лицо.

Было лето, и мама, в каком-то неизвестном мне красивом платье, то выбегала на улицу, то снова возвращаясь в дом, крутилась перед зеркалом и нежно гладила по головкам, потом, поцеловав нас со Славиком, снова выбегала на улицу. У неё было ощущение, что вот сегодня или завтра приедет наш папа, и, главное, не пропустить бы этот момент, быть начеку.

А я, вспоминаю, был в каком-то «разбрызганном» состоянии: вроде бы чего-то ждал и в то же время не представлял себе, кто такой папа, как он выглядит и как он появится возле дома: пешком, на машине или как-то по-другому? Будет ли он один или с каким-нибудь другим солдатом?

И вот тот памятный момент: подъехал грузовик, остановился чуть поодаль от нашего дома. Мама смотрела в окно и не знала, что делать – идти встречать мужа или ждать подтверждения, что приехал именно он. Мы со Славой тоже прильнули к оконным стёклам и ждали, ждали, ждали. Несколько минут никто не выходил, из кабины тоже никто не выпрыгивал.

Мой отец

Наконец, показалась одна военная фуражка, потом другая, и через борт лихо спрыгнули двое молодцов. Мама вскрикнула и выскочила на улицу. Слава – за ней, а я впал в ступор. Как стоял, прижавшись лбом к стеклу, так и продолжал я наблюдать за происходящими событиями. Пошатываясь, лёгким шагом от машины отделился один солдат и направился навстречу маме. Я видел только долгие объятия, никаких слов мне слышно не было. Освободившись от маминых рук, папа шагнул к Славику и, погладив по голове, как будто только вчера с ним расстался, прижал к себе его тельце. Я, как заколдованный, всё ещё не мог оторваться от оконного стекла. Папа стал оглядываться по сторонам, что-то спросил у мамы. Она ему ответила, и Славик мигом побежал в дом. Он силой вытащил меня на улицу, что-то приговаривая, а я упирался, как баран, которого ведут на бойню. До сих пор я не могу пояснить своего поведения. Испугался я или застеснялся, но вёл себя препротивно. Папа взял меня под мышки и легко вскинул над головой. После двух трёхкратного повторения таких манипуляций он поставил меня на землю и крепко прижался своей небритой щетиной к моему растерянному лицу.

– Ну что, сынок, – обратился он ко мне, – ты не рад нашей встрече?

Я, молча, уткнулся лицом в его гимнастёрку, не зная, как вести себя с неизвестным мне родным отцом.

Приехавший вместе с папой солдат, стоявший до сих пор в сторонке, подошёл к нему и, хлопнув по плечу, сказал:

– Я рад за тебя, старший сержант. Всё у тебя нормально. А я поеду дальше, к своему дому. – Они обнялись. Солдат, как я потом узнал, жил через несколько домов от нас. Он откуда-то достал фляжку, налил из неё в металлические кружки дурно пахнувшую жидкость и, сначала обнявшись, они выпили её. Крякнув и утёршись, солдаты с удовольствием закинули в кузов машины эти, ненужные теперь атрибуты солдатской жизни.

Мама не отпускала отца ни на секунду, то держа его за руку, то просунув руку за широкий солдатский ремень.

– Ну что, родные мои! Пошли домой, я соскучился.

Он подхватил тяжёлый чемодан и солдатский вещмешок. Мы двинулись к дому, навстречу своему семейному счастью. Слава шёл рядом с отцом, солидно шагая и держась за ручку чемодана. Ну, что ж, он был уже солидный, закончил с отличием первый класс. Я – ещё малышня – рядом бежал то с одной, то с другой стороны, тайком заглядывая в лицо отцу, пытаясь признать в нём долгожданного, родного человека.

Несколько дней у нас в доме царила полная эйфория. Приходили родственники, соседи. В основном, это были женщины, которые ещё ждали своих родных мужчин, или те, у которых уже не было никакой надежды на встречу с ними. Но, они приходили к нам, чтобы хоть краем глаза поглядеть на счастье нашей семьи, порадоваться за нашу маму и, на минутку представить себя в такой же обстановке, со своими, уже не ожидаемыми мужьями.

Приходили и другие, вернувшиеся чуть раньше, солдаты. Они обнимались, пили водку и долго вспоминали пройденные дороги и испытанные при этом ужасы и муки, ранения и смерти.

Нам, пацанам, особенно мне, вся эта круговерть казалась нереальной и бесконечной. Я не находил себе законного места – то сидел в уголочке, слушая солдатские рассказы и, временами наблюдая их слёзы и всхлипывания, то выбегал на улицу поделиться услышанным с мальчишками, которые постоянно были возле нашего дома и ждали моих рассказов.

Но, увы! Время неумолимо. Оно катится дальше, оставляя только в памяти людей прошедшие события и, требуя от них соответствующих, сегодняшних действий.

Мама уволилась с работы, а папа снова вернулся на фабрику, на своё рабочее место. Его там встретили с восторгом, так как требовались такие специалисты, а возвращались туда далеко не все. Женщины ещё долгое время будут составлять основную часть рабочего коллектива, пока молодое поколение, народившееся после возвращения солдат, не подрастёт и не займёт места своих матерей.

В эмоциональном плане послевоенные годы были насыщены позитивной энергией, но, в материальном – было ещё тяжело. Еды не хватало, в магазинах всё продавалось по карточкам и в ограниченном количестве. Да, и ассортимент продаваемого товара, заставлял, желать лучшего. Не помню, по сколько, но точно знаю, что хлеб продавали в строго определённом количестве, в зависимости от состава семьи. Да и того не всегда доставалось каждому. Очереди за хлебом были безразмерные, растягивающиеся на десятки и сотни метров. Чтобы завтра купить хлеб, мы сегодня со Славиком и другими мальчишками вечером шли к магазину, занимали там очередь и всю ночь оберегали её, чтобы утром гарантированно купить привезённый, свежий хлеб. Ночи бывали прохладными и, чтобы согреться, мы, по одному, по двое, выходили из жужжащей толпы и бегали с мальчишками по пустынным, ночным улицам.

Ближе к утру очередь почему-то уменьшалась по длине, но укреплялась по плотности. В определённое время появлялась машина или повозка с хлебом, и от очереди оставалось только название. Нас, малышей, затирали, прижимали, сминали, но мы твёрдо держались за своё место, несмотря на помятые рёбра и затруднённое в толпе дыхание.

Привезённый свежеиспечённый хлеб издавал такой умопомрачительный аромат, что он забивал тошнотворный запах пота зажатых в толпе людей. Если рядом, в так называемой очереди, оказывался безразмерный человек, раза в два выше нас ростом, то, как мне помнится, даже при дурманящем запахе хлеба, жить не хотелось. Опять же, при этом, часто вспоминалось и то, какое удовольствие в военные годы доставлял нам колючий овсяный хлеб. Ради этого, сегодняшнего, хлеба, можно теперь выдержать любые муки.

Это сейчас я так философски оцениваю свои чувства и состояние, но, тогда была великая цель – купить хлеб, во что бы то ни стало: умереть, но не сдаваться. Ведь не зря же была потрачена целая ночь, чтобы теперь отступить!

Была ещё одна очередь. Тоже всю ночь, мужики дежурили возле пекарни, чтобы утром, сразу из печи загрузить хлебушек на транспорт, привезти его в магазин, потом разгрузить и, гарантированно, в числе первых купить положенную им порцию. Рано или поздно, и мы со Славиком, сжимая в потных руках карточки, приближались к продавщице, которая с точностью до грамма, отвешивала нам нашу долю. Часто, или почти всегда, эта доля состояла из одного большого куска, и нескольких кусочков, разных размеров, словно пирамида, лежащих друг на друге. Как правило, верхние кусочки в пять-десять граммов тут же нами съедались, а более крупные – надёжно прятались в сумку. Не выспавшиеся, но довольные победой, мы возвращались домой, чтобы отдохнуть и приготовиться к завтрашнему дежурству. Так продолжалось почти каждый день, до тех пор, пока лето не заканчивалось, и погода уже не позволяла нам ночи проводить на улице.

Естественно, что никаких деликатесов или сладостей мы в детстве не пробовали, не видели и не знали об их существовании.

Жаркое, сухое лето сорок седьмого года запомнилось мне и наложило отпечаток на мою психику во всей последующей жизни. В один из ветреных, жарких дней загорелся соседний дом, и через несколько минут пламя бушевало сразу на ряде других домов. Наших родителей не было в то время дома, и мы со Славиком, впервые оказавшись в такой ситуации, не знали, что делать. Соседи, что смогли, выносили вещи на улицу. Мы ничего вынести не могли и только с ужасом наблюдали за страшным, всё пожирающим пламенем. Произошло какое-то чудо – ветер внезапно поменял направление, и дом наш уцелел среди кромешного ада.

Шёл сорок седьмой год. Несмотря на постоянное недоедание, мы, дети войны, были беззаботны и шаловливы. В животе опять всё время раздавалось голодное журчанье. Сначала я не понимал, почему мама стала поправляться при таком постоянном недоедании. И только потом кто-то из более смышленых друзей шёпотом сообщил мне:

– У тебя скоро появится братик или сестричка.

– Это о чём ты? – не сразу сообразив, что он говорит, спросил я его.

– Ты что, не видишь, у тебя мама беременная?

Я долго молчал, переваривая только что услышанную новость.

«Ах, вот в чём дело!» – наконец, я сообразил и побежал домой.

Я залетел в комнату и долго смотрел на маму, занимающуюся своими делами.

– Ты чего, сыночек? – спросила она удивлённо.

– Это правда?

– О чём ты?

–У нас будет братик?

– Правда, правда. Только вот я не знаю, братик или сестричка.

Я не был готов к такому повороту событий, к появлению в нашей семье ещё одного или одной…

– Когда? – задал я глупый вопрос, не зная от растерянности, что же ещё спросить.

Мама тихо, как-то по-особенному, нежно засмеялась, погладила меня по голове и ответила:

– Скоро, сыночек, скоро. Будет у нас малышка.

Я выбежал из комнаты и с глупым видом подошёл к своим, более осведомлённым друзьям.

– Ты чего такой размазанный? – спросил кто-то из них. – На тебе лица нет.

Не поняв от растерянности этих слов, я неуклюже потрогал свой нос и, убедившись в том, что моё лицо на месте, я «сморозил» ещё одну глупость:

– У меня есть лицо. А скоро у нас ещё будет брат.

Все засмеялись, начали трогать мои щёки, уши, лоб.

– Действительно, у него лицо. А мы думали, это картошка.

– Сам ты картошка, – огрызнулся я и толкнул остряка так сильно, что он неожиданно отлетел в крапиву.

Хохота было на всю улицу.

Когда Слава пришёл из школы, я сразу решил его огорошить новостью.

– А у нас скоро будет братишка. Или сестричка.

– Ну и что? – равнодушно отреагировал он на мою новость.

– Тебе что, не интересно знать?

– Я уже давно об этом знаю.

Второй раз за сегодняшний день я оказываюсь в дураках.

– Ты знал и ничего мне не говорил?

– А ты что, сам без глаз?

– Причём тут мои глаза? – опять я высказал глупость.

– Притом, что это уже давно все видят, кроме тебя.

Дурачком я себя вроде бы не считал, но сейчас я выглядел именно так и с обиженной физиономией ушёл от брата.

Одним весенним тёплым днём папа взял на работе машину и отвёз маму в больницу.

Через два дня он радостно сообщил нам со Славой:

– Ну, что, братья-кролики? Вы готовы встречать пополнение в нашей семье?

– Как?.. Где?.. Что, уже есть? Как его зовут? – один за другим посыпались вопросы.

– Уже есть. И зовут его пока никак, – со смехом отвечал отец. – Скоро сами увидите.

Так появился у нас ещё один мальчишка. Маленький, сморщенный и очень голосистый.

Он занял когда-то бывшую нашу со Славой зыбку, которую накануне папа подвесил и закрепил на потолке. Назвали его Алексеем – Алёшенькой.

Не скажу, что с появлением братишки круто изменилась наша мальчишеская жизнь, но, всё-таки, свободного времени поубавилось. Когда мама занималась домашними делами, она приспосабливала нас со Славиком к воспитательному процессу. Мне, как имеющему больше свободного времени, чаще, чем Славику, доставалось получать удовольствие от качки зыбки, кормления из бутылочки голодного крикуна и замены мокрых пелёнок.

Иногда, чтобы для семьи добыть дополнительное питание, мы с друзьями выходили на речку или на пруд ловить рыбу. Снасти у нас были немудрёными. При ловле мелких рыбёшек в реке – это была даже не река, речушка – мы пользовались намётом. Это такая мешкообразная сетка, прикреплённая к длинной жерди. Удавалось наловить за день килограмма два на всю нашу ватагу. Делить на всех этот улов не было смысла, поэтому мы в старом, видавшем виды, котелке варили вкуснейшую уху и тут же, на реке, съедали прямо из котелка. Иногда мы выходили на более серьёзную рыбалку. Рано утром, ещё до рассвета, с удочками мы отправлялись на пруд. В пруду водился карп, и поймать такую еду считалось большой удачей.

Однажды мы с ребятами договорились выйти на такой промысел, и чуть только забрезжил рассвет, мы уже расположились на берегу пруда. Мы – человека четыре или пять – выстроились в рядок на берегу и ждали хорошего клёва.

Утро было прохладное, безветренное. Пруд, как волшебное зеркало, завораживал своей неописуемой красотой. По берегу кустистые вётлы опускали в воду свои ветви.

Карп не хотел в такое утро помирать и совсем не набрасывался на нашу наживку. Мы терпеливо стояли и, не спуская глаз, смотрели на неподвижные поплавки. Эта напряжённость, тревожная с ожиданиями ночь и утренняя прохлада действовали магически успокаивающе на наше состояние. Хотелось спать.

Берег был обрывистый, высотой примерно метр. Рядом со мной расположился Петя Щёкин. Он, как и все мы, напряжённо следил за своим поплавком. Чтобы комфортнее себя чувствовать, Петя руки спрятал в карманы рваных штанов, а удочку засунул под мышку.

В какой-то момент Петя задремал и полетел прямо по направлению своей удочки.

Начало этого акробатического нырка, устремив свой взор на поплавок, я не видел. И только услышав в утренней тишине возле себя нешуточный всплеск, я подумал, что Петя поймал громадного, килограммов на десять, карпа, но, повернув в его сторону голову, не увидел ни карпа, ни Пети. И через мгновение я заметил бултыхающегося в воде соседа. Руки из карманов при падении он вытащить не успел, а моментально намокшие штаны крепко их прихватили.

Пытаясь вытащить руки и, видимо, спросонья, ещё не понимая, что с ним случилось, он неуклюже барахтался, высовывая из воды голову и, выплёвывая изо рта струи воды.

В какой-то момент, я своим детским умом понял, что тут дело не шуточное, и, быстро положив свою удочку, прыгнул на помощь своему соседу. Глубина у берега была не более одного метра, так что, при своём росте я смог, стоя по грудь в воде, схватить за штанину Петра и подтянуть его к себе. Наглотавшись воды, с вытаращенными от испуга глазами, да, так и оставшимися в карманах, руками, Петя оказался на берегу. Ребята подбежали к нам, вытащили на сухой берег ныряльщика, и помогли мне вылезть на сушу.

Когда всё успокоилось, и Петя уже сидел на берегу, снимая мокрую одежду, ребята начали подшучивать и смеяться над ним:

– Как там в водичке? Есть рыба?

– Ты не мог схватить одну за хвост?

И так далее. Я тоже выжимал свои мокрые штаны, присоединившись, при этом, к подшучиваниям ребят над незапланированным нырянием Петра.

В мокрой одежде дальнейшая утренняя рыбалка мне показалась не комфортной, и я предложил всем свернуть свои удочки.

Мой относительно свободный учебный режим облегчал учителю решение других школьных проблем. Надо выбрать старосту класса или выпустить классную, а потом и школьную, стенную газету. Я для этого – самая подходящая кандидатура. Я не стремился этим заниматься, но, перечить учителю и сопротивляться ему – тогда было не принято. Как ответственный за выпуск стенгазеты, я сначала просил учеников написать какую-нибудь заметку, но все эти мои просьбы оставались без ответа. Я сам всё писал и, при зачатках художественного таланта, красочно оформлял газеты, особенно праздничные выпуски.

В старших классах – с пятого по десятый – меня привлекали для оформления и изготовления других материалов. Помню, в пятом классе учительница литературы предложила, или попросила меня, подготовить и выпустить школьный, молодёжный журнал «Юность». Я с удовольствием занялся творческой работой. Там были разделы прозы, поэзии и художественных произведений. Журнал произвёл фурор в учительской среде и очень нравился ученикам. Всё свободное время я посвящал этому журналу. Без ложной скромности отмечу, что несколько лет спустя после окончания школы, я посетил её и на почётном месте увидел старые журналы «Юность» моего выпуска.

В шестом классе та же учительница литературы Анна Георгиевна решила подготовить с нами школьный спектакль. Она просила нас, учеников, подыскать и принести в школу какую-нибудь детскую пьесу. Ни у кого, да и у меня тоже, ничего подходящего не нашлось. Недолго думая, я написал сам пьесу в нескольких действиях и принёс её преподавателю на рассмотрение. Я не сказал ей, что это моё произведение и с нетерпением ждал реакцию художественного руководителя. Естественно, она знала мой стиль письма, и сразу догадалась, кто автор этого шедевра. Несколько раз в классе было обсуждение моего произведения, даже были расписаны роли и назначено время репетиции и постановки, но, не помню, почему, сама постановка не состоялась. Сейчас я с ужасом и смехом вспоминаю, какую галиматью я тогда мог написать. Единственное, что я могу сказать в своё оправдание – это были мои первые серьёзные литературные попытки, и они заложили в меня любовь к литературе и ещё больше – к сочинительству.

Картины, или просто рисунки, я тоже творил, очень старался сделать их красивыми, но они мне давались с трудом и даже самому не нравились, хотя другие зрители говорили, что у меня есть талант. Это, безусловно, было величайшее преувеличение, и я об этом прекрасно знал.

Забегая вперёд, скажу, что неполная моя загруженность в учебном процессе, продолжалась до выпускного вечера. Кроме литературных и художественных творений, я участвовал в самодеятельности и, где-то в восьмом-девятом классах, был руководителем танцевального кружка. И это при полном отсутствии у меня танцевальных данных!

Вот так, жизненное колесо докатилось до десятого класса. При этом, хотелось бы отметить, что я любил учиться, учёба давалась мне легко, и я всё время ходил «в отличниках».

Сейчас я написал всё это, и мне кажется, что я уж слишком расхвалил себя. Но, потом подумал: ничего сверх нормы я не написал, а вспомнил и отразил лишь то и только так, что и как оно было в жизни!

Между прочим, кроме учёбы и школьных нагрузок, у меня была и личная, весьма интересная и забавная жизнь. Я уже описывал свои детские годы и запомнившуюся встречу с необыкновенной цыганкой. Эта встреча, время от времени, всплывала в моей памяти и привела меня в третьем, или четвёртом, классе к абсурдному решению.

На окраине нашего населённого пункта однажды расположился цыганский табор и заставил меня решиться на отчаянный шаг.

Если в младенчестве я боялся цыган и прятался от них, чтобы меня не украли, то теперь я, вдруг, захотел этого. Я, бывало, прогуливался неподалёку от цыганского табора с одной только целью, чтобы цыгане меня украли. Я сейчас не могу вспомнить, и тогда не знал, зачем мне это надо было. Может быть, воспоминания о доброй цыганке, которая доставила мне своим угощением незабываемое удовольствие, надежда на новую встречу с ней, толкали меня на неординарный, сумасшедший поступок.

Почти каждый день я крутился возле цыганского табора и надеялся, в противоположность прошлым, детским мыслям, что цыгане меня украдут, и у меня будет сказочная, свободная, интересная жизнь. Я видел их быт, грязных бесшабашных детишек и думал: «Вот это жизнь. Никаких у них забот. Свобода. Разнообразие».

Мама замечала частое моё отсутствие в толпе бегающих друзей, часто у меня спрашивала, где я пропадаю. Но, я выкручивался, как мог, каждый раз придумывая новый ответ. Слава знал о моих походах, но он был занят своими делами и совсем не придавал значения моим причудам.

Сколько бы я ни ходил вокруг табора, изредка стоя рядом с ним, мне так и не удавалось увидеть ту цыганку, которая навсегда засела у меня в памяти. Может быть, с нею что-то случилось или это был другой табор.

Осмелев, однажды я зашёл на территорию табора. Неразбериха, грязь, беготня цыганят очаровали меня.

«Вот это романтика! Это настоящая свободная жизнь!» – думал я, проходя по территории табора, спотыкаясь о многочисленные, незнакомые мне предметы.

Цыганята, наконец, обратили на меня внимание. Они окружили, дёргали меня за волосы, рубашку, штанишки. Я, честно говоря, даже не пытался сопротивляться. Я смотрел на ребят, на их веселье и ещё больше понимал, что всё это моё.

– Оставьте мальчонку, – прикрикнул на ребят вышедший из палатки чёрный, лохматый цыган. Дети вмиг разбежались в разные стороны. Цыган потрепал меня по голове и сказал:

– Ты не бойся их, они не тронут. А ты ищешь кого-нибудь?

– Я…я, – не нашёлся я, что мне ответить.

– Ну, иди, гуляй, – ещё раз грязной рукой потрепал меня цыган и снова нырнул в палатку.

По дороге домой я думал об одном:

«Я хочу жить с цыганами».

Мы и раньше в летнее время с пацанами подолгу пропадали где-нибудь в лесу или на речке. Родители не переживали за меня и не замечали моего долгого отсутствия. Военное время внесло свои коррективы в правила воспитания и наше поведение. Это ободряло меня всё больше и больше, и подталкивало к принятию сомнительного и абсурдного решения.

Ночь я провёл с открытыми глазами. Я задумывался о том, как лучше сделать, чтобы цыгане или выкрали меня или взяли с собой на добровольных началах. Я уже был готов напроситься к ним или, в крайнем случае, спрятаться среди их барахла, когда они будут менять место своего базирования. Единственное, что меня беспокоило, и не находилось правильного решения – это проблема, как сказать родителям об этом. Если же уйти тайком, как сделать, чтобы они не сильно переживали. Вот так, при всех моих школьных успехах и правильных поступках, в голове у меня засела глупая, совершенно абсурдная идея.

О поиске и надежде встретить ту запомнившуюся цыганку я уже и не помышлял. Я думал о романтике, преодолении трудностей жизни: скакать на лошадях, спать на земле, видеть новые места. Эти и другие атрибуты романтической жизни тревожили мою детскую душу и манили куда-то в неизвестность.

Я уже давно прочитал поэму А.С.Пушкина «Цыганы» и хорошо помнил главного героя Алеко. Я в душе восхищался его романтизмом, свободолюбием. Помню, я плакал, когда читал, как он убил свою возлюбленную Земфиру. Этот его поступок тогда на какое-то время принизил в моих глазах образ свободолюбивого цыгана.

Теперь, при посещении табора, я забыл про Алеко, и все пушкинские, цыганские перипетии казались мне выдуманными, не настоящими.

Ближе к концу лета табор начал готовиться к переезду. Я в таборе уже был своим человеком. У меня среди цыганских мальчишек появились друзья, а взрослые принимали меня за цыганёнка, хотя внешне я совсем не был похож на такого.

Не знаю, чем я понравился женщинам, но они относились ко мне уважительно, мне даже казалось, с материнской любовью. Они угощали меня традиционными цыганскими пирогами с курагой, орехами и творогом. Особенно мне нравился самоварный чай с яблоками. Если дома у нас не часто было на столе мясо, то цыганы всё время где-то его добывали и ели, макая хлеб в мясное варево. Мне нравились цыганские песни и музыка. Девочки танцевали, развевая цветные юбки.

Однажды мне пришлось видеть слёзы и плач совсем молодой девчушки. Я тогда ещё не знал и не понимал, как люди женятся или выходят замуж. А тут, когда я услышал девичий плач, я спросил одного цыганёнка, почему она так громко плачет. Мне объяснили, что отец выдаёт её замуж, а она этого не хочет. Я ничего не понял, но девочку было жалко. Я подходил к ней, говорил утешительные слова, но она после этого только ещё сильнее рыдала.

– Хочешь, я попрошу твоего отца, чтобы он не выдавал тебя замуж?

– Он тебя не послушает, – замолчав, вдруг сразу, она внимательно посмотрела на меня.

– Почему?

– Потому, что у нас всегда так делают.

– Я скажу, что, когда я подрасту, я женюсь на тебе.

Секунду молчания и раскатистый девичий смех прокатился по табору.

Вышел цыган – папа девочки – и подошёл ко мне.

– Молодец, парень. Только ты смог развеселить мою дочку. Прямо, как в сказке. Заходи к нам.

Я не знал, как разговаривать с отцом, да и о чём можно с ним говорить.

Один цыган, звали его, как и моего отца, Петром, предложил покататься мне верхом на лошади. Я испугался, но желание приобщиться к романтизму цыганского быта победило страх. Пётр легко подсадил меня на лошадь, и я впервые почувствовал силу животного, его послушность, покорность. Пётр сунул мне в руку поводок, а сам отошёл в сторону. Страх и восторг охватили меня, когда лошадь шагом пошла вдоль табора. Я никого не видел вокруг, крепко вцепившись двумя руками в поводок, стараясь сдержать лошадку от быстрого хода. А она и не думала этого делать – шла себе и шла, как будто понимая, что седок у неё на спине не знает, как ею управлять. Цыганята шли сбоку, криком и смехом пытаясь привести меня в чувства.

Долго ли, коротко ли я объехал вокруг повозок, палаток, раскиданных кругом тряпок, котелков, обрезков досок и всякой цыганской утвари. Лошадь остановилась возле Петра, словно обученное цирковое животное, и я попытался слезть с её вспотевшей подо мной спины. Надо сказать, что и у меня спина, да и не только она, но и лоб и отпустившие, наконец, поводок, руки были мокрые от напряжения. Дети ржали, видя мои попытки слезть с лошади. Они что-то, по-цыгански кричали – я думаю, не лестные в мой адрес слова.

Откуда-то появившееся у меня чувство собственного достоинства заставило меня принять решительные действия. Я сполз по влажному лошадиному боку на землю. Взрыв хохота заставил меня быстро подняться и я, не чувствуя боли в левой ноге, вскочил и захохотал вместе с ватагой цыганят. Девчонки, при этом, пританцовывая, хором запели какую-то цыганскую песню, подбадривая меня. Из всей песни я слышал и понимал только одно: «Ай, да ну. Да ну».

Теперь я чувствовал себя совсем своим членом цыганского табора. Время клонилось к вечеру и я, радостный, уставший побежал домой. Там меня, наверное, заждались и, сейчас будет взбучка от мамы и папы за то, что, не сказав ни слова, я целый день пропадал в неизвестности.

Так оно и случилось. Молча, я выслушал все «ласковые» слова от мамы и с покорностью готовился принять «награду» в виде ремня от папы. Но, всё закончилось только угрозой, и я, поужинав, отправился в кровать.

Я заснул моментально. Всю ночь мне снилось, что я уже, как прирождённый цыган, живу в их таборе, кочую вместе с ними по всем городам и весям.

Под впечатлением ночных видений я, проснувшись утром, лежал с открытыми глазами, упёртыми в ещё тёмный потолок. Думы были одни: приняв окончательное решение о перемене места и образа жизни, я не знал, как поступить с самыми близкими мне людьми: мамой, папой и братьями. Все они любят меня и, конечно, так просто не отпустят ни в какое, хоть самое распрекрасное, романтическое путешествие. Это в двенадцать-то лет! Да и разговора не может быть. Но, я тоже имею кое-какой характер. И, если уж предстоит какое-то дело, то надо искать выход и делать задуманное без оглядки.

К сожалению, приближается осень, а вместе с нею и моя любимая школа. Это тоже проблема! Я не хочу бросать учителей, школьных друзей.