Текст книги "Удар! Ещё удар!.."
Автор книги: Борис Раевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
ЧЕМПИОН УСТУПАЕТ БРОВКУ
Снизу, с черной гаревой дорожки, сухопарый, длинноногий Вакулин, неоднократный чемпион страны, взглянул на трибуны. Первыми ему бросились в глаза продавщицы эскимо, снующие между скамейками, и никелированные тележки с газированной водой, сверкающие на самом верху трибун.
Тележек было очень много. Казалось, они съехались на стадион со всего города.
Вакулин облизнул сухие губы и быстро отвел глаза. Очень хотелось пить, но бегуну перед соревнованием пить нельзя. «Сухой закон!» – как шутил тренер.
«Проклятая жарища. Вот и попробуй теперь побить рекорд!» – подумал Вакулин и покачал головой.
Над загорелой шеей и таким же бронзовым лицом его странно было видеть белую, наголо обритую голову.
Вакулин был не похож на тех могучих здоровяков чемпионов, которых рисуют художники. Ни широких – косая сажень – плеч, ни вздутых, как бугры, огромных бицепсов. Среднего роста, поджарый. Встретишь такого на улице – даже в голову не придет, что это знаменитый спортсмен.
День сегодня начался у Вакулина неудачно. Еще утром, хотя было воскресенье, позвонил заместитель начальника треста: почему задерживается квартальный отчет? Как будто сам не знает, что бухгалтер седьмого объекта Сивцов опять запоздал и тормозит отчетность всей стройконторы.
Вакулин работал главным бухгалтером конторы, что, кстати, очень не нравилось его сынишке. Ну как так, в самом деле, чемпион – и вдруг бухгалтер?! Даже смешно.
Вакулин сразу позвонил Сивцову, пригрозил, что завтра сам приедет к нему на объект, разберется во всем, и, собрав чемоданчик, поехал на стадион. И снова неприятность – жара. Прямо-таки стихийное бедствие. Градусов под тридцать. Ну как бежать в такой духоте?
Чемпион хмуро посмотрел на своего тренера. Тот делал вид, что все отлично, беспокоиться не о чем и даже жара очень кстати.
Рядом с Вакулиным на опоясывающих зеленое футбольное поле шести беговых дорожках, пересеченных белыми линиями, расположилось еще десятка полтора бегунов. Все они с уважением поглядывали на Вакулина. Самые молодые то принимались прыгать на месте, то поправляли шнурки на туфлях, номера и знаки спортивных обществ на майках, хотя и так все было в порядке.
Недалеко от Вакулина разминался высокий юноша с большой буквой «К» на майке.
«Совсем еще ребенок», – подумал чемпион, мельком оглядывая его округлое лицо с детски пухлыми щеками и губами.
Вакулин знал всех бегунов, а этого парня видел впервые. Но он сразу догадался, что это киевский динамовец Леонид Шаров, недавно установивший всесоюзный рекорд в беге на пять тысяч метров.
Имя юноши-студента было еще мало известно болельщикам, но среди спортсменов ходили упорные слухи о новом, исключительно способном киевском легкоатлете. Его даже считали одним из главных соперников Вакулина.
«Жидковат», – подумал Вакулин, оглядывая Шарова.
Киевлянину тоже было жарко. Он щурился и часто вытирал влажный лоб тыльной стороной ладони.
Вдруг к нему подбежала девушка в алом спортивном костюме и, смеясь, протянула апельсин. Шаров взял его, быстро содрал кожуру и, отломив одну дольку, с наслаждением положил в рот. У Вакулина даже защипало язык, так остро он ощутил нежную свежесть плода.
«Еще и апельсины ест», – нахмурился он.
Неожиданно Шаров протянул апельсин чемпиону.
– Жара… – словно оправдываясь, дружески сказал он.
Внезапно в горле репродукторов, расположенных на трибунах, словно лопнула какая-то перепонка. Репродукторы, до того молчавшие, будто тоже изнывающие от жары, вдруг ожили. Диктор громко объявил, что начинается забег на десять тысяч метров. Участвуют лучшие бегуны Советского Союза. Он перечислил фамилии спортсменов и первым, конечно, назвал Вакулина. Шарова диктор объявил седьмым.
Трибуны зашевелились, зашумели и вдруг сразу стихли.
На поле вышел стартер, стал неподалеку от бегунов и поднял пистолет.
Внимание!
Стадион мгновенно насторожился, напрягся, словно приготовился к прыжку. Казалось, даже флаги на мачтах перестали трепетать.
Выстрел!
Тесной группой рванулись вперед бегуны. Они бежали, казалось, неторопливо. Это ведь не стометровка. Впереди – целых двадцать пять кругов, и в каждом по четыреста метров.
Только самые молодые и горячие сразу взяли быстрый темп. Все они стремились бежать по внутренней стороне дорожки,[4]4
В беге на короткие дистанции каждый участник имеет свою, отдельную дорожку. А десять тысяч метров все спортсмены бегут по одной, общей дорожке.
[Закрыть] возле бровки, чтобы описывать как можно меньшие круги. Как всегда, за бровку разгорелась ожесточенная борьба.
Вакулин не стремился в первых кругах вести бег. Он спокойно шел в центре группы. А ведущие все увеличивали скорость.
«Где Шаров? – подумал на пятом круге Вакулин. – Самым первым мчится?»
Он оглядел изогнутую на вираже цепочку бегунов, идущих впереди него, но Шарова среди них не оказалось.
«Ого! Юнец-то хитер!» – удивился Вакулин.
Хотелось узнать, где Шаров, но оглядываться на бегу нельзя: потеряешь скорость. Да это было и не нужно, – безошибочное чутье, выработанное годами тренировок и соревнований, тотчас подсказало ему, что Шаров идет вплотную за его спиной.
«Надо понемногу отрываться!» – решил Вакулин.
С каждым кругом бегуны растягивались все более длинной цепочкой. На восьмом круге впереди Вакулина бежали уже только четыре человека.
Вел бег Кожевников – очень легкий, горячий, но недостаточно выносливый бегун.
«Выдохнется!» – решил Вакулин.
И действительно, на пятом километре, не выдержав стремительного темпа, предложенного им самим, Кожевников стал сдавать. Его обошли все три бегуна, идущие впереди Вакулина. Вакулин тоже обошел Кожевникова и некоторое время слышал за собой его частое, прерывистое дыхание, но потом за спиной снова послышались легкие уверенные шаги.
Так и есть! Опять Шаров! Нет, это не годится.
Вакулин, выйдя на прямую, спокойно обошел еще одного бегуна – Рыбникова. Но сразу же за спиной послышался знакомый пружинистый шаг. Опять Шаров! Парень не хотел уступать и тоже обошел Рыбникова.
«Так, – зло подумал Вакулин. – Так…»
Он шел все время своим обычным темпом, не поддаваясь соблазнам, не торопясь вырваться вперед, хотя у него был еще большой запас сил.
Но тут он решил проучить паренька. На шестнадцатом круге он резко рванул и, все набирая скорость, обошел обоих противников, идущих впереди, и сам повел бег.
Трибуны зашумели. Потом они замерли и вскоре снова взорвались аплодисментами.
Вакулин почувствовал на своих мокрых лопатках горячее дыхание. Опять Шаров! Значит, он тоже обошел Красюка и Холопова и снова пристроился за ним?
Было пройдено уже более половины дистанции. Забег продолжался девятнадцать минут.
На трибуне, в первом ряду, сидели, напряженно подавшись вперед, тренер Вакулина и высокий, черненький худощавый мальчик – Валерий, сын тренера, страстный болельщик, глубокий почитатель таланта Вакулина. Валерий занимался в детской спортивной школе, дотошно разбирался во всех тонкостях бега и считал, что лучше Вакулина стайеров нет и быть не может.
Однажды Валерка даже пришел домой с синяком под глазом: так окончился во дворе его спор с двумя ребятами о том, кто лучше – братья Знаменские или Вакулин.
Тренер всегда брал сынишку с собой на соревнования, и не только потому, что этого добивался Валерка. Был тут и прямой расчет. Валерка обладал, как говорил отец, «маленьким, но очень противным», пронзительным голосом. И вот на финише, перед последним кругом, в самый напряженный момент, когда измотавшийся бегун уже обычно идет, как шутил тренер, на одном только «высоком моральном уровне», Валерка, сидя на трибуне в первом ряду, истошно вопил:
«Жми, Вакульчик! Вакулечка! Миленький!»
И Вакулин не раз честно признавался, что, как это ни смешно, пронзительный крик мальчишки словно подстегивал его.
…Когда Вакулин на восемнадцатом круге пробегал мимо Валерия и тренера, тот быстро глянул на секундомер и громко крикнул:
– Плюс четыре!
«Плюс четыре?! Здорово!» – подумал на бегу Вакулин.
Значит, он идет на целых четыре секунды впереди графика. А график его забега составлен так, чтобы не только завоевать звание чемпиона страны, но одновременно еще улучшить всесоюзный рекорд. Этого никто, кроме тренера и Вакулина, не знает.
Четыре секунды выиграно! Результат и радовал и тревожил Вакулина. Слишком быстрый темп, да еще при такой жаре. Как бы не «сесть» в последних кругах.
Но думать было некогда. И темп менять невозможно: на пятки уверенно наседал Шаров.
«Мальчишка! – досадовал Вакулин. – Сам „сядет“ и меня, чего доброго, собьет!»
Он попробовал чуть-чуть замедлить бег. Ведь не стометровку они идут, в самом-то деле. Но Шаров, очевидно, не хотел сбавлять скорости. Вакулин по-прежнему слышал за собой шумные мерные вдохи и выдохи упрямого соперника. Казалось, позади работал насос.
«Сейчас будет обходить!» – догадался чемпион.
И в самом деле, через несколько секунд он увидел справа от себя Шарова.
«Больно ты скор! – подумал Вакулин и тут же твердо решил: – Не дам бровку!»
Он тоже усилил темп. Так, плечом к плечу, они прошли всю прямую. Шаров пытался обойти чемпиона и встать впереди него, но сил для этого нового броска не хватало. Вакулин упрямо не уступал.
Все увеличивая скорость, они добежали до поворота, и Шаров снова вынужден был пристроиться за спиной чемпиона. На вираже обходить противника безрассудно: затратишь слишком много энергии. А она еще нужна, очень нужна!
«Так! Сорвалось, значит!» – подумал Вакулин.
Чемпион радовался. Теперь он морально уже уложил противника на обе лопатки. Вакулин знал, как подавлен бывает бегун после неудачной попытки обойти соперника.
Однако не чувствовалось, чтобы Шаров унывал: по-прежнему за спиной слышались его легкие ритмичные шаги.
Трибуны гудели, не смолкая ни на минуту. Обычно бег на десять тысяч метров однообразен. Целых полчаса методично описывают бегуны круг за кругом, круг за кругом, как стрелки по циферблату секундомера. Только движутся бегуны в обратном направлении – против часовой стрелки, спокойно, ритмично и как будто даже неторопливо. Это не футбол! Тут нет ударов по воротам, острых и бурных атак. Борьба здесь не такая яркая, она менее видна зрителям. Вскоре после старта внимание болельщиков обычно спадает. Вновь оживляются трибуны лишь перед финишем, когда борьба вступает в решительный этап.
Но нынче зрители не отрывали глаз от дорожки. Всех захватил поединок Вакулина и Шарова. Остальные бегуны уже отстали: самый близкий из них шел в двадцати – двадцати пяти метрах за Шаровым.
– Плюс семь! – взволнованно крикнул тренер, когда Вакулин на двадцать первом круге мчался мимо него.
Это уж слишком! Вакулин рассердился. Сумасшедший паренек навязал ему чересчур лихорадочный темп. Впереди еще целых четыре круга, тысяча шестьсот метров. Так они оба «скиснут», не дотянув до финиша.
На двадцать втором круге Вакулин снова попробовал ослабить темп, но в ответ Шаров вторично попытался обойти его. Очевидно, первая неудачная попытка не обескуражила его.
И опять они долго бежали плечом к плечу. Вакулин очень устал, но не хотел уступать. Впереди еще больше километра, но дай только вырваться этому пареньку – потом не достанешь его!
И снова они, тяжело дыша, почти касаясь друг друга плечами, дошли до виража, и Шаров был вынужден отступить, уйти за спину чемпиона.
«Не вышло! – с явным облегчением подумал Вакулин. – Теперь-то малыш утихомирится! Шуточки! После двух таких рывков язык высунешь».
Болельщики уже давно повскакали с мест и что-то кричали. А бегуны продолжали мчаться вперед.
«Однако упорный хлопец! – вдруг с уважением подумал о своем сопернике Вакулин. – Не отстает! А совсем еще птенец. Подучить такого – орел будет!»
Начинался предпоследний круг.
Надо было «собраться», подготовиться к рывку на финише, но Вакулин чувствовал: сил для этого нет. Ноги двигались не так стремительно, как прежде. Любовно сделанная упругая дорожка, где внизу под мелкой, тщательно просеянной гарью чередовались слои чернозема и опилок, эта чудесная дорожка уже не стелилась сама под ноги. Наоборот, она теперь словно мешала: тяжелые ноги, казалось, увязали в ней, как в перине или в болоте.
Сердце стучало часто и гулко, будто какой-то великан огромным кулаком бил изнутри по ребрам.
«Темп не мой! Не мой темп! – с горечью думал Вакулин. – Слишком быстрый темп».
И замедлил бег.
«Пускай обходит! – решил он. – На финише еще поборемся!»
Но они пробежали еще метров двести, а Шаров почему-то не пытался захватить лидерство, хотя Вакулин по-прежнему слышал за спиной его пружинистый шаг.
«И у него сил-то маловато! – догадался чемпион, однако подумал об этом без всякого злорадства. – Обходить уже не решается. Но ведь надо!.. Что он делает? Из-за меня теряет такие „хорошие секунды“! А рекорд? – вдруг встревожился он. – Этот хлопец, конечно, и не знает, что может сейчас побить всесоюзный рекорд! Уже семь лет держится он, а тут такая чудесная возможность!. Что Шаров медлит? Выкладывай себя, дорогой, не жалей! Весь наш спорт прославишь!»
Полгода упорно работали Вакулин и тренер, готовясь к этому забегу, тщательно выверяли все отрезки пути, все «мелочи», из которых складывается победа, и были уверены в успехе. Но сегодня бешеный темп и жарища подвели Вакулина. Он выдохся. Но пусть не он, так другой. Ведь Шаров-то еще не сдает. Он, в общем, даже свеж, насколько может быть свеж бегун на финише изнурительной «десятки».[5]5
«Десятка» – десятикилометровая дистанция.
[Закрыть]
«Улучшить рекорд!» – эта мысль неотступно преследует утомленного Вакулина.
«Обходи! – хочет крикнуть он Шарову. – Обходи меня! Ты же теряешь секунды!»
Но кричать невозможно. Это глупо и смешно. Что же делать?
И тут к Вакулину приходит ясное и точное решение. На бегу он постепенно отодвигается вправо и еще вправо… Он отходит от бровки.
Шаров может уже не обходить Вакулина, не тратить на это драгоценных секунд и сил, которых теперь и у него мало, очень мало. Бровка свободна, прямой путь открыт!
Трибуны на миг замирают и вдруг разражаются взрывом аплодисментов.
Вакулин сперва не понимает, в чем дело. Кому хлопают болельщики? Ведь Шаров, кажется, еще позади его? Да, определенно позади. Хотя он уже и не дышит Вакулину в спину, так как тот передвинулся с края дорожки к центру, но Вакулин слышит его шаги за собой.
Кому же хлопают трибуны? Неужели ему, Вакулину? Значит, опытные болельщики поняли и оценили его поступок?
Но почему Шаров не выходит вперед по свободной бровке? Может быть, и он сдает?
А Шаров продолжает бежать сзади. Эта вдруг так чудесно открывшаяся белая рейка, отделяющая черную гаревую дорожку от зеленого футбольного поля, изумляет его. Ему кажется – тут что-то не так. Неужели чемпион сам, сам, добровольно уступил бровку? Даже не верится.
Но это так! Вот она – сверкающая бровка, на несколько сантиметров выступающая над матовой поверхностью дорожки.
И, собрав все силы, Шаров проносится мимо Вакулина.
И снова гремят трибуны.
«Вот это уже не мне, это Шарову хлопают!» – устало, но радостно думает Вакулин и пристраивается за спиной соперника.
А Шарова эта неожиданная удача окрыляет. Он летит все быстрее, все дальше уходит от Вакулина.
Они приближаются к тому месту, где стоит тренер с сыном. Тренер нервничает, то и дело глядит на секундомер, зажатый в кулаке. Мальчишка чуть не плачет, видя, что Вакулин, его Вакулин бежит не первым, как всегда, а вторым.
Но как чудесно идет Шаров! На восемь секунд впереди графика. Только бы не сдал, только бы выдержал!..
– Жми, Шарик! – вдруг неожиданно для самого себя пронзительно кричит Валерка. – Жми, миленький!
И Шаров, словно подхлестнутый, мчится еще быстрей. А Валерка, опомнившись, виновато глядит на пробегающего мимо Вакулина, которому он изменил в решительный момент, и, чуть не плача, прижимается к отцу.
– Ничего, Валерка, ничего, – шепчет тренер, поглаживая сына по голове. – Все правильно. Будет рекорд!
И вот снова гремят и ликуют трибуны. Забег окончен. Репродукторы вновь оживают и разносят по всему полю радостный голос диктора:
– Победитель забега, новый чемпион страны Леонид Шаров показал отличное время. Им установлен новый рекорд Советского Союза, на две и две десятых секунды лучше прежнего.
Через зеленое футбольное поле бежит маленькая девочка в белой блузке с красным галстуком. На голове ее – большой бант, похожий на пропеллер. Обеими руками она прижимает к груди огромный тяжелый букет.
Девочка торопится, быстро-быстро мелькают ее загорелые ноги, а поле кажется бесконечным.
Пионерка подбегает к Шарову и, еле переводя дыхание, вручает ему цветы. Шаров берет их, но вдруг задумывается и решительно делит огромный букет на две равные части.
Затем он так же решительно протягивает половину букета Вакулину.
– Правильно! Молодец! – кричат болельщики.
АНДРЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ
Самым приметным человеком в лагере «Севкабель» был, конечно, Андрей Григорьевич, физрук.
Высокий, дочерна загорелый, с мощными плечами и тонкой талией, расхаживал он по лагерю в красных трусах и белой майке и среди пожилых, утомленных, издерганных учительниц, ставших на лето воспитателями, казался ожившим античным богом. Богом силы и мужества.
Мальчишки в нем души не чаяли: еще бы! Плавал он, как дельфин. Нырнет и полреки под водой протянет. А то ляжет на спину, в руки – книгу, плывет и читает. Может так хоть полчаса плавать. Страниц двадцать отмахает.
Когда он подходил к перекладине, весь лагерь сбегался, а повариха тетя Шура, толстая, распаренная, на своих, как тумбы, ножках, вылезала из своей кухни. Какие фигуры он крутил! Тело его то выпрямлялось резко, как стальной клинок, то сворачивалось в комок, то вновь летало, мощно и свободно, вокруг металлической палки.
Но главное – это, конечно, футбол. Сам он владел мячом, как жонглер. Мяч вился вокруг его ноги, вскакивал ему на голову, прыгал десять или двадцать раз на лбу, плавно перекатывался на затылок, на шею, на плечо, опять соскакивал на ногу. На левую, на правую, снова на левую, и опять – на голову. Казалось, какой-то невидимой, но прочной нитью мяч накрепко привязан к Андрею Григорьевичу.
И ребят Андрей Григорьевич сделал заядлыми футболистами. Мальчишки и раньше, конечно, любили погонять мяч. Но Андрей Григорьевич быстро организовал настоящую команду. Наладил ежедневные тренировки. И даже форму достал: зеленые футболки с поперечной красной полосой на груди и черные трусы.
Вскоре команда «Севкабель» так сыгралась – ни один соседний пионерлагерь не мог устоять.
В тот день, о котором пойдет рассказ, в лагере «Севкабель» с самого утра царило праздничное оживление. Так обычно бывает в воскресенье, когда ждут родителей. Но сегодня была среда. Объяснялось все просто: нынче предстоял футбольный матч «Севкабель» – «Торфяник».
Из всех лагерей только торфяники еще пытались как-то сопротивляться футболистам «Севкабеля».
Они встречались уже два раза. Обе игры, правда, выиграл «Севкабель», но каждый раз с перевесом всего в один гол. Вот потому-то так важен был нынешний матч. Торфяники утверждали, что проиграли случайно и сегодня возьмут реванш. А севкабелевцы хотели обязательно выиграть с крупным счетом, чтобы доказать раз и навсегда свое неоспоримое превосходство.
Еще утром, на линейке, начальник лагеря «Севкабель» пожелал успеха своим футболистам и разрешил вместе с игроками пойти в лагерь торфяников болельщикам. Список болельщиков составлялся всегда заранее; попасть в него считалось большой удачей. Во-первых, посмотришь игру, досыта напереживаешься за своих; во-вторых, прогулка через весь поселок. И в-третьих, дорога идет мимо станции, там можно купить мороженое.
Начальник лагеря всегда использовал матч в воспитательных целях. Вот и сегодня: из списка болельщиков он вычеркнул Хижняка и Вострякова – за то, что вчера, после отбоя, завернувшись в простыни, пугали девочек, и Михлина с Торковичем – за дуэль на подушках.
После полдника игроки и болельщики двинулись в путь.
Андрей Григорьевич в белых брюках и белой майке шагал, окруженный ребятами. Рядом с физруком шли Боря Ганелян и Витя Мальков – лучшие футболисты «Севка-беля». Боря был центрфорвардом, а Витя – левым краем.
– Надо их сегодня так разделать, чтоб навсегда запомнили, – заявил Витя. – Четыре – один, не меньше!
– Зачем четыре? Почему четыре? – горячился Боря. – Пять! Или лучше: шесть – один!
Боря был очень азартным. И очень любил выигрывать. И обязательно с крупным счетом.
Андрей Григорьевич засмеялся, обнял мальчишек за плечи.
– Десять – ноль! – сказал он. – Устраивает?
Боря усмехнулся.
– А что?! – воскликнул Андрей Григорьевич. – Думаете, не бывает? Очень даже бывает! Я, например, помню один матч, правда, давнишний. Семнадцать – три! А играли, между прочим, мастера.
Потом разговор перескочил на борьбу (вчера передавали по телевизору чемпионат по самбо). Андрей Григорьевич рассказал, что раньше боролись до чистой победы, без ограничения времени. Схватка двух борцов иногда длилась много часов. Зрители уставали смотреть, уходили в ресторан обедать, некоторые уезжали домой – поспать после обеда, возвращались, а борцы все еще пыхтели на ковре. Были случаи, когда схватка продолжалась девять часов подряд! И даже больше!
Потом Андрей Григорьевич стал рассказывать про Николая Разина. Был когда-то такой борец. Знаменитый силач. Выступал в цирке. Становился на «мост», и на грудь ему клали деревянную площадку. А на нее усаживался целый оркестр – семеро музыкантов – и играл вальс. А Разин так и стоял на «мосту», пока не кончится танец.
Ребята слушали.
За то и любили они Андрея Григорьевича. Всегда умел он к месту занимательную историю рассказать, и за смелых был, и против трусов, и против подлиз. Пожалуй, больше всех привязался к Андрею Григорьевичу Боря Ганелян.
И воспитатели, и вожатые считали Борю «трудным». То он устраивал бой на шпагах, да такой – один мальчишка чуть без глаза не остался. То придумывал состязания по плевкам. Кто дальше? Кто выше?
Его уже решили выгнать из лагеря – после того, как он подбил трех мальчишек устроить молчанку и они целый день не отвечали ни слова вожатым. Но тут в лагере появился Андрей Григорьевич, и Ганелян сразу так зажегся футболом – забыл и плевки, и молчанку.
С тех пор он прямо-таки прилип к Андрею Григорьевичу. И если бы у Ганеляна спросили, кто самый лучший, самый справедливый человек на свете, он, не задумываясь, ответил бы – Андрей Григорьевич.
…Матч начался ровно в шесть, как и договорились. Условились: таймы по тридцать минут. Первый тайм судит физрук «Торфяника», второй – Андрей Григорьевич.
Игра сразу пошла в хорошем темпе. Видимо, торфяники и впрямь решили взять реванш.
Андрей Григорьевич сидел на низкой, врытой в землю скамейке, неподалеку от своих ворот. Возле него, на той же скамейке, примостились запасные игроки, а чуть поодаль, прямо на траве – болельщики «Севкабеля».
Боря Ганелян – худощавый, черный, как жук, был в центре всех атак. Быстрый, неутомимый, он всегда умел оказаться там, где назревал гол. Но нынче игра у Бори что-то не клеилась. Вернее, игра шла неплохо, но завершающий удар никак не получался. Мяч то попадал в штангу, то летел выше ворот, то куда-то в сторону. А в ворота никак не шел.
Боря нервничал, кричал на Витю: мол, неточно пасует, «заводится». Боря всегда злился, когда что-то не ладилось. Витя был спокойнее. И не отвечал Боре.
Так, без результата, прошло минут двадцать. Ни одна из команд не могла добиться перевеса.
Андрей Григорьевич видел: его ребята играют лучше. У них и пас точнее, и активнее они. И все-таки… Ноль – ноль.
«Ничего, – подумал Андрей Григорьевич. – Преимущество скажется». Он взглянул на часы: до конца первого тайма осталось всего шесть минут.
«Ну не в первом, так во втором», – подумал он.
И тут случилось неожиданное. Севкабелевцы атаковали, чуть не всей командой переместились они на половину противника. Но вдруг центральный защитник торфяников ловко отнял мяч и сильным ударом переправил его через все поле своему форварду. Тот подхватил мяч и резко рванулся вперед. Прошло всего несколько секунд. И вот он уже один на один с вратарем…
У Андрея Григорьевича еще мелькнула надежда, что вратарь спасет положение. Уж больно хорош был их Левка! И действительно, вратарь не растерялся, он не суетился, он ждал, готовый к броску. Но и нападающий оказался не простаком: сделал вид, что бьет в левый угол, а когда вратарь метнулся туда, спокойно перевел мяч на другую ногу и неторопливо вкатил его в противоположный угол.
Все было сделано чисто. Торфяники-болельщики громко прокричали: «Гип-гип-ура!» Они махали руками и шапочками, они плясали и пели какие-то победные гимны.
Вскоре прозвучал свисток, и команды ушли на перерыв. Впрочем, это только так принято говорить: ушли на перерыв. Раздевалки на лагерном стадионе не было, и футболисты «Севкабеля» просто уселись тут же, на скамью, возле Андрея Григорьевича.
На другом конце поля, окруженные восторженными болельщиками, расположились на отдых игроки «Торфяника».
– Ничего, ребята, ничего, – успокаивал своих мальчишек Андрей Григорьевич. – Один мяч не решает. Все еще впереди.
Боря Ганелян кончил пить воду, вытер губы тыльной стороной ладони. Лицо у Бори было хмурое и злое.
– Не в голе дело. А обидно, – сказал он. – Мы атаковали, и вот здрасте! – нам же штуку вкатили!.
– Ну, что ж! Бывает, – спокойно заметил Витя.
– Бывает! – передразнил Боря. – Ишь философ! Ты бы вот, господин философ, пасовал точнее, это да.
Другие игроки молчали. А что говорить-то?! И так все ясно.
Второй тайм начался бурными атаками «Севкабеля». Атаки были стремительные, но слишком суматошные, что ли? Им не хватало точности. И ответный гол никак не получался.
Андрей Григорьевич теперь был судьей. Легко перемещался он по полю. Двигался, казалось, неторопливо, но всегда оказывался в нужном месте и все замечал. Любое, даже самое мелкое нарушение правил. И тотчас звучал его карающий свисток.
Боря Ганелян по-прежнему был лидером всех атак. Казалось, он нисколько не устал. Легкий, сухощавый, все так же неутомимо носился он по полю.
«Повторяется первый тайм», – подумал Андрей Григорьевич.
Севкабелевцы атаковали, игра почти все время велась на половине торфяников, однако результата не было.
«Обидно нашим мальчикам», – покачал головой Андрей Григорьевич.
И тотчас вспомнилось лицо Бори Ганеляна, когда он пил воду. Злое, напряженное. Такое хмурое – кажется, вот-вот Боря заплачет.
Андрей Григорьевич постарался прогнать эти мысли. Судья должен быть объективен. Да, объективен и строг. И сердце его не должно сочувствовать ни одной из команд.
Да, все верно… И опять он пересекал поле. Из конца в конец. И обратно. И опять звучал его недремлющий свисток.
Несколько раз мимо него пробегал Ганелян. Потный, с грязными подтеками на лбу и щеках. Он сражался неистово. Во что бы то ни стало старался забить гол. Но, не получалось.
«Обидно», – опять мелькнуло у Андрея Григорьевича.
И главное – секундомер. Он сейчас как-то особенно торопливо отсчитывал секунды. Словно спеша нанизать их на бечевку, которая вот-вот оборвется.
До конца матча оставалось всего четыре минуты.
«Да, паршиво, – подумал Андрей Григорьевич. – Неужели проигрыш?»
И вдобавок торфяники овладели мячом. И энергично насели на ворота «Севкабеля». Казалось, сейчас они забьют второй гол.
Однако этого не случилось. И даже наоборот. Витя Мальков вдруг перехватил мяч и быстро передал его полузащитнику. Тот продвинулся к центру поля и тотчас длинным пасом переправил мяч Боре Ганеляну. Все произошло так быстро…
На миг Андрею Григорьевичу показалось, что Боря – «вне игры».
Да, точно!..
Андрей Григорьевич поднес уже свисток к губам… Но в этот миг Боря хлестко ударил – и мяч, словно пушечное ядро, с силой врезался в сетку ворот.
Андрей Григорьевич так и застыл со свистком во рту.
Обрывки мыслей мельтешили стремительно, суматошно.
«Офсайт? Да, вроде бы… Значит? Не считать? Но… Как хорошо бы – гол! Отквитать… И ничья…»
Он и сам уже теперь точно не знал: был офсайт? Или нет? Ему так хотелось, чтобы не было… Он уже начинал верить: да, все произошло правильно. И гол забит чисто.
– Офсайт! – чуть не плача, закричал вратарь. – Он бил из офсайта!
К Андрею Григорьевичу через все поле бежал капитан торфяников.
– Не считается! – на бегу яростно кричал он. – Не считать!
Но Андрей Григорьевич строго сказал:
– Прекратить споры!
И показал на центр поля. Гол!
Болельщики – большинство из них было из лагеря торфяников – кричали, свистели, махали руками.
– Долой!
– Офсайт!
– На пенсию!
– Судью на пенсию!
А один из мальчишек, сидя на дереве, трубил в горн. Трубил так резко и оглушительно, так свирепо – казалось, щеки его и шея сейчас лопнут от напряжения.
Но Андрей Григорьевич твердо повторил: гол! И строго показал на центр поля.
Так, со счетом один – один, и закончилась встреча. Ничья.
Обратно севкабелевцы возвращались все вместе, игроки и болельщики. Шли тихо. И говорили все тихо.
Обычно лучшие игроки всегда шагали рядом с Андреем Григорьевичем. Это была как бы премия, награда им за хорошую игру. Но нынче возле Андрея Григорьевича было пусто. Боря Ганелян, который всегда шел по правую руку от него, теперь шагал где-то позади. А когда Андрей Григорьевич оборачивался, Боря поспешно отводил глаза.
Но Андрей Григорьевич словно бы ничего не замечал, был как всегда весел и оживлен.
– Ничего, ребята, не унывайте, – бодро сказал он. – Ничья – это ведь не проигрыш. А матч вы хорошо вытянули. Молодцы!
Боря поглядел на него. Долгим пристальным взглядом.
– Кто молодец, а кто и нет, – сказал Боря.
Андрей Григорьевич не понял. Намек?
Оглядел ребят. Сегодня они были какие-то необычные, вялые и сумрачные.
– А вот знаете, – сказал Андрей Григорьевич, – однажды был смешной случай. Поймали моряки акулу. Ну, вспороли ей брюхо. И там нашли пишущую машинку – это раз, электрический чайник – это два, и стеклянный графин. И все целое, невредимое. Вот обжора-то, а?!
Андрей Григорьевич, улыбаясь, оглядел слушателей. Он знал много подобных историй, и всегда они очень нравились ребятам.
Но нынче мальчишки шли подавленные, никто не смеялся, никто не стал рассказывать еще какую-нибудь интересную байку про акул или про других зверей.
Дорога вилась меж деревьев. Мальчишки растянулись цепочкой. Шли молча, словно каждый думал какие-то свои невеселые думы. Умолк и Андрей Григорьевич.
А Боря Ганелян шел и плевался. Далеко, метко, с шиком. Прицельными плевками он расстреливал то встречное дерево, то будку, то куст.
– Перестань, Боря, – поморщился Андрей Григорьевич. – Ты же не верблюд.
Но Боря словно не слышал. По-прежнему метко цыкал он слюной.
– Перестань, Боря, – повторил Андрей Григорьевич.
Нет, теперь его слова не действовали.
Ганелян «стрельнул» в столб, промазал, снова «стрельнул».
Андрей Григорьевич помрачнел. Растерянный, отвернулся он от Бори.
