Текст книги "Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…"
Автор книги: Борис Васильев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Все кинулись к борту, и "Волгарь", развернувшись, боком лег на волну, задирая винт. Днище скребнуло по грунту, катер дернуло раз, другой, третий, но, дергаясь, он пробивался вперед, поднимая винтом тучи песка и ила. Мокрая груда осоки, дрогнув, медленно поползла к борту, но катер, дернувшись еще раз, прошел мель, и Иван тут же выровнял его и погнал вперед, уходя в темноту.
– Ушли!… – торжествующе закричал Михалыч.
– Да, Трофимыч… – Старик покрутил головой. – Всю жизнь на воде провел, а о таком не слыхивал. Орел ты, Иван Трофимыч.
– Лещ так перекаты проходит, – смущенно улыбаясь, сказал Иван. – Замечал, Григорьич? Весной, когда на нерест идет. Встретит мель, ляжет на бок, хвостом работает и – вперед, вперед. Вот нагляделся я, значит, и – пригодилось. А вообще это скверно – убегать от закона. Очень скверно…
С перегрузкой на баржу все вышло гладко, и утром "Волгарь" стоял у диспетчерской, как всегда. Начались будни: обеды на ходу в грохочущем кубрике и простой, когда можно было половить рыбу для обеда; нудная буксировка плотов и доставка приказов; проводка барж и перевозка мелких случайных грузов. В понедельник директор отдал приказ, и Сергей начал регулярные занятия по радиотехнике. Он относился к ним очень серьезно, тщательно готовился, чертил схемы.
Вечерами Иван оставался один: Сергей уговорил Еленку заниматься в кружке. Отогнав катер к затопленной барже, Иван уходил к старикам и сидел там допоздна: помог шкиперу убрать сено, расширил закуток для телки, а когда не было работы, беседовал со шкипером или просто молча курил. Он не спешил теперь на катер.
На неделе зашла Паша: Федору стало лучше, он просил Ивана навестить его. В среду занятий не было, и они пошли втроем: Иван считал, что Сергей должен познакомиться с бывшим помощником.
– Должен так должен, – нехотя согласился Сергей. – Не знаю, капитан, будет ли ему приятно.
Никифоров лежал в отдельной палате. Лежал на животе, неудобно вытянув подвешенную на шнурах руку в гипсе. Худое лицо его заросло щетиной, глаза ввалились. Он встретил их приветливо, но говорил так мало и неохотно, что они вскоре заторопились.
– Погоди, Иван Трофимыч, – вдруг спохватился Федор, когда они уже подошли к дверям. – Останься на два слова, а?
Сергей и Еленка вышли, а Иван вернулся к Никифорову и сел на табурет возле его головы. Федор молчал.
– Может, лекарство какое нужно или еще что? – спросил Иван.
– Да не в этом дело, – вздохнул Федор. – Тут, понимаешь, баба моя в суд подавать надумала. Нажужжали ей, понимаешь.
– Не знаю, – сказал Иван, подумав. – Может быть, правильно.
– Да что правильно, что? – зло дернулся Федор. – Ты меры прими, понял? Она у меня дура, ей что наговорят, то она и делает. А я позора такого…
– Ты, Федя, взвесь все, – мягко перебил Иван. – Ты подумай.
– Так ведь на тебя же – в суд-то!…
– Ну и что? – Иван помолчал. – Если б я преступление совершил, тогда… И тогда было бы правильно, Федя.
– Дурак ты, капитан!… – Федор дернулся, скрипнул зубами. – Ты, это, не сердись. Не давай ты ей воли, Трофимыч. Позор выйдет. Один позор.
– Посоветоваться бы надо, Федя. С юристом.
– Не надо. Не хочу я этого. Не хочу!… Обещаешь?
– Ладно, Федя.
– Ну, затем и звал. А сейчас иди. Сестру покличь: боли, мол, начались…
В Юрьевец для консультаций приехал профессор из самой Костромы. Иван случайно узнал об этом и кинулся в больницу. Главврач, недовольно хмурясь, написал записку, предупредив, что профессор – человек занятой и вряд ли согласится ехать в такую даль. И Иван тут же решил, что уговорить заезжую знаменитость сможет только Сергей.
– Понимаешь, я две недели Сашка не видал…
– Что за вопрос, капитан! – улыбнулся помощник. – Надо – значит, надо.
Иван выправил документы на рейс, долго объяснял, как идти, куда швартоваться, где искать профессора. Потом отдал чалку и стоял на берегу, пока катер не скрылся за дальним поворотом.
Налегая на палку, он медленно взбирался по крутой тропинке к поселку. Конечно, можно было пройти до лестницы и подняться по ней, но Иван всегда ходил только здесь. Это была тропинка его детства – узкая, утоптанная до бетонной твердости: даже палка не оставляла следов. Когда-то он на одном дыхании взлетал наверх, а теперь полз с остановками, приволакивая хромую ногу.
Наверху он оглянулся, но катера не увидел даже за первой излучиной: видно, шел "Волгарь" куда ходче своего капитана.
У ворот бревенчатого, в три окна дома он остановился. Низкий штакетник захлестнула малина, и с улицы двор не проглядывался. Иван одернул пиджак, застегнул на горле ворот рубахи, пригладил волосы и распахнул калитку.
За столом в палисаднике полная женщина перебирала клубнику. Она без улыбки посмотрела на Ивана, неторопливо заправила под косынку подбитую проседью прядь.
– Здравствуй, Иван.
– Здравствуй, Надя, – Иван присел, вытянув усталую ногу. – А где же Сашок?
– Сынок! – крикнула женщина. – Сынок, папа пришел!…
Прибежал Сашок, и они долго и старательно мастерили планер, руководствуясь крохотным чертежиком из "Юного техника".
– Ты, сынок, когда с мелочью какой работаешь – клеишь, к примеру, крючок к леске привязываешь или еще что, – языком зубы считай, – говорил Иван, оклеивая бумагой легкие крылья.
– А зачем?
– Для порядка. Сосчитал в одну сторону, тогда считай в другую. Глядишь, и не порвешь ничего, не сломаешь. Работа, Сашок, терпеливых любит, слушается их.
Это был его день. Он выторговал его, когда сын еще ползал по полу, и в такие дни они были только вдвоем: строили, чинили, бродили по лесу или ловили рыбу. Он просто учил сына тому, что знал сам. Поначалу казалось, что знаний этих много – целая жизнь, – но год от году становилось все труднее, и Иван с горечью чувствовал, как гаснет в сыне восхищение его рабочей сноровкой…
Профессор долго читал записку, все время нервно встряхивая листок.
– Это далеко?
– Шесть часов ходу, – сказал Сергей. – Против течения.
– Против течения – это очень хорошо, – неожиданно усмехнулся профессор. – В девять вечера зайдите за мной. Сюда.
Он сунул записку в карман и пошел наверх: на лестничной площадке ждали двое в белых халатах.
– Спасибо! – с опозданием крикнул Сергей, а Еленка испуганно дернула его за рукав:
– Тише!…
Они вышли на улицу.
– А вдруг поможет? – вздохнула Еленка. – Знаешь, мне Пашу жалко. И Федю, конечно, но Пашу – жальче.
– Она и сама жалкая, – сказал Сергей. – Живет голову втянув, словно вот-вот кто-то ударить должен.
– Так оно и есть, Сережа… – Еленка по-бабьи поджала губы. – Доля у баб такая – каждую минуту удара ждать.
Сергей посмотрел на нее, расхохотался, вдруг шутливо обнял.
– Пусти… – Еленка высвободилась и, чувствуя, что краснеет, поспешно отвернулась. – Может, в кино пойдем?
В кассах широкоэкранного кинотеатра толпились люди. Сергей быстро разобрался, в каком окошке дают на текущий сеанс, занял очередь. Еленка стояла рядом, искоса остро, изучающе поглядывая на соседей.
– Смотри, смотри! – не выдержав, зашептала она. – Чулки красные, а туфельки – черные…
– Ну и что? – спросил Сергей, бесцеремонно оглядев проходившую мимо девушку.
– Смешно. Как гусыня.
– Ты бы не надела?
– Да что ты!… – Еленка тихо рассмеялась. – Что же тут хорошего?
– Мне нравится, – сказал Сергей.
– Красные ноги?… – поразилась она.
– Красивые ноги, – поправил он.
– А-а… – смущенно протянула Еленка и замолчала. Потом спросила вдруг: – А когда коленки торчат, тоже нравится?
– Если красивые?
– Что же в них может быть красивого? Коленки и коленки…
– У тебя, например, красивые, – улыбнулся он.
Еленка поспешно отвернулась. Сергей усмехнулся: ему нравилось вгонять ее в краску.
Очередь двигалась медленно, и Сергей уже начал поглядывать на часы: до сеанса оставалось десять минут.
– Там без очереди не пускайте! – крикнул он.
– Все нормально, – лениво отозвались от кассы.
У дверей раздался шум, очередь заколыхалась, и хриплый бас пьяно и весело прокричал:
– Кто последний, что дают?…
Сквозь толпу ломился лохматый рослый мужик в серой, вольно распахнутой на груди рубахе.
– Расступись, народ!…
– Рычало… – прошелестело в очереди, и люди начали вжиматься в стенку.
– Пьяный…
– А он и не просыхает…
Рычало пролез к кассе, загородил окошко:
– Что осталось, красавица?
Очередь послушно молчала. Что-то неразборчиво ответила кассирша, и вновь пророкотал хриплый бас Рычалы:
– А интересно?
Сергей вдруг шагнул вперед, схватил за плечо Рычалу, рванул к себе:
– А ну, убирайся отсюда!…
– Я?… – Рычало непонимающе моргал пьяными глазками. – Это ты – мне?… – Он чуть ворохнул плечом, сбросил руку, повернулся, огромный, уверенный. – Ах ты, морячок-дурачок!…
Сергей подобрался и, нырнув под руку, что есть силы ударил кулаком в живот. Рычало охнул и стал оседать на пол, хватая воздух.
Очередь молчала, скорее с удивлением, чем с восторгом глядя на него. Еленка сжала локоть, ткнулась лбом в грудь:
– Напугалась я…
– Ладно. – Он закурил, хотя в помещении курить воспрещалось, улыбнулся.
Прозвенел третий звонок, но они успели войти в зал и разыскать свои места. Почти полкартины Сергей глядел на экран не понимая, но потом успокоился, отвлекся и к концу успел посочувствовать герою, попавшему в неприятную историю. Еленке фильм очень понравился, потому что был без стрельбы и герои обретали счастье.
Они сидели далеко от выхода и попали на улицу с последними группами зрителей.
– Солнышко-то какое!… – радостно улыбнулась Еленка.
– Надо на катер глянуть, – озабоченно сказал Сергей.
Пошли к пристани напрямик, через пустырь. Еленка задирала голову к солнцу, щурилась, морща нос. Сергей усмехнулся:
– Щуришься, как котенок.
– Эй, морячок!…
Они оглянулись: нагонял Рычало.
– Отойди, – тихо сказал Сергей Еленке.
– Сережа… – Беспомощно оглядываясь, она схватила его за руку. – Тебе совестно, так я закричу, а?… Закричу, Сережа. Может, с ножом он…
– Отойди!… – резко повторил Сергей и пошел навстречу Рычале.
Они остановились в двух шагах друг от друга. Рычало тупо моргал красными глазками и молчал.
– Что надо? – спросил Сергей. Рычало упорно молчал, шмыгая толстым бородавчатым носом. Ветер шевелил его редкие седые волосы.
– Что надо? – повторил Сергей.
– Зачем ударил?… – тихо спросил Рычало. – Зачем, а?… Не трогал ведь тебя, никого не трогал. А что пошумел, так ведь без злобы. Все знают. Инвалид я, осколок у меня в брюхе. Немецкий осколок. А в него – кулаком. За что же так, а?…
– Еще хочешь?
– Эх ты… – Рычало тяжело вздохнул и опустил голову.
– Пошел прочь, пьяная морда, – брезгливо сказал Сергей и, не оглядываясь, вернулся к Еленке.
– Что? – с тревогой спросила она.
– Так, – усмехнулся Сергей. – Прощения просил.
Она засеменила рядом, сбоку заглядывая в лицо Сергею.
– А ты – смелый.
– Приходилось, знаешь, – нехотя сказал он.
Катер сиротливо стоял в дальнем углу причала. Сергей проверил запоры, чалку, вернулся на пристань.
– Пошли в ресторан.
– В ресторан?… – Еленка никогда не была в ресторане и испугалась: – Что ты, Сережа!
– А что? Выходной – вроде праздника.
– Нет, нет. Совестно как-то. И дорого, поди.
– Да что там дорого, совестно! Мы хозяева, понятно? Для нас – все: и кино и рестораны. Земля для нас вертится, а ты – совестно!… – Он взял ее за руку. – Пошли.
– Нет. – Она решительно высвободила руку. – Я обед сготовлю. Любишь окрошку? На рынке квас продают.
– Ну крой. – Он чуть сжал ее руку и улыбнулся, и она в ответ смущенно и радостно заулыбалась.
Еленка вернулась с рынка бегом. Перебралась на катер, открыла дверь рубки хитро загнутой проволокой, спустилась в кубрик. На столе стояли три бутылки жигулевского пива, лежал кулек с конфетами и полкило чайной колбасы. Еленка съела довесок и начала готовить зелень для окрошки: ей очень хотелось, чтобы обед получился не хуже, чем в ресторане.
Вскоре пришел Сергей. Положил на стол две банки консервов, пощупал пиво.
– Пивко-то я не сообразил за борт опустить!
– А консервы зачем? – Еленка неодобрительно покачала головой: – Это же так, баловство, а я мяса купила.
– Мясо – к ужину, – сказал он, вскрывая перочинным ножом консервы. – Профессора кормить будем: путь не близкий.
– Верно, Сережа. – Еленка разложила по тарелкам зелень, нарезала хлеб, колбасу. – Садись.
– Ну, ты прямо шеф-повар! – улыбнулся он. – Доставай стаканы, я сейчас.
– Чего забыл?
– Утопленника!… – весело крикнул он с трапа. Еленка достала стаканы. Вернулся Сергей, неся мокрую бутылку. К горлышку была привязана бечевка.
– Час в воде полоскал, а все – теплая.
– Напрасно. – Еленка строго поджала губы. – И не к месту и не ко времени.
– Ее всегда ко времени! – Сергей зубами надорвал пробку, разлил по стаканам. – Давай, матрос. Чтоб плавалось.
– Ой, много…
– Пивком запьешь. – Он открыл пиво, принес стакан, налил. – Ну, залпом, по-флотски.
Водка была теплой, противно перехватывала дыхание, липла к горлу. Еленка вообще не любила ее, пила только в компании, да и то для виду, но Сергей был так настойчив, так заглядывал в глаза, что Еленка совсем закружилась. Она чувствовала удивительную свободу и легкость, охотно смеялась его шуткам, а после обеда даже закурила, держа папиросу в кулаке и шумно выдыхая дым.
– Вот ты, девочка, и осовременилась, – весело сказал Сергей. – А то такой монашкой живешь, что аж злость берет: тихая да серенькая, как мышка.
– У мышки хвостик есть. – Еленка старательно выговаривала слова. – Хвостик да домик. А у меня, Сереженька, ничего: ни хвостов, ни домов.
– Да и я такой же, – вздохнул он. – Отца на фронте убили, мать померла, когда я еще в техникуме учился. Вот и выходит, что мы с тобой как брат с сестрой… Ты откуда в этих краях вынырнула?
– Издалека, Сереженька, издалека, – нараспев сказала Еленка.
Она уже не смеялась, и улыбка, забытая на лице, казалась заученной и потому жалкой. Сергей пересел ближе.
– Ну, ты что? Брось. – Он обнял ее за плечи, прижал к себе. – Слышь, матрос, гляди веселей!
– Было ведь, все было, Сереженька, – тихо всхлипывая, говорила Еленка. – И дом был, и подружки, и парнишечка. И любовь была, Сереженька… Та, что нам только разик дается. Вот я себя и не пожалела, когда в армию он уходил. Все ему отдала, а написали, что гуляю, и – поверил. Вернулся, насмеялся надо мной, перед всеми выставил да и бросил. Бросил, как окурок, бросил!…
Она залилась слезами, уже не сдерживаясь. Сергей, торопясь, целовал мокрое лицо. Еленка не отталкивала его, то ли не понимая, то ли по-детски зайдясь в плаче.
– Зачем? – перестав вдруг плакать, тихо сказала она. – Не надо этого, милый, не надо… Слышишь?…
Она бормотала эти привычные женские слова, а руки сами собой уже гладили его плечи.
– Оставь… Оставь, Сережа, милый… Ну, что ты делаешь со мной, что?…
…Вася третий час выбирал подвесной лодочный мотор. Ощупывал каждую деталь, осматривал крепления, по буковкам сравнивал паспорта. Продавец давно перестал обращать на него внимание, и Вася очень страдал, что не может ни с кем посоветоваться.
– Скажите, товарищ продавец, а можно обменять, если что? – набравшись смелости, спросил он.
– Ну а что может быть? – лениво спросил продавец. – Завод гарантирует, что тебе еще надо?
Вася вздохнул, еще раз сличил паспорта и вдруг решил, что загадает: если мотор будет хорош, то Лидуха родит ему парнишку, а если, не дай бог, сломается, то девчонку. А загадав, сразу повеселел и протянул продавцу паспорт:
– Этот. Выписывайте.
Расплатившись, Вася взвалил на плечо покупку и пошел к пристани. Местный пароходик, курсирующий между Юрьевцем и их затоном, отходил вечером, но Вася надеялся, что подвернется какой-нибудь буксир. Еще издали, оглядывая пристань, он увидел притулившийся в уголке знакомый катер.
– Трофимыч!… – крикнул он, бережно сняв с плеча "Стрелу". – Иван Трофимыч!…
Никто не отозвался. Дверь рубки была открыта, и Вася, перетащив ящик на палубу, заглянул в кубрик: там было темно, но слышался негромкий храп.
Сгорая от нетерпения похвастаться покупкой, Вася тихо спустился по трапу. Нащупав пол, остановился и деликатно кашлянул, рассчитывая, что спящий проснется.
– Кто?… – испуганным шепотом спросила Еленка.
– Это я… – растерянно сказал он. – А Трофимыч?
– Нет его, нет, – испуганно бормотала Еленка, торопливо натягивая платье. – Кто тут? Зачем?
– Да это я, Василий… – Он увидел голого по пояс Сергея, разбросанную одежду, бутылки на столе и замолчал.
Еленка перелезла через спящего, спрыгнула на пол. Отвернувшись, застегивала платье.
– Заснула я, – жалко бормотала она. – Мы за профессором тут. Жара такая…
– Да. – Вася растерянно топтался у входа. – Жарко, конечно. Домой скоро ли пойдете?
– Нет, не скоро, нет… – Еленка стояла к нему спиной, лихорадочно поправляя волосы. – Ночью пойдем. А то и утром.
– Я на рейсовом тогда, – сказал Вася и полез наверх.
Он вышел на палубу, взвалил на плечо "Стрелу".
– Стерва!… – громко сказал Вася и плюнул.
Профессор не помог Федору. Осмотрел, посоветовал не отчаиваться. Федор выслушал это молча, а сестру послал длинным матерком и потребовал, чтобы немедля отправляли домой. Доктор с трудом успокоил его.
На "Волгаре" все вроде бы шло заведенным порядком. Только Еленка вдруг перестала ходить на занятия, два вечера проторчала на катере: перестирала Иваново бельишко, починила рубашки. Иван звал ее к старикам, но она отказалась.
– Зря Еленка курсы бросила, – сказал за ужином Сергей. – Сил на это особых не надо, а бумажку получить всегда полезно. Поговорил бы ты с нею, капитан.
Иван поговорил. Еленка долго и как-то странно смотрела на него, а потом сказала:
– Раз велите – буду ходить.
– Надо, Еленка, – сказал Иван.
Еленка покивала и ушла в свой угол. Она вообще стала какой-то тихой, вялой, покорной. Иван все приглядывался к ней, хотел расспросить, что случилось, да так и не собрался.
С Сергеем капитан виделся только на работе. Даже в свободные от занятий вечера Сергей куда-то уходил, возвращался поздно и сразу заваливался спать. Как-то Иван видел его с Шурой, подумал, что завертела-таки помощника девка, но как раз в тот вечер Сергей вернулся злой, а когда курили перед сном на палубе, сказал:
– Давай, капитан, в те дни заправляться, когда этой заразы на нефтянке не будет.
Завелись у него и друзья: ходил играть в карты к инспектору рыбоохраны, выходные проводил на гензапани. Но занятия не пропускал, по-прежнему тщательно к ним готовился, да и на работе неизменно был улыбчив и безотказен.
Только в субботу он решительно отказался везти на гензапань проволоку.
– В понедельник отвезем, – сказал он диспетчеру. – Закон есть закон: короткая суббота.
– Сходим, Сергей, – не очень уверенно сказал Иван. – Все равно делать нечего.
– Вечерок у меня занят, капитан. – Сергей покосился, помолчал, потом спросил: – К старикам не собираешься?
– Можно.
– Еленку с собой прихвати, – приглушенно сказал Сергей. – Понимаешь, друзья придут, ну и… Словом, помещение нужно.
– Можно, – еще раз согласился Иван: ему не понравились подмигивания Сергея. – Пойдешь куда на катере-то?
– Не сомневайся, капитан: в двенадцать буду на месте.
Идти к старикам Еленка наотрез отказалась, и Ивану пришлось прикрикнуть на нее. Она испуганно глянула, торопливо закивала:
– Иду, иду, не надо…
Было в ней что-то пришибленное. Иван крякнул с досады, но промолчал, а спросил уже по дороге:
– Ты вроде боишься меня?
– Нет, что вы. – Еленка опустила голову.
– Тихая ты что-то больно. Здорова ли?
– Здорова.
– Может, обидел кто? – не унимался Иван.
– Да что вы, Иван Трофимыч! – Еленка остановилась, глядя в сторону. – Говорю вам, что все в порядке, а вы – свое. Так лучше уж вместе не ходить…
– Ну, ладно, – проворчал Иван. – Не такая ты какая-то, вот и спрашиваю.
Больше они не разговаривали. За тяжелым рубленым столом на барже удобно было молчать.
– Ну, чтоб ходилось вам и плавалось.
Раздался стук, и в комнату вошли Лида и Вася.
– Можно, что ли, хозяева?
– Ну, пойдет теперь музыка! – радостно крикнул хозяин, углядев в руках у Васи бутылку водки. – Теперь разговеемся!…
– Здравствуйте, – сказала Лида и чинно подала старухе кулек с конфетами.
Еленка вдруг вскочила, точно собираясь бежать, но Авдотья Кузьминична мягко потянула ее на место. Еленка затравленно оглянулась, схватила стакан и залпом выпила водку. Закашлявшись, опустилась на стул, пряча запылавшее лицо.
– Вот это да! – удивленно сказал шкипер. – Только чего вспыхнула-то? Чего застеснялась?
– Задохнулась она, – сказала старуха. – Полстакана хватила враз. Отдышись да закуси, а то спьянишься. Возьми, Лидуха, стаканы в шкапике, да садитесь к столу, гости дорогие.
– Поспел ты, Василий, к самому почину. – Шкипер налил Васе, опять поднял стакан. – Ну, волгари, за Волгу-матушку!
– Ох, балабон! – вздохнула старуха. – Талах ведь был, голь перекатная, босота волжская, а меня, единственную дочку, так заговорил, так забалабонил, что из отчего дома в угон взял.
– В угон? – удивилась Лида. – Это как же?
– А так: нанял тройку, усадил да и махнул на удалых сорок верст без передыху. Поп-пьянчужка обвенчал в селе Кудимове, да с тем и стали мы жить: по Волге мотаться из конца в конец.
– Хорошо, мать, жили, – улыбнулся шкипер. – Не было у нас ни кола ни двора, а морщиночки у тебя все-таки от смеха появились.
– Жили-то хорошо, а доживаем как?
– Ничего, Авдотья Кузьминична: нашего от нас никто не отымет, корня то есть. Добрый у нас с тобой корень: от босоты волжской мы идем, и нет нам ни сносу, ни износу.
– Корень, – вздохнула она и нахмурилась. – Изведут этот корень, и чихнуть не поспеем.
– Это кто же изведет-то? – поинтересовался старик.
– А бабы нынешние, вот эти вот. – И Авдотья Кузьминична сердито ткнула в плечо Еленку.
– Да что вы, Авдотья Кузьминична? – удивилась Еленка. – Да за что же вы меня так?
– А чего не рожаешь? – строго спросила старуха. – Чего не рожаешь-то, бабонька?
– Ой, ну что вы… – Еленка еще ниже опустила голову, то заплетая, то расплетая бахрому льняной скатерти.
– Кабы ты одна была, то и бог с тобой, – все так же строго продолжала старуха. – А ныне, куда ни глянь, все такие!… Ездила я прошлой зимой к Зинке, дочке своей. Отдельная квартира, мужик собственный, а детишек – ровнехонько один Андрюшечка. Я глянь-поглянь: у всех так, у всех по одному, а двое – так совсем редко. Ровно мода какая или указ… – Она вздохнула, глянула на Еленку. – Вот и ты, бабонька, такова ж. А жизнь знаешь что такое? Верть-поверть – и смерть. Спохватишься – выть будешь, локти кусать, да поздно, прошел твой час…
Еленка вдруг вскочила, крепко уцепившись за край стола.
– Разошлась ты, мать, – сказал старик.
– Все тут, Григорьич, к месту говорено, – вздохнула Авдотья Кузьминична. – Или не к месту, Иван?
Иван промолчал, а шкипер поднял стакан с остатками водки.
– За это и выпьем, Иван Трофимыч. Вот за это самое. Чтоб, значит, и тебе ветер переменился. Не все чтоб в лицо дул, а хоть изредка да в спину подталкивал.
– За это и я выпью! – громко сказала Еленка. – Она взяла стакан, шагнула к Ивану. – За вас, Иван Трофимыч.
Выпила не отрываясь, опрокинула стакан вверх дном и только после этого села на место, слепо тыча вилкой в скользкую сыроежку.
– Будьте здоровы. – Вася чокнулся.
– Спасибо, люди добрые, – тихо сказал Иван. – Дай вам бог, как говорится.
Некоторое время они закусывали молча, не решаясь нарушить вдруг возникшей тишины. Старик недовольно крякнул:
– Сбила ты, мать, со здравия на упокой!
– Так ведь не все же ай-ай-ай, надо и ой-ой-ой, – сказала старуха. – Теперь почаевничаем да и поговорим.
– "Хаз-булат удалой, бедна сакля твоя…" – затянула Лида.
Старик подхватил, остальные молчали.
– Нейдет, – вздохнул шкипер. – Без тебя, Еленка, ничего не вытянем.
– Не смогу я, Игнат Григорьич, – сказала Еленка, наливая чай. – Не тянет что-то на песни.
– А на танцы тянет? – вдруг громко, зло спросил Вася, в упор уставившись на нее.
Еленка неторопливо передала стакан с чаем, повернулась, глянула в глаза.
– Может, спляшем?
– И то дело, и то! – обрадовался старик. – Тащи, Лидуха, гитару, ежели не рассохлась она от тихой жизни!
Лида подала гитару. Шкипер подстроил ее, рванул струны, и Еленка, выбив дробь, пошла по комнате:
Милый мой по Волге плавал,
Утонул, проклятый дьявол!
Я одна, одна, одна:
Не достать его со дна!…
Она лихо отбила приглашение, но Вася не шевельнулся: сидел набычившись, недобро поглядывая.
– Что, Васенька, коленки слабы? – пригнувшись к нему, вздохнула Еленка.
Ноги ее безостановочно дробили пол. Вася отвел глаза, буркнул:
– Напилась?
– А ты видел? Видел?… – почти выкрикнула она. – Ну, так и молчи. Молчи!…
Она вызывающе тряхнула головой и в полный голос неожиданно завела:
– "Хаз-булат удалой, бедна сакля твоя!…"
– "Золотою казной я осыплю тебя", – вмиг пристроившись, осторожным басом подхватил шкипер.
Пели долго, пока не ушли Вася с Лидой. А как захлопнулась за ними дверь, Еленка оборвала песню.
– Ну, и нам пора, – сказал Иван, вставая. – Спасибо, хозяева дорогие…
Было темно и очень тихо, когда они вышли на палубу. Теплым комком ткнулся в ноги Дружок и сразу же убежал на край баржи, где ударил топляк о замшелый борт. Черная вода чуть плескалась в сходни.
– Качается все, – шепнула Еленка, прижавшись к Ивану. – Я держаться за вас буду.
Он осторожно провел ее на берег, но и здесь она не отодвинулась, а все так же, путая шаги, прижималась к боку, и он обнял ее за прохладные, узкие, как у девочки, плечи.
– Не замерзла?
– Ножки не идут, – тихо засмеялась Еленка. – Не идут ножки домой.
Иван молчал, бережно поддерживая ее. Ему было хорошо и покойно, и он готов был идти вот так целую ночь по заваленному бревнами берегу, слушать ее бестолковый, ласковый шепот и молчать. Но прошли они всего несколько шагов, как Еленка остановилась, и он совсем близко увидел ее лицо: глаза казались огромными.
– Пойдем к деревне, – торопливым, очень деловым шепотом сказала она.
– Зачем?
– Пойдем, пойдем. Там тихо. Там нет никого, там…
Шли в темноте, спотыкаясь о бревна, путаясь в клубках ржавой проволоки. Еленка предупреждала, не оглядываясь:
– Бревно. Шагай левей. Проволока тут. Осторожно.
Заваленный бревнами берег кончился, под ногами мягко оседал песок. У обрыва Еленка остановилась, обняла, отстранилась вдруг…
– Сядь.
Он покорно сел, неудобно вытянув хромую ногу. Еленка лежала на спине, согнув колени: платье соскользнуло, и он все время видел эти белые колени, тесно прижатые друг к другу. Сердце его билось тяжело и неровно; чтобы успокоиться, он закурил.
– Куришь зачем?
Он промолчал: ему не нравилось, что они сидят здесь, точно двадцатилетние, очень не нравилось. Но не было сил ни встать, ни сказать ей, что лучше уйти отсюда.
Легкие пальцы коснулись лица. Он вздрогнул: совсем как там, на катере. Она ласково отобрала папиросу, взяла его за руки, потянула к себе:
– Ну иди же, иди ко мне, иди…
Иван скорее угадал, чем расслышал эти слова: в висках стучало. Он качнулся к ней, вывертывая непослушную ногу. Еленка тянула за руки, и костыль, который лежал между ними, вдруг острым концом уперся в ребро, а она все тянула и тянула, шепча что-то…
Он опомнился. Рванулся, тяжело вскочил, поднял палку.
– Не звери мы, понятно? Не звери!…
Спотыкаясь, он бежал по берегу. Упал, налетев на бревно, поднялся, снова, не оглядываясь, спешил вперед, с силой налегая на костыль…
Катер уже стоял у затопленной баржи. Иван, оступаясь, спустился в кубрик. Сергей убирал со стола, складывая грязную посуду в ведро.
– Прибыл по расписанию, капитан.
Иван молча прошел в свой угол, вытащил одеяло, швырнул в изголовье подушку. Потом вдруг, грохоча, полез наверх.
Сергей вытер стол и, взяв ведро, вышел на палубу. Иван, сгорбившись, курил на моторном люке. Сергей зачерпнул воды, неторопливо перемыл посуду. Уже уходя, спросил:
– А Еленка где же?
Иван промолчал. Сергей спустился в кубрик, расставил посуду в шкафчике, постелил и лег, а Иван все не возвращался…
Проснулся Сергей от грохота.
– Ты, капитан?
– Я… – негромко, с длинной паузой отозвался Иван: он, согнувшись, шарил на полу костыль.
Сергей потянулся к лампочке, включил: Еленки не было.
– Еленка у стариков ночует, что ли?
Иван подобрал палку, полез наверх. Высунулся вдруг уже из рубки:
– Искать пойду.
– Кого?… Да погоди же, капитан!
Сергей торопливо оделся, нагнал уже на берегу: Иван спешил, налегая на палку.
– Еленку искать? Ты чего молчишь-то?
– Обидел я ее, – глухо отозвался Иван. – За что обидел, а?…
– Где она? – помолчав, спросил Сергей.
Иван не ответил. В ночной тишине пронзительно громко скрипела палка, вонзаясь в песок. С низин в реку сползал туман. Сергей зябко передернул плечами.
– Выпил я вечером, только уснул, пригрелся…
– Жена ведь она мне, – вдруг точно самому себе сказал Иван. – Жена, а я – обидел. Зачем, а?… Это же все равно что ребенка ударить, это же невозможно. Сердце у нее простое, открытое, а я – сапогом по нему, сапогом!… Где же искать-то ее теперь, в реке?
– Да что ты, капитан. – Сергею вдруг стало страшно. – Да опомнись, что ты… Где расстались-то?
– Там. – Капитан ткнул палкой в рассветный полумрак: нагромождение бревен, старых пачек, сплоточной проволоки. – Как к деревне подниматься.
– Еленка! – крикнул Сергей. – Еленка!…
Прислушались: ответа не было. Иван снова зашагал – напролом через завалы сохнувших на берегу топляков.
– Еленка! – еще раз крикнул Сергей. Послушал, догнал Ивана. – Может, она на баржу спать ушла, к старикам?
Иван молча шел впереди, больше обычного приволакивая ногу. Сергей еле поспевал за ним.
Старики уже поднялись. Хозяйка растапливала печку, шкипер шуровал наверху: к началу рабочего дня приходили к барже катера за тросами, сплоточной проволокой, цепями.
– Куда спешишь, Иван Трофимыч? – весело окликнул он. – Старые троса я без очереди выдаю.
– Еленка не у тебя, Григорьич?
– Потерял? – рассмеялся шкипер. – Ну, Иван, ну, орел.
– Пропала она, Игнат Григорьич, – тихо сказал Иван, обессиленно опустившись на кнехт. – Ночью-то обидел я ее…
Дружок, повизгивая, радостно тыкался в колени. Рыжий, злой как черт кот Васька лениво дремал на крыше, одним глазом наблюдая за собакой.
– Вот дела, – растерянно протянул шкипер. – Лишку она вчера хватила, это точно.
– Может, заявить куда? – Иван вскочил, прошелся. – Может, в реке искать?
– Не дури, Иван, и голову не теряй, – строго сказал старик. – Заводи катер да сбегай к Василию: там она может быть. А нет…
– Ясное дело, у Лиды она! – радостно крикнул Сергей. – И как это мы сразу не сообразили.
Возвращались – затон уже работал. Первые катера требовательно сигналили, отваливая от причалов; грохотали цепи на подъемном кране – "Гансе", как его называли здесь; сиплыми, сорванными голосами костерили кого-то плотовщики.
– Иван Трофимыч, за баржой давай! – крикнули из диспетчерской. – Под погрузку просят!
