Текст книги "Аркадий и Борис Стругацкие - Двойная звезда"

Автор книги: Борис Вишневский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Вишневский Борис Лазаревич
Аркадий и Борис Стругацкие – Двойная звезда

Автор выражает свою глубокую признательность

Михаилу Амосову, Юрию Флейшману, Владимиру Борисову, Константину Селиверстову, Вере Камше, Андрею Болтянскому, Ольге Покровской, Юрию Корякину, Николаю Ютанову, Владимиру Медведеву и многим другим, благодаря которым эта книга увидела свет.

Отдельная благодарность

Борису Натановичу Стругацкому, без многолетнего общения с которым о написании этой книги просто не могло быть и речи...

Использованы фотографии

Яны Ашмариной, Людмилы Волковой, Екатерины Шуваловой, Александра Воронина, Дмитрия Кощеева, Юрия Липсица, Сергея Подгоркова, Вячеслава Рыбакова и автора этой книги, а также фотографии из архивов Б. Н. Стругацкого, группы "Людены" и издательства "Terra Fantastica".

Вишневский Борис Лазаревич

Аркадий и Борис Стругацкие

Двойная звезда

Книга известного петербургского публициста Бориса Вишневского результат многолетней работы. Кроме биографических материалов, в ней приведены более двух десятков бесед с Борисом Стругацким, записанных автором в 1992-2002 годах (большинство из них публиковалось в книгах, газетах и журналах). Автор рассматривает в контексте настоящего времени лучшие, на его взгляд, произведения братьев Стругацких, опираясь на воспоминания Бориса Стругацкого об истории создания этих произведений. Книга снабжена уникальными фотографиями, большая часть которых никогда не публиковалось.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

От автора

Глава первая. Биографическая

"Наша биография"

"Это была потеря половины мира"

О времени и о себе...

"Главная тема Стругацких – это выбор..."

Глава вторая. Миры братьев Стругацких

Введение

"Страна багровых туч"

"Полдень. XXII век

"Понедельник начинается в субботу"

"Трудно быть богом"

"Далекая Радуга"

"Улитка на склоне"

"Обитаемый остров"

"Жук в муравейнике

"Хромая судьба"

"Град обреченный"

Глава третья. Невеселые беседы при свечах

Беседы 1992 года

Беседы 1993 года

Беседы 1994 года

Беседы 1995 года

Беседы 1996 года

Беседы 1997 года

Беседы 1998 года

Беседы 2000 года

Беседы 2001 года

Беседы 2002 года

Приложения

"Кончилась целая эпоха"

Краткая шуточная биография Аркадия Стругацкого

(с комментариями Бориса Стругацкого)

Завещание

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я рано научился читать и всегда читал много. Конечно, как всякий нормальный мальчишка, я любил играть в футбол, гулять с товарищами и ходить в кино. Но тем не менее книги всегда занимали в моей жизни совершенно исключительное место. И конечно же, среди них были какие-то самые любимые, самые дорогие. С течением лет одни "самые любимые" сменяли другие, что вполне понятно. Но были и такие, которые я пронес с собой через всю жизнь, возвращаясь к ним снова и снова. Среди них безусловно и книги Аркадия и Бориса Стругацких.

Мне было 13 лет, когда старшая сестра дала мне прочесть "Понедельник начинается в субботу". И до сих пор эта гениальная книга остается моей самой любимой книгой Стругацких. У нас дома был огромный стол, и когда мы садились обедать, я на протяжении нескольких месяцев "доставал" сестру тем, что командовал, подражая "неудовлетворенному желудочно" кадавру, созданному профессором Выбегалло: "Эй, девка, обрат лей сюда, значить!"...

После "Понедельника" я сразу же понял, что ради любой следующей книги Стругацких буду откладывать дела и недосыпать ночами. Так оно в точности и получилось. А сколько замечательных часов было потом проведено в беседах с друзьями, в пересказах и обсуждениях событий и героев! Думаю, что не ошибусь, если скажу, что книги Стругацких для нашего поколения, родившегося в середине XX века, стали символом, счастливой приметой, одним из самых радостных явлений нашей юности.

Второй моей любимой книгой стала "Трудно быть богом". Когда я читал и перечитывал ее, мне сразу было понятно, что авторы пишут вовсе не о вымышленной стране Арканар, расположенной на вымышленной планете, а о нашей стране, о тех проблемах, о которых не разрешалось говорить иначе, как "эзоповым языком", перенося действие в фантастические миры...

С той поры минуло много лет, но книги Стругацких неизменно остаются для меня одними из самых дорогих в домашней библиотеке. Каждый раз, перечитывая их, я обязательно обнаруживаю что-то новое, ранее незамеченное, или связанное с сегодняшним днем. И потому мне было очень любопытно взять в руки книгу о творчестве Стругацких, которую написал мой друг и коллега по "Яблоку", прекрасный журналист Борис Вишневский.

Книгу Бориса я "проглотил" не останавливаясь – настолько меня захватила и история жизни Аркадия и Бориса Стругацких, и размышления Бориса Вишневского о лучших, на его взгляд, произведениях (во многом созвучные моим собственным размышлениям), и многолетняя "серия" бесед автора с Борисом Стругацким, в которых как в "зеркале" отразилась почти вся история нашей страны за последнее десятилетие. Я узнал необычайно много нового о моих любимых писателях – начиная от подробностей их биографии и заканчивая историей создания их книг.

Не сомневаюсь, что книга Бориса Вишневского будет интересна всем, кто, как и я, вырос вместе с произведениями Аркадия и Бориса Стругацких и навсегда остался их поклонником.

С большой радостью представляю ее будущим читателям.

Михаил АМОСОВ,

депутат Законодательного Собрания Санкт-Петербурга, председатель Санкт-Петербургского отделения партии "ЯБЛОКО"

Март 2003 года

ОТ АВТОРА

Если бы 10 – 15 лет назад кто-нибудь предсказал, что я напишу книгу о братьях Стругацких, – в лучшем случае я счел бы это шуткой. Во-первых, трудно было представить себе написание книги вообще. Во-вторых, еще труднее было представить себе написание книги не по основной – математической специальности, не имеющей никакого отношения к литературе вообще и к фантастике в частности. А в-третьих, совсем невозможно было представить себе написание книги о людях, мимолетная встреча с которыми – и то представлялась недосягаемой мечтой...

И все же эта книга – перед вами.

Эта книга написана не математиком, переквалифицировавшимся в литературного критика. Хотя такие случаи сегодня нередки – траектории судеб моих сверстников за последнее десятилетие выделывали и не такое. Она написана благодарным читателем книг АБС (это сокращенное "обозначение" Аркадия и Бориса Стругацких давно стало классическим) для других благодарных читателей. Для тех, кто, как и я, свято уверен: братья Стругацкие были всегда, есть и пребудут во веки веков. И главным образом для поколения, выросшего вместе с Владимиром Юрковским и Иваном Жилиным, благородным доном Руматой и бароном Пампой, Леонидом Горбовским и Геннадием Комовым, Максимом Каммерером и Рудольфом Сикорски, Кристобалем Хунтой и Романом Ойрой-Ойрой...

Впрочем, о поколении – отдельно.

Тем, кто любит Стругацких, – условно говоря, от девяноста пяти до пятнадцати лет: четыре поколения читателей. Но первые два из них предвоенные, и ничто не могло повлиять на них сильнее Великой Отечественной. Последнее – те, кому сегодня меньше тридцати, формировалось в горбачевскую эпоху, когда рухнул "железный занавес"...

И лишь для моего поколения – родившегося в первое послевоенное двадцатилетие – фантастика вообще и творчество АБС в особенности стали в значительной мере определяющими в жизни. Годы, когда мы росли, почти точно пришлись на годы правления "дорогого Леонида Ильича": 1964 – 1982. Эпоха, последовавшая сразу за хрущевской "оттепелью" и впоследствии названная застойной. Времена разоблачения культа личности. Двадцатого съезда, выноса Сталина из Мавзолея – в общем, эпоха первого "глотка свободы" – остались позади. Как следует почувствовать эту эпоху на себе мы не успели. Правда, не успели и испугаться, когда она закончилась, как предыдущее поколение Великих Шестидесятников. То, которое, с одной стороны, дало нам Сахарова, Окуджаву, Галича и братьев Стругацких. А с другой – за все прошедшие после "оттепели" годы (включая нынешние), они, кажется, так и не смогли заглушить в себе страх перед тем, что вернется то прошлое, которое было пережито в дни молодости, аресты, лагеря, ссылки и до-просы...

Мы все-таки были другими – не лучшими, конечно. Просто другими.

В начале пути мы верили в коммунизм – и лишь к его середине начали утрачивать иллюзии: Чехословакия 1968-го и Афганистан 1979-го заставили расстаться с верой в социализм с человеческим лицом.

В начале пути мы верили, что культ Иосифа больше не вернется – и лишь к его середине поняли, что он успешно заменен культом Леонида.

Б начале пути мы верили, что гайки отпущены, – и лишь к его середине убедились, что их закручивают снова.

Дабы читатель лучше понял, какое наступило время этак году к 1967-му если кто не помнит, к 50-летию ВОСР, то бишь Великой Октябрьской Социалистической Революции, как тогда было принято именовать большевистский переворот), – процитирую Бориса Натановича:

"Слухи о реабилитации Сталина возникали теперь чуть не ежеквартально. Фанфарно отгремел смрадный и отвратительный, как газовая атака, процесс над Синявским и Даниэлем. По издательствам тайно распространялись начальством некие списки лиц, публикация коих представлялась нежелательной. Надвигалось 50-летие ВОСР, и вся идеологическая бюрократия по этому поводу стояла на ушах. Даже самому изумрудно-зеленому оптимисту ясно сделалось, что "оттепель" "прекратила течение свое" и пошел откат, да такой, что впору было готовиться сушить сухари... Сегодняшний читатель просто представить себе не может, каково было нам, шестидесятникам-семидесятникам, как беспощадно и бездарно давил литературу и культуру вообще всемогущий партийно-государственный пресс, по какому узенькому и хлипкому мосточку приходилось пробираться каждому уважающему себя писателю: шаг вправо – и там поджидает тебя семидесятая (или девяностая) статья УК, суд, лагерь, психушка, в лучшем случае занесение в черный список и выдворение за пределы литературного процесса лет эдак на десять; шаг влево – и ты в объятиях жлобов и бездарей, предатель своего дела, каучуковая совесть, иуда, считаешь-пересчитываешь поганые сребреники... Сегодняшний читатель понять этих дилемм, видимо, уже не в состоянии..."

На наших глазах рассыпалась в прах "оттепель" шестидесятых, вокруг все больше громоздились горы Большой Лжи и фарисейства, сладкие голоса вождей и их "популизаторов" пели о неуклонном приближении к коммунизму и великих достижениях, об отсутствии проблем, более сложных, чем конфликт между новым и старым способами выплавки стали... И все более казалось, что липкая паутина массового оболванивания почти всех отучила думать, спорить и сомневаться в истинах, объявленных вечными и неоспоримыми, что мир вокруг чудовищен и нереален, все поставлено с ног на голову, ибо черное постоянно называют белым, глупость – мудростью, провалы – победами, а кривду правдой.

Бороться с нарастающей вокруг духотой, лицемерием и ложью решались не все. Точнее – единицы.

Те, кто решался, – становился диссидентами, подписывал письма и выходил на площадь в свой назначенный час. После чего в лучшем случае садился в психушку, в худшем – в какой-нибудь Мордовлаг.

Те, кто не желал смириться, но не мог или не решался действовать, искали себе "экологические ниши", отдушины, где мир снова становился нормальным, где разбивались кривые зеркала "соцреализма" и не было разрыва между совестью и разумом.

Главных отдушин было три. Авторская песня, туристские (большей частью горные) путешествия и – фантастика.

Соответствующими были и Учителя, которых мы себе выбрали. Юрий Визбор и Рейнгольд Месснер, Булат Окуджава и Иван Ефремов, Юлий Ким и Морис Эрцог, Александр Городницкий и Наоми Уемура, Александр Галич и Артур Кларк, Юрий Кукин и Роберт Шекли. И конечно – Аркадий и Борис Стругацкие.

Те, кто душой впитывал их книги, кажется, чем-то неуловимо отличались от других, интуитивно узнавали друг друга при встречах – фразы "из Стругацких" действовали как пароль, как признак единомышленника, равного тебе и понимающего тебя с полуслова, как опознавательный знак в полумраке застойной эпохи. Стоило услышать от незнакомого прежде человека что-нибудь типа "ваши ковры прекрасны, но мне пора", или "розги направо, ботинок налево", или "профессор Выбегалло кушал" – и становилось ясно: свой! Родственная душа! "Мы с тобой одной крови, ты и я!" Тебе не надо объяснять, что такое малогабаритный полевой синтезатор "Мидас", коллектор рассеянной информации и нуль-Т. И кто такие контрамоты...

Низкий поклон вам, учителя.

Когда-то вы написали: "Будущее создается тобой, но не для тебя".

Вы создали это будущее.

Оно принадлежит тем, кого воспитали вы.

Глава первая

ДВОЙНАЯ ЗВЕЗДА

Вначале – слово Борису Натановичу Стругацкому:

Признаюсь, я всегда был (и по сей день остаюсь) сознательным и упорным противником всевозможных биографий, анкет, исповедей, письменных признаний и прочих саморазоблачений – как вынужденных, так и добровольных. Я всегда полагал (и полагаю сейчас), что жизнь писателя – это его книги, его статьи, в крайнем случае – его публичные выступления; все же прочее: семейные дела, приключения-путешествия, лирические эскапады – все это от лукавого и никого не должно касаться, как никого, кроме близких, не касается жизнь любого, наугад взятого, частного лица. АН (Аркадий Натанович. – Прим. авт.) безусловно придерживался того же мнения, и поэтому предлагаемый вниманию читателя текст представляет собою документ, в творчестве АБС редкий и даже экзотический.

Откуда этот текст взялся, я помню смутно. Кажется, готовился какой-то перевод какого-то нашего романа – то ли в АПН, то ли в издательстве "Прогресс", – кажется, на испанский. А переводчиком был некий весьма настырный знакомец АН. И этот знакомец загорелся почему-то идеей нашей автобиографии и с АНа буквально не слезал в течение нескольких месяцев. Дело кончилось тем, что осенью 86-го в Репино АН предложил моему вниманию этот вот самый текст.

Писали мы тогда, помнится, сценарий "Туча", работа шла туго, мы были раздражены, и я "Нашу биографию", помнится, раскритиковал вдрызг – за неточности, за "лояльности", за неправильности и вообще за то, что она появилась на свет. В ответ АН – вполне резонно – предложил мне самому "пройтись рукой мастера". Я с ужасом отказался, и вопрос на этом был закрыт.

Больше мы об этом никогда не говорили, и вторично я увидел "Нашу биографию" только несколько лет спустя, когда разбирал архивы АН. А в 1993 г. Владимир Борисов сообщил мне, что, оказывается, этот текст был передан ВААПом в одно из польских книжных издательств, где его и отыскал польский исследователь творчества АБС Войцех Кайтох. Сообщение это меня удивило, но не слишком: видимо, знакомец-переводчик доел-таки в свое время АН и получил от него желаемое.

Б основном и главном "Наша биография" вполне достоверна. Перефразируя известную формулу: она содержит правду, вполне достаточно правды, но не всю правду и не одну только правду. По мере сил и возможностей я дополнил этот текст своими собственными соображениями, некоторыми известными мне фактами, а равно и комментариями, – в тех случаях, когда мои представления о "правде" не вполне стыковались с представлениями АН. В самом тексте АН я не изменил ни слова. Хотел бы это подчеркнуть особо: ведь АН писал свой текст в те времена, когда перестройка еще лишь едва тлела, разгораясь, времена в общем и целом оставались "старыми, советскими" со всеми их онерами, и некоторые фразы в соответствии с духом времени носят у АН ритуальный характер идеологических заклинаний, от чего мы, нынешние, уже, слава богу, успели отвыкнуть.

С учетом всех этих оговорок предлагаемый текст и надлежит читателю принимать. Или – не принимать.

"НАША БИОГРАФИЯ"

АН. Аркадий родился 28 августа 1925 года в грузинском городе Батуми на берегу Черного моря. Борис родился 15 апреля 1933 года в русском городе Ленинграде на берегу Финского залива.

БН. Много лет назад мы развлекались, вычисляя "день рождения братьев Стругацких", то есть дату, равноудаленную от 28.08.1925 и 15.04.1933. Для людей, знакомых с (чисто астрономическим) понятием юлианского дня, задача эта не представляет никаких трудностей. День рождения АБС есть, оказывается, 21 июня 1929 года – день летнего солнцестояния. Желающие могут принять это обстоятельство к сведению и делать из него сколь угодно далеко идущие астрологические выводы.

АН. Семья наша была несколько необычной даже по меркам тогдашнего необычного времени – первого десятилетия после победы Великой Революции. Наш отец, Натан Стругацкий, сын провинциального адвоката, вступил в партию большевиков в 1916 году, участвовал в Гражданской войне комиссаром кавалерийской бригады и затем политработником у замечательного советского полководца Фрунзе, после демобилизации работал партийным функционером на Украине, причем по специальности он был искусствоведом, человеком глубоко и широко образованным. Мать же, Александра Литвинчева, была дочкой мелкого прасола (торгового посредника между крестьянами и купцами), простой, не очень грамотной девушкой. В родном городке на северо-востоке Украины она встретилась с Натаном Стругацким, вышла за него замуж против воли родителей и, как водится, была проклята за мужа-еврея. В дальнейшем судьба их сложилась интересно и поучительно, при всех ее поворотах они верно и крепко любили друг друга, но мы пишем свою, а не их биографию и здесь заметим только, что в январе 1942 года отец, сотрудник знаменитой Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде и командир роты народного ополчения, погиб при попытке выбраться из блокированного немцами города, а мать всего несколько лет назад тихо скончалась пенсионером, в звании заслуженной учительницы Российской Федерации и кавалера ордена "Знак Почета".

Вскоре после рождения Аркадия отец был направлен на партийную работу в Ленинград, там Аркадий вырос и прожил до ужасного января 1942 года. За это время родился его младший брат и будущий соавтор Борис Стругацкий.

БН. Я почти не помню отца. Все, что я знаю о нем, известно мне от мамы, в частности – из оставленных ею воспоминаний. Он был честнейшим и скромнейшим человеком. Он был верным большевиком-ленинцем, безукоризненно выполнявшим любую работу, на которую бросала его партия. Никаких особо высоких постов никогда не занимал, но во время и сразу после Гражданской, по утверждению мамы: "Носил на френче два ромба. По тому времени это чин генерала". Потом в Батуми, после демобилизации, был редактором газеты "Трудовой Аджаристан". Потом в Ленинграде – сотрудником Главлита. Потом, в 1933 году (в день моего рождения!) брошен был на сельское хозяйство начальником политотдела Прокопьевского зерносовхоза в Западной Сибири. А в 1936 году назначен был "начальником культуры и искусств города Сталинграда". (Видимо, заведующим отдела культуры то ли горкома партии, то ли горисполкома.) Здесь в 1937 году его исключили из партии – формально за антипартийные и антисоветские высказывания ("заявлял, что Н. Островский щенок по сравнению с Пушкиным, и утверждал, что советским художникам надо учиться у иконописца Рублева"), а фактически за то, видимо, что стоял у тамошнего начальства поперек горла: "...запретил бесплатные ложи и первые кресла для начальства, ввел для начальства платный вход в театр и кино, отменил всяческие начальственные льготы, изучил бухгалтерию, обнаружил незаконные перерасходы, ложные накладные" и пр. Как я теперь понимаю чудом избежал ареста и уничтожения, ибо сразу же уехал в Москву хлопотать о восстановлении и хлопотал об этом всю оставшуюся жизнь. В июне 1941-го пришел в военкомат, но в действующую армию его не взяли – 49 лет и порок сердца. А в ополчение – взяли, уже в конце сентября, когда блокада стала свершившимся фактом, и он успел еще повоевать на Пулковских высотах, но в январе 1942-го был комиссован вчистую – опухший от голода, полумертвый, с останавливающимся сердцем.

АН. Началась война, город осадили немцы и финны. Аркадий участвовал в строительстве оборонительных сооружений, затем, осенью и в начале зимы 41 года, работал в мастерских, где производились ручные гранаты. Между тем положение в осажденном городе ухудшалось. К авиационным налетам и бомбардировкам из сверхтяжелых мортир прибавилось самое худшее испытание: лютый голод. Мать и Борис кое-как еще держались, а отец и Аркадий к середине января 42-го были на грани смерти от дистрофии. В отчаянии мать, работавшая тогда в районном исполкоме, всунула мужа и старшего сына в один из первых эшелонов на только что открытую "Дорогу жизни" через лед Ладожского озера.

БН. Это было не совсем так. Тогдашняя мамина работа в Выборгском райжилотделе здесь совсем ни при чем. Просто открылась возможность уехать вместе с последней партией сотрудников Публичной библиотеки, которые не успели эвакуироваться вместе с библиотекой еще осенью в город Мелекесс. В семье считалось, что малолетний Борис эвакуации не выдержит, и потому заранее решено было разделиться. Все произошло внезапно. "...Паровоз был уже под парами, – пишет мама. – Когда я вернулась с работы, их уже не было. Один Боренька сидел в темноте – в страхе и в голоде..." Мне кажется, я запомнил минуту расставания: большой отец, в гимнастерке и с черной бородой, за спиной его, смутной тенью, Аркадий, и последние слова: "Передай маме, что ждать мы не могли..." Или что-то в этом роде.

АН. Мать и Борис остались в Ленинграде, и, как ни мучительны были последующие месяцы блокады, это все же спасло их. На "Дороге жизни" грузовик, на котором ехали отец и Аркадий, провалился под лед в воронку от бомбы. Отец погиб, а Аркадий выжил. Его с грехом пополам довезли до Вологды, слегка подкормили и отправили в Чкаловскую область (ныне Оренбургская). Там он оправился окончательно и в 43-м был призван в армию.

БН. Они уехали 28 января 1942 года, оставив нам свои продовольственные карточки на февраль (400 грамм хлеба, 150 граммов "жиров" да 200 граммов "сахара и кондитерских изделий"). Эти граммы, без всякого сомнения, спасли нам с мамой жизнь, потому что февраль 1942-го был самым страшным, самым смертоносным месяцем блокады. Они уехали и исчезли, как нам казалось тогда – навсегда. В ответ на отчаянные письма и запросы, которые мама слала в Мелекесс, в апреле 42-го пришла одна-единственная телеграмма, беспощадная, как война: "НАТАН СТРУГАЦКИЙ МЕЛЕКЕСС НЕ ПРИБЫЛ".

Это означало смерть. (Я помню маму у окна с этой телеграммой в руке сухие глаза ее, страшные и словно слепые.) Но 1 августа 42 в квартиру напротив, где до войны жил школьный дружок АН, пришло вдруг письмо из райцентра Ташла, Чкаловской области. Само это письмо не сохранилось, но сохранился список с него, который мама сделала в тот же день.

"Здравствуй, дорогой друг мой! Как видишь, я жив, хотя прошел, или, вернее, прополз через такой ад, о котором не имел ни малейшего представления в дни жесточайшего голода и холода. ...> Мы выехали морозным утром 28 января. Нам предстояло проехать от Ленинграда до Борисовой Гривы последней станции на западном берегу Ладожского озера. Путь этот в мирное время проходился в два часа, мы же, голодные и замерзшие до невозможности, приехали туда только через полутора суток*1. Когда поезд остановился и надо было вылезать, я почувствовал, что совершенно окоченел. Однако мы выгрузились. Была ночь. Кое-как погрузились в грузовик, который должен был отвезти нас на другую сторону озера (причем шофер ужасно матерился и угрожал ссадить нас). Машина тронулась. Шофер, очевидно, был новичок, и не прошло и часа, как он сбился с дороги и машина провалилась в полынью. Мы от испуга выскочили из кузова и очутились по пояс в воде (а мороз был градусов 30). Чтобы облегчить машину, шофер велел выбрасывать вещи, что пассажиры выполнили с плачем и ругательствами (у нас с отцом были только заплечные мешки). Наконец машина снова тронулась, и мы, в хрустящих от льда одеждах, снова влезли в кузов. Часа через полтора нас доставили на ст. Жихарево первая заозерная станция. Почти без сил мы вылезли и поместились в бараке. Здесь, вероятно, в течение всей эвакуации начальник эвакопункта совершал огромное преступление – выдавал каждому эвакуированному по буханке хлеба и по котелку каши. Все накинулись на еду, и, когда в тот же день отправлялся эшелон на Вологду, никто не смог подняться. Началась дизентерия. Снег вокруг бараков и нужников за одну ночь стал красным. Уже тогда отец мог едва передвигаться. Однако мы погрузились. В нашей теплушке, или, вернее, холодушке, было человек 30. Хотя печка была, но не было дров. ...> Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни, как кошмар. Мы с отцом примерзли спинами к стенке. Еды не выдавали по 3 – 4 дня. Через три дня обнаружилось, что из населения в вагоне осталось в живых человек пятнадцать. Кое-как, собрав последние силы, мы сдвинули всех мертвецов в один угол, как дрова. До Вологды в нашем вагоне доехало только одиннадцать человек. Приехали в Вологду часа в 4 утра. Не то 7-го, не то 8-го февраля. Наш эшелон завезли куда-то в тупик, откуда до вокзала было около километра по путям, загроможденным длиннейшими составами. Страшный мороз, голод и ни одного человека кругом. Только чернеют непрерывные ряды составов. Мы с отцом решили добраться до вокзала самостоятельно. Спотыкаясь и падая, добрались до середины дороги и остановились перед новым составом, обойти который не было возможности. Тут отец упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Я умолял, плакал – напрасно. Тогда я озверел. Я выругал его последними матерными словами и пригрозил, что тут же задушу его. Это подействовало. Он поднялся, и, поддерживая друг друга, мы добрались до вокзала. Больше я ничего не помню. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, как с меня стащили носки, а вместе с носками кожу и ногти на ногах. Затем заснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. Весть эту я принял глубоко равнодушно и только через неделю впервые заплакал, кусая подушку..."

Ему, шестнадцатилетнему дистрофику, еще предстояло тащиться через всю страну до города Чкалова – двадцать дней в измученной, потерявшей облик человеческий, битой-перебитой толпе эвакуированных ("выковыренных", как их тогда звали по России). Об этом куске своей жизни он мне никогда и ничего не рассказывал. Потом, правда, стало полегче. В Ташле его, как человека грамотного (десять классов), поставили начальником "маслопрома" – пункта приема молока у населения. Он отъелся, кое-как приспособился, оклемался, стал писать в Ленинград, послал десятки писем – дошло всего три, но хватило бы и одного: мама тотчас собралась и при первой же возможности, схватив меня в охапку, кинулась ему на помощь. Мы еще успели немножко пожить все вместе, маленькой ампутированной семьей, но в августе Аркадию исполнилось семнадцать, а 9 февраля 43-го он уже ушел в армию. Судьба его была окончив Актюбинское минометное училище, уйти летом 43-го на Курскую дугу и сгинуть там вместе со всем своим курсом. Но...

АН. Судьба распорядилась так, что он стал слушателем японского отделения восточного факультета Военного института иностранных языков. За время его службы в этом качестве ему довелось быть свидетелем и участником многих событий, но для настоящей биографии имеет смысл отметить только два: самое счастливое – Победа над немецким фашизмом и японской военщиной в 1945 году; и самое интересное – в 46-м его, слушателя третьего курса, откомандировали на несколько месяцев работать с японскими военнопленными для подготовки Токийского и Хабаровского процессов японских военных преступников. Было еще и событие глупое: перед выпуском в 49-м году Аркадий скоропалительно женился, и не прошло и двух лет, как молодая жена объявила, что вышла ошибка, и они разошлись. Слава богу, детей у них не случилось.

После окончания института и до демобилизации в 55-м году Аркадий служил на Дальнем Востоке, и это был, вероятно, самый живописный период в его жизни. Ему довелось испытать мощное землетрясение. Он был свидетелем страшного удара цунами в начале ноября 52 года. Он принимал участие в действиях против браконьеров (это было очень похоже на то, что в свое время описал Джек Лондон в своих "Приключениях рыбачьего патруля")... И еще возникло тогда некое обстоятельство, которое в значительной степени определило его (и Бориса) дальнейшую судьбу. Судьбу писателей.

В марте, кажется, 1954 года американцы взорвали на одном из островков Бикини свою первую водородную бомбу. Островок рассыпался в радиоактивную пыль, и под мощный выпад этой "горячей пыли", "пепла Бикини", попала японская рыболовная шхуна "Счастливый Дракон No 5". По возвращении к родным берегам весь экипаж ее слег от лучевой болезни в самой тяжелой форме. Теперь это уже история – и порядком даже подзабытая, а в те дни и месяцы мировая пресса очень и очень занималась всеми ее перипетиями.

И именно в те дни и месяцы Аркадий по роду своих обязанностей на службе ежедневно имел дело с периодикой стран Дальневосточного "театра" США, Австралии, Японии и т.д. Вместе со своим сослуживцем Львом Петровым изо дня в день Аркадий следил за событиями, связанными со злосчастным "Драконом". И вот, когда умер Акинори Кубояма, радист шхуны, первая жертва "пепла Бикини", Лев Петров объявил, что надлежит написать об этом повесть. Он был очень активным и неожиданным человеком. Лева Петров, и идеи у него тоже всегда были неожиданные. Но писать Аркадию давно хотелось, только раньше он об этом не подозревал. И они вдвоем с Львом Петровым написали повесть "Пепел Бикини". (Впоследствии Лев Петров стал большим чином в советском агентстве печати "Новости", Аркадий не раз встречался с ним в Москве, хотя пути их разошлись. Он безвременно умер в середине 60-х.)

БН. "...Писать Аркадию давно хотелось, только раньше он об этом не подозревал..." Еще как подозревал! Уже написаны к тому времени были и "Как погиб Канг", и рассказик "Первые", и вовсю шла подготовка к будущей "Стране багровых туч"... Я не говорю уж о зубодробительном фантастическом романе "Находка майора Ковалева", написанном (от руки, черной тушью, в двух школьных тетрадках) перед самой войной и безвозвратно утраченном во время блокады.

АН. К огромному изумлению Аркадия, "Пепел Бикини" был напечатан. Сначала в журнале "Дальний Восток" (во Владивостоке), затем в журнале "Юность" и отдельной книжкой в издательстве "Детгиз" (в Москве). Но это было уже после демобилизации Аркадия.

А демобилизовался он в июне 55-го и сначала поселился у мамы в Ленинграде. К тому времени он был уже второй раз женат, и у него было двое детей – дочка трех лет и дочка двух месяцев. И в Ленинграде он крепко и навсегда сдружился с братом своим, Борисом. До того братья встречались от случая к случаю, не чаще раза в год, когда Аркадий приезжал в отпуск сначала из Москвы, затем с Камчатки и из Приморья. И вдруг Аркадий обнаружил не юнца, заглядывающего старшему брату в рот, а зрелого парня с собственными суждениями обо всем на свете, современного молодого ученого, эрудита и спортсмена. Он закончил механико-математический*2 факультет Ленинградского университета по специальности "звездный астроном", был приглашен аспирантом в Пулковскую обсерваторию и работал там над проблемой происхождения двойных и кратных звезд.