Текст книги "История одного предателя"
Автор книги: Борис Николаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Глава VIII
Два предателя
Но если не для революции вообще, то для Боевой Организации партии социалистов-революционеров аресты 29–30 марта действительно явились тяжелым, непоправимым разгромом, – настоящим «Мукденом» ее главной армии: большой поход, организованный ею с таким колоссальным напряжением всех сил, – поход, на котором она и политически сконцентрировала свои основные надежды, закончился полным поражением. Это был не только материальный, не только организационный удар. Это был удар политический. «Впоследствии Боевая Организация, – рассказывает летописец последней, Савинков, – никогда уже не достигала такой силы и такого значения, каким она пользовалась» в период между убийством Плеве и петербургскими арестами. Важна была не столько гибель всего старого личного состава Организации, который уже побывал под огнем и имел известный навык в боевой работе. Гораздо большее значение имел тот факт, что Боевая Организация в результате этих арестов оказалась отсутствующей на арене политической борьбы в момент, когда ее присутствие там с точки зрения ее идеологов должно было казаться наиболее необходимым.
В дни упоения успехом в деле Плеве сложилась концепция о ведущей роли Боевой Организации: она с ее террором должна была идти впереди всего революционного движения в стране, концентрируя на себе общее внимание, привлекая общие симпатии. Массовое движение мыслилось как фон, на котором развертывается героическая борьба одиночек из Боевой Организации. К выступлениям этой последней должны приурочиваться всевозможные массовые демонстрации и политические заявления. Эта концепция вождей Боевой Организации пользовалась большим влиянием не только внутри партии социалистов-революционеров. К ней склонны были тяготеть многие представители и других политических группировок.
Вопрос о политических демонстрациях, развертываемых вокруг террористических актов, был одним из главных пунктов конкретной программы политического действия, намеченной на упомянутой выше парижской конференции представителей оппозиционных и революционных партий в октябре 1904 г. Даже наиболее осторожные участники последней, – представители русских либералов и польских национал-демократов, – соглашались приурочивать организуемые ими кампании (подача петиций, выступления на земских собраниях и т. д.) к моментам совершения террористических покушений. Обстановка, которая существовала в России в дни Плеве, создала иллюзию реальности подобного рода концепций: этот удар действительно был нанесен одиночкою в момент, когда страна молчала.
И вот теперь положение в корне менялось. Массовое движение развернулось с небывалою силой. Волна стачек, демонстраций, крестьянских волнений, различных восстаний, – короче: волна массового движения во всех его формах, – шла прогрессивно нарастая. Оружие же центрального террора отказалось служить. В наиболее нужный момент героическая одиночка, которая должна была вести за собою массы, сама оказалась в нетях…
Это было похоронами тех заговорщищески-террористических иллюзий, которые ярким пламенем вспыхнули в дни Плеве. Героический период Боевой Организации кончался. Начинались ее будни.
Известия о событиях в Петербурге, конечно, не могли не произвести огромного впечатления на находившихся в это время заграницей членов руководящего коллектива Боевой Организации, – на Азефа и Савинкова. Уже после телеграммы о гибели Швейцера было ясно, что им необходимо спешить в Петербург: среди оставшихся там членов отряда не было людей, достаточно квалифицированных для самостоятельного ведения столь сложного предприятия. По рассказу Савинкова, он тогда же предложил Азефу немедленно вместе выехать в Петербург.
После сказанного выше о тогдашних настроениях Азефа, ясно, что Азефу эта поездка менее всего могла казаться заманчивой. Не отказываясь прямо, – такой отказ теперь дискредитировал бы его, – Азеф стал затягивать свой отъезд, ссылаясь на необходимость предварительно урегулировать лежавшие на нем общепартийные обязанности: это была его обычная система отговорок. Савинков мог поехать один, – тем более, что это было им обещано петербуржцам и они его там ждали. Но он решил дожидаться Азефа, – хотя ему не могло не быть ясно, что в создавшейся обстановке дорог каждый день, быть может, даже каждый час. И действительно умелый руководитель еще мог бы многое спасти: документы показывают, что большинство членов отряда было прослежено полицией уже после гибели Швейцера…
Но такой руководитель из-за границы не приехал. Петербургский отряд фактически был брошен на произвол судьбы, – и вскоре Азеф с Савинковым имели возможность читать обширные телеграммы иностранных газет с подробными отчетами о петербургских арестах.
Ехать в Петербург теперь уже не было необходимости: спасать было некого. Боевая Организация фактически на время перестала существовать, – ее нужно было строить наново.
Точных сведений о причинах петербургских арестов не имелось. В их обстановке был целый ряд подозрительных моментов, но собрать сведения о них и произвести нужные сопоставления удалось только значительно позднее. О том, что виновником арестов является предатель, в начале не подозревали. А между тем такой предатель существовал.
Им был Ник. Юр. Татаров. Он был не новичком в революционном движении: впервые он понес кару еще в 1892 г. за участие в одной студенческой истории. Позднее он был три раза арестован по различным политическим делам и в конце 1901 г. выслан в Восточную Сибирь. Ссылку он отбывал в Иркутске, – столице Восточной Сибири, – и здесь близко сошелся с рядом старых ссыльных, бывших деятелей партии «Народной Воли». Под их влиянием он примкнул к молодой партии социалистов-революционеров и быстро занял видное место в сибирских организациях последней. Им была организована иркутская тайная типография этой партии, в которой было напечатано несколько брошюр и прокламаций. Типография эта осталась нераскрытой полицией, и рассказы о ней не мало способствовали закреплению репутации Татарова, как опытного конспиратора и убежденного революционера.
Это последнее далеко не соответствовало действительности. Позер и любитель хорошо пожить, в революционное движение Татаров пошел только потому, что это давало возможность играть видную роль в той студенческой среде, в которой он вращался. Ни глубоких убеждений, ни стойкости у него не имелось.
Пребывание в ссылке «излечило» его от увлечения революцией, а родственные связи и знакомства позволили ему нащупать пути к заманчивой карьере, которая обещала дать много денег и возможностей хорошо пожить. Его отец был протоиереем кафедрального собора в Варшаве и имел обширные связи среди высших чинов администрации и полиции. Он был знаком и с гр. Кутайсовым, ген. – губ. Восточной Сибири, – который в прежние годы служил в Варшаве в качестве начальника варшавского жандармского округа. Один из сыновей Кутайсова был сверстником и едва ли не школьным товарищем Татарова – сына. В Иркутске знакомство было восстановлено, и политический ссыльный, организатор революционной типографии, бывал в гостях в доме генерал-губернатора. Старик Кутайсов вспомнил о своей былой жандармской практике и соблазнил Татарова заманчивой карьерой провокатора. Он же служил и посредником на первых стадиях переговоров Татарова с Департаментом Полиции. Последний с радостью ухватился за предложение: время было тревожное, центральной агентуры среди социалистов-революционеров Департамент не имел, – кроме Азефа, который жил за границей и сведения которого далеко не удовлетворяли Департамент. Новый агент, имеющий обширные связи в центрах партии, был как нельзя более желателен для Департамента. 27-го января 1905 г. Департамент по телеграфу дал разрешение Татарову на выезд в Петербург: официальным предлогом досрочного освобождения из ссылки была болезнь старика-отца; разрешение на заезд в Петербург было мотивировано семейными обстоятельствами. 9-го февраля Татаров выехал из Иркутска и около 20-го прибыл в Петербург.
Здесь он нашел целый ряд своих знакомых по Иркутской организации социалистов-революционеров, занимавших видные посты в партии социалистов-революционеров: Фриденсона, Тютчева и др. Как хорошо известного им партийного товарища, они осведомили Татарова о партийных новостях. Из этих рассказов ему стало известно, что в Петербурге находится отряд членов Боевой Организации и что в его состав входит, между прочим, и Ивановская, которую Татаров знал по Сибири. Последняя жила нелегально, но кто-то был так неосторожен, что сообщил Татарову и ее адрес. Это была исходная точка, опираясь на которую полиция начала свое наблюдение.
Во время арестов 29–30 марта Тютчева не тронули, дав ему возможность скрыться: как видно из документов Департамента, сделано это было «в видах охранения агентурного источника», т. е. для того, чтобы Татаров и в будущем имел возможность использовать свои хорошие отношения с Тютчевым в целях получения нужной информации. Этот расчет был правилен: Тютчев помог Татарову стать сначала разъездным агентом Центрального Комитета, а затем и членом последнего. Правда, степень доверия к нему была совершенно иной, чем к Азефу; в частности к делам Боевой Организации его совершенно не подпускали. Но во всяком случае возможность узнавать очень многое Татаров приобрел. Отныне внутри Центрального Комитета полиция имела уже не одного, как было раньше, а двух агентов. Монополии Азефа в деле осведомления Департамента о внутренней жизни центров партии социалистов-революционеров пришел конец.
Трудно сказать, когда именно Азеф узнал об этой перемене в своем положении. Вернее всего, что первые подозрения у него возникли уже после петербургских арестов 29–30 марта. Ему самому слишком часто приходилось вместе с Зубатовым и Ратаевым разрабатывать такие планы арестов, при которых действительный предатель оставался в тени, чтобы он не мог не понять общего значения того ребуса, который представляла картина петербургских арестов. Кроме того, кое о чем он должен был догадываться по тем запросам, которые приходили из Департамента и становились ему известными от Ратаева. Но с другой стороны, все эти источники показывали, что информация, которою располагал Департамент, не отличалась в отношении Боевой Организации ни точностью, ни полнотою. Татаров сам многого не знал, путался в своих догадках и путал Департамент. Так в первых сообщениях об арестах говорилось, что в числе арестованных находится Савинков, и Департамент долго держался за это предположение, путая Моисеенко с Савинковым. Далее Департаменту так и не удалось раскрыть настоящее имя Швейцера. По-прежнему совершенно не разъясненными для Департамента оставались дела об убийствах Плеве и вел. кн. Сергея. Все это свидетельствовало, что источник информации, которою располагал Департамент, сам о многом не был осведомлен, а следовательно не принадлежал к числу центральных деятелей партии и во всяком случае не принадлежал к Боевой Организации. Вернее всего, что именно таков был вывод, который делал Азеф в течение первых месяцев после петербургских арестов. В полном соответствии с этим стояло и его поведение: он заметно увеличил свою осторожность в донесениях Ратаеву, стал еще более подозрителен при приеме новых членов, – но общей линии своего поведения все еще не менял.
В партийных кругах тем временем создалась совершенно новая обстановка. Влияние чисто террористического крыла, под влиянием роста массового движения в стране, становилось все меньшим. Велась работа по доставке в Россию огромных партий оружия и по подготовке на лето массовых крестьянских восстаний. Азеф был решительным противником этих планов, и «презрительно пофыркивал», – как выражается один мемуарист, – когда в его присутствии заходила речь о массовом движении. По его мнению, самым целесообразным было все имеющиеся у партии средства направить главным образом на развитие центрального террора. Но ореол последнего теперь был уже далеко не тот, что в первые месяцы после убийства Плеве. В выдаче средств для Боевой Организации Центральный Комитет, конечно, не отказывал, – но ассигновки эти далеко не соответствовали аппетитам Азефа. Тем более неотложным казалось дело фактического восстановления Боевой Организации, – за которое и взялись Азеф с Савинковым.
Эта задача оказалась теперь много более сложной, чем можно было думать. Все наиболее активные люди теперь рвались на массовую работу, а потому, несмотря на общий революционный подъем.
Боевая Организация, – небывалая в ее истории вещь, – испытывала недостаток в добровольцах, желавших войти в ее состав. Наличных сил было так мало, что о постановке большого террористического предприятия не приходилось и думать. После совещаний, был намечен следующий план работы; Савинков с наличными силами Боевой Организации выехал вперед в Киев для организации покушения на Клейгельса. Это дело продолжали считать относительно легким, а успешное проведение его, – полагали, – явится доказательством того, что петербургские аресты не уничтожили Боевую Организацию. Азеф же должен был выехать несколько позднее в объезд по России со специальною целью вербовки новых кандидатов для Боевой Организации.
Нетрудно понять, что и теперь в Россию он ехал не с легким сердцем. Но риск такой поездки для него теперь был много меньшим, чем в дни «большого похода» Боевой Организации, так как больших террористических предприятий теперь на очереди не стояло. Восстановить же Боевую Организацию – навербовать для нее новые силы, – можно было только в России. Именно поэтому Азеф теперь пошел на риск поездки.
Эту поездку Азеф, конечно, подготовил и со стороны своего полицейского начальства. Недовольный ростом влияния в партии сторонников ориентации на массовые восстания, он принимал против них свои специфические меры; его письма к Ратаеву от этих месяцев полны доносов именно на них. Некоторых из них, напр., М. А. Веденяпина, В. П. Троицкого и др., – он выдает за террористов, которые едут в Россию для организации террористических предприятий. Внимание полиции он все время направляет по этому руслу. Этими же сообщениями он доказывает и необходимость своей поездки в Россию, на которую Ратаев, хотя и с большой неохотой, в конце концов дал согласие.
Несмотря на все старания Савинкова, покушение на Клейгельса и на этот раз не удалось: исполнители, привлеченные для этого дела, в последнюю минуту заколебались и не выполнили взятых на себя обязательств. Их пришлось устранить из состава Боевой Организации. Но зато поездка Азефа дала хорошие результаты. Добровольцев, предложивших себя на роль непосредственных исполнителей и вполне удовлетворявших строгим требованиям Азефа, нашлось 5. Имелось достаточно людей и для всех остальных функций. С такими силами можно было браться и за предприятия центрального значения. Общее совещание всех членов Боевой Организации вместе с Азефом и Савинковым было назначено в Нижнем, на начало августа. Уже вполне конкретно очерчивалась и программа ближайшей деятельности: на первую очередь должно было быть поставлено покушение против Трепова.
Обстановка, казалось, складывалась очень благоприятно, – но не только довести до конца, даже начать это дело Боевой Организации не удалось. Съехавшиеся участники совещания поджидали приезда еще одного кандидата в работники Боевой Организации, – А. В. Якимовой: видный деятель партии «Народной Воли» 1879–81 гг., хозяйка той «сырной лавки на Садовой», из которой был проведен подкоп под улицу для взрыва во время ожидавшегося проезда царя, она отбыла 20-ти летнюю каторгу и теперь бежала из Сибири для того, чтобы вновь занять место в рядах террористической организации. Она несколько запоздала, и Азеф выехал по общепартийным делам в Москву.
Первые слова, с которыми он обратился к Савинкову по возвращении, были:
– За нами следят!
Из его рассказа Савинков узнал, что в Москве Азеф встретился с Якимовой и после этого заметил за собой филеров. Для Азефа было несомненно, что за Якимовой следили и что теперь слежка завезена в Нижний, а потому они настаивал на необходимости немедленно покинуть этот город. Савинков и другие члены Организации в начале сомневались в правильности опасений Азефа, но через день-два и для них стало ясным, что полицейская слежка за ними действительно ведется. Тогда по разработанному Азефом плану все участники нижегородского съезда разъехались разными путями. Встреча была назначена в Петербурге. Все обошлось благополучно, никто не был арестован, – только Якимова недели через три была взята с поезда во Владимире.
На основании материалов, ставших известными позднее, закулисная сторона этой нижегородской эпопеи представляется в следующем виде: незадолго до своей поездки в Нижний Якимова виделась в Минске с Татаровым, которому, как члену Центрального Комитета, она сообщила, что вскоре поедет в Нижний на совещание членов Боевой Организации и увидится там с руководителями последней, «Валентином» (Азефом) и «Павлом Ивановичем» (Савинковым). Об этом Татаров немедленно же сообщил своему полицейскому руководителю, и с этого момента за Якимовой началась настоящая гонка: к ней были приставлены лучшие филеры из Департамента, которые ни на минуту не упускали ее из глаз. Все встречи ее регистрировались. Несомненно, что именно этих филеров заметил Азеф во время свидания с Якимовой в Москве; несомненно, также, что их привезла за собою Якимова и в Нижний.
Все это создавало для Азефа совершенно новую обстановку: достаточно опытный в деле полицейского сыска, по поведению филеров он не мог не понять, что слежка носит не случайный характер. Вполне возможно, что он даже узнал некоторых из них и установил, что имеет дело с филерами не местными, а от Департамента (с ними ему за годы своей деятельности сталкиваться приходилось довольно часто и при его памяти на лица он не мог не знать многих из них). Если так, то ему должно было стать ясным, что слежка является результатом провокации, – и при том провокации центральной, которая осведомлена о задачах поездки Якимовой.
В этих условиях перед Азефом неизбежно должна была встать двойная задача: все предыдущее поведение обязывало его к заботе о сохранении с таким трудом сколоченного нового остова Боевой Организации, – и наряду с этим он должен был отвести подозрения полиции от себя лично. Тот факт, что он не сообщил своевременно о предстоящем съезде боевиков, ставил его самого под опасность разоблачения полицией его двойной игры. И он торопится принять участие в выдаче полиции нижегородского съезда, сообщает одновременно о подготовлявшемся в Нижнем покушении на местного губернатора, – но делает все это таким образом, чтобы иметь возможность другой рукой спасти весь личный состав Организации. Гибнет только одна Якимова, относительно которой Азефу ясно, что она уже раньше предана кем-то другим, и которая в глазах Азефа поэтому стала со всех точек зрения опасной. Вся игра разыграна Азефом с большой тонкостью и предусмотрительностью.
Он имел полное основание полагать, что теперь и «волки» будут сыты, и «овцы» останутся целыми, – и его фонды поднимутся в обоих лагерях. Не его вина, если на деле вышло совсем иное, – и он сам оказался поставленным под удар с обеих сторон.
В Департаменте Полиции за последние перед тем месяцы произошла настоящая революция в области личного состава. Лопухин, который в течение почти трех лет занимал пост директора Департамента, вышел в отставку. Он не мог не уйти. Трепов, – генерал-губернатор Петербурга и любимец царя, – после получения телеграммы из Москвы об убийстве вел. кн. Сергея заявился в Департамент, молча прошел в кабинет Лопухина и бросив всего только одно слово: «убийца!», ушел, с шумом захлопнув за собой дверь. Лопухин пытался реабилитировать себя и лично отправился в Москву для производства расследования. Он хотел найти наличие небрежности в деятельности московского Охранного Отделения, которое якобы имело данные о подготовке покушения на Сергея, но не использовало их и к тому же скрыло от Департамента. Это было ошибкой: на самом деле след, который был в распоряжении московского Охранного Отделения, вел не к той группе, которая совершила убийство Сергея, а к покушению, которое одно время готовилось местным московским комитетом социалистов-революционеров (группа А. Р. Гоца, Вноровского и др.), но было отменено по требованию Савинкова. Никаких следов, ведущих к группе Савинкова-Каляева московское Охранное Отделение в действительности не имело. Во всяком случае, Лопухину поездка в Москву не помогла. Во время одного из ближайших докладов министра внутренних дел царь выразил свое неудовольствие работой Департамента Полиции, и Лопухину осталось только покинуть свой пост. В начале марта он вышел в отставку, – и быть может наиболее обидным для него было то обстоятельство, что на смену ему шел его злейший враг Петр Иванович Рачковский.
Начало полицейской карьеры последнего, – говоря высоким стилем, – теряется во мраке истории. Не обладая никаким образованием, он еще с конца 1860-х г.г. начал службу в качестве мелкого чиновника различных губернаторских канцелярий, – в Киеве, Одессе, Варшаве и т. д. Есть указания, что он и тогда уже промышлял по мелочам в области полицейского сыска. Официально на этот путь он вступил в 1879 г., когда стал секретным агентом знаменитого в те времена 3-го Отделения собственной его величества канцелярии. Вскоре он был разоблачен революционерами и открыто перешел на полицейскую службу, явившись одним из пионеров насаждения в России системы провокации.
Быстро выдвинувшийся, он с 1884 г. занимал пост руководителя русской полиции заграницей. На нем он развил весьма энергичную деятельность, заводя целый ряд своих агентов среди эмиграции. Простой сыск его не удовлетворял, – он стремился оказывать влияние и на общую политику. По своему положению он смог завести близкие связи с руководителями французской полиции, а через них с рядом виднейших представителей прессы и политических деятелей Франции, стремившихся тогда к заключению союза с Россией. Путем игры на бирже он создал себе солидное состояние, которое дало ему возможность вести широкий образ жизни. Это, конечно, содействовало укреплению его связей. Он был хорошо знаком с Флурансом, Констаном, Делькассэ, даже с самим президентом Лубэ. С Делькассэ он снимался на одной карточке. Одновременно он завел личные связи и со многими крупными мира сего в России: им он помогал в игре на парижской бирже, от них узнавал полезные новости, их использовывал для влияния на политику. Особенно сблизился он с ген. Гессе, – дворцовым комендантом, человеком, весьма близким к царю и через него втянулся в самую гущу придворных интриг. В деле подготовки франко-русского союза Рачковский несомненно сыграл заметную роль.
Он процвел, но жизненный путь его был далек от безупречности. Его финансовые операции часто переходили грань уголовно-наказуемого. В деле полицейского сыска он с самого начала усвоил новейшую «французскую» систему провокации, которая не останавливалась перед бросанием бомб и подкладыванием адских машин, когда это казалось полезным в интересах запугивания среднего обывателя и создания таким путем необходимого «общественного мнения». На его деньги и по подстрекательству его агентов были изготовлены «русские бомбы», обнаруженные в Париже в 1890 г. Его агент Яголковский подстроил ряд «анархистских» покушений в Бельгии, – в том числе взрыв собора в Льеже. Эти факты не представляют исключения, – и указанные агенты во всех этих случаях действовали по инструкциям Рачковского и при его содействии избежали наказаний.
Это все было еще полбедою: русское правительство на все смотрело сквозь пальцы, а за особо удачные провокаторские проделки даже сами цари, – Александр III и Николай II, – посылали Рачковскому свое «монаршье спасибо». Хуже было то, что Рачковский в своем сыскном усердии зарывался и временами затрагивал вопросы, непосредственно относившиеся к внутренней жизни царской семьи. Так еще в середине 1880-х г.г. он удостоил своим вниманием личную жизнь поселившейся во Франции вдовы Александра II, княгини Юрьевской, и писал грязнейшие доносы, как про нее, так и про ее детей.
Это взорвало Александра III: как никак, речь шла об его единокровных братьях и сестрах, формально признанных его отцом. Рачковский получил жесточайший нагоняй и при жизни Александра III не рисковал больше соваться в эту область.
При Николае II, которому он был лично представлен, и который к нему очень благоволил, Рачковский вновь осмелел и рискнул вмешаться в дворцовые интриги, дав очень нелестный отзыв об известном авантюристе-«магнитезере» Филипсе, который был приглашен к царскому двору, для того, чтобы заглянуть в будущее и предсказать время появления давно желанного наследника престола. На этом Рачковский сломал себе шею. Плеве давно его недолюбливал и теперь воспользовался случаем, чтобы его окончательно похоронить. Лопухиным были собраны точные данные обо всех подвигах Рачковского, Плеве лично составил доклад царю (Рачковский был в это время настолько влиятелен, что вопрос о нем не мог быть решен без резолюции царя), и согласие на устранение было получено. Лопухин и еще раз приложил к этому свою руку, так средактировав извещение об увольнении, чтобы оно звучало по возможности более оскорбительно, и так переслав его, чтобы с содержанием его ознакомился возможно более широкий круг лиц из чиновного мира. Этой обиды Рачковский Лопухину не простил. Теперь приходило время ему брать реванш.
Назначенный петербургским генерал-губернатором и снабженный диктаторскими полномочиями Трепов с первого момента своего прибытия в Петербург стал искать человека, которому он смог бы вручить верховное руководство полицией. Выбор его пал на Рачковского. Департамент Полиции и Министерство Внутренних Дел пытались оказать противодействие. Дурново, – товарищ министра внутренних дел, заведовавший в это время полицией, – с помощью Лопухина извлек из архива и вновь представил царю старый доклад Плеве о Рачковском, на котором «собственною его величества рукою» была начертана резкая резолюция о Рачковском. Ничто не помогло. Трепов победил, и 18 февраля 1905 г., т. е. на следующий день после убийства Сергея, Рачковский был назначен чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел с возложением на него особой миссии по верховному руководству деятельностью петербургского Охранного Отделения. Он взял в свои руки центральную секретную агентуру по партии социалистов-революционеров и лично сносился с Татаровым, руководя всеми арестами, производимыми по сообщениям последнего. В июле Трепов получил повышение, – был назначен товарищем министра внутренних дел. Рачковского он продвинул за собою: 9-го августа последовало секретное (т. е. оставленное без официального распубликования) распоряжение о назначении Рачковского вице-директором Департамента Полиции с возложением на него функции руководства всею политическою частью работ Департамента. Звезда Рачковского взошла на небывалую высоту, и он первым делом начал сводить счеты со всеми теми служащими Департамента, которые были ставленниками Лопухина и Зубатова, главных виновников того позора и поношения, которое они навлекли на голову Рачковского. Понижения, перемещения и отставки следовали одна за другой. Одной из первых жертв пал Ратаев, – преемник Рачковского на посту руководителя политическим сыском заграницей. Рачковский немедленно после своего вступления в новую должность, вызвал Ратаева в Петербург, потребовал сдачи имеющейся у него агентуры и совершенно недвусмысленно указал, что в услугах его больше не нуждается.
Это был чувствительный удар и по Азефу. Ратаеву, конечно, ничего не оставалось, как подчиниться. Он вызвал Азефа, только что покинувшего Нижний Новгород, в Петербург, и здесь 21-го августа передал его Рачковскому. Это была их первая встреча (В литературе широко распространены утверждения о тесной связи, существовавшей между Рачковским и Азефом в более ранние периоды полицейской службы этого последнего. На этом основании построены все догадки о роли Рачковского в убийстве Плеве и в других террористических актах Боевой Организации, совершенных под руководством Азефа. Все эти утверждения не находят никакого подтверждения ни в свидетельствах осведомленных лиц, ни в документах. И сам Азеф (в беседах с Бурцевым после своего разоблачения), и Рачковский с Ратаевым, – т. е. все те лица, которые наиболее близко осведомлены о деле, – категорически отрицали существование между ними сношений. Единственный свидетель, утверждающий факт таких сношений, – Лопухин, в рассказах которого вообще имеется немало ошибок памяти. Совершенно определенно можно утверждать, что именно такой ошибкой памяти и вызван рассказ Лопухина о пересылке им через Рачковского 500 руб. Азефу для внесения в кассу Боевой Организации: из документов видно, что всю переписку об этих деньгах Азеф вел непосредственно с Департаментом в лице Ратаева и деньги ему Департаментом высланы 23 июня 1902 г. тем же самым способом, каким ему высылались все остальные суммы. Документы свидетельствуют, что в тот период Рачковский вообще не догадывался о действительной роли Азефа и в своих докладах от весны и лета 1902 г. писал о нем, как об активном социалистереволюционере.).
На положении Азефа она отразилась самым тяжелым образом: отныне он принужден иметь дело не с Ратаевым, которого он знал в течении ряда лет и все слабые стороны которого он успел изучить, а с человеком совсем для него новым, – и к тому же значительно более опытным в деле полицейского сыска, значительно более искушенным в области распознавания людей. Положение осложнялось и тем, что у Рачковского имелось много больше, чем у Ратаева, возможностей контроля сообщений Азефа: к нему поступали все сводки по наружному наблюдению, в которых регистрировались все встречи Азефа, свидетельствовавшие, что последний стоял в самом центре партии. Далее о роли Азефа Рачковскому теперь сообщал и Татаров, который хотя и далеко не во все был посвящен, но все же знал уже очень многое из внутрипартийных дел. Азеф почувствовал это изменение своего положения. Он понял, что теперь он должен выдавать, – и выдавать очень многое, – чтобы самому не быть проваленным перед полицией. На этот путь он и встал.
21-ое августа 1905 г. было важной датой в его биографии: в этот день он выдал Савинкова, обязался выдать Брешковскую, совершил целый ряд других предательств, – и в этот же день он получил прибавку к жалованью (правда, совсем небольшую: 600 руб. вместо прежних 500) и обещание щедро оплатить все расходы по поездкам. Договор был заключен. На следующий день Азеф получил жалованье сразу за несколько месяцев и 1300 руб. за разъезды, а под вечер, в купе первого класса курьерского поезда, выехал в Саратов, ловить «бабушку» Брешковскую. Его сопровождал сам начальник наружного наблюдения Департамента, старый знакомый Азефа, – Е. П. Медников. Другим поездом выехал другой отряд филеров; он должен проследить и поймать Савинкова, который отдыхал в имении у знакомого товарища, адрес которого ему был предупредительно дан Азефом.
