Текст книги "История одного предателя"

Автор книги: Борис Николаевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Это укрепление положения Азефа в Боевой Организации влекло за собою укрепление его положения в Центральном Комитете. В последний он вошел еще в 1903 г., – в качестве преемника Гершуни. Но положение его там было далеко не прочно. Если были люди, сомневавшиеся в его пригодности для руководства Боевой Организацией, то еще большие сомнения существовали по вопросу об его пригодности для поста одного из членов руководящего общеполитического коллектива партии. Азеф не скрывал своего пренебрежительного отношения к вопросам теории и программы. Он подчеркнуто гордился тем, что не принадлежит к числу «теоретиков» и третировал разговоры на эти темы, как «пустую болтовню». К социализму он относился, по меньшей мере, скептически, – и не делал из этого секрета. «Социальные проблемы он отодвигал в далекое будущее», свидетельствует о нем Чернов. В беседе с Пешехоновым он высказывался еще откровеннее: «неужели вы верите в социализм? – удивленно спрашивал он. – Это нужно, конечно, для молодежи, для рабочих, но не для нас же с вами…» И не только по вопросам программы он держался взглядов, столь мало согласуемых с программой той партии, в Центральный Комитет которой он входил. «В массы и в массовое движение, – пишет о нем Чернов, – как непосредственную революционную силу, он совершенно не верил; единственно реальной он признавал в данный момент борьбу за политическую свободу, а единственным действенным средством, которым располагает революция, – террор. Казалось иногда, что к работе пропаганды, агитации, организации масс он относится пренебрежительно, как к культурничеству, и «революцией» признает лишь борьбу с оружием в руках, ведомую немногочисленными кадрами конспиративной организации».

Свидетельства других современников звучат даже более определенно. Им не «кажется», – они совершенно точно утверждают, что именно в таком духе часто высказывался Азеф. Его называли «либералом с террором», – т. е. умеренным либералом по взглядам, которого только принятие террора, как метода борьбы против самодержавия, привело в ряды партии социалистов-революционеров. Он и сам этого не отрицал, и несколько позднее прямо говорил, что он вообще лишь «попутчик» партии, – что он уйдет из нее, как только будет завоевана политическая свобода. В этих условиях странным приходится считать не то, что существовали люди, которые сомневались в пригодности Азефа для роли члена Центрального Комитета. Действительно странной, ненормальной была вообще возможность, самого появления его в составе этого учреждения.

Политический успех дела Плеве вызвал усиление террористических настроений в партии. Быстрым скачком выросло «влияние сторонников исключительного значения политического террора и преобладающего значения Боевой Организации с ее специфическими чертами заговорщичества», – говорит об этом времени С. Н. Слетов. На террор партия возлагала свои основные надежды. В террор бросала она свои лучшие силы. Вокруг террора она концентрировала главную агитацию. Это влияло и на очередные лозунги партии, и на направление ее практической деятельности. Массовая работа в известной мере отступала на задний план. Горячее сочувствие, с которым убийство Плеве было встречено умеренно-либеральными кругами, создавало, казалось, достаточно прочную базу для установления длительного соглашения с ними. И действительно, попытка такого соглашения между социалистами-революционерами и либералами вскоре была сделана, – на «конференции представителей оппозиционных и революционных организаций российского государства», которая состоялась в октябре 1904 г. в Париже. Этот шаг был логическим выводом из переоценки роли политического террора.

На этой почве в партии нарастали большие конфликты, в которых Азеф играл большую роль. Он говорил мало, но в своих немногословных репликах яснее других, проще и грубее формулировал точку зрения заговорщически-террористического крыла. Все другие делали оговорки, вводили ограничительные толкования, связывали новый курс с общими социалистическими посылками. Азеф всем этим не интересовался. «Либерал с террором» по взглядам, он и по существу хотел, чтобы его партия стала на позицию приемлющего террор либерализма. И как это всегда бывает, последовательная четкость позиции придавала особый вес словам Азефа, привлекала к нему большее внимание. На глазах из технического руководителя Боевой Организации он перерастал и вождя-практика террористически-заговорщического крыла партии.

Главной опорой Азефа в партии, была, конечно, Боевая Организация. Он понимал это и делал все, чтобы точнее закрепить свое в ней положение. Ее работе он уделял больше всего внимания, на нее он тратил больше всего старания и сил. И его роль в жизни Боевой Организации была действительно огромна. Правда, им не было обнаружено ни выдающейся инициативы, ни необычайного по своей широте размаха. Легенда о том, что именно он создал те новые методы террористической борьбы, которые Боевая Организация применила в 1904–06 гг., только легенда. В гораздо большей мере, чем Азеф, действительную инициативу в деле поисков новых путей проявлял М. Р. Гоц, который тем больше думал над этими вопросами, чем меньше он сам по болезни мог принять непосредственное участие в террористической работе. Обычно именно он подавал новые идеи, – Азеф их уточнял, разрабатывал и проводил в жизнь. Но начальником генерального штаба Боевой Организации был именно Азеф, вся основная штабная работа лежала на нем, равно как и вся основная работа организационного характера. И в этих областях его роль была действительно очень большой, его влияние на жизнь Боевой Организации – определяющим.

Это влияние начиналось с момента подбора членов Организации. Прием в нее новых членов производил обычно сам Азеф, который цепко держался за эту свою функцию, – особенно в начале. К кандидатам он предъявлял большие требования, и отбор среди них производил очень строгий. Очень характерны приемы, к которым он при этом прибегал.

Его предшественник на посту руководителя Боевой Организации, Гершуни, встречаясь с новым добровольцем, передавал ему частичку своего собственного увлечения террором. Неправильно было бы думать, что он сознательно стремился «завлекать» молодежь на путь террористической борьбы. Такого грубого утилитаризма в его поведении не было. Но даже независимо от своего желания, своими речами, своей собственной верой, всей сосредоточенной страстностью своей натуры, он разжигал во встречных жажду борьбы, пафос самопожертвования. Азеф, наоборот, прежде всего, пытался отговорить такого кандидата от этого его намерения, подчеркивал все трудности той работы, которая предстоит террористу, уговаривал идти не в террор, а заняться какой-либо другой формой партийной работы. Даже такие недоброжелательные к Азефу свидетели, как Слетов, говорят, что в подобные моменты Азеф проявлял себя человеком, «вполне по товарищески относящимся к людям.»

Иногда Азеф как будто бы даже сознательно стремился оттолкнуть нового кандидата, – и чем больше пафоса этот последний проявлял, чем с большим подъемом он говорил, тем, кажется, меньше было у Азефа желания принять его в Боевую Организацию.

Горячим фразам Азеф не верил, – и только тогда, когда испытуемый показывал, что решение пойти в террор им хорошо выношено, что оно им проверено наедине с самим собою, что идет он не под влиянием минуты, не увлеченный красивыми словами, – только тогда перед ним открывались двери Организации.

Нет никакого сомнения, это поведение Азефа определялось его общим неверием в людей. Бесспорно так же, что большую роль играло и профессиональное положение Азефа: он не просто боялся измены, – он опасался предательства, которое разоблачит его двойное собственное предательство. Но каковы бы ни были эти мотивы, одно ясно: результаты их с точки зрения интересов Боевой Организации были положительными. В то время, как среди террористов, завербованных Гершуни, имелся целый ряд лиц, не устоявших во время испытаний тюрьмою и страхом предстоящей казни (Григорьев, Юрковская, Качура), – Боевая Организация эпохи Азефа не знала предателей, – если, конечно, не считать его самого.

К уже принятым членам Организации Азеф, как правило, проявлял самое заботливое внимание: расспрашивал о личных нуждах, входя даже в мелочные детали, давал советы, указания. Обо всем помнил, все замечал. Об этом в один голос говорят все, кто имел с ним дело. «Нам всем, – т. е. всем членам Боевой Организации, – вспоминает один из таковых, В. М. Зензинов, – Азеф казался необычайно внимательным, чутким и даже нежным». Конечно, такое отношение было деланным. Гораздо более естественным Азеф бывал в те минуты, когда он срывался с этого сознательно выбранного тона и, как резюмирует «Заключение Судебно-Следственной Комиссии по делу Азефа», «выказывал присущие его натуре жестокость и черствость». Но те, с которыми Азеф имел дела, внимание обращали не на эти последние черты, объясняя их теми или иными случайными причинами, а на обычную заботливую внимательность Азефа и соответственным образом относились к нему. «Странно и даже кощунственно вспомнить, – пишет тот же Зензинов, – но я должен сказать: все работавшие с ним в терроре товарищи не только безмерно уважали, но и горячо его любили!»

Нет никакого сомнения в том, что подобное отношение к членам Организации было результатом сознательно продуманной линии: превращая Боевую Организацию в опорный пункт своего влияния, Азеф не мог не стремиться прочнее привязать членов этой Организации к себе лично. Так он прочнее держал Организацию в своих руках, – и он действительно достиг своей цели: «боевики» последними поверили в его измену.

Так строя свои личные отношения с членами Организации, Азеф в то же время систематически проводил полное обособление ее от остальных организаций партии. В известных пределах такое обособление вызывалось самим характером деятельности «боевиков». Но Азеф это обособление возвел в принцип, довел его до крайних пределов и к обособлению организационному прибавил элементы обособления психологического. Систематически он воспитывал среди «боевиков» пренебрежительное отношение ко всем другим родам партийной работы, неверие в массы и массовое движение, индифферентизм к вопросам теории и программы.

Вслед за Азефом они начинали все это считать «пустяками», которые не заслуживают серьезного внимания. Важно, значительно только одно: та охота за представителями власти, которую ведут они, члены Боевой Организации. Надо здесь же подчеркнуть, далеко не все члены последней поддавались этому влиянию Азефа. Да и не все они были в одинаковой степени важны для последнего. Те «боевики», которые приходили в Организацию, что бы принять непосредственное участие в террористическом акте и отдать при этом свою жизнь, на политику этой Организации влияния оказывали мало. Важны были главным образом «старшие офицеры» Организации, игравшие роль помощников Азефа в подготовительной организационно-технической работе. На них больше всего внимания обращал Азеф, и именно они, в первую очередь среди них должен быть назван Савинков, сильнее других подпадали под его влияние. Именно у них развивалось то настроение, которое позднее А. Н. Слетовой-Черновой было очень метко названо «психологией революционных кавалергардов».

Поздней осенью 1904 г. Боевая Организация сильно пополненная в своем составе, стала готовиться к новому походу.

В Париже состоялись совещания руководителей Боевой Организации с членами Центрального Комитета. На этих совещаниях было решено в первую очередь ударить по вождям придворной реакционной партии, каковыми в то время являлись великие князья Сергей и Владимир Александровичи, – два старшие дяди царя, ближайшие и наиболее влиятельные его советники, сопротивлявшиеся всякого рода прогрессивным реформам. Убийство их, – помимо всего прочего, – звучало бы, как совсем прямое предостережение их племяннику-царю. Кроме них было поставлено на очередь давно уже намеченное дело против киевского ген. – губ. Клейгельса. Предполагалось, что все эти три удара, – в Петербурге, Москве и Киеве, – будут нанесены приблизительно в одно и то же время. Это, конечно, должно было увеличить их резонанс и значение.

В соответствии с этим планом, Боевая Организация выделила три отдельных отряда. Во главе петербургского встал М. Швейцер, во главе московского Савинков, во главе киевского – Боришанский. Размеры отрядов были различны: в состав киевского входило всего три человека, в состав московского – четыре. Задачи петербургского отряда были наиболее сложны. Кроме основной, – убийство вел. кн. Владимира, – перед ним были поставлены и некоторые добавочные, тоже нелегкие и значительные: он должен был выяснить возможности устранения также и некоторых других представителей власти, – товарища мин. вн. дел Дурново, позднее петербургского генерал-губернатора Трепова, – а потому его состав доходил до 15 человек. Недостатка в добровольцах не было: желающих принять участие в работе Организации было значительно больше, чем она могла вместить. В изобилии имелись и материальные средства.

Азеф руководил разработкою всех этих планов, подбирал людей, распределял роли. Под его верховным руководством работала лаборатория в Париже, в которой изготовлялся необходимый динамит. Он налаживал переправу последнего в Россию. Он добывал паспорта и снабжал ими выезжавших в Россию «боевиков». Во второй половине ноября 1904 г. основные группы их тронулись в путь. Азеф оставался заграницей: он должен был приехать несколько позднее, когда отряды обоснуются на местах, закончат предварительную разведку и вплотную подойдут к решающим действиям. Тогда, – по плану, – должен был приехать Азеф в качестве так сказать верховного ревизора, проанализировать собранный материал, пересмотреть наново и утвердить планы действия. Риск для своего главного руководителя Боевая Организация сознательно стремилась свести к предельному минимуму.

Все это время Азеф, конечно, не забывал и о Ратаеве. В течении второй половины 1904 г. он представил целый ряд докладов, о которых его полицейское начальство даже много позднее вспоминало, как об особенно ценных, – и они действительно были такими. Он подробно сообщил о съезде представителей заграничных организаций партии социалистов-революционеров, о международном социалистическом конгрессе в Амстердаме, о переговорах партии социалистов-революционеров с финляндской революционной партией «активистов», о парижской конференции «революционных и оппозиционных партий» и о многом другом.

Но подробность этих отчетов отнюдь не свидетельствовала ни о полноте даваемой Азефом информации, ни о точном ее соответствии с действительностью. Изучая их теперь, мы легко можем понять и действительные мотивы поведения Азефа, и характерные особенности его метода «работы».

Он сообщает очень подробно и, по-видимому, вполне точно обо всем, что относится к области переговоров социалистов-революционеров с другими партиями. Склонности щадить секреты этих других партий у него нет и в помине. Но событиям внутренней жизни партии социалистов-революционеров он придает вполне определенное освещение.

Департамент, – как это легко понять, – больше всего интересовался террористической деятельностью партии. Азефа прямо засыпали вопросами этого рода. На них концентрировалось основное внимание. Не давать никаких данных о терроре Азеф не мог. И он их давал, – но давал сознательно ложные, наводящие полицию на ложный след, уводящие ее поиски в сторону от действительной работы Боевой Организации.

Согласно его донесениям, своей ближайшей задачей в области террора партия социалистов-революционеров ставит убийство царя. Это решение якобы принято на съезде заграничных организаций социалистов-революционеров в июле 1904 г., и Азеф несколько раз подчеркивает: «покушение на его величество готовится, – для меня это не подлежит никакому сомнению».

Это была сознательная неправда, так как не только никакого покушения на царя тогда не готовилось, но и вообще вопрос этот серьезно не ставился. «Центр тяжести Боевой Организации, – доносил далее он, – находится в Одессе», – т. е. городе, к которому эта Организация тогда никакого отношения не имела, но в котором жило много стариков – бывших политических ссыльных и каторжан по различным процессам 1870–80-х гг. В подавляющем большинстве они теперь примыкали к социалистам-революционерам; многие из них поддерживали ту оппозицию против Азефа, с которой последнему еще совсем недавно пришлось пережить так много неприятных столкновений. Именно этих «стариков» Азеф стремился теперь выдать за членов Центрального Комитета партии и за руководителей Боевой Организации. Поименно из них он называл В. И. Сухомлина, Н. Геккера, Гедеоновского и др., – людей, которые тогда в состав Центрального Комитета не входили, а к Боевой Организации вообще никогда отношения не имели.

Наиболее опасными террористами-практиками Азеф выставлял Слетова и М. Селюк – наиболее решительных противников того террористического крыла, вождем которого был Азеф. Их он аттестует как членов Центрального Комитета, посылаемых в Россию «для руководства террористическими предприятиями» и в первую очередь покушением на царя. Все это самым грубым образом расходилось с действительностью: Слетов ехал в Россию после своего выхода из Центрального Комитета не для террора, а для постановки массовой работы среди крестьянства. Он был противником одностороннего увлечения террором. Азеф это превосходно знал, и сознательно давал ложные сведения, чтобы тюремная дверь за Слетовым захлопнулась поплотнее и чтобы он, Азеф, на более долгое время был избавлен от неприятной борьбы с противником его политической линии. Эта цель была достигну га. На основании донесений Азефа Слетов и затем Селюк были арестованы и вышли на свободу только много позднее, уже после октябрьской амнистии 1905 г.

Аналогичным образом Азеф рекомендует полиции и других своих фракционных антагонистов. Их стремится устранить во что бы то ни стало!

Совсем иной характер носят сообщения Азефа, – поскольку речь заходит об его ближайших соратниках – действительных членах Боевой Организации. По его письмам к Ратаеву можно проследить, с каким старанием пытается он отвести подозрения полиции от них всех. Ни одного имени он не называет по доброй воле. В тех случаях, когда ему приходится отвечать на запросы Ратаева, получившего сведения о членах Боевой Организации из какого-нибудь другого источника, Азеф всегда пытается или отрицать свою осведомленность, или отвести подозрение по ложному следу. Только тогда, когда полиция и без того хорошо осведомлена, Азеф подтверждает ее сведения. Именно так он поступает относительно Савинкова: на первые запросы он отвечал уклончиво, – и только тогда, когда Ратаев прислал ему карточку Савинкова, Азеф признал, что именно это лицо и является террористом, известным под именем «Павел Иванович».

И, во всяком случае, ни одного раза он не дает ни одного указания, которое в той или иной мере могло бы помочь установлению слежки за тем или иным членом Боевой Организации или привести к его аресту.

Таков был общий характер «работы» Азефа для полиции в этот период. Он подробно информировал ее о всевозможных конференциях и совещаниях, которые носили общеполитический характер. Он предавал всех, кто выступал в качестве оппозиции к нему, Азефу, не останавливаясь при этом перед прямыми измышлениями, – лишь бы попрочнее засадить в тюрьму таких неудобных для него оппозиционеров. Но он не только не выдавал ничего, что имело прямое или косвенное отношение к руководимой им, Азефом, Боевой Организации, – он, наоборот, делал все, чтобы последнюю охранить. Для этого он постоянно старался осведомляться от Ратаева о том, что полиция узнавала из других источников, и, судя по документам, ему удавалось в этом отношении добиваться достаточно многого: Ратаев верил «старому сотруднику», потерять которого он, как он писал Азефу, «боялся больше всего на свете».

При таком заботливом прикрытии тыла переброска отрядов Боевой Организации из Парижа в Россию удалась как нельзя лучше: без единого провала все члены Организации добрались до назначенных мест и приступили к подготовительной работе.

Тем временем общие события в России нарастали быстрым темпом. Поражение за поражением следовало на Дальнем Востоке. Росла безработица. В напряженной атмосфере достаточно было искры, чтобы произошел взрыв. За этой искрой остановки не случилось: из-за какой то мелочи были уволены пять рабочих на одном из заводов Петербурга. В период кризиса, который царил тогда, увольняемых было много тысяч, и ничьего внимания эти увольнения к себе не привлекали. На этот раз случилось иное. В виде протеста против увольнения забастовали сначала их ближайшие товарищи, – одна смена соответствующего цеха. Их поддержал весь завод. Весть о стачке перелетала из фабрики на фабрику, с завода на завод.

Она так отвечала общему настроению, что казалось по собственному почину повсюду тревожно гудели заводские сирены, рабочие останавливали машины и через не в обычное время распахнутые заводские ворота черным потоком выливались на улицы рабочих предместий. Через несколько дней стоял весь город, а в ближайшее воскресенье многотысячные толпы, с иконами и царскими портретами, тянулись через городские заставы к Зимнему Дворцу, чтобы там «самому царю» вручить покрытую многими десятками тысяч подписей петицию с перечислением своих нужд, с изложением своих требований. Их встретили залпы, унесшие многие сотни человеческих жизней, – и навсегда разбившие одну большую, старую иллюзию. На утро в рабочих предместьях уже пели:

 
Побежденный на Востоке,
Победитель на Руси,
Будь ты проклят, царь жестокий,
Царь запятанный в крови!
 

И вторя этому настроению, священник Гапон, – авантюрист и проходимец, по воле исторической случайности взнесенный в тот день на верхушку народной волны, – провозглашал в своих воззваниях: «У нас нет больше царя»… «Берите бомбы и динамит, – все разрешаю!»

Так кончалось «кровавое воскресенье» 9–22 января 1905 г., которое поставило одну из значительнейших вех в истории России последнего столетия.

Все эти события не могли не действовать на членов Боевой Организации, как шпоры на горячую лошадь. Общая обстановка нервировала их. Хотелось спешить с выступлением, – ведь это выступление так хорошо отвечало бы общей напряженной атмосфере. Все время рождались новые и новые планы. Казалось, что существует возможность убить самого царя. Тем острее находившиеся в России работники Боевой Организации ощущали отсутствие среди них ответственного «члена-распорядителя», который мог бы разрешить сомнения и дать руководящие указания.

К Азефу в Париж летели самые настоятельные призывы немедленно приехать на место действия. Но к этому Азеф менее всего чувствовал себя склонным. Он был уверен, – точнее: он вполне определенно знал, – что второй раз провести ту игру, которую он провел в деле Плеве, ему не удастся. Он знал, что полиция теперь догадается об его предательстве, что его роль будет разоблачена. В неизбежной перспективе вставало не только крушение всех заманчивых житейских планов, которые он так заботливо создавал для будущего, – под угрозу ставилась сама его жизнь. А этот «суровый террорист» и «непреклонный революционер», этот «азартный игрок» человеческими головами, как рисовала, а порой и теперь еще рисует творимая легенда, – в глубине души был жалким, физиологическим трусом, влюбленным в маленькие радости жизни и судорожно за них цепляющимся. Поэтому то одна мысль о предстоящей поездке в Россию приводила его в подлинный трепет, – бросала его в состояние настоящей истерики. В одну из таких минут его случайно подсмотрела Ивановская. «По какому то неотложному делу, – вспоминает она, – я однажды зашла в квартиру жены Азефа. Толкнувшись в первую комнату и не найдя там никого, я заглянула в полуоткрытую дверь второй комнаты, рассчитывая там встретить хозяйку. Мелькнувшая перед глазами картина заставила меня быстро попятиться назад, но и в этот краткий момент память успела зафиксировать слишком многое. На широчайшей кровати, полуодетый, с расстегнутым воротом фуфайки, лежал откуда-то вернувшийся Азеф… Его горой вздувшееся жирное тело тряслось, как зыбкое болото, а потное, дряблое лицо с быстро бегавшими глазами втянулось в плечи и выражало страх избиваемой собаки с вверх поднятыми лапами. Это большое, грузное существо дрожало как осиновый лист (как я узнала это впоследствии), только при мысли о необходимости скорой поездки в Россию». Страх перед этой поездкой доходил до того, что Азеф готов был бросить все и умолял свою жену уехать с ним в Америку.

В таких условиях серьезно думать об его поездке в Россию, конечно, не приходилось. Молодые начальники отправленных в Россию отрядов были предоставлены собственным силам. Все решения им приходилось принимать на свой страх, всю работу проводить самим, без чьих либо руководящих указаний. Из заграницы приходили одни только известия о необходимости спешить, о политической важности как можно более скорого выступления. И это только увеличивало то нервное напряжение, которое создавалось и общей атмосферой, и обстановкой работы. А если чего этим молодым начальникам отрядов и не хватало, так это как раз спокойной методичности в работе, – той холодной уравновешенности, которая дается только в результате большого опыта.

Из большого плана, намеченного заграницею; осуществить удалось только одну часть: брошенною И. П. Каляевым бомбою 17-го февраля 1905 г. в Москве был убит вел. кн. Сергей Александрович. От киевского предприятия скоро отказались: преследование провинциального ген. – губ., по-видимому, казалось Боришанскому делом слишком второстепенным, – таким оно и было в действительности, – и он поспешил переехать в Петербург, чтобы принять участие в работах здешнего отряда. Именно здесь Боевая Организация должна была нанести теперь свой главный удар.

Он был намечен на 1–14 марта 1905 г. В этот день все виднейшие представители власти должны были собраться в Петропавловский собор ко гробу убитого за 34 года перед тем императора Александра II для очередной панихиды. Боевая Организация предполагала запереть все пути к собору и в четырех из гостей должны были быть брошены бомбы: в вел. кн. Владимира Александровича, в петербургского ген. – губ. Трепова, в министра внутренних дел Булыгина и в его товарища П. Н. Дурново. Это был бы действительно небывалый по силе удар: Боевая Организация собиралась справить достойные поминки по тем, кто за 34 года перед тем отдал свои жизни в борьбе против Александра II.

Всею работой по его подготовке руководил Макс. И. Швейцер, – едва ли не наиболее талантливый и симпатичный из всех молодых террористов. Истинный демократ и социалист по настроениям, он принадлежал к числу тех немногих террористов, которые совершенно не поддавались на все попытки Азефа пропитать их пренебрежительным отношением к массам. Он интересовался европейским социалистическим движением и внимательно следил за его успехами.

 
Durch die Gassen
Zu den Massen,
 

– эти слова венской рабочей песенки он любил мурлыкать себе под нос за опасной работой в лаборатории. И они весьма характерны для его настроений: в своем сознании через «переулочек» террора он шел к широкому, массовому социалистическому движению будущего.

Молодой, красивый, на редкость смелый и бесстрашный, он был богат инициативой, крепок и вынослив, и если чем грешил, так это только молодой самонадеянностью. На этот раз он не рассчитал своих сил и взял на свои плечи явно непосильную ношу: ту работу, которую осторожный Азеф в период дела Плеве распределил между тремя, Швейцер теперь, в несравненно более сложном предприятии, выполнял один. Он не только нес на себе всю основную работу главного организатора, не только непосредственно сам сносился со всеми членами непомерно разросшегося отряда, – он оставил за собою и функции техника при снаряжении бомб. Это была в высшей степени опасная работа, так как малейшая невнимательность, самая незначительная оплошность или небрежность, могла повести к взрыву и, следовательно, гибели лица, занятого этой работой. Швейцер не хотел подводить под этот риск никого другого. Химик по специальности, он считал, что меньше других рискует при выполнении этой операции.

У него действительно был большой опыт в таких делах. Находчивость и никогда его не оставлявшее хладнокровие до сих пор всегда помогали с честью выходить из весьма опасных положений. Теперь случилось иное. Он явно переутомил себя напряженной работой. 10-го марта вечером он в последний раз встретился с ближайшими товарищами по руководству делом, – с Ивановской и Н. С. Тютчевым, членом Центрального Комитета. Впервые за все время они почувствовали какой-то намек на колебания в его голосе, какую то тень усталости в движениях. Эта усталость погубила его. Ночью на 11 марта в своем номере гостиницы он снаряжал бомбы, которые на завтра должен был раздать членам отряда. Какое то неверное движение вызвало взрыв. Швейцар был разорван на куски…

Его смерть внесла естественное расстройство в работу отряда. В довершение всего на его след напала полиция: близко к отряду удалось подойти провокатору, который указал полиции на некоторых из его участников. Это была нить, по которой был прослежен весь отряд. Члены его чувствовали, что вокруг них опускаются сети. Осторожность требовала сняться с мест, скрыться, – чтобы затем, осмотревшись и реорганизовавшись, вернуться вновь к работе. Но было жалко бросать то, на что потрачено так много сил. Покушение 14-го марта, конечно, не могло состояться, но частное выступление против Трепова и Булыгина казалось возможным провести. К тому же со дня на день ждали возвращения из-за границы Савинкова, который туда уехал по окончании московского дела. Была надежда, что с ним приедет и Азеф, а бегство отряда могло поставить их в очень тяжелое положение, так как они остались бы без явок и связей. Решено было ждать их приезда и уже только затем приступить к нужной реорганизации. Это было ошибкой. Ни Савинков, ни тем более Азеф в путь не трогались: Азеф тормозил этот отъезд. А между тем полицейские сети сомкнулись: 29–30 марта в Петербурге были произведены аресты всех оставшихся членов отряда. Только одной Д. В. Бриллиант удалось ускользнуть. При обысках был взят динамит. Полиция торжествовала. Со слов ее руководителей, «Новое Время», – влиятельная реакционная газета в Петербурге, – говорила об этих арестах, как о «Мукдене русской революции». Еще раз жестоко «побежденный на Востоке» абсолютизм наивно думал, что он спасает себя этой маленькой «победой на Руси».