Текст книги "Новое и Жеребцы"
Автор книги: Борис Губер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Известно где, – запертый. – Тишка показал в глубь темной комнаты: там, в глубине, был чуланчик без окон, с плотной дверью – из тех, что зовутся клоповниками. – Да чего тебе нужно-то? – повторил он. – Мне бы, Тишенька... мне бы... Глаз, липкий и мутный, торопливо обшарил Паню: – Ага, теперь Тишенька! – надолго остановился в разрезе полушубенки... Сколько раз видел Тишка, как колко отставала грудь Паниной сорочки. Сколько раз плыли, уплывали из сорочки обнаженные плечи и руки – белые, вялые, прекрасные!.. Он сказал нарочно-грубо: – Дверь-то чего же не закрыла! – и, шагнув в сени, стукнул засовом. – Тишенька, – посмелела, наконец, Паня, – пусти... пусти меня... к нему. С маху прислоненная к столу винтовка коротким своим падением продрала газету из прорехи сунулась мертвая лиловая рука... Тишка подошел к Пане вплотную, осторожно взял ее за плечи. – Что ты, – удивилась она, не поняв, – пусти! – Пущу... Сейчас, сейчас пущу, – зашептал Тишка, – и к нему пущу, почему ж... и ключ у меня. – Пустишь? – радостно и уже покорно улыбнулась Паня. – Пущу! Лампа погасла – лампа свалилась с подоконника, потому что на подоконник втиснул Тишка сломанное, вялое Панино тело ............... – Эй, ты, заснул, что ли? – колотили в дверь, – открывай давай! ............... ...наконец, чиркнула спичка, и багровый свет пролился между пальцами, сложенными горсточкой. – Ну, и часовой, – недовольно говорил Никита, – на посту заснул... Лампа-то где?
Лампа валялась на полу – от нее по всей комнате разило керосином... А рядом врастала в стенку Паня – смятая, сразу обрюзгшая, с расстегнутой кофточкой... Спичка погасла. – А-а-а, – протянул Никита. – Так-то и на посту не скучно! Аким загоготал, замотал головой... Сухой фитиль не хотел гореть – вместо пламени расцвел вонючий красный уголек. 23. КОНЕЦ Через день Алексея Ивановича отправляли в город. Спервоначалу хотели было везти его на подводе – Акимову кобылу отрядить. Мужики смеялись: – Быть тебе, Аким Михалыч, у нас кучером... – За ямщика! – Господ с поместьев провожать! Но снег валил обильными, липкими хлопьями по талому залег крепко, в зиму. И потому передумали – решили почать на дрова Жеребцовскую строевую рощу, а чтобы ни Акиму, ни другому кому не гонять бы понапрасно коня, Алексея Ивановича повели пешком – Никита Похлебкин, председатель, и красный гвардеец Тишка. Было ясное, терпкое, морозное утро. Солнце только взошло, и улица полегала в тени, чистая, голубая. Еще топились печи, горький осиновый дым славно мешался с морозом. Сбивши в кучу коней, дровни и подсанки, ждали мужики, совсем собравшиеся в рощу, как поведут Алексея Ивановича, – курили, спорили, где начинать пилку. Лошади, уже по-зимнему бархатные, наклонялись, нюхали снег. Солнце поднималось в зеленом небе, становилось меньше и белей. Наскучивши ждать, мужики нетерпеливо поглядывали на исполком: – Скоро они там? – Что ж задаром-то стоять?.. – Сейчас... Аким за сапогами побежал. – Каки сапоги? – Да, вишь, ему, Алексей Иванову-то, итти не в чем – тухли на ем... – Хо-хо-хо! – Поедем, ребяты! – Да не ори ты – вон он, идет. Аким, проходя на исполкомское крыльцо, взмахнул громадными, подшитыми валенками и крикнул, сквозь хохот: – Ни хрена не поделаешь – приходится барину обутку свою пожертвовать! Тишка, весело склабясь, тащил винтовку – нескладно, как грабли. Алексей Иванович поднял воротник тоже чужого чьего-то пиджака, спрятал в воротнике лицо – не глядя на мужиков, зашагал по улице. Навстречу ему горланили из дворов петухи. Бабы, с ведрами на коромыслах, сворачивали с тропинки в целик – кланялись молча и равнодушно. Никита, прихрамывая, шел сзади. Мужики разбирали коней, оправляли сбрую. – Вот оно как, значит... – Да-а... – Кончено ихо дело. Растягиваясь долгой вереницей, труском пустились под горку, через реку. Усадьба сильно изменилась – в ней все эти дни не прекращались пожары – от недавних Жеребцов остался только одинокий барский дом, – прятался между деревьями. На месте флигеля и служб грудились беспорядочные вороха запорошенного мусора... Остатки сенного сарая еще курились смрадным дымком и сквозь протаявший на теплом снег зияли пятна черного пепла... Усадьба осталась позади, дорога неслась полями, – било в глаза нестерпимой белизной и колкими солнечными искрами. – На весну здеся пахать будем, – орал Аким, – ей-пра! Кобыла его на-ряду с деревенскими упряжками казалась рослой и франтоватой – он бережно, любовно подстегивал ее возжей. Дорога стонала и пела под полозом... Снег, поля, и – вот она, роща! – чудесный, хрупкий, сплошь сверкающий инеем лес... Рыженькая белка испуганно метнулась на сосну – обрушила вниз облачко тончайшей пыли. Цокали подковы. Чувствуя, что сейчас, сию вот минуту, возьмет он топор, никого не боясь, будет валить дерево, какое приглянется – зажмурился Аким, закричал, мотая над головой концами возжей: – Эх, давай-давай! Засну-у-ли! Стонала и пела дорога, стонало и пело эхо. Долгая вереница саней забиралась все глубже, в самые недра, в самую гущу деревьев, инея и снега.
Москва – Сочи – Москва, май-октябрь 1925.
