Текст книги "Два романа о любви (сборник)"

Автор книги: Борис Горзев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Дело ведь не в объяснимой жалости к человеку, на которого вдруг свалилось такое несчастье. Да, совсем не в жалости. Петр давно не сентиментален, он циничен и не слишком участлив, особенно после того, когда стал, так сказать, предателем родины (да совсем не родины, черт возьми!). Дело не в жалости, а вот в чем?..

Он чертыхнулся, сел, глянул на старый будильник, привычно тикающий на тумбочке возле дивана. Потом встал, накинул халат, прошел в кухню, включил электрочайник, налил себе рюмку коньяку. Дождался, когда закипит вода, уселся за стол, выпил – сначала коньяк, затем чай. Закурил (редко этим баловался, а сейчас захотелось). И что? А, вспомнил! И вернувшись в комнату, сел за ноутбук. Надо посмотреть, есть ли в Сети что-то о той самой кинодиве Монике Беллуччи, неведомой далекому от киношных страстей Петру… Оказалось, есть, и много, причем и на русском, и на английском, и на родном для этой Моники итальянском. Отлично, почитаем и даже посмотрим, поскольку на сайтах размещены ее фотографии.

Сначала почитал. Биография, список сыгранных ролей, краткое содержание фильмов, где снималась, награды, премии. Ни одной из этих картин Петр не видел (что естественно для него). Но понял, что эта Моника – всемирно знаменитая кинозвезда, гордость Италии и, судя по отдельным моментам биографии и высказываниям о себе и своих фильмах, далеко не глупа, горда и с высокой самооценкой (похоже, адекватной). Ну да, если играешь в «Миссии Клеопатры», то может ли быть иначе? Мы в восхищении, как говорил известный персонаж «Мастера и Маргариты»! Однако, если о характере, что-то знакомое, правда?

Теперь фотографии. Одна из них почти потрясла. Не в том дело, что красавица, – потряс взгляд. Взгдяд – как выстрел. Из-за плеча. Будто ее окликнули и она полуобернулась – окликнули, отвлекли от чего-то, а может быть, просто от собственных мыслей. «Что такое? Ну?» Черные глаза (на фото именно такие), черные волосы, фарфоровый лоб, яркие пухлые губы. Взгляд-выстрел: что такое, в чем дело? Я сама по себе, мне не до вас!.. И – да, удивительно похожа на Биче. Причем на этом фото – похожа всем: и внешностью, и угадываемым характером. Одного не хватает: темного цвета кожи. Если бы не это, то почти один к одному, даже пухлые губы (почти негроидные). Вот это да! Выходит, старик Антонио был прав, говоря о том, что сходство внучки с Моникой Беллуччи отмечают многие.

Петр сбросил на флэшку эту фотографию, чтобы завтра в офисе на цветном принтере, подсоединенном к большому компьютеру, распечатать ее, распечатать лик этой женщины. А какой женщины – знаменитой киноактрисы Моники Беллуччи или Биче-Беатриче по фамилии, кажется, Робинсон (так в ее визитке?) – сие не столь важно, ибо для него это его Биче. О господи, он подумал «его Биче» – какой бред! Что с ним произошло? Да и Биче, если б она узнала, как он сейчас подумал о ней, вот уж преисполнилась бы сарказмом! Понятно – кто он ей? Едва знакомый, к тому же духовно чужой, к тому же иностранец, к тому же на шестнадцать лет старше. Да и в противоположном варианте (кто она ему) – то же: едва знакомая, духовно чужая, иностранка, на шестнадцать лет младше.

Глава 6

Дела, дела… Петр не любил, когда одно наслаивается на другое. То есть предпочитал последовательный режим событий и действий, а не параллельный. В последнем случае начиналась суета, а вот именно этого он не любил, хотя справлялся, конечно. Любил, чтобы шаг за шагом, плавно, спокойно, одно за другим, без суеты.

И вот сейчас – именно суета. Во-первых, на службе вдруг потребовалось вносить изменения в договор с компанией «Sembcorp Marine, Ltd». Для этого Петру как переводчику в течение нескольких дней пришлось по телефону и факсу общаться с Сингапуром, а тамошние мужики оказались упрямыми и заявили, что поправки, почему-то вдруг возникшие у российской стороны, их не устраивают. Пытались отыскать взаимоприемлемый компромисс, но и с этим выходило как-то не очень.

Петр догадывался, в чем тут дело. Его фирма вдруг захотела минимизировать объем заключаемой сделки с этой сингапурской судостроительной компаний, потому что внезапно (как снег на голову) итальянцы в лице старого, надежного партнера – компании «Пантиери» – вышли с более выгодным предложением. А ведь о переговорах с «Sembcorp Marine, Ltd» они ничего не знали (да?). Вот такая случайность, а вообще-то везение (для нас, понятно). Бизнес – это еще и везение. А плюс к тому и в аппарате зампремьера одобрили намечающуюся в таком случае переориентацию заказа в сторону итальянского Триеста, где все тамошние судопредприятия и вышестоящий холдинг давно уже преобразованы в нечто целое, единое, имеющее семь верфей. В общем, и постройка судов, и их ремонт, и разработка новых судовых двигателей.

Очень выгодно, должно быть. Если люди в правительстве заинтересованы, то… то ясно, что за этот новый договор, если сейчас разыграть партию именно с итальянцами, мы, то есть люди в правительстве и руководстве фирмы Петра, получат кое-что, никак не облагаемое налогом. А что получит лично Петр, он же мелкая сошка, всего лишь переводчик? Ну, может быть, премию, а может, и ничего, ибо он вообще-то мало что знает. Но в любом случае его отблагодарит судостроительная компания «Пантиери», и вот об этом уже ничего не узнают в Москве. Ну если всё благополучно сложится и завершится.

Значит, это дела номер раз. Дела номер два (параллельно с вышеозначенными) – это покупка новой машины. «Опель» Петра уже отслужил пятилетний срок, и, пока он еще заметно не подешевел на рынке, пора его продать и сразу же покупать новый автомобиль. А какой? Петр хотел приобрести «лендровер». Например, «Discovery». Да, именно его, чтобы чувствовать себя в маленьком танке со всем положенным сервисом. И чтобы, если вдруг захочется, попутешествовать уже по родной стране, скажем, из Москвы в Питер и обратно или на родину мамы в Нижний Новгород, где живет бабушка. В общем, «лендровер». И со стоянкой нет проблем, поскольку куплено место (по блату, конечно) в подземном гараже недавно отстроенного по соседству 17-этажного дома администрации президента. Какая там живет администрация (или обслуга администрации, или вообще какие-то другие люди?), было неизвестно, но место в подземном гараже совсем рядом с домом очень устраивало, пусть оно и платное.

Наконец, еще одно дело – дача родителей. В период безумной летней жары там сгорел сарай на участке (курильщик-отец – небось его вина, и еще спасибо, что этим ограничилось), и теперь вернувшегося после отпуска Петра родители попросили приехать на несколько дней, пожить там и помочь в возведении новой подсобки. Конечно, а как иначе!

Ну а если не о делах, а о чем-то приятном, то перед поездкой к родителям Петр у себя в офисе распечатал цветное фото Моники Беллуччи (нет, это Беатриче Робинсон, уговорил себя) и теперь, вернувшись с дачи домой, вечерами поглядывал на лик Биче со взглядом-выстрелом из-за плеча. Выстрел производился с письменного стола, левее раскрытого там ноутбука, с распечатки фотографии, прислоненной к подсвечнику. Удивительно: в прежней жизни такого не было – чтобы перед глазами маячила фотография женщины. А зачем Петр так сделал, зачем и почему – не брал в голову, не хотел думать об этом, анализировать, копаться в чувствах. Вот так, и всё, баста!

И еще. Сидя перед ноутбуком, Петр вышел в Сети на сайты с творчеством Верди и, конечно, обнаружил там оперу «Набукко» и конкретно «Va’, pensiero» – хор, исполняющий этот гимн (в переводе «Лети, мысль»). Пожалуйста, можете посмотреть и послушать. Что он и сделал тут же. Звучание, конечно, не то, что в Ла Скала, но опять впечатлило – и само видео, и исполнение, а главное, музыка. Что ж, Биче была права, когда говорила о силе этого гимна, о его воздействии на итальянцев. Да Петр и сам в этом недавно убедился, видя в театре, как весь зал встал и пел вместе с хором на сцене.

Вот так и выходило теперь у Петра вечерами: он слушал «Va’, pensiero» и поглядывал на Биче, на ее фотолик, взгляд-выстрел. А о чем думал? Да ни о чем, в общем-то. Просто приятно, хорошо, спокойно, красиво.

И всё было бы так, если бы не мысли о старике Антонио и о том, что сейчас происходит в Милане. Прошло несколько дней с момента звонка Биче, и Петр помнил, что к ней должна прилететь из Чикаго ее мать, которую надо встретить. Потом, конечно, они отправятся в онкоклинику, где лежит старик Антонио, пообщаться с ним, переговорить с докторами насчет окончательного диагноза и того, что впереди: какое лечение, будет ли повторная операция или только химиотерапия, ну и, конечно, какой прогноз. Да, веселые дела! Но надо позвонить Биче, он обещал. Хотя дело не в обещании, а самому хочется, просто какая-то потребность.

И позвонил, поздно вечером, в полночь. В Милане на два часа меньше – значит, еще не легли. Может быть, ужинают или просто беседуют, а вот мальчишку Джино, наверно, уже уложили.

Вышло почти так. Когда Биче откликнулась, Петр, поздоровавшись, спросил:

– Я вовремя, вы еще не ложились?

– Я – нет, а мама в комнате Джино, читает ему перед сном.

Петр помялся:

– Это ничего, что я звоню? Это для вас не лишнее? Устали, наверное, а тут – я.

Она ответила сухо, но, как показалось, прямо:

– Нет, не лишнее, я устала, но говорить могу.

Он приободрился:

– Тогда расскажите, что синьор Антонио?

– Что? – И пауза. – Сам он неплохо, но… Ему сказали, что у него опухоль. Там такое правило, в нашем Онкоинституте. Он это спокойно перенес. Ну внешне. Усмехнулся, произнес свое любимое «трижды ха-ха». И будто бы ничего не случилось: стал говорить с нами о другом, спрашивать о моих делах, о Джино, о маминых делах, смеялся: теперь, сказал маме, когда в ваших Штатах президент-негр, теперь твой муж, Рафаэлла, твой Даниэл, теперь он из вице-президентов прыгнет в президенты, правда, не Америки, а своей компании «United Airlines». Негритянский протекционизм в действии!.. И мне: представляешь, внучка, твой отец станет президентом в авиабизнесе!.. Потом заговорил о прошедших гонках в Монце, потом вдруг сказал, что устал и хочет подремать и чтобы мы шли домой… А сегодня днем вдруг опять спросил о вас – звонил ли Пьетро? Я всё рассказала: что звонил, и даже приврала, что вы передавали ему привет. Извините, но так надо было, потому что мне уже не в первый раз показалось, что вы ему чем-то понравились и ему приятно ваше внимание.

– Спасибо, тронут, он мне тоже понравился, даже очень, – признался Петр. – А врачи, что говорят врачи? Что дальше?

– А вот дальше – плохо. Новой операции не будет, уже полно метастазов – в печень, желудок и даже в легкие, как показал какой-то хитрый рентген. Я предложила: давайте мы заберем его к себе домой, а они: нет, надо провести курс химиотерапии и облучения. Уже начали… Это еще месяц или больше… Что он делает? Ничего, только слушает музыку, я принесла ему проигрыватель, полно дисков с классикой. Телевизор не смотрит, хотя в палате он есть. Ходит по коридору, иногда выбирается в больничный парк, сидит на лавочке, если нет дождя и не прохладно. Ослабел здорово, похудел. И так-то был худоватым, а теперь… Да, держится молодцом, но это при нас, а когда мы уходим, не знаю. Говорит, что спит хорошо. Если не обманывает, конечно… Вдруг попросил меня, когда мама вышла к докторам, вернее, просто сказал, что хочет, чтобы его похоронили в Леньяго, рядом с бабушкой, его женой. И так он это сказал – ну будто между делом, и опять про что-то другое… Вот о чем он думает – о смерти.

Биче замолчала. Петр тер лоб и глядел на ее фотографию. Их время шло, но это было время живых, а не тех, кто уже почти на том свете.

– Я представляю, как вам больно, но мне больно тоже.

– Спасибо.

– Господи, да при чем здесь спасибо, Биче!

– Да-да, извините, спасибо, – машинально повторила она, поняла это и усмехнулась. Потом вдруг послышалось: – Ну что, он заснул? Это матери, тут же понял Петр, про Джино.) – Э, Петер, я передам дедушке, что вы опять звонили, передам, а теперь давайте прощаться, я устала.

– Конечно-конечно! До свиданья. Я еще позвоню, можно?

– Ну, если денег не жалко, – привычно иронизируя, ответила она, но тут же спохватилась: – Простите, дорогой Петер, это я так, это к вам не относится. Звоните, конечно, нам будет приятно…

Вот такой разговор. Он отметил два момента: она сказала «дорогой Петер» и «нам будет приятно». Что ж, обычная фразеология воспитанных людей. Да, похоже, не более того.

Как потом сказала Биче, дедушка, благодаря медикам, протянул даже долго. Он умер в новом, 2011-м году, в конце зимы. Петр в те дни был в командировке в японской Йокогаме (намечался контракт с «Mitsubishi Shipyard») и узнал об этом, когда, вернувшись в Москву, сразу позвонил в Милан. Так и узнал. В самом начале марта.

Еще узнал, что вскоре после панихиды, отпевания в храме и кремации Рафаэлла и ее прилетевший из Чикаго муж, отец Биче, вернулись к себе в Штаты. И еще: Биче выдадут урну с прахом, и после этого она захоронит ее на кладбище в Леньяго, как того хотел синьор Антонио. «Когда это будет?» – спросил Петр. «А что?» – «Я хочу присутствовать при этом, прилечу, если вы не возражаете». Биче помолчала, потом сказала короткое «да». Опять помолчала и добавила: «Я сообщу дату, узнаю и сама позвоню вам».

Надо было договариваться с начальством о кратковременном отпуске – скажем, на неделю. Ну не лететь же в Италию на день-два! Да, на неделю: а вдруг после захоронения будет что-то такое, сейчас не прогнозируемое? С Биче или без нее. Мало ли что. Все-таки путешествие, хоть и по печальному поводу. «Что впереди?» – вспомнил свою любимую фразу, когда отправлялся куда-то. Авантюрист! Вот так и случилось в тот раз по пути в Верону, когда вдруг решил сойти с автобуса, чтобы направиться пешком в Леньяго, и тут вдруг возник «фиат» с синьором Антонио в наряде Антонио Сальери. С этого всё и началось. А после случились новые приключения.

Ладно, теперь начальство, просить отпуск.

Назавтра попросил. Ответили – о’кей, но не больше недели, будем считать премией за удачные дела в Японии и как подарок к 8-му Марта. Вот такие у нас шутки…

Прямо из офиса удалось заказать авиабилет на послезавтрашний рейс в Милан, а еще забронировать номер в отеле «Berna», который, как подсказал сайт в Интернете, расположен совсем рядом с центральным железнодорожным вокзалом и станцией метро. Это место Петр помнил – значит, сориентируется.

А вечером, опережая звонок Биче, позвонил ей сам.

Из их диалога:

– Значит, я вылетаю послезавтра.

– Уже поняла, диктуйте время и номер рейса, я вас встречу в Мальпенса. Самолеты из России прилетают только в этот миланский аэропорт, как мне кажется. Но уточню.

– Спасибо, но не стоит вам беспокоиться, я и сам, тем более что…

– Бросьте, Петер, что за излишняя деликатность! Я на машине, встречу.

– Вы не дослушали. Я прилечу и сразу в отель, уже забронировал номер. Отель «Berna».

– Ах вот что! Вы сумасшедший, что ли? У меня огромная квартира, а он – отель! И какой – «Berna», один из самых дорогих в Милане! Вы что, так меня боитесь, Петер? Или вы с комплексами? Странно, вы производили нормальное впечатление. Короче, всё, закончили! Я записала, встречу. Да, и бронь в отеле снимите, прямо сейчас!.. Или нет, я сама сниму, мне это проще, сейчас позвоню и сниму. А, стоп, а на какую фамилию забронировано? Я ведь даже вашей фамилии не знаю, вот дьявол!

Он назвал. И на том распрощались, довольно сухо.

Да, ничего себе дамочка! Строгая, категоричная. И никакие у него не комплексы – просто он не любит навязываться.

Глава 7

Он приземлился в Мальпенса около четырех пополудни. В Москве почти еще зима, а тут оказалось довольно тепло, двенадцать градусов, как свидетельствовало табло на здании аэровокзала. Да, тепло, но туманно, туманно. И что – нормально: дождя нет, самолет сел вовремя, без задержки, значит, Биче не томилась в ожидании прилета.

Прошел паспортный контроль, выбрался в зал – и сразу приметил ее среди встречающих. Господи, как красива! В распахнутом светлом приталенном плаще (Петр всегда видел ее в чем-то светлом или белом – специально для контраста с цветом кожи, что ли? Кстати, и «ауди» у Биче – тоже белого цвета, как помнилось), под этим плащом – строгое темно-синее платье, ниже – белые сапожки. И взгляд – опять как выстрел.

Он приблизился к ней, сбросил дорожную сумку с плеча и протянул руку. А она, став почти вплотную, вдруг приобняла его, притронулась щекой к его щеке, затем отпрянула и неожиданно улыбнулась:

– А я смотрю – о ля-ля, знакомая шляпа! Вы в ней и этом строгом плаще – ну прямо американский пастор! – И лишь после этого ответила на его приветствие: – Буон джорно, Петер! Я рада вам.

Приободренный такой встречей, он попросил:

– Биче, я догадываюсь, почему вы произносите не Пётр, а Петер. Похоже, у итальянцев проблемы с русской буквой «ё»? Поэтому называйте меня Петя. Это тоже уменьшительно-ласкательно, как и Биче от Беатриче. Значит, Петя. Пе-тя! – повторил раздельно. Хорошо?

– Хорошо, Пе-тя, – передразнила она, но с улыбкой, прихватила его под руку, и они двинулись к выходу, а затем к автостоянке.

Погрузились в «ауди», поехали.

– Нам до Милана сорок пять километров, между прочим. (Это намек на его телефонное «сам доберусь», понял Петр.) А едем мы по трассе Милан – Варезе. А что за город Варезе, знаете? Тогда слушайте: это город в Ломбардии, на самом севере Италии, у швейцарской границы, на берегу озера Варезе. Очень красиво. В 1859-м году там была битва, когда Гарибальди победил Габсбургов. Потом всякое было, но главное – этот город, озеро и окрестности стали излюбленным местом отдыха всей светской Италии. Хотите, можно съездить туда? Но потом, не сейчас.

Петр сказал «конечно», а затем речь зашла о понятном: о том, что урна с прахом уже у Биче дома и завтра с утра они едут в Леньяго. С Джино? Нет, без него, он тяжело перенес смерть дедушки, с него хватит, останется дома со Стефанией, со служанкой…

Наконец вот и дома. Петр разместился в «своей» комнате, а после вышел в гостиную. Всё то же – большой стол, рояль, за которым только что занимался с преподавателем Джино, портреты на стенах, и на одной из них – фотография в рамке: синьор Антонио. Хороший фотопортрет, там старик чуть помоложе, чем его видел Петр, еще не столь седой, почти без морщинок.

– Тут деду лет шестьдесят или даже чуть поменьше, – стала объяснять Биче, – это снимал профессиональный фотограф в Леньяго, на открытии музея Сальери. Еще есть фото, где дедушка в костюме Сальери, но оно теперь там, в музее, завтра вы увидите. А это фото – я хочу по нему заказать настоящий портрет, то есть у художника. Ну, если получится. А если получится, то повешу вот сюда, к портретам предков. Тут ведь наша семейная коллекция. Вот это – отец деда, то есть мой прадед, известный в свое время скрипач, играл в оркестре знаменитого оперного театра в Вероне, на Арена ди Верона, театра под открытом небом; вот это – его жена, моя прабабка; это – в военном мундире – ее брат, воевал в Первую мировую на стороне короля Италии и погиб где-то на Балканах; вот это…

Биче показывала и рассказывала. История рода в наглядном виде. Интересно, да… Сели за стол вместе с Джино (с ним уже поздоровались полчаса назад), Стефания стала подавать поздний обед (это из-за его прилета, понял Петр), ели, переговаривались. Под впечатлением рассказов о людях на портретах Петр вспомнил о своем:

– Синьор Антонио, кажется, говорил вам о моем двоюродной прадеде – генерале Грациани?

– Да, говорил, – кивнула Биче. – И что?

– Что? Знаете, я до сих пор не могу смириться с тем, что один из моих родственников был фашистом.

– Фашист – это кто, мама? – подал голос Джино.

– Как Муссолини. Не перебивай взрослых! – резко ответила мальчишке Биче, но затем стала объяснять ему: – Фашисты были плохими потому, что относили себя к высшей расе, выше остальных народов, а некоторых считали и вовсе недочеловеками, например евреев, славян, негров, цыган, и убивали их.

– А почему?

– Потому что фашисты хотели владеть всем миром, вот и придумали себе оправдание всё захватывать и со всеми расправляться. Понял, Джино? Теперь помолчи, – и повернула голову к Петру: – И что? Ну был в вашей генеалогии такой, был. Брезгливо, да?

– Вот именно.

– Бросьте, Петя, мало ли что было в истории и кто у нас в роду! Наверно, у трети итальянцев среди предков – фашисты, и у половины немцев тоже. И у вас в России предки-сталинисты у половины народа, наверное.

– А то и больше.

– Тем более. Поэтому изживите этот комплекс. Дело не в том, кто у вас был, а кто вы есть, кто вы сами. А кто вы есть, кстати?

– Это вы тоже знаете. Всего лишь переводчик, с любимого итальянского в том числе.

– Знаю. Но я не об этом. Я – о сути. Так вот: вы кто?

Хороший вопрос! Петр решил отшутиться:

– Джино, как думаешь, кто я такой?

Мальчик перестал отхлебывать сок и уставился на Петра. Внимательный взгляд черных глаз – даже неуютно сделалось.

– Вы, синьор Пьетро, вы друг дедушки, – прозвучало наконец. И опять вопрос к матери: – Так, мама?

Биче покачала головой и сказала негромко:

– Так. Ты молодец, Джино, ты попал в цель.

– Это как – в цель? – не понял тот.

– Это значит… – Однако развивать эту тему Биче, судя по всему, посчитала ненужным и кивнула на стол: – Ты закончил есть? Тогда положи приборы, как положено, и можешь идти. Только не греми стулом, аккуратно, как воспитанный синьор!.. Постой, я тебя поцелую… Ну, всё, иди, мальчик мой золотой!

Назавтра, уже по пути в машине, Биче стала излагать их программу.

– В Леньяго сразу едем на кладбище, это в черте города, там нас должны ждать. Совершим захоронение. Потом – в дедушкин дом, в его музей. Там короткая церемония. Хотя даже не церемония, а просто дань памяти. Вот и всё, затем обратно в Милан… – Но через полминуты опять заговорила: – Да, чтоб вы знали. Обратно поедем не одни, а вместе с Джузеппе. Помните его? Джузи… Он один из учеников дедушки, самый талантливый, дедушка его очень любил. Любил как внука. Всё хотел взять его к себе домой, но мать Джузи упрямилась. Она больна, и Джузи ей помогает по дому, там еще его младший братик… В общем, по завещанию дедушки ей досталась некоторая сумма, и она наконец дала согласие. Мне дала. Чтобы я взяла Джузеппе к себе в Милан. Так меня дедушка просил. Мальчик должен учиться музыке, не бросать это. Так я и сделаю: сначала он будет заниматься с педагогом, вместе с моим Джино, а потом, даст Бог, ему путь в консерваторию. Да, так и будет. В память дедушки, и так надо по сути. А к тому же Джино будет веселее, он обожает Джузи. Так что обратно едем вместе с ним.

– Что ж, прекрасно, – отреагировал Петр. – Я не знаток музыки, не ценитель, но, по-моему, он играет превосходно, я слушал, как он играл Моцарта, а еще рассказывал про Моцарта забавные истории. Да, хорошо это помню. Мне он очень понравился, этот Джузеппе. Мальчик с темными кудряшками…

Вскоре пошел мелкий дождь, Биче включила «дворники», сбросила скорость. И так-то было туманно, а еще и мокрое шоссе. Но миновали Брешию, и дождь кончился. А чем ближе к Вероне, тем становилось яснее, прозрачнее.

– Это мы выехали из Ломбардии, а наша Ломбардия в начале весны – почти всегда так: тепло, но туманы и дождь, – заговорила Биче. – Но теперь будет лучше. И уже миндаль зацветает – вон, смотрите! В Сицилии это начинается в феврале, а здесь в марте. Красиво, да? Красиво, жизнь!.. Вы не проголодались, Петя? Ну, тогда до конца, там перекусим…

Свернули с основной трассы на Леньяго. Да, знакомое место. Как раз тут, вспомнил Петр, произошла историческая встреча – он и старик Антонио в старинном одеянии. Кажется, это было вчера, а старика уже нет на свете… Десяток километров, и вот уже мост через Адидже, а затем и сам город. Свернули туда-сюда и наконец остановились перед невысокой оградой, за которой виднелся храм, тоже небольшой, белый, в окружении кипарисов. На ограде – доска с надписью: «Высокомерие, богатство и власть не пересекают границы этого святого ограждения». Тут же, у входа, стояла группа людей.

Вышли из машины, и Биче всех представила друг другу. Сняв шляпу, Петр познакомился с двумя пожилыми синьорами (местным врачом и директором театра Сальери в этом городе), затем с матерью Джузеппе (синьора средних лет с заостренным лицом, вся в черном) и наконец пожал руку ее сыну – мальчику с темными кудряшками, сказав: «Помнишь меня? А я тебе хорошо помню, ты здорово вырос».

Прошли вовнутрь. Тихо, спокойно, безлюдно. Католическое кладбище, таких Петр еще не видел. Светлый мрамор на могилах, на плитах, высоких и низких, между ними свечки кипарисов. Как-то тут по-домашнему, никакого уныния. Какие-то белые постройки, типа маленьких домиков («Это капеллы, – пояснила на ходу Биче, – склепы, вот туда, в наш, и поставим урну с прахом дедушки»).

Вот и «наша» капелла. Биче отворила дверцу ключом, приняла от Петра урну и ступила внутрь, остальные, перекрестившись, последовали за ней. Биче установила урну в нишу, рядом с другой урной, чуть выше которой была выбита надпись: «Джулиана Сальви. Бог принял твою светлую душу». Ниже – даты жизни и большой крест. Это бабушка, жена Антонио, понял Петр, а Биче произнесла полушепотом: «Скоро сделаем надпись и для дедушки. Закажите, синьор Марко, я оплачу, естественно». Помолчали минут пять. Биче кашлянула, все, как по команде, опять перекрестились и гуськом выбрались из капеллы на свет божий.

Вышли за ограду кладбища, и Биче сказала, чтобы мать Джузеппе садилась с ней в машину. Они тут же уехали, а мужчины, включая мальчика, пошли пешком. Петр надел шляпу.

Вскоре подошли к дому, Джузеппе дернул за язычок колокольчика, послышались шаги, и Биче открыла входную дверь. У вешалки перед лестницей Петр увидел два потертых кожаных баула – никак, это вещи Джузеппе, подумал, вещи на новое житье-бытье в Милане, заранее принес.

Поднялись на второй этаж, и Биче сразу провела их в ту комнату музея, где стоял клавесин. Войдя туда, Петр почти остолбенел. Не потому, что там горели свечи, много свечей, а из-за портрета, точнее – большого фотопортрета, вертикального, в рост. Старик Антонио в наряде Сальери! Именно такой старик Антонио, каким Петр впервые увидел его на шоссе. Седой парик, завитый по бокам (а вот банта на затылке не видно, фото снято анфас), распахнутый редингот, под ним – сюртук со старинными пуговицами, с кружевными обшлагами рукавов; в согнутой руке – невысокая шляпа с загнутыми полями, – в общем, чистый XVIII век. Да и вообще, скажи, что тут изображен именно Сальери, так многие и поверят, если, конечно, не возьмут в голову, что это не живописный портрет, а фотография.

Старик Антонио (или старик Сальери) глядел на Петра в упор, без улыбки, внимательно и с достоинством. В глазах поплясывали свечные огоньки. Прямо живой, мистика!

Петр почувствовал плечом, как рядом встала Биче. Вместо того чтобы спросить ее, откуда это большое фото, он сжал ее руку у локтя и тихо произнес одно слово:

– Антонио!

Она кивнула:

– А какой Антонио – Сальви или Сальери – вроде и не понять, правда? Двойник, вот так… Этой фотографии лет десять. То есть не конкретно этой, а небольшой по размеру. Негатив сохранился, и ту пленку я забрала у дедушки, забрала и, видите, правильно сделала. Вот теперь заказала у наших фотопортретистов в Милане, чтобы по негативу сделали большую печать. Сделали, но нарочито тонировано, с преобладанием коричневых тонов, чтобы походило на старые времена… А той, первой фотографии дедушка почему-то стеснялся и почти никому ее не показывал. Говорил: ну, похож, да, но какой я двойник, какой Сальери, до такой чести я не добрался и никогда не доберусь. И я, да, от греха, прикарманила пленку с этим кадром – чтобы у него не пропало или он ее не выкинул, не дай Бог. Правильно сделала! Теперь вот как здорово, какая память – и о дедушке, и о его музее! Как вы считаете, Петя?

– Конечно, вы правильно сделали, – подтвердил он ее слова. – Вы молодец.

– Да, спасибо, я знаю.

Произнеся это, Биче отошла в сторону и повела рукой, указывая всем на стулья – дескать, прошу. Сели все, кроме мальчика, который подошел к клавесину, постоял в раздумье, но ничего не сказал и наконец тоже уселся перед инструментом. Тишина. Отблески огоньков на шоколадной полировке клавесина, на фотопортрете синьора Антонио, на бронзе подсвечников.

– Я сыграю вам… – Джузеппе затянул паузу, – один этюд… Да, один этюд.

Он поднял руки, и, будто в раздумье, они застыли над клавиатурой. Но вот раздались звуки. Они были не привычных для клавесина высоких тонов, уже не быстрые, не такие, как в том аллегро, когда, сразу вспомнил Петр, старик Антонио наставлял мальчика: «sehr lustig», то есть весьма быстро, весело, аллегро мольто. Нет, Джузеппе исполнял что-то другое, совсем другое. А что?

Это длилось несколько минут. И вот стихло. Джузеппе, глядя перед собой, опустил ладони на колени. В полной тишине Биче спросила:

– Это анданте – откуда, кто? – Мальчик молчал, и она повторила резко: – Джузи!

Он повернул к ней голову, тряхнул кудряшками:

– Да, анданте… Я сочинил его в память синьора маэстро, синьора Антонио, учителя.

Биче подняла руки и медленно начала аплодировать. Один хлопок, другой, третий. За ней стали хлопать остальные, Петр тоже. Мальчик поднялся от инструмента и склонил голову. А по лицу матери Джузеппе потекли слезы – скорее всего, слезы радости и восхищения: ведь вряд ли ей прежде приходилось слышать, как теперь играет ее сын. И не только играет, но и сам сочиняет…

После этого Биче пригласила всех в соседнюю комнату. Там уже был накрыт небольшой стол – тарелки с бутербродами, две вазочки с печеньем и булочками, бутылка вина, бокалы, упаковка с соком.

– Петя, откройте вино, вон штопор, а Джузи налейте апельсинового сока. Прошу, синьоры, шведский стол, так сказать, прошу, поднимем бокалы за память, за светлую душу дедушки. Он с Богом теперь, и со своей музыкой, и с бабушкой, конечно, они встретились. Ну, прошу! Упокой его душу, Царь небесный и Ты, Святая Дева!..

Проголодавшийся Петр съел целых три бутерброда, а что до вина, то лишь пригубил, поскольку хотел сменить Биче за рулем – ведь устала, конечно, а тут еще обратная дорога, целых 170 километров. Так и сказал ей, когда, закончив с печальной трапезой, все спустились вниз и стали прощаться у машины:

– Теперь поведу я, а то вы устали. Кстати, я это хорошо делаю, и права при мне.

Она ответила, как частенько случалось, резко:

– Исключено, я сама!.. – Но вдруг помягчела: – Ладно, посмотрим, спасибо. Но пока – я. – Потом уже громко: – Джузи, забирайся назад! Петя, его баулы – в багажник! Ну, прощайте, синьоры, и вы, Паола. Спасибо, что вы были с нами, спасибо, что пришли. А что до Джузи, то не беспокойтесь, Паола, будем перезваниваться, и, да, жду вас у себя в Милане 19-го марта…