355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Стрельников » Америка справа и слева » Текст книги (страница 8)
Америка справа и слева
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 23:47

Текст книги "Америка справа и слева"


Автор книги: Борис Стрельников


Соавторы: Илья Шатуновский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

КУЗОВА, СНЯТЫЕ С КОЛЕС


В Скалистых горах мы встретили первого индейца. Его пышный головной убор из орлиных перьев и яркие одежды говорили, что это не простой индеец, а индейский вождь. Подняв над головой томагавк, он исполнял ритуальный танец у тлеющего костра.

Индеец был ненастоящий. Вырезанный из цветного картона, он рекламировал лавку сувениров, возле которой вонзилась в землю великолепная индейская стрела величиной с телеграфный столб. В лавке белый человек торговал чашками из обожженной глины, ковровыми дорожками, мокасинами. Увидев нас, продавец выбежал навстречу:

– Обязательно купите что-нибудь, джентльмены! Вещи сделаны настоящими индейцами из племени навахо. Таким сувенирам в Европе нет цены…

За Скалистыми горами лежала бескрайняя пустыня. Природа обделила ее водой и тенью, но зато не пожалела красок. За окном нашего автомобиля раскручивались кружева калейдоскопа. Мы ехали мимо фиолетовых скал и голубых оврагов, мимо оранжевых песков и красных камней, принявших самые причудливые формы.

И все-таки это была выжженная, убогая земля, которая не могла родить ничего, кроме редких кустиков чахлой колючки.

Начиналась территория индейских резерваций.


Вдалеке виднелись низкие постройки, слепленные из цветной глины. Жилищем иной индейской семьи служил кузов старого автобуса, снятый с колес. К жалким лачугам не было съездов. Иногда у своих домиков появлялись хмурые, неважно одетые люди.

А на дорожных щитах цветущие индейские воины, раскуривая трубки мира на пороге своих вигвамов, советовали приобретать подержанные автомобили, жевать резинку и пить кока-колу. Краски рекламы конкурировали с красками пустыни. Бравый вид рисованных индейских вождей мог привести в восторг мальчишку, начитавшегося Фенимора Купера.

Потом из песков и реклам возник город Таос, удивительный и неповторимый в своем роде. Представьте себе обитателей Монмартра, переселившихся со своего древнего парижского холма куда-нибудь в Сахару. Вот это и будет город Таос. Что привело сюда художников со всей Америки: яркие и чистые краски пустыни или стремление убежать от тесноты и грохота больших городов, сказать не беремся. Только каждый восьмой житель города – художник, рисующий и тут же продающий свои картины, каждый шестой – заросший до пещерного состояния хиппи, ничего не смыслящий в искусстве, яо обожающий богему, а каждый третий – турист, с одинаковый интересом разглядывающий и тех и других.

Впрочем, для приезжих тут припасено зрелище куда экзотичнее. Радом с Таосом находится поселение индейцев из племени пуэбло.

«Спешите побывать в этой деревне, – кричали на все голоса туристские проспекты. – За весьма умеренную плату вы увидите древнейший в мире многоквартирный дом. В отличие от всех других индейских племен, согнанных белыми людьми со своих земель, пуэбло живут на том самом месте, где они и жили до открытия Америки».

Мы поехали в деревню пуэбло. В двух милях от центра Таоса широкое, укатанное шоссе обрывалось, и начиналась пыльная ухабистая дорога. На дороге стояли три молодых индейца, закутав головы в белые с голубыми разводами одеяла. Все трое были босы.

Поначалу мы подумали, что эти индейцы, выставленные для привлечения туристов, тоже вырезаны из цветного картона. Но вот один из стоявших повернул голову и что-то сказал своим товарищам. Сомнений быть не могло. Перед нами были живые люди.

Здесь, на окраине Таоса, обрывалась не только прекрасная автомобильная дорога. Здесь кончался двадцатый век, я начинался век восемнадцатый, а может быть, даже и шестнадцатый. Мы смотрели на босых, оборванных людей, и казалось просто невероятным, что где-то существуют небоскребы Чикаго, океанские корабли и обыкновенные матерчатые туфли с клеймом «Made in USA».

Надпись, сделанная на большом дощатом щите, извещала, что, прежде чем осматривать деревню, надо получить разрешение у губернатора племени и что за фотографирование индейцев надо платить отдельно. За этим дощатым щитом, собственно, и начиналась деревня пуэбло.

«Вокруг нас стояли удивительные дома. В деревне живет около тысячи человек, и все они расселились в трех домах. Это громадные глиняные здания в несколько этажей, составленные из прилепленных друг к другу отдельных комнаток. Дома подымаются террасами, и каждый этаж имеет плоскую крышу. Этажи сообщаются между собой приставными деревянными лестницами, обыкновенными, наспех сколоченными лестницами дворницко-малярного типа. Раньше, когда пуэбло были независимы, все племя жило в одном колоссальном глиняном доме. Когда лестницы убирали внутрь, дом превращался в крепость, выставившую наружу только голые стены. Так живут и сейчас…»

Этот абзац написали авторы «Одноэтажной Америки». Но так они могли бы написать и теперь, потому что с тех пор ничего не изменилось в деревне пуэбло. Та же надпись на деревянной доске, извещающая, что для осмотра деревни надо получить разрешение губернатора племени; та же маленькая хатка губернатора; так же пахнет на площади навозом и дымом; с той же боцманской ловкостью бегают по приставным лестницам смирные индейские собаки. Только на узких улицах позируют перед камерами туристов уже дети и внуки тех индейцев, которых видели Ильф и Петров.

Вождя племени в деревне не оказалось: он уехал в резервацию навестить заболевшего родственника. Вместо губернатора нас встретил молодой индеец в белой сорочке с галстуком. Не дослушав наших «гуд афтэрнун» и «хау ду ю ду», он деловито подошел к кассе, стоящей на прилавке, и привычным движением руки выбил чек за стоянку нашей автомашины (75 центов) и два чека по 2 доллара каждый за право осмотра деревни. При этом на его пальцах сверкнули перстни. Мы поняли, что кое у кого в деревне дела идут неплохо.

Вдали синели горы Сангре де Криспо. Кое-где «на них белели пятна снега, выпавшего там неделю назад. Кругом лежала красная земля. Красными были дома пуэбло. Красной была католическая церковь. Только фасад церкви, арка ворот да четыре креста были выкрашены в белый цвет. Красной была печь для выпечки хлеба, сложенная во дворе.

Пожилая индианка в накинутом на голову одеяле принесла из дома тесто в деревянной кадушке, выгребла из печи чистые угли и начала стряпать. Длинной деревянной лопатой она сажала хлебцы в дышащую жаром печь. Рядом крутились собаки. Сердито крикнув, индианка замахнулась на собак лопатой, закрыла отверстие печи заслонкой, сколоченной из деревянных досок, и, прихрамывая, пошла к загончику, где жалобно блеяли две облезлые козы.

Смотреть в деревне пуэбло больше было не на что.

К концу следующего дня мы уже ехали по штату Аризона, держа направление на Грэнд-кэньон (Великий каньон), самую большую в мире дыру, как называют это чудо света сами американцы. Позади остались горные ущелья, поросшие сосной, и мы снова очутились в пустыне. Одинокий всадник в ковбойской шляпе во весь опор скакал через (пустыню, оставляя за собой клубы пыли. Два пеших индейца с длинными посохами гнали куда-то стадо овец. Овец было два-три десятка. Впереди, позванивая бубенцом, шел белый длиннобородый козел.

Ближе к Великому каньону вдоль дороги стали появляться огромные щиты-объявления, уговаривающие нас купить кусок окрестной земли. «Заботься о своем будущем сегодня» – внушал нам, неразумным, первый плакат: – «Подумай о приобретении земли».

Полагая, что мы спохватились и задумались о своем печальном будущем, следующий плакат пытался вселить в нас оптимизм: «Вот она, та самая земля, в том самом месте!» Дескать, не унывай, ребята, не все еще потеряно!

Третий плакат указывал нам путь к светлому завтра: «Присоединяйся к мудрым людям, которые уже обзавелись землей!»

«Покупай сегодня, радуйся завтра!» – ликовал четвертый плакат.

«Через пять минут ты можешь стать владельцем земли, остановись и подумай!» – требовал последний плакат.

Но покупать эту серую, унылую землю, лишь кое-где поросшую кустарником, почему-то не хотелось. Больше того, ее не хотелось брать даже бесплатно.

Ровно через пять минут справа от дороги появился зеленый оазис, посреди которого стояло современное легкое здание конторы по продаже земли. Рядом притулилась заправочная станция и ремонтная мастерская.

По случаю воскресенья контора по продаже земли была закрыта. Пришлось обратиться за информацией к владельцу заправочной станции.

Он протирал стекла нашей машины бумагой, которую выдергивал из специального ящика на столбе, и охотно отвечал на наши вопросы. Дела, слава богу, идут хорошо. Плохо в этом месте они и не могут идти: рядом – Великий каньон. В прошлом году вот по этой дороге туда и обратно прошло не меньше четверти миллиона автомобилей с туристами. Многие заправлялись бензином у него.

Землю вокруг мы напрасно называем пустыней. Это скорее целина, которая при надлежащем орошении может стать оазисом, как вот этот участок, где мы сейчас разговариваем. Кто ее покупает? В основном спекулянты. Они ее покупают, чтобы продавать завтра. Вернее, через десять – двадцать лет. Тогда цена ее будет в двадцать – тридцать раз выше, чем сегодня. Ведь рядом – Великий каньон. Туристов с каждым годом становится все больше и больше. Нужны будут новые мотели, бензоколонки, магазины и все прочее.

– Кому принадлежала эта земля раньше? Да никому. То есть я хотел сказать – индейцам. Но это все равно, что никому.

Заметив, что мы переглянулись, владелец заправочной станции попытался исправить впечатление от его слов:

– Лично я ничего против краснокожих не имею. Но ведь они, как бы вам сказать, не приспособленные для современной жизни, что ли. Нет у них деловой хватки, торговать не умеют, к конкуренции не приспособлены. Мало кто из них стал бизнесменом. Ну, зачем им эта земля? Какую выгоду они могут извлечь из нее?

Через час мы стояли на смотровой площадке Великого каньона и зачарованно глядели в его бездну. Мы согласны с Ильфом и Петровым: «Зрелище Грэнд-кэньона не имеет себе равного на земле». К описанию его, сделанному талантливыми художниками, нам, репортерам, добавить нечего.

В поселок Камерон мы попали еще засветло. Это тот самый Камерон, где наши писатели мистер Адамс и Бэкки пытались затеять разговор с индейцем, а он им не ответил, показав пальцем на свои губы и сделав рукой отрицательный жест. Тогда здесь стояли два глиняных индейских вигвама, почта, торговый пункт, маленькая гостиница с ресторанчиком, кэмп.

Сейчас здесь по-прежнему четыре домика – почта, длинное деревянное здание фактории, новая гостиница и ресторан. Но индейских вигвамов уже нет. На их месте выросла заправочная станция «Стандард ойл». За поселком матово поблескивал металлический висячий мост, переброшенный через какой-то местный каньончик, по дну которого извивается река Литтл Колорадо. За мостом заново начиналась пустыня, поглотившая резервацию племени навахо.

«Резервация» происходит от глагола «резервировать». За индейцами, бывшими когда-то хозяевами Америки, зарезервированы «выжженные каменистые пустыни, где на сотню миль вокруг не увидишь дерева и ручья, не услышишь птичьего гомона. В те далекие времена, копда «бледнолицые братья» впервые вступили на территорию нынешней Америки, там жили свыше двух миллионов индейцев. Теперь их осталось около шестисот тысяч.

Индейцев уничтожали мечом и огнем, сгоняли штыками с одной земли на другую, пока не загнали в такие районы, где даже сравнение с адом кажется недостаточно сильным. «Часть ада, где все угли уже дотлели» – так сами американцы прозвали эти безжизненные пустыни, навечно «зарезервированные» за индейцами.

Впрочем, слово «навечно» давно утратило свое первоначальное значение применительно к индейцам. Сохранился рассказ рядового 2-го конного полка 2-й конной бригады Джона Бариэта, записанный с его слов.

«Сегодня 11 января 1890 года, – начинается рассказ. – Сегодня мне ровно 80 лет. Я родился в 1810 году в графстве Салливэн, штат Теннесси. Мое детство и юность прошли в лесных скитаниях. Я охотился на оленей, диких кабанов и волков. Иногда неделю за неделей я проводил в полном одиночестве, если не считать моей винтовки, охотничьего лома и топорика…

В лесах я встречал индейцев из племени чероки, охотился вместе с ними, спал у их костров. Я подружился с ними и научился их языку. Они научили меня читать следы на земле, изготовлять хитроумные капканы и устраивать западни.

Однажды я наткнулся на молодого индейца, который был ранен белыми охотниками. Он умирал от потери крови и жажды. Я не отходил от него целый месяц и вылечил его. Когда он смог двигаться, я проводил его в индейскую деревню. Это был долгий путь. Индейцы приняли меня как родного. Я провел в этой деревне так много дней и ночей, что дома меня уже считали погибшим.

Я был молодой, сильный, и я дружил с индейскими девушками. Я никогда не забуду этих дней. Девушки пели мне сбои прекрасные песни, мы танцевали и целовались. Среди них многие были красавицами. Они были чисты, как вода в горном ручье. Они не знали, что такое проституция, что такое ложь.

1838 год застал меня в форме солдата американской армии. Я знал обычаи и язык индейцев, и поэтому я был послан переводчиком в Дымные горы, где была земля племени чероки. Таким образом я стал свидетелем и невольным участником страшного преступления. Я видел, как солдаты вытаскивали из вигвамов индейцев и, подгоняя их штыками, вели к фургонам, которые были уже готовы к ужасному путешествию.

Холодным и дождливым октябрьским утром 1838 года 645 фургонов отправились на Запад.

Мне никогда не забыть печали этого утра. Дети плакали и махали ручонками в сторону родных гор, которые они покидали навсегда. Женщины и дети не смогли захватить с собой даже одеял, многие были разуты и раздеты.

День за днем, ночь за ночью, скрипя колесами, фургоны шли через осенние дожди и зимние метели. Все дальше и дальше на Запад. Это была дорога смерти. Индейцы умирали от голода и болезней. Я помню ночь, когда я насчитал двадцать два трупа. В их числе была жена вождя племени Джона Розза. Это была красивая, благородная и сердечная женщина. Она отдала свое единственное одеяло чужому ребенку, простудилась и умерла от воспаления легких.

Я совершил с индейцами весь этот далекий путь на Запад, и я делал все, что было в силах рядового солдата, чтобы облегчить их страдания. Ночами я согревал их детей под своей шинелью и отдавал им мой солдатский хлеб. Однажды ночью я увидел, что повозочный бьет кнутом старого индейца. Стоны этого несчастного слепого старика, извивающегося под ударами кнута, переполнили мою душу. Я заступился за индейца, и повозочный ударил меня рукояткой кнута (видите этот небольшой шрам у меня на щеке?). На поясе у меня висел старый охотничий топорик, с которым я не расставался и в армии… Друзья-солдаты выгородили меня перед капитаном и спасли меня от трибунала.

Мучительное путешествие на Запад, длившееся почти полгода, окончилось 26 марта 1839 года. Четыре тысячи холодных безымянных могил оставили мы за собой от Дымных гор до Оклахомы. Во имя чего?

Еще дед мой говорил, что в Дымных горах есть золото. Когда я был юношей и дружил с индейскими девушками, я видел золотые монисты, украшавшие их шеи. Но белые люди в городах еще не знали об этом золоте.

Не знали, пока маленький индейский мальчишка, живший у сторожевого ручья, не показал белым самородка. Вот этот проклятый самородок и решил судьбу целого народа…

В течение десяти последующих лет белые убивали индейцев, сжигали их дома, отбирали у них землю, попирали ногами все договоры, которые сами же когда-то заключали с индейцами. Но и этого было мало. Тех, кто остался в живых, отправили тропою слез в штат Оклахому.

Дети мои! Это преступление произошло не так давно, но, правда, о нем пока скрыта от вас. Многие из вас уже не знают о том, что мы живем на земле, которая была отнята у миролюбивого народа, чтобы удовлетворить страсть белого человека к золоту…

Длинная череда лет проплыла над моей головой, неотвратимая старость одолевает меня. Мне тяжело, дети, рассказывать вам о злодействе, невольным участником которого я был. Лишь сознание того, что ни штык мой, ни нож мой не запятнан кровью индейцев, облегчает мою душу. Я знаю, что в памяти индейцев я до сих пор живу как «солдат, который был добр к чероки».

Но убийство есть убийство независимо от того, совершено ли оно в темноте из-за угла или ясным днем по приказу командира. Убийство есть убийство, и кто-то должен ответить за него, кто-то должен объяснить, почему лилась кровь на земле индейцев. Кто-то должен объяснить, почему четыре тысячи могильных холмиков выросли вдоль дорог от Дымных гор до Оклахомы.

Я хотел бы забыть все это, но в памяти моей снова встает вереница из 645 фургонов, медленно движущихся по мерзлой земле…

… Дети! Я обещал вам в день моего восьмидесятилетия рассказать что-нибудь из моей жизни.

Я выполнил свое обещание, дети».

Индейцев продолжают и по сей день безжалостно выгонять из тех районов пустыни, где белые находят нефть или руды. В одной книге по истории Соединенных Штатов Америки есть страницы, на которых запечатлен жестокий итог:

Правительство США заключило с индейскими племенами триста семьдесят договоров о резервациях.

Правительство США нарушило один за другим все эти триста семьдесят договоров.

Чем могли ответить обескровленные, вымирающие от голода и болезней индейцы на это коварство «бледнолицых братьев»? Только непринятием всей цивилизации белого человека да гордым презрением к нему.

Гордость является достоинством и несчастьем индейцев. Об этом говорили нам многие американцы. Индейцы не стали рабами. Они не были рабами ни одного дня. Но они и не получили членства в американском обществе, даже зыбкого и двусмысленного членства второго сорта. Их просто «оставили в покое», позволив им медленно умирать в той самой части ада, где даже угли уже дотлели.

В Скалистах горах есть индейское племя, которое живет на дне глубокого каньона (ущелья), куда белые могут проникнуть только с помощью вертолета. В камышовых плавнях на юге Флориды обитает племя, которое до сих пор формально находится в состоянии войны с правительством Соединенных Штатов Америки: старый мирный договор был коварно нарушен белыми, а новый так и не был заключен.

Те же из индейцев, которые соприкасаются с белыми в повседневной жизни, являются объектом жесточайшей эксплуатации, беспардонного надуватель-126 ства. Недалеко от Великого каньона мы разговаривали с белой женщиной, которая вот уже сорок семь лет живет на территории резервации. Она научилась говорить на языке племени навахо и гордится тем, что индейцы уважают и любят ее.

– Это очень добрые, честные и талантливые люди, – сказала нам миссис Элизабет Браун. – Они искренни и непосредственны, как дети. Беда в том, что многие белые обращают бесхитростность индейцев себе на корысть. Мне то и дело приходится защищать навахо от произвола белых авантюристов. Я уже превратилась в юриста-самоучку.

– А есть ли среди индейцев люди хотя бы со средним образованием?

– Очень и очень мало, – вздохнула старая женщина. – В нашем районе есть школа для индейских детей, но я не знаю, что будут делать эти ребятишки, даже если им удастся окончить школу. Скорее всего, они, как их отцы и матери, будут обжигать глиняные чашки да ткать одеяла для продажи, которые вы видели в лавочках индейских сувениров.

– А знаете ли вы какого-нибудь индейца-врача, индейца-инженера?

Миссис Браун пожала плечами:

– Среди моих знакомых таких нет…

И тогда нам вспомнилась статья из газеты «Вашингтон пост», которую мы прочитали перед тем, как отправиться в автомобильное путешествие по Соединенным Штатам Америки.

Журналист Колман Маккарти рассказывал, ссылаясь на неопровержимые данные, что только четверо из каждых десяти детей индейцев племени навахо, поступивших в среднюю школу, оканчивают ее. Но и после того они остаются индейцами, так и не ставшими членами американского общества. Ибо, по словам Колмана Маккарти, безработица среди индейцев племени навахо колеблется между шестьюдесятью и восемьюдесятью процентами, а средний заработок индейских семей почти в пять раз ниже черты нищеты, официально признанной американскими экономистами.

Однажды вечером мы медленно ехали по пустыне Аризоны за желтым школьным автобусом. Автобус часто останавливался и начинал мигать своими красными огнями. Тогда останавливались все машины, встречные и идущие следом по шоссе: таков один из дорожных законов Америки.

Из автобуса на дорогу выскакивали индейские школьники. Они махали на прощание своим товарищам и уходили в быстро темнеющую пустыню, таинственную и молчаливую. Покинув новенький школьный автобус, они возвращались к своим жилищам – кузовам старых автобусов, отслуживших свой век и снятых с колес.

Есть американцы, которых мучает стыд за тот произвол, который их страна чинит среди индейцев. Один из них – Роберт Рассел, бывший профессор Аризонского университета. Уже двадцать лет, женившись на индианке, он живет среди навахо, пытаясь наладить там школьное образование. Ему помогает студент из Нью-Йорка Ли Вейнгрэд, тоже поселившийся на территории резервации. Они одержимы сейчас идеей создать здесь колледж и уже начали сбор пожертвований среди интеллигенции Таоса и Сайта Фе.

Профессор и студент обращались за помощью в конгресс Соединенных Штатов, но там отнеслись к их предложению скептически.

– Мы не рассматриваем будущий колледж как дар индейцам, – добавляет Ли Вейнгрэд. – Нет, это совсем не дар. Это выплата лишь маленькой частицы огромного долга индейцам со стороны Америки.

Америка в неоплатном долгу не только перед индейцами. В Санта Фе мы проезжали мимо тюрьмы, где сидит Рейес Лопес Тиерина, американец мексиканского происхождения, один из активнейших борцов за права национальных меньшинств США. Вашингтонец познакомился с ним в дни существования фанерного «города бедноты» у памятника Линкольну в столице Соединенных Штатов. Тиерина возглавлял тогда группу мексиканцев и индейцев из графства Рио Ариб Арриба, едва ли не самого бедного района Америки.

Тиерину посадили в тюрьму по обвинению в «разрушении собственности правительства Соединенных Штатов». Дело было так. Во время митинга мексиканцев и индейцев жена Тиерины, двадцатидвухлетняя Пэтси, сорвала и бросила в костер вывеску «Карсонский национальный лес». (Когда-то эта земля принадлежала индейцам и мексиканцам.) Полицейский начальник Джеймс Эванс вскинул винтовку и прицелился в Тиерину, выступавшего с речью. Впоследствии Эванс признавался, что хотел убить Тиерину, но ему помешала английская журналистка Элизабет Джадж, которая, не помня себя от ужаса, вцепилась обеими руками в винтовку полицейского Эванса…

Мы проезжали через Карсонский национальный лес и познакомились с плантатором, полторы тысячи коров которого нагуливали живой вес на сочных полянах.

– С этими индейцами и мексиканцами просто беда, – пожаловался он нам. – Они никак не могут понять, что сейчас двадцатый век, а не семнадцатый.

.. Город Флэгстафф в штате Аризона, к северу от которого простираются индейские резервации, известен и славен по целому ряду причин. Среди них: самый чистый воздух в Америке, местной обсерватории принадлежит честь открытия планеты Плутон; в нескольких милях от города застывшая лава вулкана образовала поверхность, похожую на лунную. Здесь, имитируя посадку на Луну, тренировались космонавты Нэйл Армстронг и Джеймс Олдрин.

Черная вулканическая лава застыла огромными складками и буграми. Издали кажется, что это беспредельная пашня, поднятая гигантским плугом. Мы долго стояли здесь и, признаемся, воображали себя на Луне. Теперь ведь это не так уж трудно вообразить.

Двадцатый век! И вдруг перед глазами встала совсем другая картина. Лента шоссе и индейские ребятишки, выпрыгнувшие из школьного автобуса и растворившиеся в таинственной и молчаливой темноте пустыни по дорогам к их жилищам – кузовам старых автобусов, снятых с колес.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю