Текст книги "Враг масонов N 1, Масоно-интеллигентские мифы о Николае I"

Автор книги: Борис Башилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

XXXV

Ужели человек прямой не может Спокойно жить чтоб простотой его Не пользовались плуты и пройдохи. В. Шекспир. Ричард III. "Учреждения Александра I завершали абсолютистское построение правительственного механизма. До тех пор, самое несовершенство управительных учреждений не дозволяло им освободиться от контроля. Верховная власть сохраняла характер, направляющий и контролирующий. При Александре I бюрократия была организована со всеми усовершенствованиями. Создано строгое разделение властей. Учреждены независимый суд, особый орган законодательства – Государственный Совет, в исполнительной власти созданы министерства, стройным механизмом передаточных органов действующие по всей стране. Способность бюрократического механизма к действию была доведена до конца строжайшей системой централизации. Но где при этих учреждениях оказывалась нация и верховная власть? Нация была подчинена правящему механизму. Верховная власть, по наружности, была поставлена в сосредоточии всех управительных властей. В действительности она была окружена высшими управительными властями и отрезана ими не только от нации, но и от остального управительного механизма". "Не имея, таким образом, никаких сдержек, развитие бюрократической централизации с тех пор пошло неуклонно вперед, все более и более распространяя действие центральных учреждений в самые глубины провинциальной жизни. Шаг за шагом "чиновник" овладевал страной, в столицах, в губерниях, в уездах." "С такой управительной системой прошло царствование Александра I и Николая I. Во время Крымской кампании она страшно скомпрометировала себя и вызвала всеобщий реформаторский порыв. Достойно внимания, что при этом величайшее дело царствования Александра II – освобождение крестьян _ совершено было именно "вне ведомственным" порядком, на началах истинно самодержавно-национальных. Но эта реформа, в способах вершения своего, была единственная при которой Россия вырвалась из бюрократического порядка" (Л. Тихомиров. Монархическая государственность). Бюрократия, как постоянная опора правительственной деятельности, да еще деятельности стремящейся к широким реформам – вещь весьма неважная. Император Николай узнал эту горькую истину весьма скоро. "Государь, – писал Фок 17 июля 1826 года, Бенкендорфу, – в особенности заявил себя против всяких двусмысленных извилистых действий; это факт, хорошо известный, между тем встречаются люди, пытающиеся противиться развитию полезных мер, которые должны содействовать к улучшению порядка управления и к устройству его на прочных основаниях. Самое большое зло, представляющееся правительству, – это – эгоизм должностных лиц и жажда всюду первенствовать. Они не могли бы, конечно, достигнуть этой цели, если бы не имели своих приверженцев, которые стараются составить себе карьеру, в ущерб общественному делу. Начальники не смеют задевать их, не желая ослабить свою партию, и потому, замечая зло, все-таки терпят его из личных видов". "Нам довольно трудно понять это отношение исполнительных органов к высочайшей воле в государстве, управляемом самодержавно, – отмечает В. Ключевский. – Отношение это состояло в том, что исполнительные органы отменяли высочайшие повеления. Например, закон 1827 г., обеспечивавший крестьян обязательными поземельными наделами вошел в первое издание Свода законов 1833 г.; когда в 1842 г. вышло второе издание Свода, этого закона в нем не Оказалось, хотя он не был отменен высочайшей волей". Таких примеров можно найти не мало. "Таким образом, резюмирует В. Ключевский, – высочайшая воля издавала законы, а исполнительные учреждения втихомолку прибирали эти правила к рукам, крали их. Благодаря этому все изданные узаконения оставались без прямого практического приложения; но они оказывали могущественное косвенное действие. Они усиливали в крепостном населении раздражение, нетерпеливое ожидание свободы" (Курс Рус. ист. ч. V). В. Ключевский, конечно, отлично понимал кто был заинтересован в усилении "в крепостном населении раздражения", недовольного выполнением царских указов, но прямо на виновников политического саботажа не указывал, а ограничивался одной констатацией саботажа.

XXXVI

Когда необходимо дать оценку важнейшим, узловым проблемам Русской истории, поставленный перед необходимостью выполнять идейные заказы Ордена Русской Интеллигенции В. Ключевский как и другие историки всегда прибегал к методу "нельзя не сознаться, но нельзя и не признаться", к разного рода недомолвкам, высказыванию полуправды и т.д. Оценивая общее политическое направление государственной деятельности Николая I, Ключевский пишет, что целью политической программы Николая I было "ничего не вводить нового, ни в основаниях, ни в формах государственного порядка, но разрабатывать подробности, согласуя меры с людьми, их исполняющими, и все это делать без всякого участия общества, даже с подавлением общественной самодеятельности; вот главные приемы нового царствования. Итак в основание деятельности полагался пересмотр, вместо законодательства – кодификация". Подобная трактовка – ничто иное, как исполнение идейного заказа Ордена Русской Интеллигенции, идейные директивы которого В. Ключевский, как и другие историки выполнял весьма часто. А в другом месте он сам же пишет, что первому Секретному Комитету, созданному для изучения вопроса о характере необходимых реформ и ликвидации крепостного права "указано было пересмотреть все действующие узаконения об устройстве всех состояния людей". "...Положение об устройстве всех состояний было напечатано и одобрено Государственным Советом. Но возражения сделанные на этот проект наместником Царства Польского Константином и разразившаяся на западе Июльская Революция, а потом польский мятеж остановили Императора на полдороге" (Курс Рус. Ист. Часть V). Упоминание о возражениях Константина – обычное лукавство Ключевского. Главная причина того, что Николай I остановился на полдороге – не возражения Константина, а масонская революция во Франции и мятеж в Польше. В марте 1830 года, за несколько месяцев до революции во Франции и восстания в Польше, Пушкин писал кн. Вяземскому: "Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации контрреволюции революции Петра. Вот тебе случай написать политический памфлет и даже его напечатать, ибо правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу". (Письма Пушкина. Библиотека Иллюстрированной России. Париж. Письмо №269). Мероприятия намеченные к осуществлению в оставленном Николаем в Москве проекте носили видимо весьма решительный характер, если Пушкин называет проект не реформами, а организацией контрреволюции против революции Петра I. Контрреволюций, как известно против реформ не бывает. Контрреволюции бывают не против реформ, а против осуществленных ранее революций. И Пушкин, прямо, вопреки принятому правилу, называет сделанное Петром I не реформами, а революцией. Что, может быть, это сказано случайно, ради красного словца? Едва ли это так! Пушкин написал Вяземскому именно то, что он хотел написать. Пушкин хорошо разбирался в разнице между реформами и революцией. Когда он писал это письмо Вяземскому ему шел уже тридцать первый год, он давно уже духовно возмужал. Вот как характеризует его духовный облик встречавшийся с Пушкиным в эту пору знаменитый польский поэт Адам Мицкевич: "Ему было 30 лет когда я его встретил. Те, кто его знали в то время, замечали в нем значительную перемену. Он любил вслушиваться в народные песни и былины, углубляться в изучение отечественной истории. Казалось, что он окончательно покидал чужие области и пускал корни в родную почву. Его разговор, в котором прорывались зачатки будущих творений, становился обдуманнее и серьезнее. Он любил обращать рассуждение на высокие вопросы, религиозные и общественные". "Пушкин соединял в себе различные, как будто друг друга исключающие качества. Его талант поэтический удивлял читателя и в то же время он увлекал, изумляя слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума, был одарен памятью необыкновенной, верным суждением, вкусом утонченным и превосходным. Когда он говорил о политике внешней или отечественной, можно было думать, что это человек заматерелый в государственных делах и пропитанный ежедневным чтением парламентских дебатов". Нет, Пушкин расценил задуманные Николаем I мероприятия именно так, как он их воспринимал: как контрреволюцию против революции Петра I. И Пушкин, не только не осуждает намерения организовать контрреволюцию против политического и социального наследства устроенной Петром I революции, но как это видно из письма к Вяземскому, находится всецело на стороне Имп. Николая I. Естественно возникает вопрос – почему русские историки, при характеристике Николая I, как государственного деятеля всегда обходят это важное свидетельство Пушкина молчанием? Почему обвиняя Николая I во всевозможных грехах, никто из членов Ордена Русской Интеллигенции никогда не обвинял Николая I в таком страшном с их точки зрения грехе как организация контрреволюции против революции Петра? Да потому что им это было политически невыгодно. Подобное обвинение разрушило бы созданные ими мифы о Петре I, как авторе благодетельных "реформ" и о Николае I, как о тупом, ограниченном деспоте. И они молчали об этом письме Пушкина, как они всячески замалчивали то, что Пушкин был выдающимся мыслителем национального направления своей эпохи, который был намного выше Герцена, Бакунина, Станкевича и др. Замалчивание неугодных фактов – это излюбленный прием масонов и их духовных последышей. Еврей И. Бунаков, до революции видный деятель партии социалистов-революционеров, оказавшись в эмиграции понял какую огромную, непоправимую беду нанесли русскому народу созданные Орденом Русской Интеллигенции различные революционные партии. В написанной им книге "Пути России" И. Бунаков пишет: "Была в царственном делании Николая одна область в которой он искренне хотел не старого, а нового крепостное право. Ведя борьбу на смерть с революциями, Николай одновременно, все дни своего царствования, вел неуклонно "процесс против рабства". "Иностранные дипломаты, – пишет И. Бунаков, – доносили что Николай питает в уме своем обширный проект освобождения крепостных; что подобная мера направлена к социальной революции; а может привести и к политической; что главная цель Государя – стремление разрушить феодализм и обосновать на преданности народу силу и прочность монархии; что он предпринимает дело, похожее на совершенное во Франции Людовиком XI, а затем Ришелье, и что, если не рискует подвергнуться участи Павла I, то все же дерзает на многое". Проведением реформ среди казенных крестьян Николай I, как верно отмечает И. Бунаков, хотел показать сторонникам крепостного права, что "самодержавная власть вовсе не нуждается для своего сохранения во власти помещичьей. Самодержавная власть держится не на рабстве. Она держится на любви и преданности подданных, на усердии и доблести начальников, на порядке и дисциплине администрации. Освобожденные от крепостной зависимости крестьяне не впадут в своевольную анархию. Они вольются в лоно государственного управления и соединятся со своими братьями государственными крестьянами, крепкими казне и покорными власти. Таков ответ Николая защитникам рабства. Только этот ответ был не высказан, а показан". "Киселев, в своей земельной политике, только продолжил вековую традицию российских Императоров и московских Царей. В борьбе за землю между беднотой и богатыми, и те, и другие, всегда стояли за бедноту. Московские Цари и российские Императоры-уравнители". Так отвечает бывший враг Самодержавия историку Ключевскому, старавшемуся доказать, что грандиозные реформы проведенные среди казенных крестьян гр. Киселевым – заслуга одного Киселева, а что Император Николай I тут не при чем.

XXXVII

За горем горе! Выше меры скорбь. О смерть моя, им положи конец. В. Шекспир. Генрих IV. Фрейлина А. Ф. Тютчева, не любившая Имп. Николая I, в своих мемуарах "При дворе двух императоров", – все же пишет, что несмотря на упреки которые противники Николая I делали по его адресу "...нельзя отказать этому человеку в истинном величии души. Восстание 14 декабря, бунт на Сенной, его величавая смерть показали, что это была натура, стоявшая выше толпы" Чрезвычайно характерна непосредственная причина смерти Николая Первого. 10 февраля 1855 года, будучи уже сильно простуженным, он решил пойти проститься с уходившими на войну батальонами Семеновского и Преображенского полков. Придворный доктор Мандт сказал: – Ваше Императорское Величество, Вы так сильно простужены, что я советовал бы Вам не выходить. – Дорогой Мандт, – ответил Николай, – вы исполнили ваш долг, предупредив меня, а я исполню свой, прощаясь с этими доблестными солдатами, которые отбывают, чтобы защищать нас. – И простудился еще сильнее. Умер Император Николай также мужественно, как и жил. Даже такой явный недоброжелатель его, как еврей М. Цейтлин, и тот пишет в "Декабристах": "Умер он изумительно. Приобщился Святых тайн. Простился со всеми, для каждого нашел слово утешения, у всех попросил прощения. Все это сделал просто, неторопливо, проникновенно". Членам своей семьи присутствовавшим при кончине сказал: "Прощайте мои дорогие, благодарю вас за все радости, за все счастье, вами мне доставленное. Помните, что я вас очень любил". Попросил наследника проститься за него с армией и гвардией. Просил передать его последний привет доблестным защитникам Севастополя: "Скажите им, что в другом мире я буду продолжать молиться за них. В последнем приказе изданном от имени Николая I говорилось: "Я благодарю гвардию, которая спасла Россию 14 декабря. Я вас любил от всего сердца. Я всегда старался улучшить ваше положение. Если мне это не удалось, то потому что не хватало времени и средств". "Мне хотелось, – сказал Николай Наследнику, – принять на себя все трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за Вас. После России я люблю вас больше всего на свете." Незадолго до смерти Императрица спросила Николая I, хочет он или нет, чтобы были прочитаны полученные из Крыма письма от сыновей Николая и Михаила. – "Нет, я теперь далек от всего этого", – ответил он. Поступавшие донесения из армии приказал передавать Наследнику. Потом попросил всех выйти из комнаты, сказав: "Теперь мне надо остаться одному, чтобы подготовиться к последней минуте. Я вас позову, когда наступит время. После того, как священник о. В. Бажанов прочитал отходную, император сказал Наследнику: – "Держи все, держи все"! "Предсмертное хрипение, – пишет Тютчева, – становилось все сильнее, дыхание с минуты на минуту делалось все труднее и прерывистее. Наконец, по лицу пробежала судорога, голова откинулась назад. Думали, что это конец, и крик отчаяния вырвался у присутствующих. Но Император открыл глаза, поднял их к небу, улыбнулся, и все было кончено. При виде этой смерти, стойкой, благоговейной, нужно было думать, что император давно предвидел ее и готовился к ней". "Никогда за все время моей врачебной практики, – пишет в своих воспоминаниях придворный доктор Мандт, присутствовавший при смерти Николая I, – я не видел, чтобы кто-нибудь умирал так. Я считал просто невозможным, что кто-либо способен владеть собой так, когда дух оставляет смертные останки. Что-то сверхчеловеческое было в этом исполнении своих обязанностей до последнего издыхания". "Государь лежал поперек комнаты на очень простой железной кровати, пишет Тютчева. – Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного дворца. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой начиная с обстановки и кончая дырявым> туфлями у подножия кровати. Руки были скрещены на груди, лицо было обвязано белой повязкой. В эту минуту когда смерть возвратила мягкость прекрасным чертам его лица, которые так сильно изменились благодаря страданиям, подточившим императора и преждевременно сокрушившим его, в эту минуту его лицо было красоты поистине сверхъестественной. Черты казались высеченными из белого мрамора, тем не менее, сохранился еще остаток жизни в очертаниях рта, глаз и лба, в том неземном выражении покоя и завершенности, которое, казалось, говорило: "я знаю, я вижу, я обладаю", в том выражении которое бывает у покойников и которое дает понять, что они уже далеко от нас и что им открылась полнота истины".

XXXVIII

Известие о смерти Императора Николая I было встречено мировым масонством и идейными последышами масонства – членами Ордена Русской Интеллигенции с сатанинской радостью. Не имевший как Николай I "зимних глаз без теплоты, без всякого милосердия" А. Герцен в таких "сердечных" тонах описывает свои переживания в "Былое и Думы": "Не помня себя, бросился я с "Таймсом" в руке в столовую; я искал детей, домашних, чтоб сообщить им великую новость, и со слезами истинной радости на глазах подал им газету... Несколько лет свалилось у меня с плеч долой, я это чувствовал. Оставаться в доме было невозможно. Тогда в Ричмонде жил Энгельсон; я наскоро оделся и хотел идти к нему, но он предупредил меня и был уже в передней. Мы бросились друг другу на шею и не могли ничего сказать, кроме слов: "Ну, наконец-то он умер". Энгельсон, по своему обыкновению, прыгал, перецеловал всех в доме, пел, плясал, и мы еще не успели прийти в себя, как вдруг карета остановилась у моего подъезда и ктото неистово дернул колокольчик: трое поляков прискакали из Лондона в Твикнэм, не дожидаясь поезда железной дороги, меня поздравить. Я велел подать шампанского – никто не думал о том, что все это было часов в одиннадцать или ранее. Потом без всякой нужды мы поехали все в Лондон. На улицах, на бирже, в трактирах только и речи было о смерти Николая, я не видел ни одного человека который бы не легче дышал узнавши, что это бельмо снято с глаз человечества и не радовался бы, что этот тяжелый тиран в ботфортах, наконец, зачислен по химии. В воскресенье дом мой был полон с утра: французские, польские рефюжье, немцы, итальянцы, даже английские знакомые приходили, уходили с сияющими лицами; день был ясный, теплый; после обеда мы вышли в сад. На берегу Темзы, – играли мальчишки, я подо. звал их к решетке и сказал им, что мы празднуем смерть их и нашего врага, бросил им на пиво и конфекты целую горсть мелкого серебра. "Ура! Ура! – кричали мальчишки". – Impernikel is dead! Impernikel is dead! Гости стали им тоже бросать сикспенсы и трипенсы; мальчишки принесли элю, пирогов, кексов, привели шарманку и принялись плясать... После этого, пока я жил в Твикнэме, мальчишки всякий раз, когда встречали меня на улице, снимали шапку и кричали: "Impernikel is dead! Yre!" Имевший "зимние глаза" Николай I, если бы Герцен умер раньше его, никогда бы не сказал и не написал по поводу его смерти такие непристойности, какие написал по случаю его смерти кумир "сердобольной" русской интеллигенции Александр Герцен. Никогда, конечно, не стал бы он бросать уличным мальчишкам копейки, чтобы они услаждали его слух криками: – Александр Герцен умер! Александр Герцен умер! Ура! Ура! В России враги Николая I не осмелились обнаруживать свою радость столь открыто, и скрывали ее. Вот как было встречено известие о смерти в самом аристократическом клубе Петербурга – Английском клубе. "В Английском клубе, – записал в свой дневник Погодин, – холодное удивление. После обеда все принялись играть в карты." Постепенно и медленно историческая наука все же приближается к распознаванию в Императоре Николае I "государственного человека огромных масштабов, которому, может быть, и равного не найдешь среди русских монархов, как ни высок общий уровень их достоинств и как ни велики лучшие из них", – пишет архимандрит Константин в статье "Император Николай I и его эпоха" (Альманах "День Русского Ребенка" Сан Франциско. 1955 г.). Ибо, как совершенно верно говорил известный церковный деятель второй половины XIX в. митрополит Киевский Платон (Городецкий) про Николая I: "У этого царя воистину была царская душа, во всем ее царственном величии, свете, силе и красоте... Это был величайший из царей всех царств и народов. Я Николая I ставлю выше Петра. Для него неизмеримо дороже были православная вера и священные заветы нашей истории, чем для Петра. Император Николай Павлович всем сердцем был предан всему чистокровному русскому и в особенности тому, что стоит во главе и в основе Русского народа и царства – православной вере. То был истинно православный, глубоко верующий Русский Царь..." "Французский журналист Жан Жак Готье, только что побывавший в Москве, пишет в одном из опубликованных в "Фигаро" очерков, что во время оперы "Декабристы", когда на сцену вышел артист, загримированный Имп. Николаем Первым, зал разразился бурными аплодисментами. Жан Жак Готье спросил: – Неужели советские зрители каждый вечер так бурно приветствуют появление Царя? – Да, – ответила переводчица. Жан Жак Готье был поражен. Тогда переводчица объяснила, что публика аплодирует не царю, а Народному артисту, играющему его роль, который очень знаменит. Французы успокоились". (Н. Р. С. 17 мая 1954). Надо думать, что французы, поверив топорному объяснению переводчицы, успокоились напрасно. Кто-то аплодировал артисту, но многие, наверное, аплодировали изображенному артистом Имп. Николаю Первому, на сто лет задержавшему появление большевизма в России.