Текст книги "Враг масонов N 1, Масоно-интеллигентские мифы о Николае I"

Автор книги: Борис Башилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Башилов Борис
Враг масонов N 1, Масоно-интеллигентские мифы о Николае I

БОРИС БАШИЛОВ

ВРАГ МАСОНОВ № 1

МАСОНО – ИНТЕЛЛИГЕНТСКИЕ МИФЫ О НИКОЛАЕ I

I

Николай I, вместе со своим отцом Императором Павлом I, является одним из наиболее оклеветанных русских царей. Царем, наиболее ненавидимым Орденом Русской Интеллигенции. В чем причина столь неукротимой ненависти и столь яростной клеветы, не стихающей до нашего времени? Дело в том, что после смерти Александра I, Император Николай I становится возглавителем Священного Союза, задуманного Александром I для политической борьбы с врагами христианства и монархического строя. Уже одно это обстоятельство делало Николая I – врагом масонства № I. Но были у Николая и личные вины перед мировым масонством, которые масоны никогда не простят ему. Первое из таких "преступлений" подавление заговора декабристов, заговора входившего в систему задуманного масонами мирового заговора против христианских монархий Европы. Второе "преступление" – запрещение масонства в России. Третье политическое мировоззрение Николая I в котором не было места масонским и полумасонским идеям. Четвертое "преступление" – желание Николая I покончить с политической фрондой европеизировавшихся слоев дворянства. Пятое – прекращение дальнейшей европеизации России. Шестое намерение встать во главе, как выражается Пушкин, "организации контрреволюции революции Петра". Седьмое "преступление" – намерение вернуться к политическим и социальным заветам Московской Руси, что нашло свое выражение в формуле "Православие, Самодержавие и Народность". Восьмое "преступление" борьба с Орденом Русской Интеллигенции, духовным заместителем запрещенного Николаем I масонства. Девятое "преступление" – борьба Николая I против революционных движений, организованных масонами в монархических государствах Европы. Мифы о необычайном деспотизме и необычайной жестокости Николая I появились потому, что он мешал русским и иностранным масонам и Ордену Русской Интеллигенции захватить власть в России и Европе. "Он считал себя призванным подавить революцию, – ее он преследовал всегда и во всех видах. И, действительно, в этом есть историческое призвание православного царя", – пишет в своем дневнике фрейлина Тютчева. Уже одного перечисления главных "преступлений" Николая I против русского и мирового масонства и связанных с ним организаций достаточно, чтобы понять что Император Николай I никаким образом не мог устраивать масонство, ни как глава России, ни как глава Священного Союза. Именно это является основной причиной патологической ненависти к Николаю I, а не его "дурные" личные качества, как это до сих пор уверяют члены Ордена Русской Интеллигенции. Николай I заклеймен "деспотом и тираном", "Николаем Палкиным", за то, что с первого дня своего царствования, с момента подавления восстания декабристов, и до последнего дня (организованная европейскими масонами Крымская война), он провел в непрерывной борьбе с русскими и европейскими масонами и созданными последними революционными обществами.

II

За то, что Николай I преследовал революцию "всегда и во всех видах" на него и клеветали при жизни, клевещут и до сих пор. Только за последнее время заграницей на русском языке вышли четыре книги наполненных сознательной клеветой по адресу Николая I. Чеховским издательством перепечатана книга Мережковского "Александр I и декабристы", в Берлине вышла объемистая книга Лясковского "Мартиролог русских писателей", в США – книга Р. Гуля "Скиф в Европе" (Бакунин и Николай I) и в Аргентине книга проф. М. Зызыкина "Император Николай I и военный заговор 14 декабря 1825 года". Все эти книги являются шедеврами клеветы и трудно из них выделить какую-либо в этом отношении. Будущим историкам национального направления придется много и упорно поработать, чтобы разоблачить огромное количество клеветнических мифов связанных с именем Николая I. О Николае I и о многих выдающихся людей Николаевской эпохи, начиная с Пушкина, членами Ордена Русской Интеллигенции сложено большое число политических мифов. Только разоблачив эти мифы можно создать верное представление об историческом значении Николаевской эпохи в последующем историческом развитии России. "Никто не чувствует больше, чем я, потребность быть судимым со снисходительностью, – писал 11 декабря 1827 года Император Николай I Цесаревичу, – но пусть же те, которые меня судят, имеют справедливость принять в соображение необычайный способ, каким я оказался перенесенным с недавно полученного поста дивизионного генерала, на тот пост, который я теперь занимаю" (Письмо Имп. Николая I Цесаревичу от 11 дек. 1827 г. Гос. Публ. Библ. Архив Шильдера. Том 4. №12). Но никто из политических врагов Императора Николая I, а их у него было великое множество, и внутри России, и за ее пределами, никогда не судили его снисходительно и справедливо. Они всегда клеветали на него и старались внушить отвращение не только к его духовному облику, но и к его внешности. Один из основателей Ордена Русской Интеллигенции А. Герцен внешность Николая I всегда описывает так, чтобы создать впечатление о его дегенеративности и исключительной жестокости. Вот одно из таких клеветнических описаний Герцена: "Лоб, быстро бегущий назад, нижняя челюсть, развитая за счет черепа, выражали непреклонную волю и слабую мысль, больше жестокости чем чувственности, но главное – глаза без теплоты, без всякого милосердия, зимние глаза". Так, не имевший зимних глаз, Герцен без всякого милосердия клеветал всю свою безнравственную жизнь на Николая I. По порочной дороге проложенной Герценом пошли и все остальные члены Ордена Русской Интеллигенции, Бакунины, Мережковские и гаденыши рангом поменьше. Ненависть к Имп. Николаю входила ведь в число обязательных чувств, которые должен был иметь каждый член Ордена. Раскрываем учебник "Истории СССР" для 9 класса средней школы, изданный в 1947 году. В главе "Наука, литература, искусство в первой половине XIX века" находим следующий клеветнический, перл: "...Рылеев повешен Николаем. Пушкин убит на дуэли 38 лет. Грибоедов зарезан в Тегеране. Лермонтов убит на дуэли на Кавказе. Веневитинов убит обществом 22 лет. Кольцов убит своей семьей 38 лет. Белинский убит 35 лет голодом и нищетой. Баратынский умер после 12-летней ссылки..." Не правда ли какой яркий пример большевистской пропаганды? Нет, извините! Большевистская пропаганда приводит только песчинки клеветы из оставленного ей Орденом Русской Интеллигенции богатейшего наследства в области политической клеветы. Приведенные выше строчки – принадлежат одному из основоположников Ордена А. Герцену. На этом примере ясно видно до какой степени политического цинизма может довести политический фанатизм человека. Клеветническая палитра А. Герцена, надо отдать ему в этом должное, богата на редкость. Когда бы, и чтобы не писал Герцен о Николае I или о Николаевской эпохе, он всегда находит все новые и новые краски для клеветы. У него выработался даже, свойственный только ему, особый клеветнический стиль. Вот характерный образчик этого стиля, в котором лжет и клевещет каждое слово, каждая буква. "Разумеется, – пишет Герцен в предисловии к изданному заграницей тому воспоминаний кн. Дашковой, встречая при выходе с парохода вычищенную и выбеленную лейб-гвардию, безмолвную бюрократию, несущихся курьеров, неподвижных часовых, казаков с нагайками, полицейских с кулаками, полгорода в мундирах, полгорода делающий фрунт и целый город торопливо снимающий шляпу, и подумав, что все это лишено всякой самобытности и служит пальцами, хвостами, ногтями и когтями одного человека, совмещающего в себе все виды власти: помещика, папы, палача, родной матери и сержанта – может закружиться в голове, сделаться страшно, может придти желание самому снять шляпу и поклониться, пока голова цела и вдвое того может захотеться сесть опять на пароход и плыть куда-нибудь". Трудно с помощью такого небольшого числа слов дать столь сильно искаженное и столь клеветническое изображение Николаевской эпохи. Со всей силой присущего ему таланта клеветника Герцен старался изобразить всегда Николая жесточайшим деспотом и тираном. И многие из его современников, а вслед за ними и последующие поколения, поверили клеветническим измышлениям Герцена.

III

Разберем предъявленные Герценом обвинения по порядку. Поэт Рылеев, повешен не потому что этого захотел Николай I, а за участие в вооруженном восстании. За такое преступление всегда казнили во всех странах и превращать участника вооруженного восстания в акт личной расправы Императора – нечестно. И Герцен совершает этот нечестный поступок. Николай I был строгим правителем, требовавшим чтобы все честно исполняли свой долг, но он не был ни жестоким человеком, ни тем более тираном. Когда встал вопрос о необходимости открыть огонь по восставшим, Император Николай никак не мог решиться отдать приказ стрелять. Генераладъютант Васильчиков сказал тогда ему: "Нельзя тратить ни минуты; теперь ничего нельзя делать; необходимо стрелять картечью". "Я предчувствовал эту необходимость, – пишет в своих воспоминаниях Николай, – но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру, и меня ужас объял." "Вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования проливал кровь моих подданных? отвечал я. "Для спасения вашей империи" – сказал он мне. Эти слова привели меня в себя: опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверное все, или, пощадив себя, жертвовать решительно государством". И молодой Император решил пожертвовать своим душевным спокойствием, но спасти Россию от ужасов революционного безумия. "Сквозь тучи, затемнившие на мгновение небосклон, – сказал 20 декабря 1825 года Николай I французскому посланнику графу Лафероне, – я имел утешение получить тысячу выражений высокой преданности и распознать любовь к отечеству, отмщающую за стыд и позор, которые горсть злодеев пытались взвесть на русский народ. Вот почему воспоминание об этом презренном заговоре не только не внушает мне ни малейшего недоверия, но еще усиливает мою доверчивость и отсутствие опасений. Прямодушие и доверие вернее обезоружает ненависть, чем недоверие и подозрительность, составляющие принадлежность слабости..." "Я проявлю милосердие, – сказал Николай дальше, – много милосердия, некоторые скажут, слишком много; но с вожаками и зачинщиками заговора будет поступлено без жалости и без пощады. Закон изречет им кару, и не для них я воспользуюсь принадлежащим мне правом помилования. Я буду непреклонен: я обязан дать этот урок России и Европе". "Нельзя сказать, пишет еврей М. Цейтлин, – что Царь проявил в мерах наказания своих врагов, оставшихся его кошмаром на всю жизнь, (ему всюду мерещилось "ses amis du quatorze") очень большую жестокость. Законы требовали наказаний более строгих" (М. Цейтлин. 14 декабря. Современные Записки. XXVI. 1925. Париж). В изданном 13 июля 1826 года манифесте, после разъяснения истинного смысла восстания декабристов, указывалось, что родственники осужденных заговорщиков не должны бояться никаких преследований со стороны правительства: "Наконец, среди наших общих надежд и желаний, склоняем Мы особенное внимание на положение семейств, от которых преступлением отпали родственные их члены. Во все продолжение сего дела, сострадая искренно прискорбным их чувствам, Мы вменяем Себе долгом удостоверить их, что в глазах Наших, союз родства передает потомкам славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменить их по родству кому либо в укоризну; сие запрещает закон гражданский и более претит закон христианский". "Начальником Читинской тюрьмы и Петровского завода, где сосредоточили всех декабристов, – пишет автор "Декабристы" М. Цейтлин, – был назначен Лепарский, человек исключительно добрый, который им создал жизнь сносную. Вероятно, это было сделано Царем сознательно, т. к. он лично знал Лепарского, как преданного ему, но мягкого и тактичного человека" (М. Цейтлин. 14 декабря. Современные Записки. XXVI). "Каторжная работа вскоре стала чем-то вроде гимнастики для желающих. Летом засыпали они ров, носивший название "Чертовой могилы", суетились сторожа и прислуга дам, несли к месту работы складные стулья и шахматы. Караульный офицер и унтер-офицеры кричали: "Господа, пора на работу! Кто сегодня идет? Если желающих, т. е. не сказавшихся больными набиралось недостаточно, офицер умоляюще говорил: "Господа, да прибавьтесь же еще кто-нибудь! А то комендант заметит, что очень мало!" Кто-нибудь из тех, кому надо было повидаться с товарищем, живущим в другом каземате, давал себя упросить: "Ну, пожалуй, я пойду" (М. Цейтлин. Декабристы.). Да, Николай I выбрал, генерала Лепарского начальником мест заключения в которых находились .осужденные декабристы сознательно. Вызвав однажды Лепарского он сказал ему: "Степан Романович! Я знаю, что ты меня любишь и потому хочу потребовать от тебя большой жертвы. У меня нет никого другого, кем я мог бы заменить тебя. Мне нужен человек, к которому я бы имел такое полное доверие, как к тебе; и у которого было бы такое, как у тебя сердце. Поезжай комендантом в Нерчинск и облегчай там участь несчастных. Я тебя уполномочиваю к этому. Я знаю, что ты сумеешь согласить долг службы с христианским состраданием". Грибоедов, русский посланник в Персии, был убит фанатиками персами, враждебно настроенными к России. Грибоедов погиб на служебном посту. Каким образом в его гибели может быть виноват Николай I? Ведь если бы Грибоедов умер естественной смертью в Петербурге, Герцен, с свойственной ему безответственностью обвинял бы Николая I в том, что он убил Грибоедова петербургскими туманами, не желая отправить его на дипломатический пост в страну обладающую сухим, здоровым климатом. Когда человек намерен клеветать он всегда найдет сколько угодно причин для клеветы. Лермонтов, обладавший очень неровным характером, погиб на Кавказе, на дуэли. Почему Николай должен нести ответственность за то, что Лермонтов погиб на дуэли? Совершенно непонятно. К. Грюнвальд, в изданной на французском языке в 1946 г. книге "Жизнь Николая I", человек в общем недружелюбно настроенный к Николаю, оправдывает поведение Николая по отношению к Лермонтову. Лермонтов, вопреки существовавшего запрещения дрался на дуэли с сыном французского посла Баранта. Властям был известен циничный отзыв Лермонтова о великой княжне Марии. "Перевод этого человека в приграничный гарнизон, – пишет Грюнвальд, где был он убит в новой дуэли, был, собственно говоря, мягкой мерой, которая была бы принята в отношении офицера при любом режиме и в любой стране". Узнав о смерти Лермонтова Николай I сказал не: "Собаке – собачья смерть", а как свидетельствует Вельяминов: "Жаль, что тот, который мог нам заменить Пушкина убит". "Веневитинов убит обществом! А Кольцов убит своей семьей"! Это какие то уже совсем необычайные обвинения! Про "жестокую расправу" с Шевченко К. Грюнвальд пишет следующее: "...надо признать, что поэт принял участие в тайном обществе, цель которого угрожала целости Империи, что он посвятил, без всякого к тому повода, бранные стихи Императрице, и это после того, как он был выкуплен из крепостных на средства царской семьи".

VI

Далеко от правды и утверждение Герцена, что Белинский был "убит голодом и нищетой". Большинство воспоминаний о Белинском так же тенденциозны, как был тенденциозен сам Белинский. Авторы воспоминаний усиленно подчеркивают что Белинский сильно бедствовал еще в юности. Так, например, Н. Иванисов 2-ой в своей статье "Воспоминание о Белинском утверждает: "В Пензе Белинский жил в большой бедности: зимой ходил в нагольном тулупе; на квартире жил в самой дурной части города вместе с семинаристами; мебель им заменяли квасные бочонки. Но бедность и лишения не всегда убивают дарования". Но учившийся вместе с Белинским Д. П. Иванов в статье "Несколько мелочных данных для биографии В. Г. Белинского", уличает Иванисова Второго во лжи: "Внешнее благосостояние семейства, – пишет он. – было, по-видимому, удовлетворительное: у него был на базарной площади небольшой дом о семи комнатах, довольно обширный двор с хозяйственным строением, амбарами, погребом, каретным сараем, конюшнею и особою кухнею, примыкавшей к заднему входу в дом и отделенною от него большими сенями. Позади двора тянулся довольно обширный огород засевающийся на лето овощами; на огороде была выстроена особая баня с двумя предбанниками, настолько поместительная и чистая, что могла служить жильем и временным лазаретом для привозимых из деревни больных. Прислуга Белинских состояла из семьи дворовых крепостных людей, в числе которых был средних лет кучер с женой и две рослые горничные". Разоблачая ложь Иванисова о необычайной бедности, в которой жил В. Белинский в Пензе, Иванов в другой статье пишет: "Мы квартировали и очень долго в Верхней Пешей улице, довольно видной и чистой, застроенной порядочными домами и выходившей на Соборную площадь, самую лучшую часть города..." "Еще резче бросилась в глаза Иванисову встреча Белинского в нагольном тулупе. Это обстоятельство требует также разъяснения. Не помню в каком году, Белинскому не успели приготовить дома теплой шинели, или пожелали сшить ее в Пензе, находя это удобнее и дешевле; запоздали присылкою на это денег, и портной замедлил исполнением заказанной работы, и Белинский принужден был в глубокую осень ходить некоторое время в дорожном, некрытом калмыцком тулупе..." "Банковая или фризовая зеленого цвета шинель была готова и тулуп сброшен с плеч." "Появляться на свет Божий в некрытых шубах и калмыцких тулупах тогда не считалось неприличным, многие зажиточные помещики постоянно разъезжали по городу в некрытых медвежьих шубах, находя, что суконная покрышка увеличит вес и без того сильной ноши". Белинский несмотря на то, что отец иногда задерживал присылку денег в Пензу, по свидетельству Иванова "несмотря на то, был вполне обеспечен в главных своих нуждах". У него был большой запас белья, как носильного, так и постельного, будничное и праздничное платье, обувь, все учебные пособия: книги, бумага, перья, карандаши; а что всего важнее: у него была сухая, теплая квартира, сытный стол с утренним и вечерним чаем. Хозяин наш, Петров, сам любивший вкусно и плотно покушать, кормил нас хорошо..." Белинский нуждался только в первое время занятия журналистикой. Потом он зарабатывал вполне достаточно и о том, что он голодал не может быть и речи. Ложь Герцена разоблачается очень легко. Взгляните на известную картину, в которой изображен Некрасов у постели умирающего Белинского. Вы видите огромную, прекрасную, красиво обставленную комнату, из которой видна другая, обставленная не хуже. Перед смертью Виссарион Белинский занимал квартиру из нескольких комнат. Белинский умер не от нищеты и голода, а от чахотки. Но если человек умирает от чахотки, то почему в смерти виновато русское правительство. Сколько в разных странах мира умерло преждевременно знаменитых людей от дуэлей, чахотки, от неладов в семье, но никто за всю историю человечества, кроме русских интеллигентов, не додумался возводить за это на правительство своей страны обвинения в преднамеренных убийствах. Даже если бы Белинский умер действительно от голода и нищеты, то в этом был бы виноват не Николай, а современное общество, которое, как известно, всегда с равнодушием относится к выдающимся людям. Это всегда происходило и всегда будет происходить. Пушкин писал, например, Нащокину в марте 1834 года: "Я ему ставлю в пример немецких гениев, преодолевших столько горя, дабы добиться славы и куска хлеба". Юный Достоевский пишет брату: "В "Инвалиде", в фельетоне, только что прочел о немецких поэтах, умерших от голода, холода и в сумасшедших домах. Их было штук двадцать, а какие имена! Мне до сих пор страшно". А вспомним судьбу Сервантеса? В очерке посвященном Золя, Мопассан пишет, что "...одну зиму некоторое время он питался только хлебом, макая его в прованское масло... Иногда он ставил на крыше силки для воробьев и жарил свою добычу, нанизав ее на стальной прут. Иногда, заложив последнее платье, он целые недели просиживал дома, завернувшись в одеяло, что он стоически называл "превращаться в араба". Историки, клевещущие на Николая I, должны бы как будто знать, что выдающиеся люди бедствовали не только в царствование Николая I. И конечно, знают это, но продолжают лгать до сих пор.

V

Раз и навсегда необходимо положить конец масонской клевете о том, что в убийстве Пушкина Дантесом был заинтересован Николай I и что он будто бы жил с женой Пушкина. Клевета эта до сих пор усиленно распространяется находящимися в эмиграции членами Ордена. 13 ноября 1955 года в издающейся в Нью-Йорке еврейской газете "Новое Русское Слово" была помещена статья, автор которой снова утверждал клеветнические вымыслы о том, что Николай I будто бы жил с Пушкиной, и что узнав о смерти Лермонтова он сказал будто бы: "Собаке – собачья смерть". Николай I не только не был заинтересован в убийстве Пушкина, а старался, наоборот, предотвратить дуэль. Если, действительно, кто-нибудь был заинтересован в смерти Пушкина, то этим "кто-нибудь" уж скорее всего могут быть масоны, которых никак не устраивало все возраставшее духовное влияние Пушкина на русское общество. В книге В. Ф. Иванова "А. С. Пушкин и масонство" мы, например, находим следующие интересные данные: "Вопрос о дуэли Дантес решил не сразу. Несмотря на легкомыслие, распутство, и нравственную пустоту, звериный инстинкт этого красивого животного подсказывал ему, что дуэль, независимо от исхода, повлечет неприятные последствия и для самого Дантеса. Но эти сомнения рассеивают масоны, которые дают уверенность и напутствуют Дантеса." "Дантес, который после письма Пушкина должен был защищать себя и своего усыновителя, отправился к графу Строганову (масону); этот Строганов был старик, пользовавшийся между аристократами отличным знанием правил аристократической чести. Этот старик объявил Дантесу решительно, что за оскорбительное письмо непременно должен драться и дело было решено" (Вересаев. Пушкин в жизни. Вып. IV, стр. 106). Жаль, что за отсутствием за границей биографических словарей невозможно точно установить о каком именно Строганове идет речь. Может быть Дантес получил благословение на дуэль с Пушкиным от Павла Строганова, который в юности участвовал во Французской революции, был членом якобинского клуба "Друзья Закона" и который, когда его принимали в члены якобинского клуба воскликнул: "Лучшим днем моей жизни будет тот, когда я увижу Россию возрожденной в такой же революции". "Слухи о возможности дуэли получили широкое распространение, пишет Иванов, – дошли до императора Николая I, который повелел Бенкендорфу не допустить дуэли. Это повеление Государя масонами выполнено не было". В Дневнике А. С. Суворина (стр. 205), читаем: "Николай I велел Бенкендорфу предупредить. Геккерн был у Бенкендорфа. – Что делать мне теперь? – сказал он (то есть Бенкендорф. – Б. Б.) княгине Белосельской. – А пошлите жандармов в другую сторону. Убийцы Пушкина Бенкендорф, кн. Белосельская и Уваров. Ефремов и выставил их портреты на одной из прежних пушкинских выставок. Гаевский залепил их." Бенкендорф сделал так, как ему посоветовала Белосельская. "Одним только этим нерасположением гр. Бенкендорфа к Пушкину, – пишет в своих известных мемуарах А. О. Смирнова, – говорит Данзас, можно объяснить, что не была приостановлена дуэль полицией. Жандармы были посланы, как он, слышал, в Екатерингоф, будто бы по ошибке, думая, что дуэль должна происходить там, а она была за Черной речкой, около Комендантской дачи". "Государь, – пишет Иванов, – не скрывал своего гнева и негодования против Бенкендорфа, который не исполнил его воли, не предотвратил дуэли и допустил убийство поэта. В ту минуту, когда Данзас привез Пушкина, Григорий Волконский, занимавший первый этаж дома, выходил из подъезда. Он побежал в Зимний Дворец, где обедал и должен был проводить вечер его отец, и князь Петр Волконский сообщил печальную весть Государю (а не Бенкендорф узнавший об этом позднее). Когда Бенкендорф явился во дворец, Государь его очень плохо принял и сказал: "Я все знаю – полиция не исполнила своего долга". Бенкендорф ответил: "Я посылал в Екатерингоф, мне сказали, что дуэль будет там". Государь пожал плечами: "Дуэль состоялась на островах, вы должны были это знать и послать всюду". Бенкендорф был поражен его гневом, когда Государь прибавил: "Для чего тогда существует тайная полиция, если она занимается только бессмысленными глупостями". Князь Петр Волконский присутствовал при этой сцене, что еще более конфузило Бенкендорфа." (А. О. Смирнова. "Записки").

VI

Последователями Герцена в отношении клеветы на русское прошлое являются не одни большевики, а и живущие в эмиграции члены Ордена Русской Интеллигенции. В издающейся в Париже на деньги масонов газете "Русская Мысль" в рецензии на вышедшую в Западном Берлине книгу А. Лясковского, рецензент с восторгом приветствует этот очередной поклеп на прошлое России. Лясковский, начинает предисловие к своему "исследованию" следующим клеветническим утверждением: "Мартиролог русских писателей это, в сущности, мартиролог русской литературы, ибо если перечислить подвергшихся на протяжении двух веков преследованиям, то не сразу придет на мысль имя писателя, который преследованиям не подвергался". "Автор прав, – угодливо соглашается Слизкой, благополучного писателя сразу вспомнить трудно, а это означает, что преследования не имели случайного характера". Про книгу Мережковского "Александр I и декабристы" можно сказать тоже самое, что и про все его "исторические" романы из русской жизни это принципиальное искажение русской истории, изображение согласно установленных Орденом Русской Интеллигенции клеветнических трафаретов. Чтобы читатель, не знакомый с русскими историческими романами Д. Мережковского, имел представление о клеветническом стиле этих романов приведем выдержку из его романа "14 декабря": "Лейб-гвардии дворянской роты штабс-капитан Романов Третий, чмок", – так шутя подписывался под дружескими записками и военными приказами великий князь Николай Павлович в юности и так же иногда приговаривал, глядя в зеркало, когда оставался один в комнате. В темное утро 13 декабря, сидя за бритвенным столиком, между двумя восковыми свечами, перед зеркалом, взглянул на себя и проговорил обычное приветствие. – Штабс-капитан Романов Третий, всенижайшее почтение вашему здоровью – чмок." Внешность Николая изображается Мережковским согласно тенденциозному, окарикатуренному описанию злейшего врага Николая – А. Герцена. Но и так уже карикатурное описание Герцена еще более окарикатуривается и получается уже двойная карикатуракарикатура в квадрате: "Черты необыкновенно-правильные, как из мрамора, высеченные, но неподвижные застывшие." "Когда он входит в комнату, в градуснике ртуть опускается", – сказал о нем кто-то. Жидкие, слабовьющиеся волосы; такие же бачки на впалых щеках; впалые темные, большие глаза; загнутый с горбинкой нос; быстро бегущий назад, точно срезанный лоб; выдающаяся вперед нижняя челюсть. Такое выражение лица, как будто вечно не в духе: на что-то сердится или болят зубы. "Апполон, страдающий зубною болью", вспомнил шуточку императрицы Елизаветы Алексеевны, глядя на свое угрюмое лицо в зеркале; вспомнил также, что всю ночь болел зуб, мешал спать. Вот и теперь – потрогал пальцем – ноет; как бы флюс не сделался. Неужели взойдет на престол с флюсом. Еще больше огорчился, разозлился. – Дурак, сколько раз тебе говорил, чтобы взбивать мыло, как следует. закричал на генерал-адъютанта Владимира Федоровича Адлерберга или попросту "Федоровича, который служил ему камердинером". И в таком лживом и пошлом тоне написан весь "исторический роман". Сцены допроса Николаем I декабристов изображены Мережковским в родственном его душе стиле густой психопатологии. И Николай, и большинство декабристов изображены, как жалкие неврастеники разыгрывающие нелепый и страшный фарс. Д. Мережковский забывает, что Николай I очень мало походил на интеллигентов, духовно развинченных интеллигентных хлюпиков, выдающимся представителем которых был сам Мережковский. Ордену Русской Интеллигенции пришлись по душе романы Мережковского о декабристах. Если в описании внешности Николая Мережковский шел от карикатурного описания внешности сделанного Герценом, то в описании поведения Николая во время первых допросов декабристов некоторые из "историков" пошли вслед за Дм. Мережковским придворным лакеем Ордена Русской Интеллигенции. В восторженной рецензии на книгу проф. М. Зызыкина "Император Николай I и военный заговор 14 декабря 1825 года", помещенной в "Нашей Стране" и в "России", Н. Николаев находит нужным оправдывать "истерическое поведение" Николая, пишет: "Не трудно представить себе в каком душевном состоянии и нервном напряжении оказался Император. Николай I, в ночь, после подавления восстания. Этим объясняется его истерическое поведение, радость смешанная с ужасами прошедшего дня". На самом же деле "истерическое поведение" Николая I основано не на его нервных переживаниях, а на сознательном историческом подлоге сделанном М. Зызыкиным. Глава III книги Зызыкина "Допросы декабристов" составлена так, что читатель может подумать, что Зызыкин пользовался подлинными историческими материалами. На самом же деле "Допрос Князя Трубецкого, Допрос К. Ф. Рылеева, Допрос кн. В. М. Голицына – ничто иное как беллетристические измышления Д. Мережковского. Выдавая клеветнические измышления Мережковского за подлинные материалы допросов – проф. Зызыкин совершает подлог, приводя же книги Мережковского целые страницы, и не оговаривая, что они написаны Мережковским, проф. Зызыкин совершает литературное воровство уголовное преступление. Вот с помощью каких аморальных средств проф. Зызыкин создает впечатление об "истерическом поведении" Николая I во время первых допросов декабристов. Материал, напечатанный на стр. 87-107, то есть двадцать страниц, за исключением нескольких десятков строк, полностью, без всякий изменений, списаны проф. Зызыкиным из романа Мережковского "14 декабря".

VII

Известный эластичностью своей совести Роман Гуль недавно издал романизированный пасквиль "Скиф в "Европе", в котором злодею Николаю I противопоставляется благородная личность одного из основателей Ордена Русской Интеллигенции – Михаила Бакунина. Роман начинается фразой: "Император выругался извощичьим ругательством" и продолжается в обычном для русской интеллигенции духе площадной, цинично-бесстыдной клеветы по адресу Николая I. Начинается обычная интеллигентская хлестаковщина. На каждом шагу Николай I демонстрирует свою реакционность и свою "неинтеллигентность". "Если явилась необходимость, – говорит он, – арестовать половину России только ради того, чтоб другая половина осталась незараженной, я бы арестовал". Метод "романиста, Гуля" также прост как и методы Герцена, Мережковского и Зызыкина. Сущность его "заключается в следующем: "на политических врагов "Ордена необходимо клеветать, не считаясь с исторической правдой". Изображая ненавистного ему русского "исторического деятеля, он заставляет его на протяжении двух страниц совершить, или произнести, все придуманные на его счет, членами Ордена, в течение десятков лет, пошлости. Поступки у героев пошлейшие, мысли еще пошлее. Вот как, например, думает Николай I в написанном Гулем пасквиле: "И идиотический пиджак графа Татищева? Лейб-гвардии поручик, семеновец, приехал из Европы – в пиджаке! Хотел оказать милость, обласкав невесту Стюарта, спросил с всегдашней веселостью в отношении к девицам. И вдруг: – "Дозвольте моему жениху носить усы. – Усы в инженерном ведомстве, в любимом детище царя! В невероятную свирепость приходил император. К тому ж замучили чирьи: ни сесть, ни встать..." В таком стиле написано все это унылое и бездарное подражание талантливому историческому вранью Мережковского о Николае I. Пасквиль Гуля был, конечно, немедленно одобрен на страницах еврейской газеты "Новое Русское Слово" еврейкойменьшевичкой, в конспиративных целях пишущей под псевдонимом Веры Александровой. Пасквилю Гуля посвящена большая рецензия, всячески прославляющая Бакунина. "Насколько читатели в общем знакомы со взглядами Николая Первого, – пишет мадам Шварц, – и со зловещей ролью сыгранной им в русской истории первой половины прошлого века, настолько они мало знают о Бакунине в обоих ипостасях – русской и европейской". Хулиганский метод, к которому прибегает Р. Гуль для создания "образа" Николая I, мадам Шварц вполне устраивает, и она не считает необходимым возразить против него в своей рецензии, восхваляющей действительно зловещую фигуру Бакунина, высказавшего коммунисту Вейтлингу свою заветную мысль, что "Страсть к разрушению, есть в тоже время творческая страсть". Но отдельных членов Ордена Русской Интеллигенции "роман" Гуля все же покоробил бесстыжим искажением духовного облика Николая I и, один из них, известный критик Адамович нашел нужным даже робко возразить против "творческих" методов Романа Гуля. "Николаю I в нашей литературе не повезло, – пишет известный критик Г. Адамович в помещенной в "Русской Мысли" рецензии на "Скиф в Европе". – Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью, (у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого, самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто, как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для современников, человек этот был незаурядный, а главное – воодушевленный истинным стремлением к служению России на царском посту..." Повторив затем ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против Николая I, о том, что "Несомненно был в нем и солдат, "прапорщик" по Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора , недостаток общего образования, недостаток "культуры", как выразились бы мы теперь", Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского "прогрессивного" интеллигента вывод: "Но все-таки это был человек, если не великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней предназначенный, – особенно в конце жизни..." "Беспристрастия, – пишет Г. Адамович, – должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о "настоящем" царе, не случайно произвел он на современников такое впечатление". Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен, когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить, отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, или Герцену. К сожалению большинство современников Маклакова поверило не тем, кто говорил правду о настоящем царе, а поверило Герцену и Льву Толстому заклеймившего Николая I несправедливым прозвищем "Николая Палкина."