Текст книги "Ищите Солнце в глухую полночь"

Автор книги: Борис Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

24

В Москву я приехал рано утром. В университете было пусто и безлюдно, и мои шаги отдавались по всему зданию.

Я поднялся в лабораторию. Там еще никого не было. Включив свою установку, я стал ждать, когда она прогреется. В запасе у меня было десять свободных минут.

Итак, снова работа. В моем распоряжении три месяца, девяносто дней. За это время я должен убедиться, что иду по верному пути. И это не так уж мало. Или убедиться в обратном. А это, может быть, еще больше. Потому что придется забыть о старом пути и о том, чего это стоило, и искать новое решение. Найти его будет легче – в том, конечно, случае, если оно вообще существует... Но все равно одной дорогой станет меньше. И время у меня есть. В моем распоряжении девяносто суток.

Тихо гудела установка. Десятки желтых неоновых глаз смотрели на меня внимательно и настороженно. Я подмигнул им и стал набирать коэффициенты уравнений, вполголоса напевая.

Никогда еще мне не работалось так хорошо. С утра я шел в лабораторию и пропадал там до позднего вечера. Сразу же после приезда я нашел несколько ошибок в своих расчетах и даже удивился, как не мог не заметить их раньше. Новая схема сразу же дала обнадеживающие результаты. Мне довольно быстро удалось добиться устойчивой и надежной работы усилителя в большом диапазоне частот. Правда, сделано было совсем немного по сравнению с тем, что предстояло, но даже это радовало – я был уверен, что иду по верному пути.

Мне не удалось найти ни одного ученика, и первое время я три-четыре раза в неделю по вечерам ездил на Северянку, на овощные склады, но платили там мало и слишком далеко было добираться. Да и жаль было терять драгоценные часы. Я решил занять пока у Валентина, а летом где-нибудь основательно подработать и тогда рассчитаться с ним.

И я с головой погрузился в работу.

25

Дела надолго задержали Валентина Малинина в Ленинграде. Ему хотелось скорее вернуться к своей работе, а он ходил по всяким учреждениям, кого-то убеждал, кого-то выслушивал, с кем-то спорил. И вся эта «деловая жизнь» подавляла своей бессмысленностью. По понятиям Малинина, никак нельзя было называть «делом» мелочные хозяйственные споры, долгие бдения в приемных важных должностных лиц и хитрые манипуляции по добыванию какого-нибудь сверхчувствительного осциллографа.

И как-то сама собой приходила мысль, что должность начальника неудобная и даже вредная, потому что он, физик, наполовину перестает быть физиком. А так как физик, что давно доказано, никогда не сможет стать администратором, то из половины физика не получится и четверти администратора. Но должность начальника существовала, и ее занимал он, Валентин Малинин, и оставалось только удивляться, как другие не видят его административной бездарности. Валентин с удовольствием сложил бы с себя звание начальника, но что-то не находилось таких умников, которые согласились бы сменить его, а на дураков вышестоящее начальство не соглашалось.

Только в апреле Малинин вырвался из этой суеты. Приехал он поздно и сразу же направился в лабораторию. Он подумал, что Андрей наверняка сейчас там, и действительно так и было.

Андрей рассеянно поздоровался, попросил:

– Подожди немного, а? Я быстро.

И, сощурившись, продолжал рассматривать осциллограммы, что-то быстро записывая в журнал.

Настольная лампа горела тускло, и в ее неярком свете лицо Андрея казалось особенно утомленным.

– Ну, как съездил? – спросил он наконец.

– Отлично. А как твои дела?

– Даже не знаю. Вероятно, неважно.

– Но ведь установка работает, – сказал Валентин.

Андрей покачал головой.

– Работает, да не так...

– Но ведь установка работает! – повторил Валентин и внимательно посмотрел на него.

– Только при малых начальных условиях и слабых возмущениях. Тут она ведет себя почти прилично. Пока по крайней мере я еще не предъявлял ей серьезных претензий. Но стоит усилить входные сигналы, и решение начинает разваливаться. И я ничего не могу поделать.

– Пока не можешь.

– Да, конечно, пока. А может быть, и никогда не получится.

– Это только кажется. Так всегда кажется, если что-то долго не получается.

– Наверно... А впрочем, не знаю. Сейчас я ничего не знаю. Знаю только, что я бьюсь над ней как проклятый, а она не хочет работать.

Валентин посмотрел на бумаги, лежавшие на столе. Весь стол был завален бумагами, и все они были исписаны уравнениями и исчерчены схемами, и очень много было перечеркнуто. Он попробовал разобраться, но скоро положил листки обратно.

– Боюсь, Андрей, что эта машина доконает тебя... Ты скверно выглядишь. И вообще такая задача не по плечу одному человеку. Надо подождать. Попытаемся сделать так, чтобы твою тему включили в план будущего года. Может быть, тогда я и сам займусь ею.

– Недурно придумано, – вздохнул Андрей. – Остается дождаться нового года. Восемь месяцев – ведь это совсем немного, а? Только из этого ничего не выйдет, шеф!

А на следующий день, работая за своим столом, Валентин услышал позади громкий треск. Он обернулся и увидел, что Андрей быстро выдергивает провода из сети, а вся установка дымится.

Катастрофа длилась несколько секунд, но последствия были ужасны. Все измерительные приборы зашкалились, и стрелки их искорежились и погнулись. Запах гари, едкий и острый, наполнил лабораторию.

Он спросил Андрея:

– Отчего это произошло?

– Не знаю... – Андрей подпер голову кулаками. – По моим расчетам, ни в одном контуре такой генерации возникнуть не могло.

– А ты не мог ошибиться?

– Не думаю... Здесь, по-видимому, что-то такое, чего мы еще не знаем.

– Ладно, потом разберемся. Давай посмотрим, что уцелело.

Они тщательно проверили всю установку.

– В общем не так уж все страшно, – наконец сказал Валентин. – Могло быть и хуже. Главное, целы усилители. Но недели на три она из строя вышла.

– Пожалуй, – подавленно согласился Андрей. – И у тебя теперь неприятности начнутся...

– Ну, это уже не твоя печаль... Как-нибудь переживу.

Неприятности начались в тот же день. Валентина вызвали в НИС*[Научно-исследовательский сектор.] и вежливо попросили объяснить, на каком основании в его лаборатории посторонние лица портят ценнейшее оборудование. Его ответная речь была менее деликатной и никого не удовлетворила. Андрею запретили работать в лаборатории, а весь этот возмутительный случай решили разобрать на заседании кафедры.

Дело в том, что в лаборатории Валентина было две ЭМУ. И соседняя лаборатория давно добивалась, чтобы вторую машину передали им. Пока что Валентин успешно отражал натиск, но его друзья-враги не теряли надежды заполучить установку. И вдруг она ускользнула из-под самого их носа. Соседи были в ярости и при встрече, любезно улыбаясь, обжигали его гневными взглядами. Ясно было, что на заседании кафедры они попытаются его утопить.

Валентин проверил расчеты Андрея и убедился, что он прав. Это было действительно что-то новое и довольно любопытное. Они провели несколько экспериментов на второй установке, но картина еще больше запуталась. Разбираться не было времени – до заседания кафедры оставалось два дня. Валентин едва успел привести все в порядок, но на ринг вышел с олимпийским спокойствием.

Когда они явились, оппозиция была на месте. Их ласковые улыбки и дружеские кивки не предвещали ничего хорошего. Нейтральные жевали бутерброды и спорили о хоккейном матче «Спартак» – ЦСКА.

Андрей вел себя так, словно явился на дружеское чаепитие, – невозмутимо просматривал свою записную книжку и изредка скучающе поглядывал в окно.

Ждали заведующего кафедрой. Наконец появился и он, потряхивая седой гривой. За эту гриву и мощный ум его почтительно величали Львом – разумеется, за глаза, так как имя у него было самое что ни на есть обыкновенное – Иван Васильевич. Лев шумно уселся за стол и обвел аудиторию сонным взглядом. Вопросительно сказал:

– Начнем, а?

Это прозвучало словно удар гонга.

Противник немедленно ринулся в атаку. Удары были сильны и коварны. Каждый выступавший считал своим долгом выразить недоумение по поводу случившегося. Оказывается, допускать к такой сложной и дорогостоящей установке неквалифицированных людей по меньшей мере легкомысленно, и руководителю лаборатории дали ясно понять это. Все выступавшие выражали глубочайшее сожаление по поводу случившегося и утверждали, что впредь ничего подобного повториться не должно. Карфаген непременно надобно разрушить, то есть виновные должны быть наказаны, непосвященные изгнаны из храма науки. А впрочем, мягко добавляли ораторы, они, непосвященные, вполне могли бы остаться в прихожей, то бишь в преддверии храма... И справедливость, конечно, должна восторжествовать, то есть установку следует отремонтировать и передать второй лаборатории...

Валентин смотрел на Льва – тот со скучной миной рисовал в блокноте чертиков и, казалось, ничего не слыхал. Но все отлично знали, что это маска.

Противник торжествовал. Победа была полной и окончательной, и речь защитника казалась явно лишней. Но Валентин вышел к доске и взял в руки мел. Он никого не оправдывал. Он писал только формулы и уравнения, изредка поясняя их – очень кратко и многое не договаривая.

Стало тихо. Лев перестал рисовать чертиков и поднял голову.

Валентин перешел к другой доске.

Враги больше не нападали – они работали. Они хотели знать, как и что. Они утверждали и сомневались, соглашались и отвергали. В их «почему» не было возмущения, а только нескрываемый интерес.

Валентин остановился и взглянул на Андрея. Тот понял его, кивнул и направился к доске. Это было рискованно – в спорах Андрей не отличался особой вежливостью и почтением к авторитетам, – но Валентин решил довести дело до конца. Андрей отбивался хладнокровно и точно, хотя немного резковато. Он только на секунду задумывался, когда Лев задавал вопросы.

Лев был явно доволен ответами Андрея, но задал еще более коварный вопрос. Андрей обстоятельно ответил. Лев хитро оглядел аудиторию, словно спрашивая: что дальше? Андрея опять забросали вопросами и возражениями. А когда страсти накалились до предела, Лев внезапно охладил их:

– Ну, так что же мы решим? – И лукаво улыбнулся.

Кто-то рассмеялся.

– Помиловать и представить к награде.

Приняли единогласно.

Главарь оппозиции ехидно спросил у Валентина в коридоре:

– А как «Спартачок»-то, Валька?

Валентин болел за ЦСКА и молча проглотил пилюлю. Главарь великодушно насладился его молчанием и предложил:

– Пошли в буфет – отличное пиво привезли. – И с сожалением добавил: – А установку твой вундеркинд все-таки угробил. Хорошая была машина...

– Ладно, ладно, – мирно отозвался Валентин. – Все равно ты ее не получишь.

– Ну, это мы еще посмотрим!

В буфете уже сидел Лев и ласково разговаривал с Андреем. Андрей смущенно улыбался, сразу превратившись в покорного ученика.

26

Лев неожиданно спросил:

– А теперь признавайтесь, почему не сработала система защиты? – И строго добавил: – Только без вранья.

«Ну вот, – уныло подумал я, – попался... Сейчас Лев отгрызет мне голову».

– Я отключил ее.

– Даже так? – Он выжидающе посмотрел на меня.

– Во-первых, эта система сделана с большим запасом – установка рассчитана на более сильные токи...

– Это не довод.

– Ну да, не довод. И совсем не потому отключил ее... Дело в том, что последнее время я работал с большими постоянными времени, а при таком режиме в высокочастотных контурах появляются очень короткие, но довольно мощные импульсы, я еще не разобрался, откуда они берутся. Вероятно, тоже как-то связаны с генерацией. Там, где эти импульсы представляли какую-то опасность для машины, я поставил фильтры. Но защита все-таки срабатывала на эти импульсы, и я отключил ее, а против обычных жучков поставил медленные реле, которые на эти импульсы не реагируют, а потом все проверил – было нормально...

– А что-нибудь понадежнее нельзя было придумать?

– Можно, наверно. Но когда я делал расчеты, видел, что никаких ляпсусов там быть не может и реле в любом случае должны сработать.

– Но ведь не сработали?

– Откуда же я мог знать, что возникнет эта генерация? Ведь никакими теориями она не предусмотрена.

– Знать-то вы не могли, конечно, но когда забираешься в такие неисследованные дебри, надо ожидать любых неприятностей.

– Теперь-то знать буду...

– Вздуть бы тебя надо за такие фокусы, – сказал Лев, переходя на «ты».

– Наверно! – Я понял, что гроза миновала.

– Что «наверно»? – рассердился он. – Не наверно, а точно. Только работы себе прибавляешь. У тебя что, времени много?

– Нет, конечно...

– То-то что нет, – проворчал Лев и вытер губы салфеткой. – Ну-ка, пойдем посмотрим твое хозяйство.

Валентин сидел за соседним столиком и все слышал. Когда мы выходили, он поднял стакан с пивом и подмигнул мне.

Мы прошли в лабораторию, и я стал подробно рассказывать Льву о своей работе, и он то ворчливо похваливал меня, то принимался ругать. Особенно долго ругал мой скверный почерк и возмущался тем, что я небрежно пишу букву «пси».

– Это же не буква, а сама поэзия! – говорил он. – Музыка! А ты царапаешь какой-то крючок! А ее не то что писать – рисовать надо. Вот так.

И он написал очень изящную букву «пси».

– Ты только вглядись в нее – она же на арфу похожа! А ты, случаем, не играешь на чем-нибудь?

– Нет.

– Жаль, – с искренним огорчением сказал он. – Ну, а музыку любишь?

– Конечно.

– И больше всего Бетховена?

– Почему именно Бетховена?

– А кого же? Все нынче любят Бетховена.

– Я предпочитаю Баха.

– Ну конечно, – сразу рассердился Лев. – Почему-то никто не скажет – Шуберт. А чем Шуберт хуже Бетховена или Баха?

Он с недовольным видом продолжал смотреть мои записи и тут же сердито спросил:

– А это что за хитрый способ стабилизации?

Я объяснил.

Он покачал головой.

– Мудришь ты, парень. Хорошо, но ненадежно. В производство пойдет – придется переделать.

– Но ведь точность у меня выше, а насчет надежности можно еще подумать.

– Ну думай, – нехотя согласился он.

Я спросил его о генерации – что это может быть?

Лев улыбнулся.

– А это уж как ты окрестишь ее. Что-нибудь вроде «тэта-резонансного эффекта Шелестина». Звучит? – спросил он и сам же ответил: – Звучит!

– Неужели до меня никто этого не обнаруживал?

– Никто. До тебя ЭМУ вообще в таких режимах не использовали. – И нахмурился: – Ну, ты только не очень-то заносись. Погордиться немного можно, но все-таки твое открытие дело случая. А вообще-то ты молодец. Работай... – Он поднялся. – Ну прощай.

Увидев, что я тоже поднимаюсь, недовольно сказал:

– Не провожай – не люблю.

И ушел, откинув назад седую голову, больше похожий на маститого дирижера, чем на ученого.

– Поздравляю, – сказал Валентин. – Мы дешево отделались. И Льву ты, видно, здорово понравился.

– Ну да, – сказал я. – Есть с чем поздравлять.

– Ну, знаешь ли! – возмутился Валентин. – По твоей милости мы так могли влипнуть, что тебя и на порог сюда не пустили бы. Установку-то ты действительно угробил. Ладно, мы этих церберов раздразнили, и они не успели докопаться, в чем дело. Да и мне могло влететь.

– Знаю. Но что мне сейчас-то делать? – Я посмотрел на искалеченную установку. От нее все еще противно пахло сгоревшей изоляцией. – Ведь если ее ремонтировать – еле-еле за десять дней управишься. Да и то если достанешь детали.

– Зачем тебе самому ремонтировать? Завтра же я ее отправлю в мастерскую, – сказал Валентин.

– Тоже мне выход! Да раньше чем через месяц, мы ее оттуда не получим. А на чем я сейчас буду работать?

– На этой, – он кивнул на вторую ЭМУ. – Каждый день после четырех она в твоем распоряжении.

– Вот именно, после четырех. А потом – не могу же я перетащить на нее всю систему усилителей.

– Но другая-то работа у тебя есть?

– Есть, конечно...

– Да чего ты злишься тогда, не понимаю? Все равно это делать когда-нибудь надо.

– Какого черта, – сказал я. – Почему я должен радоваться? Да и не злюсь я вовсе.

Но я злился, потому что очень уж неудачно все складывалось. И эта генерация – теперь она надолго задержит мою работу, а у меня осталось всего два месяца... И то, что прошел уже месяц, как я расстался с Машей, и осталось еще два месяца до того, как я увижу ее, и мне хотелось махнуть на все рукой и уехать, потому что я просто не представлял, как я смогу прожить без нее эти два месяца.

– Извини, Валя, – сказал я.

– Да чего там, – сказал он и протянул мне сигареты. – Ведь мы всего лишь люди... Давай-ка лучше покурим – и по домам. Хватит на сегодня.

27

Маша думала, что только первые дни будет так плохо, а потом она привыкнет и станет легче. Но дни шли, очень длинные и медленные, а ей становилось все труднее. Она постоянно думала об Андрее. Обычно это не мешало ей – она занималась своими делами, и было такое чувство, что Андрей где-то рядом, совсем близко. А вечерами она чувствовала, как ее обнимают горячие руки, и ощущала его дыхание на своем лице, его губы и слышала, как он шепчет ей: «Я люблю тебя...» И было так хорошо, словно Андрей действительно был рядом.

А иногда она ничего не могла делать, просто сидела и глядела на его фотографию, которую всегда носила с собой, и тогда становилось совсем плохо. Так было, если запаздывало письмо от Андрея или ей казалось, что письмо запаздывает. Если она приходила домой, а письма не было, она часто глядела в окно и ждала, не идет ли почтальон, а если и вечером письма не было, она читала старые письма, и тогда становилось как будто легче.

Андрей писал часто. Получив письмо, она осторожно разрезала конверт и жадно прочитывала все от строчки до строчки, а потом медленно начинала сначала. Вечером, когда все уже спали, она перечитывала письмо и клала в сумку, чтобы на следующий день еще раз прочесть на лекции или в перерыве между семинарами.

Письма были разные. Андрей много писал о своей работе, подробно рассказывал о том, как он уживается со своей установкой, ссорится, «подлизывается» к ней, ругается и сердится на нее. Однажды он прислал два рисунка. На одном его ЭМУ – огромная, толстая, раздраженная, с десятью глазами, из которых сыпались искры, – нападала на Андрея и пыталась обхватить его десятью руками, сделанными из проводов, а он, очень маленький, отбивался от нее паяльником, закрывая лицо левой рукой в большой перчатке. На другом рисунке установка была тонкой, и стройной, и совсем миниатюрной. Андрей снисходительно похлопывал ее по плечу, и они улыбались друг другу. Рисунки были смешные и удачные. Она не знала, что Андрей так хорошо рисует, и вдруг подумала, что еще многого не знает о нем, но это совсем не беспокоило ее.

А иногда письма приходили короткие, написанные наспех, и она начинала тревожиться, и тогда ей особенно хотелось очутиться рядом с Андреем. Но был только апрель, и до его приезда оставалось полтора месяца.

А потом она получила письмо от Олега и страшно испугалась, увидев его почерк на конверте, – подумала, что с Андреем что-то случилось.

Олег писал:

«Маша, постарайся унять этого беспутного малого. Ты знаешь, как он живет? Встает в два часа дня, делает вид, что обедает – по его терминологии это легкий утренний завтрак, – садится за стол и начинает писать, высчитывать, перечеркивать и ругаться со мной и сам с собой. В четыре уходит в лабораторию, и до самой ночи я его не вижу. Один бог ведает, что он там ест и ест ли он вообще. Приходит к двенадцати ночи, ворчит на меня и укладывается спать, а сам идет на кухню варить какое-то черное зелье. Он утверждает, что это всего-навсего кофе, но он определенно врет. Потому что от этого адского пойла мертвые восстанут из гроба, а живые упадут замертво. А он пьет и – ничего. В восемь утра он будит меня и только тогда ложится сам. И так каждый день. И между прочим – и это действительно между прочим – он сдает экзамены зимней сессии. Каково?»

На следующий день Маша уехала к Андрею в Москву.

28

Мне совсем не хотелось уходить, но Маша все-таки выставила меня за дверь. Я потолкался по университету, купил сигареты и направился в лабораторию, но с полпути вернулся.

В комнате все было перевернуто вверх дном, ящики столов выдвинуты, мусор выброшен из самых дальних уголков нашей обители, а Маша стояла посредине – в цветастом халатике, в тапочках на босу ногу – и вытряхивала содержимое моего чемодана. Куча грязных рубашек и носков лежала на полу.

– Маша, что ты делаешь? – воскликнул я.

– А-а, явился... А что это ты покраснел так? Ну ничего, обойдется. Я подозревала, что совесть у тебя не чиста, вот и решила спровадить. Надо же, наконец, мне приступать к обязанности твоей жены.

– А ты действительно моя жена?

– Ну вот! А кто же еще? Самая что ни на есть законная, законнее быть не может... Слушай, а что тебе здесь надо? Я же сказала, чтобы ты не появлялся до вечера. Иди к своей противной ЭМУ и не мешай мне.

Я закрыл чемодан, сел на него и прижался лбом к теплым Машиным коленям. Наверно, все это было правдой – и неожиданная встреча, и эти две ночи, и то, что она действительно моя жена и стоит сейчас передо мной, – но поверить этому было трудно, невозможно.

Маша смотрела на меня, глаза у нее были счастливые и растерянные.

– Андрюшенька, милый... Я тоже не могу поверить. Я долго ждала этого и с самого первого дня, как ты уехал, думала, какая будет наша встреча... Но я не представляла, что можно быть такой счастливой. Иногда мне становится страшно: а вдруг все это пройдет, и все станет обычным, и окажется, что был только сон, – ведь такое счастье дается, наверно, не каждому... А чем я заслужила его?

Она улыбнулась и закрыла мне глаза ладонями.

– Не смотри на меня так... Я говорю глупости, наверно, но ведь известно, что от счастья глупеют. А быть твоей женой – действительно счастье...

Она помолчала и вдруг засмеялась.

– Что ты?

– Так, тебе знать не положено. Вспомнила кое-что... А теперь иди, не мешай мне.

– Подожди... Когда мы пойдем в загс?

Маша пожала плечами.

– А я откуда знаю?.. Это ж, наверно, не сразу делается. Надо какие-то бумажки, всякие там заявления. Не тратить же на это время сейчас? Мне же через три дня ехать надо. Не успеем, наверно...

Она внимательно посмотрела на меня и сказала:

– Чего ты волнуешься, не понимаю? Приедешь летом, тогда и распишемся и свадьбу сыграем.

– А если у нас будет маленький?

– Что значит «если»? – обиделась она. – Конечно, будет, не такая уж я... неспособная... А не все ли ему равно, когда он появится – через девять месяцев после «законной» регистрации или через семь?

Мы рассмеялись.

– А ты бы хотел, чтобы у нас был маленький?

– Да, хотел бы.

– Очень?

– Очень.

– Мальчика или девочку?

– Девочку. И чтобы она была похожа на тебя... Такая же красивая.

– Будет у нас девочка, милый... И обязательно похожая на тебя. А теперь иди...

Когда я вернулся вечером, Маша уже спала. Она дожидалась меня и заснула одетая, свернувшись калачиком и по-детски приоткрыв рот. Мне не хотелось ее будить, но было уже поздно, и я стал осторожно раздевать ее. Она не проснулась, и я уложил ее и не помнил, долго ли стоял над ней и смотрел, как она спит. Потом заметил, что все еще держу в руках ее блузку, и вдруг прижался к ней лицом.

Я не понимал, что происходит со мной. Не знал, как связать то, что было, и то, что есть.

В моей жизни бывали самые разные годы – тяжелые и не очень тяжелые, почти все – трудные и интересные; но было время, когда жизнь вдруг становилась бессмысленной и пустой. Были и минуты счастья, но даже тогда мне казалось, что все это не то, а самое настоящее, большое счастье где-то впереди, и все годы я ждал его... И было время, когда я примирился, что оно так и не встретится мне, и все-таки я ждал его. И вот оно пришло и наступает минута, когда смотришь на спящую женщину и все, что было до этого, кажется незначительным и таким далеким, словно жизнь начинается только теперь.