Текст книги "Командир сильных духом"

Автор книги: Борис Зюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Разведчицы сообщили, что, кроме денщика, в доме генерала никого нет, его охраняет один часовой, который меняется каждые два часа, а Ильген является не раньше 16 часов.

В 14.00 Струтинский на "адлере" подъехал к дому Яна Каминского, где его ждали Кузнецов и Стефаньский, одетые в форму офицеров рейхскомиссариата Украины. Струтинский был в форме солдата вермахта. Около 16 часов "адлер" подъехал к генеральскому особняку, все вышли из машины. Завидев немецких офицеров, часовой вытянулся, все беспрепятственно вошли в дом. Через минуту Кузнецов вышел и приказал часовому отдать винтовку и каску Струтинскому, а ему велел следовать за собой. В доме денщику и часовому объявили, что "господа немецкие офицеры" – советские партизаны и если изменники хотят жить, то должны помочь. В этой острой ситуации те колебались недолго. Под диктовку Кузнецова денщик написал на листке бумаги: "Мне надоело прислуживать немцам. Ухожу в партизаны. А чтобы не скучал без меня господин генерал, беру его с собой в лес".

До прихода генерала оставалось мало времени, кроме того, скоро должна была произойти смена караула, о чем напомнил часовой. Ему поверили и возвратили на пост. И как раз вовремя – к особняку подъехал "мерседес". Из него вышел высокий, крепко сложенный генерал-майор, "мерседес" уехал.

В доме Кузнецов, козырнув генералу, объявил, что тот арестован. От неожиданности генерал растерялся. Партизаны окружили его, связали руки, вставили кляп и предупредили, что его доставят через два дня по назначению, если он будет вести себя благоразумно. В противном случае уничтожат на месте.

Из особняка первыми вышли Стефаньский, Каминский, Струтинский и денщик. За ними Кузнецов вел Ильгена со связанными руками. Но как только все оказались на улице, генерал резким движением корпуса оттолкнул от себя Кузнецова, вырвал руки из петли, выплюнул изо рта кляп и стал призывать на помощь. Партизаны снова молниеносно набросились на него, сшибли с ног. Ильген отчаянно сопротивлялся: он сильно ударил Кузнецова ногой в живот, до крови укусил Струтинского за руку.

На крик генерала к месту происшествия поспешило несколько офицеров, оказавшихся вблизи особняка. Положение стало критическим: многие офицеры лично знали Ильгена, среди бросившихся на помощь могли оказаться и такие. Но Кузнецов не растерялся: на голову генерала он набросил полу его шинели и, когда подоспели офицеры, козырнув, представился как офицер СД. В подтверждение он предъявил гестаповский жетон и объяснил, что им задержан партизанский бандит, переодевшийся в немецкую форму и пытавшийся пробраться в генеральский особняк. Офицеры, конечно, были возмущены происками "партизана".

Казалось, все окончилось благополучно. Но Кузнецову этого было мало. Он предложил офицерам предъявить документы и, установив, что один из них является личным шофером Коха, решил взять его с собой в качестве "понятого". Перегруженный до предела "адлер" заревел и тронулся с места... Разведчики благополучно добрались до "маяка".

Медведеву лично не удалось побеседовать с Ильгеном: обстановка сложилась так, что генерала невозможно было доставить с "маяка" в отряд. Однако его допрашивал Кузнецов и получил ценнейшую информацию.

Каждая из операций по уничтожению гитлеровских ставленников на Украине заранее разрабатывалась командованием отряда. Большую инициативу, смелость, мужество, находчивость и настойчивость в их осуществлении проявил Н. И. Кузнецов. Все эти смелые до дерзости операции Николай Иванович Кузнецов совершал с Николаем Струтинским и другими партизанами. Принимали участие в их подготовке Валентина Довгер, Лидия Лисовская, Майя Микота.

Успешно действовали и партизаны-подпольщики. Ими был составлен список главарей украинских националистов, активно сотрудничавших с гитлеровцами и окопавшихся в Ровно. Девятнадцать этих предателей понесли заслуженную кару за свои злодеяния. Их ликвидировали Николай Поцелуев и Федор Кравчук. Несколько акций по уничтожению гитлеровских палачей в Луцке совершили Николай Григорьев-Громов и Виктор Измайлов.

Наступила пора активных разведывательных и боевых действий и для всего отряда. Из Москвы поступила радиограмма о том, что в ближайшее время ожидается крупная переброска гитлеровских войск с запада на восток через Ковель. Предлагалось максимально активизировать диверсионную деятельность на указанном участке.

Медведева это вполне устраивало: он давно думал, как лучше обмануть гитлеровцев, ввести их в заблуждение по поводу местопребывания отряда. Отправка группы за полтораста километров от Цуманских лесов под Ковель как нельзя лучше способствовала такому замыслу. Командиром этого небольшого самостоятельного отряда в сорок человек был назначен старый чекист и давний друг Медведева Владимир Григорьевич Фролов. Он должен был вести в заданном районе разведку, а замечательный подрывник, инженер-лейтенант Константин Маликов – совершать диверсии на железной дороге, действуя одновременно четырьмя группами. Причем разведчики должны были предварительно сообщать подрывникам точные данные о находящихся на станциях эшелонах.

Перед отправлением отряда Медведев напутствовал уходящих:

– Вам хорошо известно, что против небольших групп разведчиков гитлеровцы устраивают засады из двух-трех сотен солдат с пулеметами. Вам известно также, что стоит нам дать о себе знать, как против нас высылаются крупные части карателей. Не любят и боятся нас гитлеровцы. Но нам сейчас невыгодно с ними драться. Значит, надо, чтобы враги не знали, что вы часть нашего отряда. Нигде, ни одному человеку не говорите об этом. Не говорите даже об этом между собой. Забудьте мою фамилию, забудьте фамилию Фролова. Он также достаточно хорошо известен вражеской агентуре. С сегодняшнего дня зовите Фролова "дядя Володя" или просто "товарищ командир".

Отряд "дяди Володи" пробыл под Ковелем около трех месяцев, взорвав за это время 17 эшелонов и несколько мостов.

Были разосланы в разных направлениях еще несколько диверсионных групп, которые действовали в радиусе двухсот километров от отряда. Долгие недели и даже месяцы гитлеровцы совершенно не могли себе представить, где же теперь находится неуловимый отряд полковника Медведева. Впрочем, что уж говорить о гитлеровцах, если даже опытный партизан, Герой Советского Союза А. П. Бринский, сам возглавлявший разведывательный отряд, впоследствии вспоминал: "...Медведев, ведя главным образом разведывательную работу... так замаскировался, что о нем мало кто знал". А встреча с соединением дважды Героя Советского Союза С. А. Ковпака произошла случайно. Командир одного из полков этого соединения П. Е. Брайко вспоминает:

"Когда ковпаковцы вошли в густые Цуманские леса – часов в семь утра, – кто-то обстрелял Глуховский отряд, уже начавший располагаться на дневку. Перестрелка возникла, как шквальный порыв ветра. Кульбака скомандовал было в ответ: "Огонь!" Но по звуку ответных автоматов бывалые ребята поняли: рядом – свои.

– Да, это не немцы и тем более – не бандеровская "самодеятельность", – согласился с разведчиками Петро Леонтьевич Кульбака.

– Чистая работа! – заметил его начштаба Лисица. – А ну, разберитесь на месте, хлопцы. Пусть там прекратят огонь!.. Оказалось, это были медведевцы, принявшие сначала ковпаковцев за противника – из-за их трофейных мундиров. Теперь бойцы из разных отрядов братались, радуясь встрече. А скоро с визитом к Медведеву прискакали комиссар Семен Васильевич Руднев и Петро Петрович Вершигора.

Небольшой, но очень активный, чисто разведывательный отряд Медведева произвел на них сильное впечатление. Медведев дал ковпаковскому командованию ценные сведения, необходимые для дальнейшего продвижения по Ровенщине. Возвратившись, "Борода" (Вершигора) и комиссар долго восхищались увиденным:

– Вот это да!

– Это работа! Высший класс. Какие там есть люди!.."

К слову сказать, теперь, десятилетия спустя после Великой Отечественной войны, приятно вспомнить, что братьев по оружию, партизан Ковпака и Руднева, медведевцы приняли с большой сердечностью.

Сам Петро Петрович Вершигора об этой встрече вспоминал потом:

"Высокий, стройный, худощавый, в военных коверкотовых бриджах, с двумя орденами Ленина на груди, подтянутый, Медведев на первый взгляд производил впечатление человека, только что прилетевшего с Большой земли.

Второй год бреется каждое утро в тылу врага этот совсем не партизанского вида командир. Непривычный для нас запах одеколона дразнит ноздри. Месяцев двадцать назад где-то на Центральном фронте пересек он немецкие оборонительные рубежи, прошел Брянщину, Орловщину, Белоруссию и Украину, а бриться не переставал, белые воротнички не растерял, не сгорбился, не одичал в лесах и болотах, ставших для него жильем и местом трудной работы.

Штаб Медведева – такие же подтянутые партизаны. Исключение составлял толстяк в одежде, вахлаковато сидящей на его грузной фигуре. Как узнал я позже, это был помощник командира отряда по разведке – Лукин. Карманы оттопырены, они всегда полны разных бумажек. Он словоохотлив. По крайней мере, со мной. После того, как Медведев, познакомив нас, сказал: "Все, что интересует на юге, на западе и востоке, в зоне ста пятидесяти километров, можете узнать у него", – Лукин молча вопросительно поднял брови, и Медведев кивнул ему:

– Все, что интересует товарищей. Все! Понятно?

Я отмечаю про себя: "Подчиненные Медведева привыкли держать язык за зубами. Пожалуй, такое приказание они слышат от него впервые".

Уже после войны Вершигора рассказал Медведеву, как помогли ковпаковцам при следовании через Западную Украину эти данные о селах, в которых обосновались националисты. Соединение Ковпака благополучно, не тратя лишнего времени и сил, миновало эти села.

Медведев постоянно вел разведку во всех направлениях вокруг отряда. Он внимательно следил за скоплениями националистов и их передвижениями. Обычно командир всегда стремился нанести удар первым, не позволяя им накопить где бы то ни было значительных сил. Так было в бою и в селе Берестяном, в котором автор этих строк принимал участие, как боец.

К селу мы подошли затемно и тихо залегли на опушке. Берестяны расположены посреди поля, окруженного лесом. Стояла теплая, туманная ночь. На преющем насте чуть влажных листьев лежать было тепло и уютно невероятно тянуло ко сну. Мы спасались тем, что каждые две-три минуты дергали друг друга за руки и тормошили.

Но вот начало сереть. В предрассветном тумане едва вырисовывались расплывчатые контуры отдельных хат, метрах в трехстах от нас. Проступало из мглы и убранное поле перед нами. И вдруг я увидел, как от этих хат отделилось несколько человеческих фигур. Они двигались по направлению к нам. Эти вооруженные винтовками люди шли, попыхивая цигарками и непринужденно переговариваясь, не подозревая о нашем присутствии. Цепь зашевелилась, дрему как рукой сняло.

"Огонь!" – прозвучала команда.

Грохнул залп. Бандиты пригнулись и скачками помчались к селу. Два-три из них свалились и остались лежать. Остальные добежали до села.

Мы встали и ринулись вперед по полю. Накануне меня зачислили в пулеметный расчет, и теперь я тащил с четвертым номером "максим". Пулемет был старый, видавший виды. У него отвалилось колесо. Пришлось его нести. Наконец мы вышли на огневой рубеж. Залегли. "Максим" дал короткую очередь и затих. Я начал стрелять из своего карабина. И снова мы поднялись и побежали.

Казалось, около самых ушей что-то повизгивало. Я не сразу сообразил, что это были пули. А когда понял, подумал почему-то, что они летят не со стороны противника, а с нашей, посланные теми, кто бежал за мной, и, стало быть, не могут причинить мне вреда.

В какое-то мгновение я попытался разобраться, страшно мне или нет? Но эти мысли, не успев даже четко оформиться, тонули в море недоумения: что же такое бой и к чему все это приведет? И нужно было выполнять все то, что приказывал командир взвода. На бегу он часто останавливался, что-то кричал, жестикулировал. Глаза его налились кровью и, обычно тусклые, теперь лихорадочно блестели. Но мы и сами понимали, что нужно не отставать и не слишком вырываться вперед.

Слева, недалеко от меня, в полный рост бежал Толя Чернобай. Он то и дело останавливался и, действуя ручным пулеметом, как автоматом, давал прямо с рук короткие очереди. "Вот дает! – подумалось мне. – А ведь у нас в институте на курсе Толя был самым скромным и тихим парнем, всегда оставаясь как-то в тени". И тут я почувствовал, что задыхаюсь, потому что бегу пригнувшись. Выровнялся в полный рост. Бежать стало легче. Наконец мы ворвались в село. Бандиты не выдержали нашего удара и бежали. Человек семьдесят сдались в плен, с полсотни оказалось перебито.

Все время меня не покидала смутная тревога: кого-то я искал глазами среди товарищей, не находил и никак не мог понять, кого же мне нужно? И только когда услышал, как один из бойцов сказал, что убит мой товарищ Левко Мачерет, понял, кого ищу.

Командир первого взвода Гриша Шахрай был ранен. Он потерял много крови и выбыл из строя. Командование принял помкомвзвода Мачерет. Он вырвался вперед. Бандиты сосредоточили огонь на нем. Пришлось залечь. Когда подоспели остальные подразделения роты, Левко поднялся в полный рост и крикнул: "За Родину! За Сталина! Вперед!" В то же мгновение пуля попала ему в подбородок и вышла навылет из темени – мгновенная смерть. Взвод пошел в атаку, а два бойца подняли его тело и отнесли на телегу.

Мы двигались по лесу в лагерь. Ребята, возбужденные боем, наперебой рассказывали друг другу, что с кем произошло. Я слушал отдельные фразы, воспринимал их словно издалека и все не отрывал взгляда от телеги, поскрипывавшей немного впереди. На ней лежало непривычно длинное тело Левко, прикрытое плащ-палаткой. Было, должно быть, около полудня – солнце стояло высоко. Но Левко его уже не видел и не увидит никогда. Всего два десятка лет довелось ему глядеть на золотой диск.

На следующий день утром я зашел к Володе Ступину. Насупившись, он гравировал на цинковом листе, вырезанном из патронного ящика, надгробную табличку. Вверху на ней искусно были изображены орден Отечественной войны и медаль "Партизану Отечественной войны"...

Вскоре за чертой лагеря, на небольшой полянке, окаймленной могучими вековыми соснами, безмолвно выстроился в каре весь отряд. В центре свежая могила. Рядом с ней, на высокой земляной насыпи, завернутые в белые парашютные полотна, лежали три погибших во вчерашнем бою партизана Мачерет, Петренко, Семенюк. Тут же стояли Медведев, Стехов и работники штаба.

Сергей Трофимович вышел вперед:

– Товарищи! Сегодня мы хороним трех дорогих наших друзей... Лежат они смирно, словно в строю стоят, но никогда уже не встанут, не пойдут плечо в плечо в партизанскую атаку. Трудно примириться с этой мыслью...

Вот Левко Мачерет. Наш Левко. Он был замечательный человек: простой, непосредственный и честный парень. Никогда не лукавил, все, что было на уме, он бесхитростно и прямо высказывал всем. Любил людей, стихи и часто мечтал. Мечтал о человеческом счастье. Мечтал возвратиться в Москву и написать книгу об отряде, о своих друзьях. И не удалось. Теперь мы хороним его и его мечты... Но свой солдатский долг он выполнил до конца. А если бы на мгновение пожертвовал долгом ради себя, если бы не поднялся под огнем первым сам и не поднял взвод в атаку, может быть, и остался жив.

Потом Стехов говорил о Петренко и Семенюке. А я все смотрел на торжественное, восковое лицо Левко. На середине его подбородка запеклась небольшая круглая ранка. Снова был солнечный ветреный день. Вершины сосен шумели протяжно и глухо. Но тут, на поляне, цепенело затишье, словно ветер не решался нарушить скорбную минуту. Лишь изредка он прокрадывался среди стволов и чуть шевелил золотистые кудри Левко.

Наконец тела положили в общую могилу. Медведев и Стехов бросили первые горсти земли, и сразу же десяток лопат засыпали ее. Вкопали три столбика, увенчанные красными звездами. Подровняли холмик. Медведев взмахнул рукой: грянул троекратный салют. И все... Разошлись по подразделениям.

5

По-видимому, ковпаковских командиров поразила не только исключительная дисциплинированность медведевцев, образцовый порядок и четкость во всех делах, но и высокий духовный накал их жизни. А этому вопросу Медведев уделял особое внимание...

Образцом офицерской доблести и чести были прежде всего он сам и его помощники. В тылу врага для партизан они являлись главными полпредами Родины.

Говорил Медведев мало, но каждое его слово было для партизан непреложным законом. "Полковник считает, что нужно сделать так..." И все делалось именно так, как сказал Медведев, который любой случай, любое событие в отряде всегда умел использовать в воспитательных целях.

Однажды небольшая группа бойцов на десяти пароконных подводах отправилась на мельницу, чтобы запастись мукой. По дороге они нос к носу на узкой лесной просеке встретились с эсэсовцами-карателями. Ехавший на передней подводе с пулеметом испанец Пересс открыл огонь и первыми же очередями убил командира и начальника штаба эсэсовского батальона. Гром пулемета на тихой лесной дороге был настолько неожиданным для немцев и наших заготовителей, что и те и другие бросились бежать: немцы в одну сторону, партизаны – в другую.

Пересс стрелял до тех пор, пока не израсходовал все патроны. Расстреляв боеприпасы, пулеметчик собрал оружие, брошенное немцами, взял документы убитых эсэсовцев и пошел следом за партизанами.

Поверить в то, что один партизан обратил в бегство две сотни карателей, было трудно, но бумаги, взятые Перессом у убитых командира и начальника штаба, не оставляли никаких сомнений: все было именно так, как рассказывали незадачливые заготовители. Партизаны добродушно подтрунивали над рассказчиками. Но Медведев побледнел от гнева:

– Позор! Как вы могли оставить товарища одного? Почему бежали, заячьи души?! А если бы каратели залегли или бросились за вами?

Веселое настроение мигом сменилось запоздалым раскаянием...

Образцом воинской доблести и бесстрашия был комиссар Сергей Трофимович Стехов. Комиссар рвался в бой всегда. Медведев его обычно не пускал, придерживал, но иногда делал исключение: бойцы должны были видеть своего комиссара в рядах сражающихся. Комиссар на линии огня, впереди, когда отряду трудно, – это было убедительнее самых хороших политбесед и призывов. Вне лагеря партизаны называли Медведева между собой Полковником или Командиром. Стехова – товарищ Комиссар.

Безусловно, командир и комиссар обладали недюжинными педагогическими способностями, и, возможно, сложись их судьба по-иному, они были бы блестящими педагогами.

Отряд цементировала партийная организация из пятидесяти коммунистов. Даже в самых трудных условиях, между боями, собирались партийные и комсомольские собрания, слушались доклады. Направляющая воля партии определяла боевую деятельность и жизнь отряда, помогала командиру и его штабу действовать смело и решительно в любой момент, постоянно удерживать инициативу в борьбе с врагом, осуществлять тесную связь с советскими людьми на временно оккупированной территории.

Партизаны отряда Медведева хорошо уяснили себе слова замечательного учителя их командира – Феликса Эдмундовича Дзержинского о том, что чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК. В отряде была значительная прослойка людей образованных, интеллигентных, и командир с комиссаром очень тактично, исподволь сумели сделать так, что этот актив вел за собой большинство, среди которого встречались люди, зачастую получившие весьма скромное образование, а иногда и просто малограмотные – местные крестьяне Западной Украины, для которых при панской Польше двери школ редко открывались.

Желание расширить кругозор людей малообразованных, заронить в их души стремление к культуре, знаниям было присуще Медведеву с юных лет, еще когда он учился в гимназии.

...Простейшими формами воспитательной работы в отряде были живая газета, когда партизаны во время отдыха делились впечатлениями об очередных боевых операциях и текущих делах, и выпуск боевого листка, отражавшего самые насущные вопросы жизни партизан.

Вести с Большой земли – центральная пресса, особенно газета "Правда" – вызывали неизменно огромный интерес у партизан. Доставляли газету, естественно, с большим опозданием самолеты из Москвы вместе с оружием, боеприпасами и обмундированием. И тем не менее живой пульс Родины доходил к медведевцам в дремучие Цуманские леса. Газеты хранились у Стехова, и он по очереди распределял их по подразделениям. Зачитывались они до дыр.

В короткие часы досуга у костра партизаны вспоминали эпизоды довоенной жизни, рассказывали содержание любимых книг, читали на память стихи, вполголоса пели песни. Конечно, это не могло утолить книжный голод. В окрестных селах книги почти не встречались. В самом отряде были лишь "Витязь в тигровой шкуре" Шота Руставели, привезенный Стеховым из Москвы в полевой сумке, "Гамлет" Шекспира на английском и русском языках у Альберта Цессарского, тоненький сборник стихов Эдуарда Багрицкого у подрывника Макса Селескериди да несколько десятков листков из книги рассказов Чехова. И тогда командиру роты старшему лейтенанту Базанову пришла на ум счастливая мысль. Он раздобыл толстую черную тетрадь в картонном переплете и каждому предлагал записать в нее все то, что кто-либо знал на память. Так постепенно был создан своеобразный "чтец-декламатор", который с приходом новых людей постоянно пополнялся. Он поражал своим разнообразием: тут было все – от народных песен до высочайшей, утонченнейшей поэзии, шедевров мировой литературы.

И наконец, самодеятельные концерты. Их любили все, а Медведев и Стехов особенно поощряли. Устраивались они обычно на праздники – в дни годовщины Октября и на Первое мая. Большую их часть занимала литературная программа. Для одного из них молодой литературовед Григорий Шмуйловский готовил сцену из "Гамлета", в которой принимали участие Цессарский, Базанов и Селескериди, а сам он играл Офелию, так как среди партизанок на эту роль не нашлось желающей. Впрочем, он утешал себя тем, что во времена Шекспира женские роли исполняли мужчины.

Максим Селескериди до войны был слушателем арбузовской театральной студии в Москве и прекрасно читал Сельвинского, Пастернака, Суркова.

Врач отряда Вера Павлова, парашютистка, дочь известного болгарского коммуниста Тодора Павлова, читала Блока, Лесю Украинку, ее соотечественник Асен Драганов – стихи болгарских поэтов.

Разведчик Владимир Ступин, студент Московского архитектурного института, прекрасно пел русские романсы и сам писал стихи – ему принадлежало авторство "Песни комсомольской роты", являвшейся боевым маршем медведевцев.

Испанец Паулино Гонсалес читал монолог жениха из "Кровавой свадьбы" Лорки. Стихи и песни на своих языках исполняли испанцы, болгары, поляки, чехи, украинцы, белорусы, грузины, осетинцы, армяне, казахи, узбеки... В отряде были представители тридцати национальностей!

Незабываемы воспоминания о том, как я сам первый раз прибыл в отряд.

Произошло это в конце лета 1943 года. Партизанский лагерь в то время находился километрах в семидесяти на северо-восток от города Луцка.

Все здесь казалось необычным – и люди, по большей части молодые, увешанные оружием, и конусообразные шалаши, а главное то, что жили партизаны весело и довольно шумно. Никто не сидел под кустами и не прятался в непроходимых зарослях, как представлялась мне партизанская жизнь. Я с жадностью присматривался ко всему, прислушивался к каждому слову, мне хотелось как можно скорее сжиться со всем этим бытом, сделать его своим, привычным. Но в то же время меня не покидало смутное чувство ожидания чего-то очень важного, быть может, решающего в моей жизни, отчего временами становилось тревожно, как перед экзаменом. И когда среди деревьев мелькнула высокая фигура, я как-то сразу ощутил, что вот именно это – то самое, очень важное, чего я ждал. Я понял, что увидел командира отряда Медведева, хотя мне об этом никто не говорил. Он тоже заметил меня и кивнул.

Я быстро направился к нему, за несколько шагов, как полагается по уставу, перешел на строевой шаг и, приложив руку к полям фетровой шляпы, доложил по всей форме, кто я и откуда. В глазах Медведева на мгновение заплясали насмешливые искорки, но он не улыбнулся и ничем не показал, что я кажусь, наверно, смешным здесь, в лесу, в своей шляпе и изрядно поношенном черном костюме с претензиями, однако, на элегантность. Тогда я, конечно, не думал об этом. Мне хотелось как можно скорее доложить командиру о работе луцкого подполья и об обстановке, сложившейся в городе. И я продолжал:

– Разрешите доложить, товарищ полковник...

– О чем еще? – спросил он.

– Об обстановке...

– К сожалению, не могу вас выслушать. Сейчас вы отправитесь на штабную кухню номер два, там вас накормят, потом вы отдохнете, а уж потом мы продолжим наш разговор.

Я сделал протестующее движение, собираясь сказать, что с едой могу повременить, но командир предупредил меня:

– Такова у нас традиция, нарушать которую никто не имеет права. – И он совсем по-дружески, но настойчиво промолвил: – Идите.

На момент я задержался. Где-то в подсознании промелькнуло нечто похожее на разочарование: там, в Луцке, командир отряда представлялся мне косматым могучим старцем с громоподобным голосом, ведь фамилия-то Медведев! А встретил стройного, моложавого военного.

Надо сказать, что о партизанах отряда Медведева среди населения Волыни и Ровенщины ходили легенды, многие из которых, кстати, были недалеки от истины. Называли их "Медведями", говорили, что они бесчисленны, очень сильны, вездесущи и неуловимы. "Медведи" бесстрашно разгуливают по оккупированным городам, проникают в любые оккупационные учреждения, даже в гестапо, и беспощадно карают оккупантов и предателей. Очень многие хотели попасть к "Медведям". Но как их разыскать? И тут возник слух, будто "Медведи" носят под рукавом на запястье левой руки железную цепочку, к которой прикреплен медвежий коготь.

Я, конечно, понимал, что это не более чем романтический вымысел, но он в значительной степени соответствовал моему собственному душевному настрою, и мне, как члену луцкой подпольной организации, действовавшей по заданию командования отряда Медведева, очень лестно было представлять себе медведевцев и их командира какими-то необыкновенными героями.

И вот теперь командир "Медведей" стоял передо мной. Сдержанная уверенная сила исходила от него и передавалась мне. Все мои тревоги разом исчезли – я безоговорочно поверил в этого человека и твердо знал, что отныне моя судьба в надежных руках: с таким ничего не страшно, хоть в огонь и в воду!

И я направился к кухне. А вскоре убедился, что прием, оказанный мне, был вовсе не исключением, а действительно одной из многих прекрасных традиций медведевского отряда: встретить новичка человеческим теплом, накормить, дать отоспаться, отогреть душу у ночного костра в сердечной беседе с товарищами, предоставить человеку возможность обрести себя после долгих месяцев оккупационного режима, прежде чем вручить ему оружие, сделать активным бойцом.

Здесь заботились о человеке не на словах, а на деле. Как-то хмурым осенним днем, когда по желтым осиновым листьям уныло и сонно шелестел затяжной дождь, нашей роте было приказано построиться. Раздалась команда: "Смирно!" – и командир роты подбежал к Медведеву, который неожиданно вдруг возник из-за деревьев. Он принял доклад, скомандовал: "Вольно!" – и направился вдоль строя, внимательно изучая нашу обувь. В общем, это было малопривлекательное зрелище, но особенно бросались в глаза ботинки одного партизана, состоявшие лишь из верхней части, подошва в них отсутствовала вовсе. Медведев остановился, потом посмотрел на ноги командира роты, а тот как раз недавно справил себе в хозчасти щегольские хромовые сапоги.

– Разуйтесь! – приказал ему полковник. Тот снял сапоги. – А вы примерьте, – предложил он владельцу ботинок. – Как, впору, не жмут?

– Никак нет, товарищ полковник!

– Вот и носите на здоровье.

Командир роты стоял красный как рак – он уже все понял.

– Разойдись! – скомандовал Медведев и стал о чем-то беседовать с командиром роты.

К первым заморозкам все мы были обуты более или менее прилично. Себя командир роты обеспечил в последнюю очередь.

К тому времени, когда я пришел в отряд, традиции медведевцев прочно сложились и являлись неписаным уставом повседневной жизни партизан. В первую очередь это были, конечно, традиции боевые, но и своеобразный партизанский быт являлся тоже традиционным, и в нем сказывалось исключительное умение командира и комиссара максимально использовать для общего дела способности и профессиональные навыки отдельных людей.

Первый самолет с Большой земли медведевцы приняли неудачно – помешал туман, и машина при посадке получила такие повреждения, что подняться в воздух уже не могла. Летчики, к счастью, не пострадали. Решено было снять с самолета все, что возможно, а затем сжечь его. Снят был, в частности, и крупнокалиберный турельный пулемет. Но возник вопрос, как его использовать, как приспособить в качестве пехотного оружия? Медведев вызвал к себе сержанта Григория Шахрая. Изучая анкетные данные своих подчиненных, он запомнил, что Шахрай до войны работал слесарем в ЦАГИ.

– Сможешь с ним сладить? – спросил Медведев.

– Постараюсь, товарищ полковник!

И вскоре Шахрай соорудил для пулемета тяжелый лафет на колесах от телеги. Пулемет использовался в основном во время диверсий на железной дороге, главным образом против паровозов. Паровозный котел он превращал в решето и при этом производил чудовищный грохот, нагоняя на немцев невероятную панику.

Испанец Ривас никак не мог найти себе применение в отряде – щуплый, физически слабый, он не способен был нести боевую службу наравне с другими. При переходах он так уставал, что его приходилось сажать на повозку вместе с ранеными. В конце концов ему предложили отправиться обратно в Москву с первым же самолетом, который прилетит в отряд. Ривас с горечью согласился.

Однажды он увидел, что один из партизан возится с испорченным автоматом. Испанец подошел, посмотрел и предложил попробовать отремонтировать оружие – по специальности Ривас был авиационным механиком. Оказалось, что в диске автомата лопнула пружина. Ривас отыскал в хозчасти сломанный трофейный патефон, вытащил из него пружину и пристроил ее к автомату. Оружие вернулось в строй.

Этот случай принес испанцу славу оружейного мастера, и к нему потянулись партизаны с "больным" оружием. Разведчики достали для него тиски, молотки, напильники, щипцы, и Ривас целыми днями пилил, сверлил, резал. Множество испорченного оружия всех систем и марок стало действовать. Так нашелся в отряде оружейный мастер.